В сердце шторма

      Сердце, словно метроном, отсчитывало шаги. Их было много… бесконечно много. Огонь, до последней секунды бушевавший в груди, внезапно затих, оставив после себя голое пепелище. Горячка безумия окончательно отступила, но чувство сожаления так и не пришло. Маргетные узоры колонн и резные витражи отчуждённо встречали прохладными потоками воздуха, удушая предчувствием неизбежного. Заветные минуты приближались, и сейчас Гуннхильдру как никогда хотелось отсрочить встречу с божеством и продлить ушедшее мгновение с дочерью. Но ещё больше он мечтал о том, чтобы всё поскорее завершилось. Скрип двери эхом отскочил от стен феерией острых игл, прервав неясные песнопения, исходящее от странных ветряных сущностей, снующих вблизи Архонта. Заметив посторонних, они активно засуетились и спешно рассеялись в воздухе. Сам же Декарабиан, как ни в чём не бывало, продолжал восседать в своём троне, держась со всей степенностью, положенной королю. Однако крепко сложенные замком пальцы выдавали его внутренний гнев. — Глава Гуннхильдр, значит? — раздался в тишине леденящий душу голос. — Проходи. Бояться уже поздно. Но, едва сделав шаг, мужчина застыл от изумления. Из-за спины Архонта осторожно выглянуло странное нечто, что, казалось, с явным интересом изучало нового гостя. — Бриз, любопытство — плохое качество. Тебе здесь находиться незачем, — строго обратился Декарабиан, отчего бесформенное существо торопливо развеялось в нежно-лазурном всполохе. Каждый последующий шаг давался с огромным трудом. Ноги, словно налившиеся свинцом, так и норовили пригвоздить своей тяжестью к полу. А ветер то и дело яростно летел наперерез, схватывая дыхание ледяным арканом. В конце концов, мощный поток бесцеремонно заставил мужчину согнуться пополам и покорно склонить колени, будто бы он добровольно принимал покаяние за свой поступок. — Моё почтение, милорд Декарабиан. — Почтение? Кажется, ещё некоторое время назад, блистая в своей браваде, вы забыли, что это такое, — хоть эмоции Архонта и рвались наружу, но ему умело удалось их скрыть. И ни одной лишней ноты не проскользнуло в жутком монотонном голосе. — Полагаю, вам не нужно объяснять, что теперь вы по закону Мондштадта считаетесь диссидентом? — Да, — дыхание остановилось на выдохе, опустошая лёгкие. — Интересно, — Декарабиан наградил его задумчивым взглядом. — Чуть ранее ваш поступок виделся мне сумасбродным порывом, что вполне можно было бы объяснить человеческой натурой. Однако смотрю на вас и не ощущаю ни сожаления, ни стыда, ни малейшего признака раскаянья. Вы не тревожитесь за то, что совершили. Выходит, это было умышленно. Да и задумано не за день. И даже не за пару месяцев. Верно? Застыв подобно отлитой из воска фигурой, Гуннхильдр не спешил отвечать, и густое безмолвие растянулось липкой паутиной по тронному залу. Секунды сыпались песчинками в колбе песочных часов. Взгляд мужчины устремлялся в никуда и, казалось, пронизывал стены насквозь, улетая за пределы Мондштадта, на Мёртвые Земли. Он давно видел неладное, творящееся в городе. Не раз отмечал проблемы, из-за которых страдали ни в чём не повинные люди. Требовал действий и каждый раз встречал непростительное равнодушие. А сегодняшнее обращение стало той самой последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Да, можно было бы и дальше продолжать жить на холодном дне, не замечая людей, тянущихся всей душой к теплу и свету. Ведь истинная глубина и ужас положения постигаются лишь в сравнении, коих нет. Пока ты не видишь лучшего, твоё дно — это твой рай. Но когда ты осмысленно осознаёшь, что одной ногой уже в капкане тирании, единственный способ спасти то, что дорого, — резать по-живому. Даже если это живое — он сам. И Гуннхильдр прекрасно отдавал себе отчёт, что может случиться с ним и его кланом, стоит только пойти против воли Архонта. И даже не раз обдумывал возможный исход. Потому он был давно к нему готов, и его решение — хорошо осмысленный ход, а не спонтанный каприз. — Гуннхильдр… — голос Архонта, разорвавший тишь, был холоден и спокоен. — Я вас прекрасно слышу, милорд, — пробормотал мужчина в ответ. — Хм-м. Как давно в своём сердце вы отреклись от меня, как от правителя и божества? — поинтересовался он, осознав, что в мыслях тот уже давно попрощался с родными, приняв свою участь. — В моём сердце главное место занимает только дочь. Второе — клан. Третье — народ, к которому наш милорд оказался глух, — ответил Гуннхильдр, не сумев побороть врождённый дух противоречия. — Вот как, — процедил Декарабиан. — Ваша дерзость начинает подогревать во мне странный интерес. Может, тогда и объясните, чем был вызван ваш несостоявшийся мятеж? — Прячась за стенами, милорд, вы не замечаете, как ваши действия губят простых смертных. Возможно, если бы сами прошлись по своему королевству, то увидели бы истинное положение Мондштадта. — С каждым словом, вылетевшим из ваших уст, вы лишь сильнее разочаровываете меня. У вас явно недалёкое представление обо мне, как об Анемо Архонте. Мне не нужно сходить с места, чтобы узреть лично, что творится в городе. Я есть ветер. А ветер есть везде. И мне, видимо, гораздо больше, чем вы можете представить. — Тогда позвольте спросить, как десять лет назад вы допустили гибель маленькой деревушки роще Анемоний? — слова рождались сами собой, с запалом вырываясь из горла, но Гуннхильдр даже не смутился. Отступать и отмалчиваться всё равно было поздно. — Это действительно трагедия. Но в ней нет моей оплошности. Людская паника сама по себе губительна, и смерть в таких случаях не исключение. Вам ли это не знать? — Однако, если милорду многое известно, отчего же бедствие не предотвратилось заранее? — Ваш очередной упрёк неуместен и необоснован. Нападение Андриуса всегда непредсказуемо, а я не Астарот и наперёд судьбу не вижу. Вы же своей необдуманной речью заставляете меня вновь искупать тот несчастный случай. Не жестоко ли было для моего сердца услышать подобное от вас? Учитывая, что больше никто, кроме меня, по сей день не сожалеет о столь печальном исходе. Тогда я опоздал, но выполнил всё, что от меня требовалось. Даже более того, на грядущее, чтобы подобного впредь не повторялось. И народ защищён по сей день. — Люди, живущие сейчас, желают не только защиты от своего Архонта. Они хотят видеть его участливость, а не равнодушие. — Равнодушие? — Ограничения передвижений. Полный контроль над городом. Нехватка продовольственных ресурсов. Запрет на все праздники, кроме одного. Введение новых мораторий, что с каждым разом вы множите и этим же доставляете лишь сплошные неудобства. Не это ли апофегей на нужды народа? — Считаете меня тираном?! — процедил Декарабиан и слегка приподнялся, как хищник, готовый в любой момент кинуться на добычу. — Много требований, нет отдачи. Невозможно спокойно жить, осознавая, что даже на божество нельзя положиться. В тот же миг Декарабиан совершенно не по-королевски соскочил с трона и бросился вперёд. Секунда. Вспышка. И лезвие меча остановилось в миллиметре от шеи мужчины. Холодный ветер просвистел над головой трелью первого мороза, закружив пушинки пыли и всколыхнув алые знамена. От его дуновения багровая нить на шее загорелась, подобно отметине от калёного железа на коже преступника. Однако Гуннхильдр не чувствовал закипающего гнева внутри Архонта и если это было не полное самообладание, то желание проявить демонстративное запугивание. — В вас нет ни смирения, ни скромности. Так хоть следите за словами. — Прошу прощения за мою дерзость, милорд. — Гуннхильдр, я бы сказал, что прощаю вас. Вот только это не тот случай, — тонкая алая царапина опалила бледную кожу, стоило Архонту осторожно убрать от горла точёную сталь. — В силу своей любви к людям я не смогу переступить через себя и выдвинуть вам смертный приговор. Но и находиться в Мондштадте тоже не позволю. Раз уж вы считаете моё правление жестоким, то, как у вас, людей, принято говорить: «всё познаётся в сравнении». Потому мой вердикт для вас — изгнание на Мёртвые Земли. Царство Андриуса, без всяких сомнений, охладит ваш пылкий нрав, и, возможно, лишь тогда вы поймёте, насколько ошиблись. — Да будет так, — выдохнул мужчина. — Дискуссия окончена. Увидите его! — прогремел над залом ледяной голос, и рыцари Ордена Буревестника вывели мужчину через дополнительную дверь, чтобы сопроводить в путь. Дверь захлопнулась за ними, оставив помещение зловеще пустым. Высокий мужчина прошёлся по залу и, погрузившись в трон, протяжно выдохнул. Всё закончилось, но руки неожиданно атаковала дрожь. Его голова легла на скрещенные кисти, а в области сердца воронкой разверзлась пустота, где не было ничего, кроме всепоглощающего холода. Мысль о том, что несколько минут назад он поднял меч на человека, была невыносимой. Ровно также отягощало принятое им решение. Кинжал досады вошёл под рёбра и трижды там провернулся. Декарабиан потёр пальцами виски, желая вернуть ощущение реальности. Он с удовольствием забрал бы слова назад, если бы это повернуло вспять человеческую судьбу и помогло бы направить на путь истины. Но, к сожалению, слово — не просто набор звуков, это хранилище и движущая сила событий. И ни он, ни Гуннхильдр уже не смогут изменить того, что свершилось. Самое мудрое, что Декарабиан мог сейчас сделать — принять ситуацию такой, какая она есть. Но его переполняло отвратительное ощущение, будто бы о его душу, как о половую тряпку, вытерли ноги. Хотелось покинуть это место, пройтись по саду сесилий вместе с возлюбленной и вдохнуть нежный аромат столь прекрасных цветов, прогоняя обрывки самого нежелательного воспоминания. Да только его реальность — трон, четыре стены и длинные свисающие канделябры, что, свив под потолком свои бронзовые гнёзда, бросали на стены яркие перья света.

─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───

Вечер вступал в свои права, зажигая светлячки фонарей в древесных кронах. Сумрак полз по промозглому ковру, наполняя воздух знобящей прохладой, а тучи так и продолжали бурлить чуть ли не над головой, непрестанно завывая ветром. Дом Имунлаукр Химмель смог покинуть лишь ближе к концу дня, когда причудливые тени расползлись черно-синими озёрами. Шагни — и провалишься неведомо куда. За небольшое откровение и непростительную ложь дозорным со стороны помощника клана ему пришлось отрабатывать делами наравне с их прислугами. Не привыкшее к нагрузкам тело налилось свинцом усталости, мышцы отчаянно ныли, а голод и жажда атаковали в полную мощь. Раньше он и представить себе не мог, как сильно может досаждать пустой желудок. И уже трижды проклял себя за то, что не заставил себя позавтракать накануне. Потому сейчас, оказавшись за калиткой, его бы смог настигнуть любой человек, даже если бы он старался бежать на всех парах. И, как назло, впереди замаячили силуэты стражников, что, как видимо, совершали обыденный вечерний обход. — А ну стой! — произнёс один из дозорных, отчего юноша замер столбом. Страх опустошил голову, заставив скрыть испуганное лицо под капюшоном. Холод безжалостно тряс за плечи, принуждая стучать зубами. Дыхание, вырываясь изо рта, превращалось в клубы белого пара. А приближающиеся шаги гулко шлёпали вдоль стройного ряда колонн, словно срываясь на натянутых до предела нервных струнах. «Вот что значит послушать совета, вместо того, чтобы остаться на месте и сдаться вовремя», — метнула в голове мысль. — «Не лучший момент для обдумывания, видимо, придётся импровизировать на ходу. Как бы не завраться до абсурда». — Моё почтение, господа. Чем обязан вам? — прохрипел Химмель, сильнее пряча взгляд и старательно подбирая слова, боясь нарваться на неприятности. — Кто ты такой? — спросил второй стражник. — Всего лишь скромный бард, идущий на вечернее выступление в таверну господина Рагнвиндра, — как бы невзначай отозвался он. — Бард, выступающий у Рагнвиндра? Неужели ты тот самый Минорий? — поинтересовался русоволосый, отчего у Химмеля перед глазами мгновенно всплыла нелицеприятная шатающаяся фигура мужчины. — Нет, это не он. Тот гораздо старше, я сам его видел, — отрезал рыжий бородач. — Я недавно там выступаю. — Неужели? Предъяви-ка свою лицензию, — потребовал тот. — Л-лицензию? — опешил Химмель, на что дозорные озадаченно переглянулись. — Да, лицензию. Или тебе было невдомёк, парень? Деятельность бардов запрещена уже давным-давно. Указ Его Высочества милорда Декарабиана. По закону тебе следует предстать перед Архонтом, чтобы получить его личное одобрение и письменное соизволение на публичное выступление. — А-а! Так вы про то разрешение! Право, так устал, что не сразу понял. Прошу простить, я сегодня немного торопился и забыл его дома, — сочинил на ходу Химмель. Пальцы задрожали, и юноша сжал руки в кулаки, чтобы не выдать волнения. Жар плеснул в лицо, разливаясь по щекам постыдным румянцем. Впрочем, он уже не сомневался в том, что полностью себя выдал. — Чую, парень, ты нагло врёшь. Решил уклоняться от закона?! — напирал рыжий стражник. — Я… — выдохнул с присвистом Химмель. Чего и стоило ожидать! Обман раскрыт — его загнали и прижали к стенке, требуя ответа. И отступать уже некуда: сзади лишь глухой тупик. Непреодолимая каменная стена. Собственная ложь вот-вот замурует его в глухом отростке лабиринта! Можно, конечно, взбунтовавшись, рвануть вперёд, но рискованный шаг чреват последствиями. — Прекрати! Совсем мальчишку запугал! Рагнвиндр не разрешил бы петь что-то запрещённое на своей территории, да ещё без разрешения, — заступился его товарищ. — Допустим. В любом случае он всё равно нарушитель! — всё так же недоверчиво наседал рыжий мужчина. — В городе с сегодняшнего дня введён комендантский час. А ты шастаешь здесь в неположенное время! — Извините. Я и правда забыл. Но обещаю исправлюсь и сейчас же поспешу домой. — Где ты живёшь? Думаю, тебя следует сопроводить, а то, гляди, родители волнуются, — продолжал рыжий. — Подле не стоит. Я и сам дойду, — выпалил юноша. — Ну чего идёшь на попятную-то? Я лишь убежусь, что ты спокойно дошёл до дома, а ты заодно покажешь мне свою забытую лицензию. — Да пусти его! Чего измываешься-то над парнем! Всё равно сегодня всё закрыто и нигде он выступать не будет, — бросил второй сотоварищу. — У нас своих дел хватает. Или ты желаешь делать обход до полуночи? — Будь по-вашему. Ступай и не задерживайся. Увижу тебя ещё раз, так легко уже не отделаешься, — нехотя бросил рыжий стражник и вместе с товарищем спешно удалился. — Благодарю, — как можно увереннее произнёс он им в спину, прежде чем позволил себе устало выдохнуть. Сердце бабочкой затрепетало за грудиной, пытаясь не задохнуться от непреодолимого стыда. Его отчаянно затрясло, а полупрозрачную кожу покрыли мурашки. Ложь, казалось, забрала последние силы. — «Как же от себя гадко. Никогда! Никогда больше не посмею врать! Пожалуй, сегодня мне непростительно повезло дважды. Вот только куда теперь идти?». В один миг глубокая задумчивость сковала лицо юноши. Он действительно забыл о сообщении на площади. Весь день в памяти крутилась лишь творящаяся суматоха, а никак не свод новых правил. Однако раз таверна закрыта, нужно было срочно определяться с местом ночлега, ведь новый обход дозорных уже не позволит ему безнаказанно разгуливать по улицам. Примыкать к бродяжникам, что сновали по округе города и прятались в подвалах промышленного района, у него желания не было. А о возвращении к мадам Тильде он старался и вовсе не думать. Оставался последний вариант — дом клана Гуннхильдр. Но примут ли его там? Химмель с надеждой посмотрел вдаль: туда, где мощёная дорога сходилась с мрачным небом и стенами купола. Ноги, просеменив через мостовые, вышли на тропку меж розовых кустов и, остановившись напротив калитки, предательски отяжелели. Дверь в жилище Гуннхильдр больше напоминал вход в склеп: цельнометаллический лист, украшенный кованым узором и простыми полированными камнями. Юноша машинально повторил пальцем контуры завитков, поднес ладонь к верёвке колокольчика и замер, осознав, что визит к госпоже всё-таки был крайне неуместен. Да только выбора не осталось. Звонок прозвучал глухо и отрывисто, а потом наступила тишина. Молчание по ту сторону забора затянулось. Химмель даже собрался развернуться, чтобы уйти восвояси и уже сделал шаг в сторону, но тут ажурная дверь приветливо скрипнула и заискивающе приоткрылась. — Чем могу помочь? — в щель просунулось одутловатое лицо пожилого прислуги. — Доброго здравия, — язык неожиданно прирос к нёбу, и Химмель буквально выдавливал слово по слогам, надеясь, что не выглядел безумцем. — Право, мне так неудобно. — В чём дело? — Могу ли я попросить приют на сегодняшнюю ночь у госпожи Гуннхильдры? — Госпожа сейчас не в лучшем расположении духа. — Понимаю. Я был на площади. Видел, что произошло, и осознаю, как ей плохо. — Юноша… — Прошу вас! Ваш клан не чужой мне. Ранее господин Гуннхильдр часто поддерживал меня. Он на протяжении всей моей жизни пособлял, выручал, давал советы, даже вытащил из приюта и поселил у богатой мадам, где, к сожалению, я не смог ужиться. Однако в день, когда мне было особенно тяжело, именно госпожа Гуннхильдра протянула мне руку помощи, за что я безгранично ей благодарен. Будьте любезны! Позвольте мне остаться всего на одну ночь. Мне правда сегодня некуда податься. А так я хотя бы смогу воздать добром за добро, поддержав её в столь трудное время! — Что же мне с тобой делать-то? Ох-ох-ох! Надеюсь, госпожа не сильно осерчает на старика, что, поступив по воле сердца, нежели разума, впустит вас в наше имение. — Спасибо! Я вам весьма признателен! — Да полно тебе, — отмахнулся старик, открывая калитку. Смятение нарастало по мере того, как Химмель приближался к парадному входу, следуя за прислугой. Горячий оранжевый свет проглядывал из окон первого этажа сквозь занавесь плюща. Приоткрыв тяжёлую дверь, юноша зашёл в зардевший тёплым сиянием проём, и умиротворяющий запах жидкого воска вкупе со свежей выпечкой окутал лицо мягкой дымкой. — Этого ещё не хватало, — сморщившись, прошипел Химмель, почувствовав, как желудок перекрутил спазм голода. Да только сейчас перспектива вкусить любимое лакомство больше смущала, нежели радовала. Он бегло окинул взглядом комнату, пытаясь разглядеть контуры предметов сквозь красноватый полумрак. В гостиной кресла и пуфы были пусты. Лишь линии света тонкими полосами тянулись по роскошному шерстяному ковру, застывая искусственными бликами на ступенях лестницы с коваными перилами. Столовая же встретила ароматом сдобы, расплавленного сахара и печёных яблок. Бра со свечами на каменных полуколоннах горели в полную мощь, выплёвывая пульсирующие облачка света. Закопчённые линии над канделябрами красноречиво говорили о том, что свечи здесь гасили редко. Длинный деревянный стол занимал центр небольшой комнаты, подметая пол широким лоскутом расшитой скатерти. И там же, на мягких стульях с изогнутыми спинками, сидела молодая хозяйка усадьбы, отрешённо утопая в своих собственных мыслях. — Госпожа Гуннхильдра. Девушка встрепенулась и как ошпаренная соскочила со стула, едва не опрокинув чашку. Чай на дне давно остыл и потерял аромат. Сгущающиеся сумерки за окном оправдали догадки: часа полтора она просидела впустую. После долгих часов изнурительной подготовки тело настойчиво просило отдыха. В голове царил путаный бардак. Мышцы отяжелели и отказывались повиноваться командам мозга, что страстно желал отправиться в скитания по красотам царства Морфея. Нужно было бы вернуться в комнату и лечь, но теперь на пороге комнаты стоял нежданный гость. — Химмель? Что ты здесь делаешь? — Прошу меня простить, но я не смог отказать. Он был весьма настырен, — виновато протянул старик. — Всё в порядке. Можете идти, — спокойно произнесла девушка, и пожилой слуга, отвесив лёгкий поклон, неспешно посеменил вглубь коридора. — Простите за столь неудачный визит. Мне просто некуда было больше идти. — Я сегодня немного не в духе принимать гостей. Но не волнуйся, раз уж ты здесь, прогонять тебя не стану. Присаживайся. Зеленоватая жидкость зажурчала в фестончатой чашке, и юноша мягко обхватил тонкий фарфор, согревая замёрзшие руки. Есть уже не хотелось совершенно, и он лишь наблюдал, как девушка самостоятельно отрезала от пирога кусок. Её руки тряслись, и крошки сдобными снежинками падали на блюдо и стол. Неловкое молчание затрепетало в воздухе. Ни один из них не решался подать голос, будто бы разговором смог затронуть некую запретную тему. — Вы дрожите, — отметил Химмель с теплом в голосе, разрывая затянувшуюся тишину. — Моё любопытство будет крайне неуместно, но вы могли бы рассказать, что именно произошло на площади? Гуннхильдра замялась, глядя в лучащиеся добротой глаза, и нехотя отхлебнула травяной чай. Она могла бы солгать, не задумываясь, да только совесть всегда брала своё. Но и выкладывать всё ей не хотелось. Взгляд ненароком задержался на огромном отточенном ноже, что указывал лезвием на блюдо с пирогом, как часовая стрелка, приближающая время к судьбоносному, для других людей, дню. Мурашки побежали по коже: «Нет. Нельзя… нельзя». — Мне не о чем рассказывать, — буркнула она удручённо. — Я просто переживаю. Вы единственные, кто дороги мне. Не хочу, чтобы с вами что-то случилось, и потерять вас навек, — добавил Химмель с потухшим взором. Мятный холодок туманом разлился во рту. Сердце по-прежнему колотилось в бешеном ритме. «Ты уже нас потерял! Уже! Отца больше нет. А завтрашний день окончательно нас разлучит!» — на надрыве вопило всё существо. Однако Гуннхильдра не осмеливалась открыть рот и выпустить крик наружу. — Гуннхильдра? — робко позвал юноша, заметив, как в глазах девушки засверкали слёзы. Губительные эмоции прорастали всё глубже по мере того, как вечер снаружи похищала непроглядная тьма. Казалось, что сумрак вливается сквозь кожу, застаиваясь в венах. Душа трещала по швам, теряя всё самое лучшее, что было даровано годами. Гуннхильдра обессиленно пыталась сопоставить домыслы с фактами: как можно было противостоять отцу, что в секунду уничтожил всё?! Как заставить себя поверить, что её вины в происходящем не было?! Ответ приходил один — никак. Потому что невозможно было убедить себя во лжи. Оставалось лишь прятать трясущиеся руки и принимать очевидное, как данность. — Я не должна… не должна была молчать, — закрываясь руками, сипло проговорила она. Непокорный золотистый локон выбился из пышной причёски и скользнул волной по виску. — Слова порой не всегда могут принести пользу. Иногда они лишь ухудшают положение. Я не считаю, что вы поступили неправильно, — донёсся шёпот юноши. — Если бы ты только знал, — слова сорвались с губ и Гуннхильдра угрюмо засопела носом, проглотив натужный стон, стараясь не разрыдаться. — Вы правы, я много не знаю. Но, думаю, господин Гуннхильдр никогда не стал бы действовать необдуманно. И, возможно, всё не совсем так, как кажется, — в голосе Химмеля прослушивалась надежда, однако девушка понимала, что он не уверен ни в одном из своих домыслов. — Я уже ни во что не верю, — всхлип заставил её напряжённо вздрогнуть. — Знаю лишь, что виновата… что должна была остановить его. Тепло чужого тела засквозило через толстую ткань накидки, что несмело обхватили тонкие руки. Гуннхильдра сжалась комочком, стараясь держаться бодро, но это не помогло, и плечи девушки заходили ходуном, а горячие потоки хлынули из глаз неудержимым водопадом. Удушающий стыд сдавил горло, но прочная нить, натянувшаяся между ними, была сильнее сожаления об отсутствующем этикете. — Пожалуйста, госпожа. Вам не стоит себя винить, — проговорил юноша, осторожно обнимая её. Слова прорвали невидимый барьер сдерживающий эмоции. Беспомощно застонав, Гуннхильдра уронила голову на плечо юноши и уткнулась в ворот его плаща. Рыдания рвались из горла, освобождая боль. Потерянная часть естества на этот раз была слишком большой, чтобы образовавшаяся рана затянулась. — Я теперь никто, Химмель. Наш клан — никто. Из-за нас пострадали люди. И отец… его нет. Больше нет. Понимаешь? — К-как нет? — Я… я хочу побыть одна. Пожалуйста. Оставь меня. Миллиарды ледяных стрел в одно мгновение вонзились в сердце. Химмель хотел расспросить больше, но, не издав и звука, разжал руки, выпуская девушку из объятий, и, покинув комнату, погрузился в пространство огромной гостиной. Плющ, обвивший стены дома снаружи, занавешивал окна плотной сетью, а восковые свечи, обвивая лёгким медовым, светом погружали пространство в полумрак. Новость, которую сообщила Гуннхильдра, не шла из головы. Ещё вчера они общались, даже не подозревая, что сегодня это был его последний день. Сильная, коренастая фигура мужчины возникла перед глазами. Господин Гуннхильдр шёл навстречу, сдержанно улыбаясь; лукавые лазурные глаза его излучали тепло. Таким он ему и запомнится. Мир перевернулся подобно мячу, подброшенному в воздух: земля сошлась с небом в насмешливом танце и рассыпалась на пылинки. Ему хотелось забыть ужасную весть. Вычеркнуть её из памяти раз и навсегда и проснуться наутро с абсолютно пустой головой. Но сил хватило лишь осесть на пол и подавить рвущийся наружу вопль. Данность казалась абсурдной, враждебной и ошеломляющей. «Это сон, — крутилось в мыслях. — Всего лишь ночной кошмар. А я сплю. Сейчас я проснусь в своей кровати и окажется, что не было ни побега, ни указа, ни бунта на площади, ни этих страшных слов. Я просто вернусь назад… хорошо бы». Пожар загорелся под рёбрами, и он не смог больше сдерживать себя. Комната расплылась перед глазами. Солёная вода срывалась с ресниц одна за одной, вырисовывала на коже горячие дорожки, катилась по подбородку и шее, остывая на вороте плаща. Тщетные слёзы, которые совершенно не приносили облегчения. Боль пустила корни слишком глубоко в душу, распустив крону в мыслях. Разум запутался в переплетениях ветвей, а воздух не желал втягиваться в лёгкие и вставал в груди тяжёлым комом. От недостатка кислорода голова начинала кружиться, а очертания и без того мрачного зала постепенно погружались во тьму. В ушах разлился оглушительный звон, то нарастающий до вибрирующего ультразвука, то опускающийся до нот первой октавы. И Химмель лишь ловил ртом воздух, чувствуя, как теряет последние нити, связывающие его с реальностью.