«Милостивый Архонт Декарабиан.
Не соблаговолите ли обратить внимание на приличественную просьбу.
Очень прошу, разрешите мне выступить пред Вами, дабы получить Ваше дозволение на публичное выступление.
С нижайшим поклоном и с глубочайшим почтением, смиренно жду Вашей воли.
Химмель Омбенант».
— Сколько у меня есть времени на подготовку и репетиции? — поинтересовался Химмель и сосредоточенно прикусил губу, любуясь результатом. Теперь ему точно будет не стыдно, если эту просьбу прочтёт даже сам Архонт. — А сколько тебе потребуется? — уточнил Рагнвиндр, забрав прошение и бегло с ним ознакомившись. — Я… не знаю. Может, неделю или две. Ранее мне не приходилось намечать сроки. — В таком случае твоё прошение я придержу, — Рагнвиндр ткнул сургучную печать в уголок, над которой разлеталась размашистая чернильная закорючка. — И раз ты отклонил моё предложение, то вопрос остаётся открытым, на что ты собираешься жить? А главное, где? Бродить беспризорно по городу я тебе не позволю. Разумнее будет вернуть тебя к опекуну. Да только что-то мне подсказывает, что раз ты так не хочешь, то и мадам Ренэйт Тильда откажется. Так что, пожалуй, сразу в приют. — Слуги, что остались в доме господина Гуннхильдра, с позволения госпожи разрешили мне пожить у них. — Как бы то ни было, это ненадолго. В ближайшее время дом перейдёт в руки новому клану, что будет избран советом и объявлен после праздника Света. Что же касается слуг, то им вольно выбирать, остаться или уйти, — проговорил мужчина и, сложив бумаги в кожаную папку, взглянул на часы. — Наш разговор затянулся, но к итогу не привёл. До праздника осталось десять дней. На девятый день, в полдень, я жду тебя здесь. Окажешься не готов — отправишься в приют. Получишь запрет — в приют. — А если будет разрешение? — Всё равно в приют. До этого времени можешь жить в бывшем поместье Гуннхильдр. — Вы мне вообще никакого выбора не оставили. — У тебя его не было изначально. Коль получишь разрешение, оставь у себя. Как подрастёшь, так может, ещё увидимся. Надеюсь, к тому времени с тебя спадёт неуместная бунтарская спесь. На этом всё. Разговор окончен. Покинь помещение. Химмель проглотил горькую обиду и, кусая губы от смятения, отвернулся к окну. Улицы дразнили. Хотелось оказаться там, за окном… стать вольной птицей и улететь прочь из города, чтобы свободно парить за навесом сизых туч. Вдали от несправедливого плена здешних правил и жестокой навязанной условности. Но суровая реальность и безысходность обступила непреодолимой стеной, заключив его в замкнутое пространство. Абсолютное равнодушие и откровенная невозмутимость закололи душу иголками, а на языке застыла горечь невыплаканных слёз и спёртый душок разочарования. — Я могу хотя бы забрать свои вещи? — спросил юноша, на что мужчина, не поднимая голову от деловых бумаг, лишь пренебрежительно отмахнулся рукой. Больше Химмель выдержать не мог. Он вскочил с места, ринулся к выходу и, рванув на себя дверь, выбежал в коридор. Боль отчаяния распирала виски. Она стучалась в грудину, нарастая с каждым ударом сердца, царапала рёбра, стягивала кожу, как рыболовная сеть. Она рвалась наружу, занавешивала глаза серым покрывалом безумия. Всё существо трещало по швам и требовало разрядки. Казалось, ещё немного, и он взлетит на воздух, из-за чего ему даже пришлось с силой укусить нижнюю губу. Обветренная кожица хрустнула, и рот ошпарила боль со вкусом безвыходности и металла. «Ну нет. Я получу это разрешение… и в стенах приюта не задержусь». Ослеплённый негодованием, Химмель рванул к лестнице в оправе кованных перил. Воздушные потоки со свистом проносились над ушами. Ноги торопливо бежали по каменным ступеням на первый этаж. Юноша выпущенной стрелой вылетел за угол и тут же наткнулся на женскую фигуру в чёрном одеянии. Пришлось облокотиться на стену, дабы не потерять равновесие и не рухнуть на пол. — Вот так курьёз! — проговорил знакомый голос, заставив вздрогнуть. — Вы? — задохнулся Химмель и, удивлённо расширив глаза, распрямился, словно осиновый кол. — Здравствуй, Химмель, — обратилась к нему мадам Тильда. Голос её был низким и ровным; каменную безмятежность лица, обрамлённого завитками каштановых локонов, не трогала ни одна эмоция. Меловая бледность разлилась по щекам юноши. Губы приоткрылись, пытаясь выдавить слова, но наружу выползали лишь обрывки звуков. В глазах читалось неподдельное изумление, и он поспешно отвёл взгляд, занавесив их щёткой тёмных ресниц. Да только дрожь на кончиках пальцев говорила лучше эмоций, тщетно спрятанных от пристального взора. — Что с тобой, дитя? Тебе нехорошо? — Нет, мадам. — Ох, и заставил же ты меня поволноваться. Не желаешь ли объясниться? — мягко произнесла женщина и шагнула ближе, протянув к нему руку. Но тот испуганно отдёрнулся, не позволяя прикоснуться. — Уверяю тебя, сегодня я готова побыть твоим другом. — Неправда! — отрезал Химмель, собравшись с духом. — Да и зачем вам это? Мне прекрасно дали понять, что, если бы не господин Гуннхильдр, то я был бы вам не нужен. А раз его уже нет, то тогда, спрашивается, для чего вам мои объяснения? Чтобы услышать от вас очередные попрёки о необходимости знать своё место? Так я уже знаю. — Химмель, я не выношу придирок и допросов. Это просто возмутительно, когда ребенок так разговаривает со старшими. Нельзя позволять себе хамство и непорядочность. Моя ошибка, что я допустила столь большой пробел в твоём воспитании. Вытянутая тень накрыла его. Сжатые в тонкую нить губы и ледяной блеск серых радужек напротив не светил ничем хорошим. Страх покоробил кожу. Невольно вырвавшиеся смелые фразы — красная тряпка для возрастной зашоренной пуританки. Интуиция открыла веер вариантов: один мрачнее другого. И Химмель сжался, готовый уклониться от удара и в любую секунду дать дёру. Однако рукоприкладства не последовало. Вместо этого женщина непредвиденно резко вцепилась за ворот его плаща и потянула к себе, заключив угловатое тело в крепких объятьях. Юноша в ответ лишь замер и потупил взгляд: стремление к физическому контакту ничуть не ободряло, а скорее неимоверно напрягало. — Мальчик мой, я всё это делаю ради твоего же блага, — пугающе мягко протянула она. — Ты ещё просто не понимаешь: недостатки детей нужно искоренять. А ты весьма несдержан, согласись! Последний твой поступок был красноречив. И если бы ты просто попросил прощения, а не грубил, то ничего бы тогда не произошло. Зачем было создавать столько проблем? — Я лишь сказал правду, — проговорил он тихо, но тут же прикусил язык. Женщина злостно зашипела. Столь откровенная прямолинейность ударила по её сердцу раскалённым прутом, оставив в душе неприятный осадок. В дальнем конце коридора громко хлопнула дверь. Следом воздух сотряс звук шагов. Кто-то направлялся в их сторону. И мадам Тильда, крепко ухватив юношу за руку, поволокла его за собой, подальше от любопытных глаз. Химмель, вырываясь, заелозил ногами по полу. — Ай! Прошу, не гневайтесь! Отпустите! — завопил он, дёргая женщину за руку. Её острые ногти безжалостно впивались в тонкую ладонь, сдирая кожу и заставляя вскрикивать от боли. — Молчи! Твоя несдержанность отвратительна, — холодно и безучастно отрезала женщина, таща за собой упирающегося юношу. Рассвирепев, она буквально втолкнула его за угол. А когда руки разжались, Химмеля отбросило назад. — Неужели за всё, что я для тебя сделала, у нет и капли благодарности?! — Есть и достаточно, — едва слышно признался он, поглядывая на раскрасневшуюся ладонь. Бессилие покрыло его лицо маской, блеск зрачков погас, но женщина была лишь рада этому. — Тогда обойдёмся без публичных драм и сейчас же вернёмся домой, — тяжело выцедила мадам. — Разве можно назвать то место домом, если даже у прислуги там больше прав, чем у меня? — пролепетал Химмель в ответ. — Замолчи уже, глупое дитя! — отозвалась женщина холодно. Мысли потеряли приторную вязкость. Теперь они шли стройным потоком, быстро сменяя друг друга. — Неужто ты надеялся, что я так легко позволю тебе просто сбежать и остаться безнаказанным? В тебя было вложено непозволительно много для простого сироты, что пора бы и отплатить за мою великодушную щедрость. Или ты действительно считаешь, что после всех тех подаренных знаний и благ, которыми ты был окружён в моём доме столькие годы, я просто так отдам тебя обратно в приют? Тяжёлые шаги неумолимо приближались. Их шаркающие интонации звучали напряжённо и сердито. Вот только Химмель слышал в них лишь собственное спасение. — Добрый день. Моё потение, мадам, — произнёс некто, подходя ближе, на что женщина приветственно кивнула. — Я услышал шум и крики. У вас всё в порядке? — Право, это не стоит вашего беспокойства, — с улыбкой отозвалась она, вступая в нежелательную дискуссию. Уловив момент потерянной бдительности, Химмель незаметно вырвался из западни и с оглядкой бросился прочь. Массивная дубовая дверь захлопнулась, отрезав доносящийся в спину оклик, отчего юноша вздохнул с облегчением. По плацу у здания радостно носились дети. Они бегали вокруг колоннад и кустов, салили друг друга, заливались, падая наземь. Химмель даже немного позавидовал их счастливой беззаботности до ноющих болей в груди. Прохлада коснулась лица, сорвав с губ грустную улыбку, и он, отсчитав три ступени вниз, ускорил шаг в направлении жилого квартала: туда, где смурый лоскут неба сходился с дорожкой. Острые углы крыш поглядывали из‑за деревьев, сверкая чешуёй черепицы, а ненавистное здание Ордена уплывало назад, всё дальше и дальше, превращаясь в размытую линию. Бодрым шагом Химмель пересек улицу. Набойки сапог размеренно цокали, отбивая заданный ритм, а сердце внутренним эхом вторило им. Навес крон парковой зоны сменился особняками по краям дороги. Шаловливый ветерок носился по узеньким тропкам, спотыкаясь в хитросплетениях ветвей, и юноша с наслаждением подставил ему лицо. От столь невесомых прикосновений небесного дыхания проблемы улетучивались одна за другой, оставляя после себя лёгкую эйфорию. Даже мысли об отсутствии покровителей и дальнейшей безрадостной участи больше не вызывали тягостной печали. Поёжившись от неуверенности у входа таверны с навесной табличкой, Химмель потянул ручку на себя и неловко переступил порог. Знакомый пряный аромат яблок и хмеля окутал дурманящим облаком, отразив на губах детскую, бессознательно возникшую улыбку. Посетителей в этот час было немного: лишь несколько бездельников, пивших сидр да азартно резавшихся в орлянку, а также пара молодых рыцарей и алхимиков, заглянувших в перерыве испить сладостно-пахучего морсу. В углу таверны на табурете примостился сам Минорий, о котором многие жители были положительно наслышаны. Взяв в руки лиру, он затянул тягучую заунывную балладу об печальном исходе неких людей Мондштадта после налёта бывшего короля Северных Ветров из закрытых Мёртвых Земель на неизвестную Химмелю деревушку. Из-за барной стойки приветственно помахал молодой бармен, и Химмель, учтиво кивнув, поспешил подняться в некогда выделенную ему комнату. Помещение за дверью манило спокойствием и безмятежностью. Воздух, просачивающийся сквозь оконные щели, источал тонкий аромат сосновой смолы и свежих белил. Приподняв ворох перьевых подушек, юноша забрал свою любимую книгу, а на суровом шкафу из тёмного дерева, возвышающемся в дальнем углу, на него скучающе поглядывала старая лира, найденная некогда на чердаке особняка. В круглом зеркальном озере над шкафом Химмель не без удовольствия оглядел своё отражение: растрёпанный мальчишка, что на тёмно-зелёном фоне белил, выглядел болезненно-бледным, став похожим на маленькое приведение из детских сказок. Он склонил голову к плечу, и отражение послушно повторило движение. — Глупо было сомневаться, что это не я. Страшный, как вся моя нынешняя жизнь. Быстро переплетя густые пряди волос, юноша удовлетворённо оценил результат и спешно вылетел из комнаты, затворив за собой дверь. Тоскливый скрип лестничных половиц сопровождал его до последней ступени в обеденную залу, где он, стараясь не обращать ни на кого внимания, направился к выходу. — О! Это же ты! Ты тот парень, что играл здесь пару дней назад перед бучей на площади! — громко донеслось из дальнего угла, отчего Химмель вздрогнул и замер на месте. Надежда тихонько пробежать незамеченным и спокойно обдумать предстоящее исполнение затрещала по швам. Он затравленно оглянулся — мертвенная тишина и десятки глаз, что с любопытством разглядывали его. От столь пристального взора юноше даже захотелось просто исчезнуть, раствориться, слившись с окружением. Но пришлось лишь сильнее запахнуть плащ, сокрыв за ним креплённую к поясу лиру. Недетское место, отсутствие лицензии, и сразу два стража порядка! Разве можно представить себе что-то более неприятное и нелепое? Плечи задрожали от страха, и огненные светляки на канделябрах запульсировали в такт сердцу. Пытаясь привести себя в чувство, он закусил треснувшую губу, да только забыл о том, что боль-то придёт, но не отрезвит. На языке тут же заиграл солёный привкус, и Химмель торопливо прикрыл рот ладонью. — Вы обознались, — сдавленно проговорил он, стараясь не поднимать глаз. — Не-е. Быть того не может! — опроверг полный мужчина и, насупившись, придвинул к себе пузатую кружку, из которой щедро отхлебнул. — Да-да! И я тебя вспомнил! Ну-ка, сыграй нам что-нибудь! — словно назло Химмелю начал подтверждать второй. В дальнем углу таверны, затенённом перегородкой, сиял самодовольный лик Минория, что теперь с любопытством смотрел за разыгравшейся сценкой, потягивая пенный напиток. Две верхние пуговицы его серой рубашки были расстегнуты, а на подбородке пробивалась чёрная, как смоль, щетина. — Ой, а куда ты?! Постой! — крепко, но безболезненно вцепился в юношу третий, русоволосый мужчина, едва он решил всё же уйти. — Отпустите! Что вы себе позволяете! — прокричал Химмель, вырываясь из цепкой хватки второй раз за день. — Да всего разок-то. Чего тебе жалко, что ли? — Я же сказал, вы обознались! — А подружку-то свою плохо прячешь! — указал тот пальцем на лиру, усмехнувшись ему в лицо терпким хмельным смрадом. Однако юношу всё же отпустил. — Ха-ха! Эй, Минорий! Кажется, у тебя появился конкурент! Смотри, как к нему липнут! Как бы тебя не вытеснил! — словно желая раззадорить и добавить накала, донеслось из-за стола, что ближе к выходу. — Кто? Эта недоросль? Да у него ещё молоко на губах не обсохло, куда ему до моих высот тягаться, — брови сошлись над переносицей мужчины-барда, разделив лоб двумя продольными морщинками, а напыщенно-самодовольное выражение мигом исчезло. — Зря ты так о нём. Славный он парень, да и играет хорошо, — словно в защиту отозвался бармен. — То, что струны перебирать научился, ещё не значит, что талантлив, — отставив кружку, Минорий встал со стула и направился к юноше. Но, подойдя ближе, внезапно изменился в лице и аккуратно приподнял пальцами приколотую к плащу брошь. — Откуда это у тебя? Где ты это взял? — Не троньте! Это моё! Оно всегда было со мной! — Химмель торопливо прикрыл ладошками единственную для него ценность из забвенного прошлого и попятился назад. — А ну хватит! — грозно прокричал рыцарь, подорвавшись со стола. — Уймитесь! Или сейчас все последуете за мной! Гримасы на лице Минория стремительно сменяли друг друга. Прежнее удивление переросло в маску настоящего потрясения. Он поймал взгляд Химмеля, и его дыхание внезапно стало тяжёлым и сбивчивым. Волна дрожи пробежала по коже мужчины. Уголки чётко очерченных губ судорожно дёрнулись в попытке что-то сказать. Но довольно быстро передумав, мужчина покачал головой и отступил на пару шагов. Вытянутая тень, отпечатавшаяся за спиной, повторила его движения. — Уходи, — глухо произнёс Минорий. — А лучше прекращай это дело и забудь дорогу сюда. От брошенной фразы Химмель захлебнулся воздухом. Однако неожиданная догадка сразила явственностью и чёткостью — этот человек явно что-то знает, но просто так не расскажет. — Это уже не вам решать, — смело ответил юноша и, смерив мужчину непозволительно дерзким взглядом, направился к выходу. Белый бисер снежинок, подхваченный прытким ветром, вновь посыпался на землю, запутываясь в смолянистых волосах, и Химмель, натянув на голову капюшон, уставился в хмурый небесный саван. Сердце стучало, как гонг колокола. Холод пробрал до самого нутра, превратив кровь в дроблёное ледяное стекло. Эмоции отравляли рассудок, становясь похожими на чувства пленника глухого лабиринта, который долго и упорно искал выход, но в итоге пришёл в тупик. За вторые сутки, проведённые за пределами особняка мадам Тильды, он узнал очень многое. Но имеющиеся фрагменты мозаики по-прежнему никак не хотели составлять цельную картину. А значит, ему следовало бы уже восстановить их, воспользовавшись подсказкой, столь любезно оставленной госпожой Гуннхильдрой.