***
Супротив яркому и богатому интерьеру поместья, они оказались в тёмных сырых коридорах без какой-то изысканной отделки. Стены изрезаны анималистическими узорами — извивающимися змеями с чешуёй, украшенной арабеской, здесь проглядывался определённый восточный мотив. Освещены коридоры немногочисленными факелами, пространство тяжело рассмотреть, это мешало, ведь за укрытием плотных теней Итачи почти не мог разглядеть объект их слежки. Здесь тихо, не слышны шаги Данзо, не слышны шаги юношей, но чем дальше они следовали во тьму, тем отчетливее были различны приглушенные голоса и странные дребезжащие звуки. Господин останавливается и вновь оглядывается, двое Учих резко прильнули к стене, спрятавшись под навесом дрожащих теней. Господин заглянул в одну из многочисленных комнат, открывая дверь. Раздался пронзительный запах нашатырного спирта, резины, чистых пелёнок и мыла, коридор осветил яркий белёсый свет. В процедурной комнате стоял Орочимару и, заметив гостя, широко ему улыбнулся, резво поманив ладонью. Данзо аккуратно переступил порог, не закрыв за собой дверь, двое юношей пристроились рядом с косяком и заглянули внутрь. Легендарный саннин обладал удивительной, но специфической красотой, не принадлежащей здешним местам. Многие бы посчитали его выходцем из южно-восточных островов, но для восточного этноса его кожа была мертвецки бледной, словно жемчужная чешуя королевской кобры. Южанином его считали из-за точеных, будто в мраморе, узких черт лица, их украшали узкие, почти вострые глаза, оттененные вельветом, которые он то и дело недобро щурил. Его длинные чёрные волосы убраны в небрежный пучок, а поверх сарафана накинут докторский халат. Орочимару улыбнулся белоснежными зубами и сощурил лисьи глаза, Данзо не дрогнул мускулом при встрече с ним. Рядом с доктором стоял юноша в белом халате, при виде военного советника он нервно поправил свои очки и тихо прочистил горло. — Вы опоздали. А в прошлый раз не пришли, — Орочимару щурится и придаёт голосу наказательный тон. — Нельзя, господин Ш-шимура, нельз-зя пропус-скать процедуры. Вам же хуже, — голос его хриплый и шелестящий, он намеренно растягивал шипящие согласные, даже если в том не было пользы или смысла. Ему нравилось раздражать этим советника, поэтому он тянул букву «ш» в его фамилии намерено. Однако сейчас обращать внимания на его ребячества Данзо не хотел. — Знаю, — безрадостно отозвался мужчина; он прятал дрожь кулаков, сжимая края халата, и заметив это, Орочимару надменно поднял брови и почесал щёку. — Хирузен выставил усиленную охрану в связи с недавним террористическим актом? — догадался он. — Если знаешь, зачем спрашиваешь? — уже не выдерживает Данзо и нервно гаркает в ответ. Орочимару улыбнулся и не ответил. Настроение у него сегодня игривое, к тому же он хотел наказать советника за его пренебрежение своим здоровьем. Данзо вечно так: тянет до последнего, пока ему не подурнеет, а потом приходит к Орочимару и требует невозможного. Пусть помучается, даже если это его не перевоспитает, зато зловредное нутро Орочимару получит удовлетворение. — Принес-сли, что я прос-сил? Данзо достает из рукава кимоно длинный свиток и демонстративно крутит в пальцах: — Трое из Кумы. — Чудес-сно, — засиял глазами Орочимару и повернулся к юноше рядом. — Кабуто, заберите оплату Господина Ш-шимуры и не заходите, пока я не позову. Приготовьте мне пятую процедурную для с-следующего гос-стя. Юноша почтительно кивнул и выбежал из комнаты, скрываясь во тьме длинного коридора. С его уходом Данзо глубоко и болезненно выдохнул, чуть сгорбившись. Орочимару отводит его к столу, слегка придерживая за спину ладонью, а потом отходит к раковине, намыливая руки мылом. — Кстати, тот мальчик, что Вы привели. Заря, — доктор повернулся к советнику и сощурился. — Очень способный. Никогда ещё не встречал таких глубоких познаний в человеческой анатомии у столь юного возраста. — Да… — тяжело ответил советник. — Это особенность его силы… Пожилой мужчина сел на длинный стол, и будто с уходом лаборанта с него слетела каменная маска, он моментально выдохнул и задрожал крупной неконтролируемой дрожью. Орочимару торопливо вытер руки о махровое полотенце и рысью скакнул к пациенту. Он слегка похлопал того по плечу и уложил на спину так аккуратно, будто укладывал спать ребёнка. Данзо схватился свободной рукой за края белого кимоно, пока саннин расставлял его ноги в разные стороны, тщательно приковывая лодыжки ремнями к стальным поручням. — Это обязательно? — хмурится он. — В прошлый раз-с Вы ударили мне по челюс-сти, — усмехается саннин. — С-стис-сните зубы. Происходило явно не то, что рассчитывали увидеть двое Учих. Орочимару только лишь дотронулся до пухлой пульсирующей вульвы, но советника выразительно перекосило, он крупно вздрогнул и выгнулся, крепко схватившись за края стола. Сухой баритон внезапно смягчился, оброс сладкими нотами лихорадочного дыхания — это был сдавленный, хриплый стон, еле удерживаемый горлом. Пальцы Орочимару стали влажными и липкими. Омега недолго дрожал в такой позе, а после, мучительно выдохнув, аккуратно уложил себя на спину и стыдливо спрятал глаза, прикрывая их ладонью. Орочимару учтиво это не прокомментировал, ожидая, когда Данзо успокоится. Шисуи вздрогнул, произошло именно то, о чём он подумал. Он резко отвернулся и схватился за грудь, пытаясь сохранять хладнокровие, но прямо сейчас, в эту самую минуту, его словно раздавило скалой. — Какого чёрта? — ошарашенно бормочет он. — Какого чёрта? Почему? Я не верю… Как это может быть? Я не понимаю… Итачи сначала смотрел, но потом отвернулся, выпытывая из подавленного друга ответ, но убедившись в таком же незнании, так же удивлённо бормочет следом: — Так он омега? Всё это будто одна большая шутка. Будто глупый жестокий спектакль. В такое тяжело поверить, ведь двое этих юношей знали его как альфу более пятнадцати лет. Такое нельзя просто взять и забыть, нельзя просто взять и принять. Это же немыслимо. И правда. Данзо-сама никогда не выказывал феромон, но носил пояс, поэтому все сами называли его альфой, а он поддакивал. Итачи это помнил ещё с детства, отец, мать, Хокаге — все звали его альфой, и юноша никогда ни в ком не замечал даже подозрения на иной пол, даже намёка. Никто и никогда не называл его иначе. Приближенные знали о нём немного, он был скрытен и одинок. Ни детей, ни пары, ни метки, ничего не имел. В городе даже не ходили слухи, чтобы он с кем-то спал. Итачи вспоминает, Тсунаде как-то спрашивала Хирузена про личную жизнь Данзо, но в ответ получила озорное хихиканье и шутку про «евнуха», над которой никто не посмеялся. Хирузен, знал он это или нет, даже не подавал вида. Да хоть кто-то вообще об этом знал? Шисуи, кто ближе всех был к Шимуре, кто знал его с девяти лет, стоял сейчас напротив в абсолютном потрясении, пустым и отрешенным взглядом вперяясь в пол. Итачи казалось, он вот-вот разорвётся на части от захлестнувших чувств. Пока они вдвоём невидимы, им ничего не угрожает, но Шисуи бы поскорее успокоиться и взять себя в руки. Он протягивает к другу ладонь и крепко сжимает его плечо, Шисуи даже не повернулся. Он упал на пол, схватившись крепко за волосы, его глаза дрожали влагой, казалось, он вот-вот заплачет, вот-вот закричит от страшной боли, он глубоко и прерывисто дышал, задыхался от бури страшных чувств внутри себя. Итачи не знает, как поступить. Не знает, как успокоить друга. Он и представить не мог, какие эмоции сейчас изничтожали его и рвали на куски. Как же так. Этот человек с детства его воспитывал и так бесчеловечно ему врал. Шисуи не рассказывал Итачи и половины трудностей их взаимоотношения, Итачи не знал, из-за чего конкретно эти двое поссорились, из-за чего они не общаются уже четыре года, но Итачи знал точно, что из-за объявленного господином пола у них случалось много ссор. Из-за того, что Данзо называл себя альфой, Шисуи многое в себе подавил. И все эти подавленные чувства сейчас раздавили бедного юношу. Не иначе как предательством подобное назвать нельзя. Звон от железных цепей и протяжный сдавленный стон, полный скрытого стыда, заставил Итачи снова посмотреть в процедурную комнату. — Дава-ай б-быстрее, тс-чёрт… возьми! — злится советник. — Ненавижу… э-это… у-унижение. Орочимару послушался. Проникнуть внутрь пальцами не составило труда — обильно истекая соками от недавнего приступа удовольствия, влагалище податливо всосало их внутрь. Мужчина лихорадочно задрожал, поножи зазвенели короткой дробью, удерживая трясущиеся ноги. Он снова хватается за края стола, стискивая зубы. — Тс-с, потерпите, — настороженно шипит Орочимару. — Я знаю, Вам тяжёло, но не с-сжимайте меня так, иначе моя з-змея не с-сможет с-собрать с-секрет, — Данзо будто специально встряхивал ногами и Орочимару, со свистом набрав воздух, нахмурился. — Так. Успокойтесь. Дышите глубже, — он демонстративно дышит, и пациент пытается это повторить. — Вот так. Тяжёло же мне с Вами. Советник отвернулся и зажмурился, выдавливая из себя слова: — С-сам виноват… Руки холо-одные… Орочимару педантично ощупывает влажные горячие стенки и тихо бормочет под себя. Это продолжается недолго, обследования Орочимару проводил быстро, ведь с каждым месяцем состояние его пациента изменялось плавно, новые недомогания проявлялись постепенно, а не все разом, ему не нужны дополнительные обследования, кроме стандартного осмотра. По просьбе Данзо Орочимару во всём торопился, ведь от этих манипуляций омега под ним изводилась от острых ощущений. Доктор не чувствовал смущения из-за профессиональной деформации, то лишь природа, как омега, он всё понимал, но Данзо хотел удавиться от унижения и рефлекторно прятал лицо за широкими рукавами, сколько бы раз это ни происходило. Тело в такие моменты двигалось само, и он более не был ему хозяином. Знать, что бёдра насаживаются на пальцы сами, а ноги гостеприимно расставляются шире — невыносимое мучение для его гордости. И он вынужден это терпеть. — Опухла с-слизис-стая, температура выш-ше нормы течки, — холодно констатирует Орочимару. — Эпителий ещё элас-стичен, нет вос-спалений, но матка пульс-сирует с-слишком интенс-сивно. Это не нормально, я уже это говорил. Ваше с-состояние всё хуже, господин Ш-шимура, — хмурится он с улыбкой. — Вы же опять не перебарщиваете с моими лекарс-ствами? — а после как-то самодовольно вскидывает бровями. — Они имеют побочные эффекты. Рука моментально превратилась в тонкую змею и своими клыками аккуратно прокусила эпителий секреции, глотая весь предовуляционный феромон, выделившийся за несколько дней. Данзо очень больно от таких процедур, но это меньшее из зол. Такие процедуры позволяют ему продержаться дольше и использовать меньше лекарств. — Я принимаю их… по мере, нх, необходимости… — тяжко выдыхает он. Спрятав лицо за рукавами халата, его голос звучал подавленно и тихо. — Тс-с. Господин Ш-шимура, Вам нужен половой партнёр, — напряжённо улыбается санин и щурит лисьи глаза. — Ваше тело больше не с-справляетс-ся. Как же Вы хотите пережить эту овуляцию? — змея выскальзывает из влагалища и Орочимару отходит к столу, спрыскивая густую жидкость карамельного цвета из её клыков в колбу. — Так, а это на анализ-зы. — Я без тебя разберусь, — с облегченным выдохом, гаркает советник. — Раз уж я с-слежу за с-состоянием Вашего организма, то это меня кас-сается больше, чем Вам хотелос-с бы верить, — улыбнулся Орочимару ещё шире и злораднее. — У Вас-с-с-столько альф в подчинении, неужели никого нельзя попрос-сить? Этот вопрос оскорбил военного советника, и он резко поднялся на локтях: — Ради этого?! — вспыхнул Шимура. — Пользоваться чином?! Думай, что говоришь! У меня есть дела важнее, чем потребности этого несносного старого тела, — вдоволь накричавшись, он укладывается обратно на стол и скрещивает руки на груди. — Тут война на пороге, у меня нет на это времени. Вырежи матку, и покончим с этим. Прежде чем освобождать своенравного советника, доктор ополаскивает руки. Данзо клялся, он это специально сделал, чтобы отомстить за повышенный голос. Вообще Данзо каждую процедуру просил вырезать ему половые органы, Орочимару шутил про старческую деменцию, но Шимура таких шуток не понимал. Подобным упрямым пациентам Орочимару обычно не отвечал, но к Данзо он относился необычайно терпеливо — ведь это был его единственный пациент, от которого он получал огромную пользу. Операции по удалению гениталий он проводил не раз, но только в крайнем случае, при наличии мутаций и только до десяти лет — пока ребёнок не вошёл в половую зрелость, пока не развита секреция. Удали он советнику матку — тот бы не выжил. Тем более в таком уникальном и тяжёлом состоянии, в котором этот пожилой омега пребывал. — Вы опять меня об этом прос-сите, — цокнул Орочимару. — Не могу. Такие операции проводятся на детях, а Вы, как с-сами с-сказ-сали, уже не молоды, вс-спомните хоть прошлый раз, — он вытерся о полотенце и, подойдя к столу, резво расстегнул поножи. Данзо моментально сел, но так же резко и покосился. Пока он приходил в себя, пытаясь наладить дыхание, ссанин отошёл к столу и достал из ящика две длинные прозрачные пробирки, наполненные такой же густой жидкостью, но цвета куда более светлого. Он повернулся к советнику и сощурился, голос его погрубел, принял тон строгий, как будто учительский: — Nota bene. Нельз-зя превышать дозу, господин Ш-шимура, — Данзо протянул руку, но мужчина не дал ему схватить колбы, пока тот его не выслушает. — Нельз-зя. Не пренебрегайте моими нас-ставлениями. Вы мне пока полезны, не хочу Вашей преждевременной с-смерти. Орочимару отдал колбы, только когда советник кивнул, и господин Шимура нервно крутит их в пальцах. — Две? — хмурится Данзо, разглядывая лекарства в ладони. — Этого мало. — На два цикла. Я Вам больше не доверю, — улыбнулся доктор. — Вы с-с ними перебарщиваете, — он отошёл к столу и буднично опёрся об него. — И потом, я жду Вас-с каждые две недели. Ес-сли в этот цикл овуляция будет невынос-симой, пошлите мне вес-сточку. Я Вас-с навещу. — Ты знаешь, я по уши в делах, — нервно отмахнулся мужчина. — У меня не хватает времени. Хирузен обдумывает вторжение, надо продолжать давить, а то ведь опять передумает. Он лгал. Данзо ненавидел эти процедуры, поэтому старался как можно реже их посещать, это было очевидно для них обоих. Однако он не мог не приходить к Орочимару, только он изготавливал лекарства, способные подавить его невыносимую овуляцию, и для этого ему нужен был секрет Данзо, который нельзя получить иным способом, кроме дефлорации. Мужчина перепробовал за жизнь всевозможные подавители, но весь ассортимент коноховских аптек ему не помогал. Не помогали ни кумовские, ни суновские, ни какие-либо ещё подавители. Лекарства Орочимару сильные, но имели длинный список побочных эффектов, таких как тошнота, головокружение, бессонница, тревожность, тахикардия, но Данзо терпел это, только бы не мучаться от течки. Он готов ходить по раскалённым углям всю жизнь, лишь бы не испытывать последствия течки, раз Орочимару отказывался вырезать его матку. Орочимару наклонил голову, сменив тему. — Хирузен. Баловень мой с-сахарный, — добродушно усмехнулся саннин. — Как он поживает? Как здоровье? — Стареет, — безынициативно отозвался господин Шимура. — Как и все мы. Они так беспечно и свободно разговаривают друг с другом. Итачи слышал об Орочимару множество неприятных и гнусных слухов, в городе к нему относились с особой неприязнью, и сейчас юноше сложно признавать, насколько дружелюбным тот может быть. Изгнанный дворянин, зло, о котором ходили легенды, общался с представителем высших чинов страны, как со старым другом, — в такое действительно сложно поверить. Им пора уходить, они видели достаточно. Итачи толкает друга, пытаясь взбодрить или хотя бы образумить, но тот никак не реагировал. Он заметил феромон Шисуи — аммиачный, удушливый, жуткий, он от него никогда подобного не слышал. Всепожирающее отчаяние, кажется, его не то чтобы расстроило раскрытие этой тайны, оно его уничтожило. Это плохо, Итачи срочно нужно его образумить, иначе Данзо услышит его феромон. Орочимару его не узнает, но Данзо феромон Шисуи хорошо знал — они сразу поймут, кто за ними следит. Итачи подхватывает друга за руки и тяжко оттаскивает к выходу. Это проблематично, ведь Шисуи выше Итачи и весил на порядок больше. — Спрячь феромон, дурак! — шипит Итачи. — Чёрт побери, ну давай, приди в себя! Сладко-аммиачный шлейф лишь слегка дошёл до кончика носа Орочимару, но саннин резко распахнул глаза и, со свистом разрезав воздух, бросил нож в проём двери. Данзо не почувствовал запаха из-за опухших пазух носа — очередной побочный эффект лекарства. — Какая треклятая альфа тут жить расхотела?! — грозно зарычал доктор и резко метнулся к двери. Он нервно осмотрел коридор, высматривал в тенях любую деталь, прислушивался, но ничего не почувствовал. Итачи успел убежать, посадив друга на спину. — Нельзя чтобы нас увидели, — прытко поднимается Данзо с лежанки. — Я до самой смерти не разгребу проблем, если кто-то узнает о наших встречах. — Мои подчинённые Вас не знают, не беспокойтесь, — широко улыбнулся Орочимару в ответ, а потом хищно сощурился. — А если знают, умрут прежде, чем что-то рас-с-скажут, — он выпустил змей из рукава и они заскользили в коридор; доктор всем телом повернулся к советнику. — Лучше зайдите ко мне перед овуляцией, договорились? Советник отозвался хмуро и вскинул ладонью: — Ничего не обещаю.***
Итачи отпустил Шисуи, только когда удостоверился в безопасности их обоих. Вид у того паршивый, а феромон чудовищный, находиться рядом с ним — мужественный подвиг, но Итачи терпел ради своего друга. Он не понимает, что сейчас тот испытывает, такое тяжело понять, но он видел, как ему плохо, и хотел быть рядом с ним. Итачи Данзо давно знал, ещё с шести лет, но не испытывал к нему того же, что Шисуи. Их отношения закончились на том отрезке жизни, когда Фугаку запретил Итачи работать в Корне, подняв страшный скандал. Это произошло в то же время, когда Шисуи и господин поссорились — четыре года назад. Итачи знал о чувствах друга к советнику из-за его долгих лихорадочных объяснений. Он был ошарашен, узнав настоящий пол советника, но попросту не мог в это поверить, не мог понять, что именно от этого чувствовал. Душа у Данзо альфачья, вёл он себя как альфа, одевался как альфа, разговаривал как альфа, но тело его омежье. Сложно поверить в такое, когда последние пятнадцать лет он знал человека абсолютно другим. В его голове творился такой бардак, что Итачи даже не знал, с чего ему начать. Он смущён, растерян, но разум не позволял ему поддаваться эмоциям. А вот Шисуи… — Эй, брат, — Итачи присел на корточки и ласково похлопал друга по щекам. — Возьми себя в руки, нам нужно скорее убираться отсюда, пока нас никто не увидел. — Отстань от меня… — слёзно пробормотал юноша и спрятал лицо за копной волос, уныло понурив голову. — Отстань. Оставь меня одного. Не хочу никого видеть. Ему совсем плохо. Итачи не удивлён его состоянию. Шисуи был очень близок с господином Шимурой, мужчина одиннадцать лет воспитывал его как собственного сына. Растерянность не позволяет Итачи даже как следует это обдумать, ему казалось, если и был человек, который знал о Данзо всё, так это Шисуи. Верно, Шисуи сам так думал до сегодняшнего дня. — Я не могу, дружище, — Итачи крепко сжимает плечо юноши и слегка потряхивает. — Я тебя здесь не оставлю. Давай. Пошли. Сейчас не время для этого, — он немного помолчал, а потом добавил шёпотом. — У нас миссия, Хокаге ждёт нас. Шисуи широко распахивает глаза и смотрит на Итачи с выражением, полным гнева и отчаяния. Он резко поднимается с места и всплескивает руками: — К чёрту эту миссию! — восклицает он. — Шисуи, тихо! — Разве мы обязаны рассказывать о таком Хирузену? — отчаянно спросил юноша. — Это же личное! — Миссия есть миссия, — вздохнул Итачи. — У нас нет выбора. Мне жаль, Шисуи. Если тебе неприятно, то об этом могу рассказать я. — Я попросту… — он хлопает себя по лбу и отворачивается, пытаясь подобрать слова. — Я пытаюсь уважать его желание оставить это в тайне! Раз уж он пошёл к Орочимару, значит, очень, очень не хочет, чтобы об этом узнали. Он опять его оправдывает. В каком бы поганом состоянии он сейчас ни находился из-за его лжи, Шисуи всё равно его оправдывает. Итачи хмурится. Его охватывает злость из-за этого поведения. Хоть бы раз в своей жизни Шисуи не винил в дерьмовом характере Данзо себя, хоть бы раз признал его вину, и ведь повод появился, но нет же. Итачи борется с преданностью и состраданием к лучшему другу, подавляет в себе желание пойти у него на поводу и ничего не рассказывать. Он делает это не потому, что хочет усугубить моральное состояние друга, он хочет раз и навсегда покончить с этим циклом бесконечных оправданий и самобичевания. Он хотел отомстить господину Шимуре за друга, хотел рассказать Хокаге то, что советник от него скрывал с таким упорством, чтобы его извращённое чувство справедливости нашло удовлетворение. Никто не смеет доводить Шисуи до такого отчаяния. Даже человек, которого он любил. Ведь если бы он его по-настоящему любил, он бы не стал скрывать от него свой пол. Страшно, что Шисуи думал так же, и, понимая это, глаз Итачи нервно задергался, и он сам дернулся следом. — Не будь мы на миссии мы бы так, и поступили, — Итачи придал тону строгость и скрестил руки на груди, пути назад нет. — Не забывай. Нам дали приказ. Хирузен надеется на нас. — Нет, — отчаянно выдохнул юноша и дрожащими руками схватил друга за ворот рубахи. — Итачи, пожалуйста, давай не скажем. Это ведь не относится к нашей миссии. Он выглядел как помешанный безумец. Будто это его секрет узнали и он отчаянно просил о нём не рассказывать, будто от этого зависела его жизнь. У Итачи сложилось впечатление, что надави он посильнее, Шисуи бы встал на колени и начал его умолять. Это буквально разгневало Итачи, он ещё никогда не видел своего друга таким жалким. А всё из-за этого старого дурня! Который обманывал его пятнадцать лет! Да как он может не злиться на него после узнанного! — Да что с тобой?! — не выдержал Учиха и оттолкнул юношу, его глаз снова дрогнул. — Ты сам всегда говорил, нет ничего важнее миссии, а как дело коснулось этой козлины, так ты сразу даёшь заднюю! — он не сдерживал ни гнева, ни голоса, и грозно закричал. Шисуи посмотрел на него сначала испуганно, но будто поняв причину его злости, стыдливо спрятал взгляд и потёр шею. — Для меня это всё равно, что предательство, — его голос странно дрогнул на этих словах, верно от осознания, что предатель здесь не он. — Давай скажем, что он ходит к нему за лекарствами, но не назовём причину. Это ведь не обязательно. — Ты же с ним жил, неужели сам не знал об этом? — спрашивает он очевидное. Шисуи моментально рявкнул в ответ: — Нет! Нихера я не знал! Итачи это сразу понял, но хотел удостовериться. Шисуи отошёл к краю толстой ветви, нервно потирая переносицу. —…Ты в порядке? — Да нихрена я не в порядке! — резко обернулся Шисуи и яростно взревел. — Я в полном, в полном не в порядке! В каком порядке я вообще могу быть?! — он ударил себя по груди и всплеснул руками. — Он бросил меня, не объяснив причины, а причина… — Шисуи болезненно задохнулся, будто не позволяя себе заплакать, и хлопнул себя по голове. Он молчал некоторое время и, словно пытаясь «задушить» воздух, нервно ломал пальцы, выкручивая фаланги. Итачи неловко прочищает горло, не зная, что ответить. Он желает подойти ближе и только совершает неловкий шаг, но нервно останавливается, будто ударился о плотную и едкую стену запаха, чья удушливая ядовитая гарь обожгла ему ноздри. Его крупно передёрнуло от ситуации, и он схватился за нервно дрожащий глаз, пытаясь успокоить тики. Кучерявые угольные волосы встали напряжённой струной, Шисуи ощетинился, кожу покрыли грубые плотные мурашки. Он медленно поворачивается к Итачи, сияя двумя жуткими алыми глазищами, и протяжно выдыхает горячий воздух из ноздрей. Итачи вновь увидел мгновенность его эмоций, но в этот раз он удивлён их интенсивности, не смог спрятать нервной дрожи от его устрашающего вида. Всё же Шисуи могущественная альфа, и его феромон мог устрашить Итачи. Подобного ему альфу. Голос Шисуи огрубел, явился тяжким, трескучим рычанием: — Обещай, что не скажешь, — мрачно хрипит он. — Обещай. Итачи решил идти до конца, ради его же блага. — Не могу, — отрезал он. — Итачи, — мертвецким холодом прошипел альфа сквозь зубы. — Не заставляй меня… Он ему угрожает. Угрожает котоамацуками. Возможно, чем-то хуже. Шисуи был куда сильнее его, хоть и не любил это показывать. Итачи с ним не справится. Нужно немедленно его успокоить, пока не случилась беда. От друга исходил мрачный и зловещий феромон, и вдыхать его не только неприятно, но и болезненно. Ему бесполезно проводить лекцию о том, что «для шиноби нет ничего важнее миссии», молодого альфу захлестнули эмоции, он не в состоянии мыслить здраво. Итачи мог только надавить на эти эмоции, вывернуть их, обернуть против объекта его защиты. Он не хотел этого делать, но драться со своим другом он не хотел больше. — Ты защищаешь человека, который обманывал тебя, потому что ты альфа, — озлобился Итачи, гневно поджимая губы. — Ты защищаешь того, кто никогда не доверял тебе, видел в тебе чудовище. Как ты вообще можешь его защищать, после того, что узнал? — его голос обрастает треском. — Пятнадцать лет он тебе врал, а ты готов это стерпеть? Готов и такое стерпеть? — и довершил свою речь громким возгласом. — Возьми себя в руки, чёрт тебя дери! Мы придём к Хокаге и во всём разберёмся, но не здесь! Поимей хоть немного гордости! Шисуи некоторое время стоял, не двигаясь, и молчал. Он тяжко сглотнул горлом, а потом вздохнул и выпрямился. Взгляд у него смягчился, но остался пасмурным и мрачным, будто за мгновение юноша лишился всех эмоций, будто в нём что-то тихо и кротко погибло. — Извини, — холодно ответил он. — Не хотел докучать своими чувствами. Ты прав, пошли. За всей приватностью этих невыносимых и неудобных чувств Итачи не уследил главного: он его не поддержал и потому почувствовал себя «мразью». Будто он не понимал чего-то очень важного в этой ситуации, будто его поступки и слова оказались неуместными. Он не понимал, в чём именно сплоховал, что именно в этой непростой ситуации не понял. Разве злость Итачи не оправдана? Разве он не имел права злиться? Имел! Только отчего-то ему стыдно за сказанное и за его неразумение. Шисуи — его лучший друг, Итачи должен был его понять, но он не мог. К сожалению, когда их разговор заходил о советнике, юноша не способен постигнуть его чувства, не мог понять, за что и почему Шисуи так его защищает. Для него это равноценно слабости, а ведь Шисуи далеко не слабак, пускай сердце его доброе не способно противостоять жестокости и всякому злу, нрав у него крепкий. Итачи тяжело видеть, как этот крепкий нрав сейчас разбивался на осколки из-за предательства плохого человека, но по какой-то причине всё еще дорогого Шисуи. Разве за четыре года, сколько они не общаются друг с другом, он его не отпустил? Он же каждый месяц клялся в этом. Наблюдая широкую спину друга, юный Учиха нервно массирует лоб и, скорбно выдохнув, следует за ним.***
В резиденцию Хокаге они зашли молча. Несмотря на поздний час, Хирузен сидел в кабинете и курил, разглядывая панорамы ночного города. В комнате пахло кофе и мясными лепёшками, Хокаге только поужинал. Правда, то был не ужин, а завтрак, первый за весь день приём пищи. Хирузен любил по ночам сидеть в кабинете, ведь никого более не стояло рядом, и он мог снять с себя тяжёлое дворянское одеяние и развалиться в кресле в просторных, самых незатейливых вещах. Без золотой вышивки, драгоценного обрамления, весившее под семь кило, под тяжестью которых так болели его плечи. Футболка и шорты — элегантная простота! Будь его воля, он бы только в таком и ходил, но стоило Хирузену под конец его рабочего дня снять хотя бы шляпу, Данзо его ругал. Он ругал его за безалаберное отношение к своему высокому статусу и этикету государевой моды, ведь не пристало правителю страны показываться на людях в таком вульгарном виде, не облачившись хотя бы в плащ-корзно. Хирузен думал, будь воля Шимуры, тот бы облачал его в паранджу и никому не показывал, а то ведь не дай бог увидят лодыжку государя! Мужчина по-доброму усмехнулся на эти мысли. Всё же ему не хотелось, чтобы его подозрения оказались правдой. Он успел пожалеть о своём приказе, хотел позвать Учих обратно и всё забыть, лишь бы не сталкиваться с предполагаемой ужасной реальностью, не хотел более тонуть в своих подозрениях, но не успел. Он не услышал, как Учихи зашли внутрь, но почувствовал их. Унюхал ужасающий, гневный феромон и даже не понял, от кого именно он исходил. Когда мужчина повернулся в кресле, он увидел двоих юношей в состоянии какого-то невыносимого мучительства. Лица у них мрачные, глаза поникшие, будто они страшно поссорились. Хирузен стушевался от их вида, он и представить не мог, какую гадость они узнали, раз пришли в столь измученном и обессиленном виде. Итачи, может, и думал, будто держал эмоции под контролем, но Хирузен всё ясно видел. — Вы пришли… — тихо пробормотал он. — Есть новости? Итачи устало приземлился на колено, но Хирузен несогласно встряхнул ладонью, юноша моментально встал. Обстановка не предполагала на какую-либо официальность или формальность, он по их виду понял, какой неприятный выйдет разговор. Хирузен хотел отнестись по-человечески к их чувствам. Итачи вытащил из кармана пачку сигарет и показал Хокаге, тот кивнул, и юноша закурил. Шисуи стоял, слегка отвернувшись от друга, скрестив руки на груди, взгляд его плыл неразборчивыми, но тоскливыми мыслями. — Глава, простите за мой нескромный вопрос… — сказать такое в лоб неудобно, но выбора нет; он косится на Шисуи, но тот никак не реагировал и, вдохнув полные лёгкие дыма, слегка приподнимает брови в озадаченности. — А Вы полностью уверены, что Данзо-сама альфа? Хирузен ожидал услышать всё, но не это. Какой странный и неуместный вопрос, разве он относится к причине их слежки? Разве он относится вообще к чему либо? — Почему ты спрашиваешь об этом? — испуганно воскликнул Хокаге, поперхнувшись дымом. Шисуи напряжённо его оглядел, поджимая губы. — Так это правда или нет? — Э-э… я-я не знаю. Он никогда не… — Сарутоби задумался, пытался вспомнить хоть какие-то намёки на иной пол, но ничего не приходило в голову; он небрежно пожал плечами. — Да, он альфа. То есть, он так всегда говорил. Он всегда одевался и вёл себя как альфа. Но к чему этот вопрос? Если Данзо с самого детства говорил, что он альфа, значит, альфа, в этом нет сомнений, ведь иначе зачем бы он врал своему хорошему другу? Зачем бы он врал все шестьдесят лет, что они знают друг друга? Ради чего? Только опечаленный вид Шисуи в сумме с неловким вопросом Итачи заставляют Сарутоби напряжённо нахмуриться. Шисуи понурил голову на эти слова и горько отвернулся. Его соратник принял это за принятие поражения и нервно почесал щёку. — Глава, мы выполнили Вашу просьбу, и слежка прошла успешно. Он, в самом деле, ходит к Орочимару. Но ходит к нему не за тем, о чём Вы думали, а… — За лекарствами, — грозно вмешивается Шисуи. — Самыми обычными лекарствами. — Да, — угрюмо откликается Итачи, посмотрев на друга. — За омежьими подавителями. Шисуи резко повернулся к нему и гневно сжал губы до длинной белой полоски, его глаза расширились так, что можно было увидеть каждый капилляр, и выражали собой абсолютную ярость. Итачи отвернулся, выжидая реакции Хирузена. Шисуи это ему не простит, но юноше плевать, он вознамерился отомстить. В немом потрясении Хокаге смотрел на них, кривя губы, выразительно демонстрируя своим видом абсолютную ошеломлённость. Он встал с кресла, большими круглыми глазами рассматривая Итачи, будто услышал от него непростительное оскорбление. — …что? — сипло выдавил из себя он. Так он тоже не знал. Шисуи напряжённо взглянул на Хокаге, и от его вида сердце сжалось в тиски. Он чувствовал то же самое, что Шисуи. Гнев. Обиду. Предательство. Словно плюнули в лицо и ударили пощёчину, словно раздели и привязали к позорному столбу. Невообразимый вихрь неприятных чувств. Столько лет знать человека и по-настоящему его не знать. Потому что они альфы, а значит недостойные доверия животные, которыми Данзо их видел. Лучшего друга, кто всю жизнь ему помогал и поддерживал, и юношу напротив, сына его погибшего товарища, которого он воспитывал как собственного сына одиннадцать лет, — оказывается, это ничего не значит. Жирная категоричная черта между ними была увидена, и он даже не собирался о ней сообщать. — Он омега, поэтому он ходит к нему, — вкрадчиво поясняет Итачи, без тени каких либо эмоций на лице. — Мы подслушали их разговор, но там ни слова про теракты не было. Орочимару обследует его организм и даёт ему лекарства, — он многозначительно вдыхает дыма и хмурится. — Нам продолжить слежку? Хирузен выглядел так, как должен был выглядеть человек с разбитым сердцем. У него подкосились ноги, и он упал в своё кресло, нервно массируя лоб, будто его голова сейчас взорвётся. Он даже ничего не говорил, за него всё сказал взгляд — полный разочарования и горечи, оскорбленный до глубины души. Итачи здесь единственный, кого эта новость не подкосила, и он сознательно этим щеголял, напоминая двум пессимистам, как должно себя вести шиноби, но они не поспевали за его эмоциональным хладнокровием. Он быстро пришёл в себя, потому что не был связан с советником тесными узами (и бессовестно врал, однако не позволял себе это признать), а вот Хирузен и Шисуи были. Сарутоби с Шимурой знаком с девяти лет. Они вместе поступили в первую военную академию Конохи, спроектированную лично господином Тобирамой, Хирузен знал мать и деда Данзо, даже удостоился чести выучить у него несколько приёмов рукопашного боя; был знаком со всем его кланом, присутствовал на похоронах его матушки. В конце концов, их связывает столько поступков, слов и воспоминаний, Хирузен попросту не мог проглотить эту информацию. Признай он это, сердце бы его скрутило страшной болью, а он не хотел предстать перед юными Учихами в гневе и расстройстве, он желал улыбаться им, но улыбка не натягивалась на его опечаленное лицо. — Нет, — вяло отмахнулся он свободной ладонью, пока другой болезненно тер переносицу. — Нет. Спасибо за вашу работу, я разберусь. Просто забудьте об этом. Ничего не было. — Да, — Итачи кланяется и спешит уйти из кабинета. Шисуи остался молча, но красноречиво разглядывая Хокаге. Он смотрел неотрывно, такими же дрожащими и тёмными глазами, губы его слегка приоткрылись, будто он страстно желал о чем-то сказать, но в голову не приходило нужной мысли. Ему тоже больно, больно, как и Хирузену, они понимали друг друга, они понимали, почему, но не были готовы к этому разговору. Шисуи слегка клюёт головой и нехотя следует за другом. Юноша уже стоял в дверях, когда Хокаге окликнул его: — Шисуи… — он повернулся к мужчине и поджал губы, Хирузен так и не поднял глаз, а лишь хрипло произнёс. — Не делай глупостей, хорошо? От Шисуи глупостей часто ожидали в моменты «слабости его сердца». Глупости происходили несколько раз, но сейчас он обессилен и не способен ни на какие глупости. Ему хотелось поскорее вернуться домой, лечь на кровать и всё забыть. Он подавленно улыбнулся своему Хокаге и скрылся за проёмом двери. Когда двое Учих вышли из кабинета, проходя тёмные коридоры, Итачи закурил вторую сигарету, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. Шисуи шёл молча. — Достопочтенный Хокаге очень расстроился. Ты видел его лицо? Неужели он, правда, не знал его пол? Поверить в это не могу, — Шисуи упорно молчит и юноша не выдерживает, его друг сегодня абсолютно невыносим. — Братан, хватит дуться. Разведка предполагает доклад целой информации, исключений нет. Шисуи гневно отмахнулся: — Не хочу я с тобой разговаривать! — Ты не на меня злишься, — ответно вспыхнул юноша, — а на Данзо, возьми себя в руки! — Катись к чёрту со своей психологией! — рявкнул он и моментально подорвался с места, остаточным мерцанием исчезая вдали. Дуется как дитё малое. У Итачи не было выбора, он должен был рассказать, и Шисуи это знал, но всё равно посмел обидеться на него. При всём этом он забывает, что оправдывал положением его желание мести. Он не чувствовал удовлетворения, а только стыд, но всё равно не жалеет о содеянном — множество мыслей, которые он никак не мог собрать в единый поток, атаковали его голову, и он путался не только в них, но и в своих чувствах. Неприятный день. Поскорее бы он кончился. Итачи закуривает сразу же после второй сигареты. Он выходит из резиденции и глубоко вдыхает ночной воздух, разглядывая небо. Прохладный ветер освежает лицо, но не охлаждает голову, юноше казалось, будто лоб его сдавил горячий жестяной обруч. — Я должен забыть об этом, — мрачно пробормотал он и медленно выдохнул табачный дым. — Это меня не касается. Мне нельзя лезть, иначе будут проблемы. И неспеша отправился к себе домой, стараясь не думать о сегодняшнем дне.