─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───
В живом тепле камина алые язычки пламени жадно облизывали поленья, потрескивая от удовольствия. Размеренно шагая по светлой комнате, Химмель поправил плащ и залез на диванчик в оконной нише. Стоило немного задёрнуть гардину, и вот он уже в маленьком импровизированном убежище, укрытом со всех сторон. Справа его почти что прятали серые складки штофа, слева прозрачные стекла служили защитой от унылого вечера, где в сумеречной тьме слышались долгие порывы стонущего ветра. Тишину уединения время от времени нарушал тихий шелест страниц с яркими иллюстрациями. Вот пёстрые птички грелись под тёплыми лучами солнца, что светило над замёрзшим лугом. Здесь уже тающий снег игривыми ручьями хлынул в растрескивающиеся реки, и на малахитовой траве жёлтыми солнышками распускались цветы. А там ветер пролетел над белым цветочным ковром, увлекая в небосвод с пташками лёгкие пушинки. И небо. Такое голубое, совершенно необычное, с белоснежными кучерявыми облаками, смотря на которое отчего-то на душе становилось тепло, а уголки губ сами поднимались в мечтательной улыбке. Следующая страница, и теперь посреди чернильных букв лазурно-белые пёрышки летели вместе с птицами меж пушистых облаков. Тяжело вздохнув, юноша бережно провёл пальцами по рисунку, шёпотом читая последние строки:Есть ли радость им петь в снегах?
В хладе мерзнут певуньи зяблые. Так увёл за собой он птах С чудо-перьями небывалыми… Впредь в свободе слышна их трель, В звонкой песне ветров над кручами. Там до сумерек их свирель Ткёт узоры-слова летучие.
Старые ступени недовольно поворчали на своем деревянном языке, а скрип половиц возмущённо вторил им, от каждого шага тяжелой поступи, разлетаясь по коридору глухим эхом. Дверь жалобно застонала от сильного удара, едва не слетев с петель, и в комнате послышалась шумная возня. — Ну! Где он?! Говори! — донёсся сердитый голос молодого хозяина дома. — О-он там. Он всегда там по вечерам. А-ай! — заплаканный голос девочки рассыпался по телу юноши мелкой дрожью, заставив немедленно покинуть своё убежище. Он понимал, что его частое отсутствие рано или поздно стало бы заметным. Осознавал, что кто-то из ближайшего окружения хозяев этого дома вполне мог вести про него худую молву. Однако в таком случае голос мадам Тильды ещё до ужина перешёл бы на высокие ноты и неистово бился о стены. А раз ей было невесть о его сегодняшнем выступлении, то инициатива сотрясти воздух исходила только от одного человека. Сына мадам Тильды — Поля. Этот парень был всего на год старше его самого, но уже отличался необычайной рослостью и крайней жестокостью. Поль не питал особой привязанности к матери, а, как он выражался, нахлебников, проживающих с ним под одной крышей, просто ненавидел и всем видом не скрывал этого. — Что ты делал за занавеской? — возмутился Поль. — Читал, — робко ответил Химмель, смотря на стоящую у двери девочку с надкушенным яблоком. Сейчас от её веселья и озорства не осталось и следа. Она стояла молча, застыв каменным изваянием, что даже страх в глазах замер крупинками слез. — Читал? И что же? Покажи мне. Обернувшись, юноша бережно взял за кожаный переплёт, и сафьяновый корешок мягко отразился в свете камина, играя золотистыми бликами. Среди остальных книг из небольшой библиотеки эта сказка стала для него неизменным компаньоном в одиночестве и источником вдохновения, соприкасаясь с мечтой о лучших временах. Вот только сейчас каждый приближающийся шаг словно метроном стучал в висках, возвращая в гнетущую реальность. Скрученным нервом опасения трепетали каждой жилкой, предчувствуя грядущую бурю. — Мало того, что ты вновь сегодня играл на площади за унизительные кружки. Так после этого у тебя хватило наглости брать книги без разрешения?! Ты здесь всего-то приживалец! Жалкий сирота! Кому по доброй воле позволено жить с нами под одной крышей! — выкрикнул парень, на что Химмель лишь отвёл взгляд. — Ну, я проучу тебя! Будешь знать, каково это — позорить нас! От грубого толчка в плечо Химмель пошатнулся, но удержался на ногах. Секунда. И, шурша страницами, книжка вольной птицей летела из рук прямо в девочку. Инстинктивно кинувшись в сторону, она надеялась избежать столкновения, но глухой стук головы о косяк красноречиво донёс об обратном. Громкий вопль разбился о ванильные стены, а последующий за ним плач холодком пробежался по хребту, сковывая тело. — Что тут происходит?! — выкрикнула мадам Тильда, не возьмись откуда прибежавшая на шум вместе с камеристками. Её малахитовые глаза, прищуриваясь, окидывали ледяным взором, а губы изогнулись гримасе раздражения. — Это всё его рук дело! — громко заявил Поль, указав пальцем «виновника». — Что?! — удивленно воскликнул Химмель. Волна возмущения бурлила изнутри, захлестывала с головой, а обида пронзала грудь сотней игл. Ибо ни у кого из сирот, живущих в этом доме, не было защиты от угроз или побоев. Слуги не желали сердить Поля, заступаясь за чью-либо сторону, а мадам Тильда была в этих случаях редкостно слепа и глуха: она никогда не замечала, что он вытворяет за её спиной, а любые замечания тут же пресекались и наказывались, ссылаясь на клевету. — Он сегодня опять сбежал и, более того, постыдно побирался, развлекая прохожих. Его мелкая сообщница сама мне всё доложила. Добровольно. Вот он и отомстил, — продолжал тот. И, подняв книгу с пола, подошел ближе, толкнув её в грудь. — Низость-то какая! — Подумать только! — удивилась одна из камеристок. — Просто невообразимо! — вторила ей вторая и, взглянув в зарёванное детское личико, суетливо увела девочку из комнаты. — Какой же ты гадкий лгун! — словно выплюнув, произнёс Химмель, осмелившись дерзнуть ему. Гнев зарождался в сердце, ядом растекался по венам, мучительной, невыносимой болью несправедливости, да только тотчас хлёсткая пощёчина обожгла жаром и оглушила до звона хрусталя. Рефлекторно приложив руку к пылающей щеке, он какое-то время просто дышал, тяжело и часто, собирая разбросанные по уголкам сознания мысли. — Я не потерплю подобных оскорблений в своём доме! — прокричала мадам Тильда, и её глаза, как два куска льда, морозяще устремились в самую душу. — К тому же тот, кто творит такое с младшими, поистине невыносим. Уведите его в комнату и заприте там! Пусть подумает над своим поведением. В поле бокового зрения торопливыми шагами приближалась камеристка и, вцепившись в него прохладными пальцами, то и дело подталкивала идти вперёд и подниматься наверх. — Стыдно! Стыдно, — бурчала она. — Какое мерзкое поведение, юноша! Нагрубить сыну вашей благодетельницы! Вашему молодому хозяину! — Хозяину? Почему это он мой хозяин? Я что, прислуга? — удивлённо возмутился Химмель. — Нет, вы ниже, чем последняя судомойка. Ведь вы едите свой хлеб даром. Вам надо бы помнить, что вы живете под крылышком у мадам Тильды. Ведь откажись она от вас, у вас другой дороги нет, как обратно в приют. И не думайте, что раз мадам позволяет вам расти и получать воспитание в обществе её детей, то, стало быть, вы здесь ровня. У вас как ничего нет, так и не будет. Так что лучше старайтесь быть услужливым, а также… В какой-то момент что-то внутри него оборвалось, и все попреки превратились в ушах в неясный напев — очень мучительный и унизительный, но понятный лишь наполовину, пока щелчок замочной скважины по ту сторону не оповестил о заключении. — Остыньте и хорошенько подумайте о своем дурном сердце, — донеслось из-за двери напоследок, вырвав протяжный выдох. Пустая комната встретила равнодушным молчанием. Тишина стелилась по полу колким покрывалом, окутывая ноги, вызывая онемение. Шаг — и горячая соль заскользила по лицу. Второй — и книга выпала из дрожащих рук, зияя на ковре распахнутыми страницами. Третий — и невысказанная боль сковала грудь, вонзила свои гибкие лезвия в дрожащее тело, принуждая осесть на пол. «Несправедливо! Несправедливо! Сколько ещё можно это терпеть? Нет! Хватит! Довольно!» — твердил рассудок, порождая решимость прибегнуть к любому средству, только бы не находиться более в этом месте. Мягкий переплет покорно лёг на ладонь, что заботливо спрятала её под жилетку, а холщовый мешочек с «сокровищами» приветливо отозвался тихим шуршанием, стоило юноше достать его из маленького тайника и крепко подвязать к поясу рядом с лирой. И лишь старая оконная рама жалобно громко скрипнула, предательски оповещая об очередном грядущем побеге. Не теряя времени, Химмель вскарабкался на подоконник и, встав на карниз, оценил прочность новой опоры. Старое древо натужно застонало под ним, словно проклиная на прощание. Секунда — и поток встречного воздуха засвистел в ушах, раздул плащ и вздыбил волосы над головой, унося прочь давящее окружение. Неведомая сила ненадолго прижала к тверди и тут же отпустила. Отдышавшись, как после долгого бега, юноша улыбнулся, и смех задрожал на губах. Стоило ли бояться? Ведь от свободы его отделял всего один шаг — пара метров вниз. И долгие годы, превратившиеся в смятые обрывки воспоминаний и череду смазанных образов, каждый из которых порождал ноющую боль. Теперь всё закончилось. Стройные фонари с ажурными гребнями облекали светом извилистые улочки, отбрасывая на поверхность брусчатки и домов причудливые тени прохожих. Бродя по вечернему городу в непривычное время, Химмель старался не замечать ни студёного дуновения, ни собственных озябших конечностей, ни впервые пугающих звуков: то где-то впереди раздался истошный кошачий визг, и следом с заливистым лаем пробежали собаки; то с тротуара послышалась чья-то ругань; а неподалеку хриплый бас начал звонко орать разухабистую песню, и ему тут же вторил визгливый тенор. Однако такой концерт пришёлся по вкусу не всем, и уже после первого куплета из верхних окон кто-то выкрикнул: — Ребята, вас там что, режут? Или кожу сдирают? Людей перепугаете! — Тоже мне… романс дуэт! — донеслось из другого окна, немного язвительнее первого. Сконфуженные таким приемом, те выкрикнули ещё несколько неуверенных звуков и умолкли. Как стало понятно, пели любители приложиться к крепкому сидру, которые недавно покинули местную таверну с вывеской: «Полная Кружка». Из окон в глубине помещения виднелся очаг, в котором жадное пламя плясало на поленьях, выплёвывая искры. Оно манило жаром, зазывало беснующимся танцем, и собственное тело юноши уже было не в силах унять дрожь. Потоптавшись на месте, Химмель ощутил, насколько сильно замерзли ноги и руки, а озябшие пальцы уже не согревались от теплого дыхания. — Что ты здесь забыл? — грозно раздался позади него басистый голос, который в очередной раз за день вынудил вздрогнуть от неожиданности. — Господин Гуннхильдр, зачем же вы так пугаете? — произнёс Химмель, приложив руку к сердцу. — Кажется, это уже стало привычкой, — слегка посмеявшись, отозвалась рядом с ним златовласая девушка. — Добрый вечер, госпожа… — Нет-нет! Просто Гуннхильдра, — отмахнувшись, с теплой улыбкой отозвалась девушка. — А ты Химмель, верно? Много была наслышана о тебе и о твоих… странных песнях. Даже интересно стало, что же поёт этот юный бард. Да как-то ранее пути наши всё не пересекались, но, видимо, время пришло, и мы встретились здесь. — Не знал, что тебя привлекают питейные. Не рановато ли ты к крепкому пристрастился? — усмехнувшись, поинтересовался мужчина. — Что вы, господин Гуннхильдр! Я тут так… мимо проходил, — слегка замявшись, ответил юноша. — Мимо? Как мне показалось, ты всё никак не мог решиться зайти, — подметила Гуннхильдра и, подойдя ближе, заботливо накинула ему на голову капюшон. — Ведь судя по тому, как ты старательно пытаешься унять дрожь, то можно сделать вывод: гуляешь ты уже давно. И явно замёрз. — Д-да, — невольно согласился юноша и, поёжившись, плотнее укутался в тёплый плащ. — Вы правы. Я замёрз, вот и подумал, могу ли зайти погреться. — Тогда почему бы тебе не пойти домой? И почему ты вообще не дома, а здесь? — строго спросил мужчина, скрестив руки на груди. Химмель взволнованно разомкнул губы, будто желая произнести слова вслух, но продолжал оставаться молчаливым. Ему очень хотелось обо всём рассказать, да только это было невозможно, и калечащая душу правда осталась невысказанной и комом встала в груди. Однако весь его вид, мимика и движение тела сами давно ответили за него. И поскольку добавлять тут уже было нечего, он лишь потупил взор к полу. — Не знаю, что там у вас произошло. Вот только это никак не снимает с мадам Тильды обязанности опекуна, как и с тебя, её воспитанника. Так что возвращайся, и как можно скорее, — настаивал мужчина. Сомнения снова и снова напоминали о себе, призывая покорно стоять с опущенной головой, и желали оставить безумную затею. Привычное рушилось, как карточный домик, и становилось чужим. Химмель сам выдрал себя из старого мира и теперь болтался в невесомости без зацепок и точек отсчёта. Не зная, что случится завтра. Но больше всего его пугала не неизвестность. Самым страшным было то, что путь назад ещё был! Что его спокойно могли вернуть домой, и все сделали бы вид, что ничего не произошло. А после ему вновь пришлось бы остаться в привычном мире на старой роли. Две пары глаз выжидающе поглядывали на него. Ладони сжались в кулаки. Необходимо было прекратить это здесь и сейчас. Ведь кем он станет, если позволит неопределённостям и слабостям одолеть себя? — Не заставляйте меня возвращаться туда… всё равно не вернусь, — ответил Химмель и ущипнул себя за плечо, надеясь, что боль заглушит рвущееся наружу отчаянье. — Я прекрасно осознаю, что в таком случае мне светит приют. Вот только, зная, каково там, и его стены долго меня не удержат. — И что же ты собираешься делать? Бродяжничать по округе и побираться? На миг иллюзии рухнули, оставив наедине с колючей реальностью. Что он творит? Куда ему идти? Подумал ли он о том, что придётся ночевать в каком-нибудь бараке с обрушенным потолком и проплесневелыми стенами? И тут же вспомнил удобную кровать в своей спальне, уютный аромат свежей выпечки, теплоту камина и оплеуху, что мгновенно привела в чувство. А перед глазами всплыл Поль и его гнусная ухмылка… люди не меняются. Так стоит ли возвращаться? Неужели он не сможет справиться самостоятельно? — Зачем же мне побираться? Я вполне могу играть на лире и зарабатывать этим. Как это делают другие барды. Может, этого будет и мало, но уверен, на еду и ночлег серебра найду, — твёрдо ответил юноша. — Значит так… — начал было мужчина, как девушка что-то шепнула отцу, и тот, немного задумавшись, кивнул головой. — Что ж, в таком случае… — недоговорив, Гуннхильдра лукаво улыбнулась и, взяв его за локоть, повела в сторону таверны. — Госпожа… Гуннхильдра, что вы задумали? Зачем мы туда идём? Дверь бесшумно отворилась, обволакивая приятным теплом и пряным яблочным ароматом вперемешку с хмельной пеной, что стекала с пузатых кружек. Пламя очага разгоняло тени по стенам, а смех и шумные рассказы наперебой отрезали от внешнего мира, увлекая в беззаботное время. Вот только среди этого веселья чего-то не хватало. Некой атмосферы, что могла бы дополнить и украсить этот прекрасный оживлённый вечер. Озираясь по сторонам, Химмель не сразу, но обратил внимание на ещё одного барда, крепко спящего на барной стойке, чей стойкий запах перегара, неприятно ударивший в нос, ясно дал понять, что на сегодня он своё уже отыграл. — Господин Гуннхильдр и Гуннхильдра. Рад вас видеть в нашей таверне! — добродушно приветствовал огневолосый хозяин заведения, стоящий за стойкой рядом с молодым барменом. — А кто этот мальчишка? — Не переживай, он с нами, — спокойно ответил мужчина, доверительно положив руку на плечо юноши. — На вид совсем уж юнец. Сразу скажу, несовершеннолетним крепких напитков здесь не наливают. Никаких исключений! — предупредил бармен, на что Гуннхильдр лишь отмахнулся. — Ох, нам и не нужно. Просто дайте что-нибудь некрепкое, но согревающее, — отозвался тот и отвёл юношу в сторону. — Это твой шанс, парень. Сегодня ты мне сказал, что бард не может быть без внимания. Вот тебе публика, так давай, заполучи её внимание! — Я сейчас вообще ничего не понимаю. Вы это серьёзно? — похлопав ресницами, опешивши, спросил Химмель. — У тебя не самое завидное положение, ты и сам это осознаёшь, — подойдя ближе, добавила Гуннхильдра. — Но, зная тебя и твою своенравную благодетельницу, мы дадим тебе шанс самостоятельно устроиться в жизни. Здесь ты можешь получить еду и кров, но не за бесплатно. А за музыку. — А так можно? — Если понравишься господину Рагнвиндру, то можно. Но у меня будет одно условие, — строго произнёс Гуннхильдр, отчего юноша даже немного занервничал. — Ради всех ветров, не пой ничего подобного, как сегодня на площади! — Господин Гуннхильдр, сегодня я могу и вовсе не петь, а только играть. Думаю, с таким оживлением здесь этого будет вполне достаточно. А насчёт вашего условия. То не беспокойтесь, свой шанс я не упущу и вас подводить не стану, — улыбнувшись, ответил Химмель. Да только вопрос «почему же нельзя петь подобное?» так и продолжал колоть язык. — В таком случае, чего ждёшь? Приступай к делу! Расплываясь в улыбке, Химмель бегло осмотрел помещение и, приметив дубовую бочку, уселся на неё, оказавшись выше всех. Довольно взглянув на свою новую, но не самую изощрённую публику, он шумно выдохнул и прикрыл веки. Подушечки пальцев плавно скользнули по гибким мелодичным струнам лиры, и нежные, ласкающие слух звуки мерно переходили из одной ноты в другую, сплетая из звуковых волн невесомую кружевную паутину. По мере его игры в груди разливалось странное чувство: тягучее и липкое, как жжёный сахар, что выбросило щупальца сквозь кожу и окрутило запястья. И Химмель приятно обнаружил, что не желает ничего менять. Он словно уже был дома, и чарующий минор окутывал воздушное полотно пространства незримой вуалью, передавая слушателям частичку чувств и эмоций юного барда, что вибрировали, словно тонкие нити инструмента. Но когда мелодия достигла своего пика и стихла, осталось лишь эхо в внезапно замолкшем помещении. Минутное безмолвие, пугающее и волнующее, неожиданно прервалось уверенными хлопками, а после разлилось в пространстве последовательным раскатом аплодисментов и просьбами сыграть ещё. Удивлённый и в душе довольный Химмель обернулся, бродя взглядом по помещению, желая найти в толпе знакомые лица… но не находил. — Гх-кхм! Это вам от господина Гуннхильдра, — произнёс бармен, оставляя на соседней бочке небольшой поднос со сложенной запиской, а рядом тонкими нитями извивался пар над ровным зеркалом свежезаваренного чая. — С-спасибо, — замявшись, произнёс юноша и торопливо открыл записку:«Всё улажено. Теперь сам не напортачь. Удачи, Химмель».
Улыбнувшись, он взял чашку, и тёплые выгнутые стенки охотно согревали руки. Ароматный напиток коснулся губ и оставил после себя приятную ягодную сладость, забирая усталость дня и даруя мгновения спокойствия. А за окном неистово выл ветер, что заставлял людей спешить к своим очагам, и юноша радостно осознал, что по крайней мере сегодня торопиться ему никуда не нужно. И пока длится момент наслаждения чайной трапезы, ему следовало бы подумать над следующим исполнением, поскольку впереди его ждала длинная ночь и не одно выступление.