Это утро не предвещало ничего хорошего. Солнце скрылось за мрачными тучами, воздух стался влажным и тяжёлым, значит, вот-вот польётся весенний дождь. Даже птицы не пели, а спрятались кто в дупло, кто в полые пни, смышлёные переживали дождь под крышами домов. Поместье Шимур сильно преобразилось с тех времён, когда здесь жил его клан. После нападения девятихвостого лиса множество родовых домов пришлось перестраивать. Данзо уменьшил габариты своего поместья, а близлежащую территорию, в которой ранее работали крепостные, он усеял деревьями. У него появился незаметный выход в лес, где он мог быстро добраться до подвалов Корня. Тем не менее в этом поместье осталось множество комнат. Где-то он хранил старые вещи его семьи, где-то альбомы, дневники и свитки, одежды матери и дедушки, их чёрно-белые фотографии. Их книги, их истёртые временем документы. И фамильную шпагу своего патриарха и отца, он так же хранил в отдельной комнате. Все эти комнаты Данзо запирал на ключ, не разрешал туда заходить даже Шисуи. Эти вещи отягощали его душу, но выкинуть он их не мог. В первые за пятнадцать лет он открыл одну из них. Данзо только оглядел силуэты памятных вещей, подсвеченные светом прихожей. Его, как и всегда уничтожали тяжелые воспоминания, они всегда крутили ему душу, сжимали его сердце, ведь всё то, что он имел, уже давно потерял. Разве у него хоть что-то осталось? У него была гордость, но её тоже забрали. Эта горелая, чёрная пустота внутри тому доказательство. Данзо не хотел думать о половине причин, откуда произошла эта болезненная дыра. Если бы он осознал всю тяжесть этой, скрываемой пустотой, боли, то обезумел бы от горя. Вся его жизнь оказалась бы бессмысленной шуткой, его рвения, мечты, его стремления и его гордость — всё это обратилось бы грязью. Его долгая жертва во имя признания, во имя омежьей гордости, во имя надежды побороть жестокую природу — оказалась бы бестолковым мучением. Все эти годы он бы терпел зря. Отказывался от любви зря. Если бы Данзо только подумал об этом, а не усиленно бы сдерживал это отчаяние за занавесом пустоты — он бы вспорол себе живот. Всё потеряло ценность и смысл. Эти трое забрали у него всё — то немногое, что у него осталось. Что питало его волю отжить последние года перед смертью. Теперь у него ничего нет. Взгляд его мрачнеет. За один лишь вечер его и без того мучительную жизнь обратили дьявольской. Этот бесчеловечный проступок не останется безнаказанным.
В комнате ещё густым туманом клубился феромон четырёх человек, всё им пропиталось — простыни и одежды, и тем более волосы. Итачи как единственный среди них, кто спал не более шести часов, проснулся первым. После феромона Данзо память отшибает при пробуждении, но чем дольше альфа цепляется за невнятные обрывки памяти, тем более цельной рисуется картина. Только он проснулся и не узнал в чьей комнате проснулся. Ему показалась она смутно знакомой, но он признался, что видит её впервые. Такое с ним бывало в гон, он забывал места где его проводил, но он уже давно не ходит ни к кому в середину своего цикла.
— Чья это комната? — невнятно бормочет он и озирается. — Что вчера… — и останавливается, когда чувствует на своей спине ногу. Она его ударила.
— …мам, харе ворчать, — сонно бормочет Саске и переворачивается на бок, — мне не надо сегодня в школу.
Это не их дом, они голые лежат на чей-то кровати и Итачи ни черта не помнит, как это произошло! Он резко встаёт на ноги, но его мутит. И из-за этого шума в ушах и глазах, он опирается на изголовье кровати. Шисуи лежал рядом с его младшим братом и так же беззаботно сопел. Что за чертовщина вчера произошла? Чей это дом? Почему они вместе? Почему они голые? Почему феромон у них такой странный и удушливый?
— Саске проснись, твою мать, — нервно одёрнул он брата за плечо, голос его звучал нервно и надрывисто. — Мы не дома.
Шисуи недовольно оборачивается на шум:
— А? Вы у меня остались ночевать? — он смущённо щурится и поджимает губы. — А чего это вы голые?
Раздался хлопок, дверь звучно отворилась. Из темноты прохладных коридоров на юношей взглянули два холодных, озлобленных глаза. Они источали угрозу, омерзение и ярость. Итачи знает чьи это глаза, он чувствует, как его сердце сжимается от ужаса осознания — что
именно вчера произошло. Он пугается и пятится, усаживаясь обратно на кровать. Альфы рядом с ним повернулись следом и повторили те же эмоции. Это был хозяин дома и этой комнаты — господин Шимура. Омега, скрывающая пол и хранившая невинность всю жизнь. Стоит искусанный от шеи до бёдер — искусаны даже его плечи и голени. Кровоподтёки и засосы цвели множеством лиловых и розовых пятен по коже, а на запястьях остались темно-красные следы чьих-то сильных рук. Господин Шимура выглядел так, будто оказался прямым участником группового изнасилования — ведь именно это он и пережил за прошедшую ночь. И прямо сейчас он смотрит на тех, кто заставил его через это пройти. Он смотрит на них безжалостно и взгляд этот выкручивает им суставы.
Данзо с презрением щурится, голос у него полон сдерживаемой злобы:
— Проснулись, ёбанные насильники? Надеюсь, вам троим сладко спалось.
Итачи весь вжался в себя:
— …не может быть.
— Нет, — потерянно бормочет Шисуи. — Это не правда…
— Я даю вам час привести себя в порядок, — вновь прозвучал его суровый и грозный голос, — а потом жду в гостиной, — и не задерживаясь дольше ни на секунду покинул их, будто один взгляд на этих альф отдаётся в нём ярким приступом тошноты.
Тишина. Ни Шисуи, ни Итачи не знали какие слова сейчас уместны. Произошло худшее из того, что могло произойти. Они не противостояли феромону советника, а в нём сил было недостаточно противостоять уже им. Итачи даже не знал, как это исправить, ранее его мозг всегда лихорадочно придумывал способы избежать проблемы, но сейчас он напуган и все его мысли слипаются в неразборчивую кашу. Он чувствует крупную дрожь и не может её унять. Ранее, многие из его дурных, бесспорно ужасных поступков, можно было уладить силой или чином, здесь же ситуация настолько критичная, что его ничего не спасёт, и даже брата он не защитит. Чтобы им обоим остаться в живых, Итачи придётся уничтожить город, ведь поступок его и брата — не простителен и преступен. Они не смели насиловать тайного военного советника. Они лишили его невинности, силой отобрали у него трепетно охраняемую непорочность. Данзо их ни за что не простит.
— Ладно. Ладно, — Итачи глубоко вздыхает и грызёт ногти. — Спокойно. Деланного не воротишь. Ничего страшного, мы это решим. Мы как-нибудь это исправим. Всё будет в порядке. Я что-нибудь придумаю.
Саске нахмурился, глядя на него:
— Братан, ты чё?
Верно Шисуи было хуже остальных в этой комнате. Он поверить не мог в произошедшее. Его поступок означает, что все опасения Данзо-самы на его счёт — оправданы. Его недоверие и его страх перед ним не безоснователен, ведь получив это знание — Шисуи не сдержался. Он совершил над ним преступление, он оправдал его страхи, доказал ему, что решение бросить воспитанника четыре года назад, — было необходимым. Шисуи думал жертва он, но жертвой оказался его драгоценный и беззащитный господин. Он не защитил его от альф и не защитил его от себя. Он просил ему довериться и Данзо доверился, и всё это оказалось ошибкой. Чудовище. Он снова причинил любимому боль, вновь обжёг его. В очередной раз. Данзо его не простит. Даже те короткие мгновения, когда они смотрели друг на друга на работе, даже те мимолётные касания, всё это — окончательно сгниёт в его душе. Шисуи более не надеется вернуть господина обратно. Всё кончено.
— Не
так… — он вцепился в волосы и слёзно забормотал. — Я не хотел
так. Не хотел. Как угодно, только не так. Я же… Я же не мог на самом деле так поступить. О Боже… — и окончательно пропал лицом в коленях. — Я же всё испортил. Просто убейте меня.
Саске опять озадаченно хмурится, обращаясь то к своему брату, то к Шисуи:
— Что с вами двумя? Вы чего? Дядя, не плачь. Что произошло?
— Ёбанный пиздец произошёл, — гаркнул Итачи и обеспокоенно повернулся к нему. — Слушай, брат, ты не волнуйся. Я защищу тебя от него, даже ценой своей жизни.
— От кого? Вы чё за театр тут устроили? Ай, — Саске хватается за загривок и недовольно косится на брата. — Говнюк, ты опять метку мне поставил?
— Я тоже это почувствовал… — мрачно отозвался Шисуи.
Итачи хмурится:
— …если мы чувствуем. Обернитесь, — альфы послушались, и юноша увидел на их шее аккуратные алые вмятины, он обречённо вздыхает и массирует глаза. — Ладно. Всё даже хуже, чем я думал. Это у меня первый раз. Омега меня ещё не метила.
— Ого. Я тоже омежью метку не носил, — засмущался Саске. — Я даже в квадро-связи не состоял ни разу. А ведь сейчас в неё редко вступают.
— Какой же пизде-е-ец, — обречённо и громко воет Итачи. — Мы мало того его трахнули, так и ещё взаимно пометили! Да хуже быть не может!
Омега метит альф настолько редко, что не каждый мог описать опыт подобной связи. Некоторые говорят, будто от омег исходит тепло и спокойствие, другие говорят, будто метка усиливает их уверенность и храбрость — но точных данных нет, только слухи и пересуды. Омеги часто метили друг друга, а вот альф, по какой-то причине, они метили не охотно, и только тогда, когда уверялись во взаимной любви. Альфы же метили всех без разбора. Эти трое никогда не носили метку омеги и даже не представляли какими последствиями это обернётся. Знать им не хочется. Будь эта обычная омега, они бы не опасались, только их омега
необычная. Это ещё мягко сказано. Данзо настолько необычная омега, что его близкий друг проводит над ним опыты, вот настолько он уникален в своём роде. Только эта уникальность им троим совсем не кстати. Юноши вместе пошли в душ, они альфы и скрывать им друг от друга нечего, и какой удачно большой оказалась ванная советника. Как никак поместье дворянина. Умываясь, они старались не поднимать интересующей их темы — Итачи настаивал на этом, в особенности, когда встречался взглядом с понурыми и отчаянными глазами друга. Саске же вёл себя излишне спокойно, он только все разглядывал в зеркале свою метку и как-то загадочно улыбался. Итачи не спросил причину такой неуместной радости. Вымывшись, они оделись и последовали в гостиную. Живот крутило от ужаса предстоящего скандала, но Итачи держал себя в руках.
Данзо ожидал их там. Он сидел с ровной спиной, слегка задрав подбородок, не открывая глаз. Бинты с его головы сняты. Господин терпеливо ждал их, сидя на бархатном кресле, не двигался и молчал. Как только альфы вошли, он открыл глаза и без эмоционально посмотрел на них.
— Кагами, — бормочет он холодно, — сейчас я накажу твоего сына.
В стену летит кресло, с громким треском разбиваясь о нее. Саске отпрыгивает в сторону, Итачи толкает друга назад. Данзо подрывается с места и заносит кулак, целясь Итачи в голову, но промахивается и с грохотом вбивается в стену. Крупные трещины содрогнули дом, здание опасно зашаталось. Данзо с разворота пытается ударить Саске по голове, но тот уворачивается с испуганным видом:
— Твою мать! Что на Вас нашло?
Шисуи пытается ухватить его за руку сзади, но мощный удар в живот и юношу бросает в Итачи. Тот подхватывает его. Господин Шимура хищно наблюдает за Саске. Он набирает в лёгкие кислорода и стреляет в него короткими ударами воздуха. Юноша бежит по всей комнате с удивлёнными криками:
— Да Вы же сейчас дом разнесёте! — он остановился только тогда, когда Данзо прекратил в него целится, и поднимает успокаивающе руки. — Так. Господин Шимура. Успокойтесь. Дышите.
Разбились вазы, стёкла и секретер, юноша удивлённо смотрит, как некогда шикарный интерьер комнаты извратился в беспорядок. Данзо вперился в него хищными глазами. Он достаёт из-за пазухи нож и обдав его плотным дыханием, создаёт из него длинный воздушный меч. Такой меч, который вакуумом раздирает кожу в клочья.
— Саске, чёрт тебя дери! — гневно рычит Итачи. — Не пытайся с ним договориться!
Шисуи отходит от них, поражённо наблюдая за происходящим. У него не хватит духу причинить Данзо боль. Никто здесь не хотел с ним драться и тем хуже их положение — противник сдерживаться не думал. Советник бросается в сторону Учихи, Итачи резко перекрывает брата своим телом. Он защищается от советника ударом кулака в лицо. Промах. Он попал по лезвию. Ещё один мощный удар кулаком, но острие рассекает воздух в ответ. Итачи спешно уворачивается, пока Данзо умело пытается его забить. Режущая боль. На правой. На левой руке. Итачи морщится и Саске выбивает меч из рук мужчины ударом ноги.
Мгновение. Крепкий удар в живот. Наглый юноша врезается в стену. Данзо хватает за руку его брата. Итачи тянет ею на себя, пытаясь поймать советника взглядом и успокоить, но Данзо сжал его запястье с такой силой, что захрустели кости. Он воспользовался замешательством Учихи и мощно бросил его в брата. Жестокий взор советника обратился к Шисуи. Он хватает секретер у прохода и с чудовищной силой бросает в его сторону. Оглушительный треск. Со стен падают картины и вазы цветов лопаются от вибрации ударов. Учиха увернулся. Данзо за ним не поспеть.
Шисуи больше невыносимо на это смотреть. Он жмурится, выдыхает, берёт себя в руки. И мгновенно оказывается сзади остаточным мерцанием, и крепко хватая Данзо поперёк тела, поднимает над землёй. Господин не сопротивляется. Хотя позволил себе радость, ударить Шисуи затылком в нос.
Юноши тяжело дышали, поражённо осматривая комнату. Здесь как будто табун прошёлся. Потребуется долгий ремонт.
—
Я убью вас, — мрачно и безумно бормочет Данзо. — Я порежу вас на двести частей и раскидаю по всему миру. Ваши ебливые тела не найдут и за тысячу лет. Я вас, блядливых Учих, с говном сожру. Вырежу весь ваш клан и выколю вам глаза, нет, я сначала выколю вам глаза, а потом убью. Запыта-аю, — в помешательстве рычит он. — Мучительно запытаю. Убью всех, кто вам дорог.
— Да что происходит-то, мне кто-нибудь объяснит? — удивлённо восклицает Саске.
— Брат, — Итачи хмурится, — а как ты, чёрт возьми, думаешь, а? Кто просил тебя, долбоеб ты малолетний, приходить к тайному советнику в гон? Пиздец, — пропадёт он в ладонях. — Что нам за это будет? Какой же ёбанный пиздец.
Данзо продолжал гневно бормотать, не прекращая упоминать о своей ненависти и злобе, не прекращая угрожать юношам смертью и пытками. Клялся пытать их долгие годы, до самой смерти, пока они не обезумят от боли. Обещал вспороть их животы и набить раскалёнными углями, обещал лоскутами сдирать с них кожу, обещал сварить их в котле и чем он только ещё им не угрожал. Шисуи тяжело его таким видеть. Он обнимает его ещё крепче и поднимает взгляд на друга.
— Итачи, — окликнул он. — Дай мне гиацинт.
— Они все искусственные, — хмурится Саске.
— Нет, — слабо отвечает Шисуи. — В его комнате, на подоконнике, стоит один живой гиацинт. Принеси его, пожалуйста.
Итачи спешно теряется за ставнями двери, Саске в замешательстве смотрит на дядю:
— И чем это поможет?
— Это феромон моего отца, — скорбно пробормотал Шисуи.
Только он успокаивал Данзо-саму. Если бы Шисуи использовал свой феромон, это оскорбило бы господина. Только он давно уже заметил изменения в запахе всех четырёх участников связи. Данзо помечен ими так же, как и они им, а это значит — они носят совместный могущественный феромон. Шисуи его даже описать не мог, настолько он величественный. Будто молния ударила в вишнёвое дерево, и оно горит посреди влажного леса. Дым и тёплая медовая морось. Заряженный воздух. И цветы вишни разносит сладостный весенний ветер по конопляной роще. Сюжетный запах необычайного умиротворения и спокойствия. Один только вдох и по телу проходят волнительные мурашки, а сердце облачается в тёплую, пушистую перину. Вот что такое феромон, когда в связи есть омега. Шисуи никогда не испытывал ничего подобного. Жаль только лес этот влажный и цветущий омрачается с каждым мгновением, пока Данзо на них злился.
— Я должен был убить тебя, — безумно бормочет он. — Ещё тогда. Кагами бы понял меня. Я знал, что это ничем хорошим не закончится.
Шисуи надрывисто вздыхает:
— Не говори так. Я знаю, что ты не такой.
— Ты ничего обо мне не знаешь. Предатель, — гаркает он. — Я доверял тебе. Я воспитал тебя. А ты так мне отплатил.
Шисуи болезненно зажмурился и понурил голову, Саске самому подурнело от этих слов.
Это было безжалостно.
Итачи спешно заходит в комнату и протягивает другу горшок, с тремя стеблями душистого цветка, ветвящихся в стороны из-за тяжёлых соцветий. Шисуи берет его в руки и подносит к лицу господина, не прекращая поджимать губы от досады и тоски. Бормотание прекратилось, Данзо замолк и медленно моргнул.
— Отпусти меня, Шисуи Учиха, — раздался его ледяной и грозный голос.
Юноша повинуется. Данзо отходит к стене и тащит стул, установив его напротив софы, прямо по центру комнаты. Или того, что от неё осталось. Он садится, всё так же гордо и с достоинством, и указывает подбородком на диван напротив. Намёк очевиден, но юноши не спешили садиться. Оказаться прямо напротив того, кто секунду назад грозился их пытать, а минуту назад убить, — мысль глупая и даже безумная. Данзо терпеливо ждёт, не отнимая от них жестокого взгляда. В комнате физически чувствовалось напряжение. В эти острые зелёные глаза смотреть невозможно, они причиняли дурные и болезненные ощущения.
Саске неловко стушевался:
— Может Вы сначала успоко…
—
Живо!!! — гневно вопит советник.
Удушающе злостный и дурманный феромон вспышкой разросся по комнате. Рычание отскочило от стен и вернулось утихающим эхом. Он не даст им и повода на что-то надеяться, он скрутит их лёгкие с такой силой, будто их придавило тяжёлым камнем. Итачи ещё ни разу не слышал столь громкого рычания омеги. Метку так и обожгло гневом. Не передать словами ту ненависть, какую он сейчас к ним испытывал. Этот дьявольский феромон так и душил их, обвивал их лёгкие плотными стеблями папоротника и болезненно впивался цветущими когтями внутрь, тесно сжимая. Такое чувство, будто он имеет над ними ещё большую власть, чем раньше. Им ничего не оставалось, как повиноваться.
Их омега требовала этого. Откуда это знать тем, кто никогда не носил омежью метку? Юноши садятся, стоять остался только Саске, вызывающе скрестив руки на груди.
Господин смотрит на них сурово, пытая их нервы молчанием, доводя их до каления, в невыносимом ожидании наказания.
— Шестьдесят лет, — строго начал он. — Шестьдесят лет я хранил это в тайне ото всех, но тут в моей жизни появились вы, грёбанные надоедливые Учихи, и всё полетело в тартары.
— Прост…
— Молчать! — кофейный столик вдребезги, из-за мощного удара ноги; он не задавал им вопроса, они будут говорить только когда он разрешит. — Верно это приносит вам удовольствие, не так ли? Лезть в мою личную жизнь и навязывать мне свои правила?
Шисуи промолчит, не смея оправдываться. Итачи нервно прочищает горло:
— Нет, — храбро устоял он. — Мы даже о таком не думали.
Данзо продолжил всё так же сурово:
— Вламываться в мой дом, распускать руки, угрожать мне, насиловать меня? Думаете, это весело и никаких последствий для вас нет? А?! — и подорвался с места, не сдерживая гневного вопля. — Кем вы себя возомнили, мелкие альфа-ублюдки?! Вы думаете управы на вас не найду?!
— Ну потрахались и что такого. Круто же было, — спокойно бросает Саске.
— Саске, ради Бога, заткнись! — закричал Итачи.
— Да что вы все на взводе? — смущённо возмутился юноша. — Будто что-то ужасное произошло. Наоборот всё круто было, нам всем понравилось. Я бы даже повторил. Чёрт возьми, когда я ещё завалю могущественную омегу?
— Саске!!! — разом воскликнули Итачи и Шисуи, им хотелось зашить ему рот, лишь бы он не ухудшал их без того ужасное положение.
— Ни стыда, ни раскаяния, учиховский выблядок, — гневно цедит сквозь зубы Данзо. — Я ошибся, доверившись тебе. На этом наши занятия заканчиваются. Я больше не буду тебя обучать.
— Почему? — обиженно хмурится Саске. — Из-за этой мелочи Вы прекратите обучение? Да спросите меня, сколько своих учителей я трахнул, спросите Итачи, Шисуи, — указывает он на них ладонью, — да хоть всех моих одноклассников. Такое постоянно происходит, это нормально. Почему Вы отказываетесь?
Данзо подозрительно сощурился:
— Потому что ты сделаешь это снова.
— Да, чёрт побери, я сделаю это снова, — будто объяснял очевидное ребёнку, нервно негодует он. — А кто не сделает? Да хоть сейчас это сделаю.
— Имей совесть! Твоё поведение — это вопиющая вульгарность. Сразу демонстрирует твоё поганое воспитание. По-твоему, всё произошедшее нормально?
— Относитесь к этому как хотите, — в смятении хмурится Саске, — но я Вас не понимаю, Данзо-сама.
Двое молодых Учих понимающе молчали в ответ. Да. Это правда нормально. Промискуитет для их вида естественен, за это сейчас, в этой эпохе, понимающе никого не стыдили. Для Саске, стыдить человека за подобное, это как стыдить друга за хорошо проведённый вечер или за оказанную помощь. Как стыдить за желание покушать или сходить в туалет. Для него это дико, и он абсолютно не понимал в чём проблема. В том, что они узнали его секрет? Ну так они никому и не расскажут, а зачем? Какая альфа будет делиться могущественной омегой? В том, что они воспользовались течкой? Ну так это естественно, течка для того и нужна, какое же это изнасилование, если омега хочет сам? Он правда не понимал из-за чего Данзо так разозлился. Он живёт один, ни с кем не связан, партнёров и детей у него нет, — нет ни одной причины, которая могла бы смутить Саске. Он альфа молодого поколения, среди них никто и никогда не употреблял слово «изнасилование» в контексте течки. В конце концов, они живут в эпоху «Бархатной сексуальной революции», Саске фактически не мог понять советника.
— Я так себе говорил, не трахаю только женатых, — Саске недовольно всплеснул руками, прежде чем их скрестить, — а Вы свободная омега, не знаю, в разводе или вдовец. Никакие обязательства Вас не связывают, чтобы Вы так злились. Делать можете, что хотите, собственно, — он вновь нахмурился от очевидности своих слов. — Типа Вам понравился мой феромон, так что всё обоюдно было. Мне за такое не стыдно и перед собой моя совесть чиста.
— У меня не было пары, — гневно щурится советник.
А вот и она, — неудобная правда. Шисуи прикусил губу и зажмурился — Саске же не знает. Сейчас старших Учих ждёт очень неловкий, неприятный диалог:
— Братан… понимаешь… — Итачи смущённо потёр шею.
— Мы у господина Шимуры, как бы… — неловко дополнил за ним Шисуи.
— Кхм, — Итачи сперва прочищает горло. — Первые.
Саске напряжённо оглядел всех троих и закачал головой в непонимании, лица его товарищей выглядели излишне смущёнными и натужными.
— Я не понимаю, — озадаченно бормочет юноша. — В смысле? Как это первые?
Куда сбежать от этого мучительного диалога? Шисуи прикусывает губу и жмурится:
— Ну… В
прямом смысле.
Секунда молчания и осознание раздаётся поразительным юношеским возгласом:
— Чего-о-о?! Да этого быть не может! Вы врёте, это невозможно!
— Оправдываться не буду, — презренно щурится Данзо. — Считай, как хочешь.
— …да я в жизни девственника не трахал, — удивлённо бормочет Саске, схватив себя за лоб. — Сколько одногодок заваливал, они уже с кем-то до меня спали. А тут…
Пожилой человек, — да, Итачи и Шисуи тоже поражены. Эта условность рушит их знания о биологии. Всю школьную программу можно смело выбрасывать на помойку. Учителя все как один твердили о вреде воздержания, как губительно оно влияет на половую и нервную систему, ухудшает психоэмоциональный фон, и как только не угнетает организм. Пугали смертью и тяжёлыми болезнями. Могущественная омега стояла прямо перед ними и воздерживалась она всю жизнь, почти до самого своего конца. Будучи все трое доминантами, они знали, как велик сексуальный голод высшего звена. Терпеть подобное стоит нечеловеческой выдержки и усилий. Само существование Данзо и его стойкость — ужасает их.
— То есть я, — вкрадчиво начал Саске, указывая на себя. — Не только завалил могущественную омегу, но и забрал её невинность? Чёрт возьми, да круче меня только яйца.
— Саске! — опять срывается Итачи.
— Вижу это тешит твоё самолюбие, — презренно бросает Данзо.
— Да, а кто не возгордится? Не понимаю, почему Вы этого не понимаете, — Саске сощурился, наблюдая полный гнева вид наставника. — Вы правда не понимаете. Это значит, мой феромон достаточно силён, чтобы склонить доминантную омегу к спариванию. Мало того, доминантную, так и ещё невинную, шансы на подобное крайне малы.
Девственников трудно приглашать к спариванию, верно потому, что все лишались невинности в тринадцать или четырнадцать лет, в ту пору, когда их гормональный фон только разродился. Тут случай несколько иной, но всё равно весомый повод для гордости.
— Саске, ты делаешь только хуже! — вновь злится Итачи.
— Да что с Вами со всеми? — возмущается юноша. — Скажите ещё, что Вам двоим не понравилось!
Данзо грозно посмотрел на двух взрослых Учих. Не выдержав этого тяжёлого взгляда, они понурили головы, — ни соврать, ни сказать правду они не могли. Это ведь в самом деле было невероятно, такой шикарный секс только во снах бывает, но если они скажут об этом, то ухудшат эту отчаянную ситуацию. Саске уже это делает.
Данзо поражён этому молчанию. Никто из них не стыдится своего проступка, они стыдливо признают это изумительным опытом — это же беспринципное варварство. Как они смеют называть себя Учихами, после этого? Да они же позорят своего великого предка.
— Эта наглость не вписывается ни в какие ворота, — ошеломлённо пробормотал он и вновь повысил голос на мальчика. — Знай,
какую фамилию носишь и
какой род представляешь! Подобное хамство и неуёмная похоть порочат имя первого генералиссимуса Огня, — он обвинительно пригрозил пальцем. — Твой предок не для того воевал, чтобы такие как вы трое, позорили высший дворянский чин клана!
— Чего? — испугался Саске. — Да чем мы позорим? Причём здесь чины? Зачем Вы Мадару приплетаете? Никто уже не живёт этими стариковскими правилами, всем уже насрать на это!
Господин Шимура скривился на эти слова.
Столкновение поколений. Итачи и Шисуи не могли участвовать в этом диалоге — они родились на стыке веков, были детьми культурного меридиана. Потерянным поколением. Имели нравы и предрассудки прежней эпохи, ведь воспитала их старая кровь, но дух их пылал юношеством и молодёжной свободой, и душой они были с Саске согласны, но головой стыдились перед господином Шимурой. Они способны думать «чинами», понимали почему их поступок оскорбителен и даже преступен, они понимали гнев господина, — но и согласиться с ним не могли и не признать не могли. И то, что они его понимали, мешало им с ним спорить, ведь Учихам нечего сказать вопреки. Сейчас Саске, пускай и моложе этих двоих, был единственный здесь, кто мог прямо противостоять Данзо.
— Личное дело каждого кто с кем спит и это тоже наше с Вами личное дело, — грозно возмущается Саске, храбро поддавшись вперёд. — Да насрать вообще, что подумают люди! Мне даже насрать, если батя об этом узнает, о чём Вы видимо так беспокоитесь. Вам самому не похуй на это? Я в первую очередь личность, а потом уже дворянин.
Данзо кривится на обилие мата в речи, вот оно — лицо юного поколения, вестники гедонизма и нонконформизма, развращённые умы и души глупцов. Саске видимо считает себя взрослым, обогащая речь неуместной обсценной лексикой. Только вот речь его незрелая и глупая, и она не полагается дворянину его чина, выходцу великого клана воинов страны Огня. Он вообще не понимает этикет и устои страны, в которой живёт.
— Ты в первую очередь дворянин, — тяжело и мрачно насел Данзо, — а потом уже личность. Тебе должно всегда держать лицо.
— Нихера себе, вот это заявление! — взорвался Саске возмущением. — Вы ведь так уже говорили, только я абсолютно не согласен!
— И раз ты упомянул отца, то твой отец — барон благородного клана, а ты его наследник, и тебе должно…
— Даже не начинайте, мне плевать! — перебил юноша. — Я это итак всю жизнь слушаю.
— Правда, Данзо-сама, — подавленно вмешался Итачи. — Отец здесь не причём.
Зря он подал голос, ведь теперь гнев господина обрушится на этого наглого скользкого гада:
— А ты? Будущий Барон и как ты ведёшь себя. Ты думаешь в совете на такое, глаза закроют? Думаешь, тебе сойдёт подобное с рук, когда ты примешь пост? — презренно щурится он и вновь повышает голос. — Ошибаешься, грёбаный выродок. Я тебе испорчу жизнь, поганец, даже не надейся на повышение в чине!
Итачи ниже опустил голову и голос его опустошённый, еле слетал с дрожащих губ:
— Данзо-сама, я Вам клянусь, отец не узнает об этом. Я всё понимаю, правда. И я глубоко сожалею о своём поступке. Его это не касается.
Если бы Фугаку об этом узнал — произошёл бы невиданный скандал. Их отец весьма горластый, когда конфликт хоть как-то его касается. Одинаковые метки на шеях своих сыновей он определённо заметит. Он так же заметит изменившийся феромон, заметит их реакции на передачу эмоций, и разумеется увидит, как в гон они оба пойдут к своей омеге. Фугаку своих детей держал на коротком поводке и тщательно выяснял всё об их новых партнёрах. Он знал об учительнице музыки как раз потому, что поручил подчинённым следить за своим сыном. Если он увидит одинаковые метки — непременно будет копать. Данзо этого не хочет. Ему легче убить этих двоих, чем потом разбираться с последствиями. Одна только мысль об этом встречается ужасом, если в городе узнают его пол и какой «безумный» у него феромон — изнасилованиям он будет подвергаться постоянно. Его положение итак уже на волоске, он не позволит его ухудшить.
Шисуи весь диалог молчал, не смел даже вставить слово и это разгневало Данзо — именно он был обязан ползать на коленях и каяться, мытарствовать, пока его не простят. Только юноша сидел абсолютно убитый, не поднимая головы. Данзо безжалостно морщится — очередная жалость к себе. Даже в такой ситуации не прекратит думать о своих четырёхлетних страданиях, корчить из себя жертву деспотичного отношения. Ему плевать на всё остальное, ему важно надавить Данзо на больное. Как он всегда делает.
— А ты что молчишь? — гневно нахмурился советник. — Стыдно, сучёныш? Я ожидал этого от кого угодно, но не от тебя.
Шисуи обречённо вздохнул, голос его тихий и слабый:
— Данзо-сама… Что я могу сказать из того, чего Вы не знаете? Я испытывал это к Вам…
— Хватит, Шисуи! — перебил Данзо.
— Пятнадцать лет, — но Шисуи твёрдо закончил. — Вы знаете. Вы знали всё это время. Знали, что я испытывал к Вам.
Этот очередной спектакль самобичевания уже осточертел, и Данзо выкрикивает:
— Ты ничего не испытывал, ты просто запутался и поспешил с выводами!
— Нет, — мрачно отрезал Шисуи и поднял свой тяжелый, тёмный взгляд. — Вы лгали мне, чтобы найти оправдание. Вы просто…
— Я молчал ради тебя! — вновь перебил Данзо.
Шисуи нахмурился и грозно встал с дивана:
— Не надо выставлять свой эгоизм благородством, Вы не ради меня молчали, Вы попросту боялись меня. Ведь любой мой шаг мог выдать Ваш идиотский секрет. Я нутром знал Ваш пол, поэтому Вы и бросили меня.
Данзо задыхается от возмущения:
— Я не мог допустить, чтобы ты испортил себе жизнь связью с пожилой омегой, которая даже детей тебе не родит. Ты помешался на своём страдании, обвиняешь меня в нём, но ты не подумал, нет! — всплеснул советник руками. — Ты не подумал! Какое это гадство тратить свои молодые годы на отношения со старым больным человеком. Ты хоть подумай, хоть раз воспользуйся головой, — наседает он и стучит его по лбу. — Я даже до тридцатилетия твоего не доживу!
Разве это вина Шисуи? Данзо потратил четыре года его жизни в пустую, а ведь мог провести эти годы с ним. Если бы он только согласился — они оба не потеряли бы это драгоценное время. Только господин Шимура трус и лжец, он сделает всё что угодно, готов пойти на любую низость, на любое оскорбление, лишь бы не быть честным. Желваки альфы заходили, он совершил шаг вперёд и Данзо вновь не может противостоять неуместной юношеской силе, невесомо отступая назад.
— С чего Вы решили, что связь с Вами испортит мне жизнь? — злится Шисуи. — Почему Вы решили за меня? Это мои чувства, моя жизнь, моё решение. Вы могли сказать прямо, что не принимаете моих чувств, но Вы всегда увиливали. Навязывали вину, стыд, манипулировали мной, лишь бы держать меня на расстоянии от Вашего глупого секрета! — вопит он от досады и горя, и крик этот прошёлся мурашками по шеям остальных. — Почему Вы никогда напрямую не отказывали мне?! Почему вечно играли со мной?!
Шисуи резко почувствовал покалывание в загривке и в замешательстве посмотрел на Данзо. Странное чувство, он не понимает какую именно эмоцию испытал его омега и передал ему. Напряжение? Страх? Этот вопрос испугал его? Этот вопрос ему определено не понравился, но Шисуи не понимает почему. Только вот Данзо, супротив переданным через метку эмоциям, с отвращением и разочарованием корчит лицо. Вид его выжигал в сердце Шисуи дыру.
— Я не воспитывал тебя таким…
Юноша судорожно выдыхает и падает на диван, вцепившись в волосы. Саске заметил какую сильную боль Шисуи испытал от этих слов, он будто вжался целиком в себя, его глаза в миг потеряли свой очаровательный блеск. Казалось вот-вот и он вырвет себе волосы на голове и закричит. Юный Учиха не мог такое оставить без внимания. Его безумно разозлила эта ситуация. Его злило как бесчеловечно Данзо пользовался своей властью над Шисуи. Его разозлило то, что испытал его близкий человек от этих слов. Он никогда не видел Шисуи таким и никогда не хотел видеть.
— Эй, не гоните на него! — взрывается Саске. — Вы только и делаете, что навязываете ему вину и стыд за его пол. Он не виноват в этих чувствах, он вообще ни в чём не виноват. Даже в том, что произошло. Так хотите найти виноватого? — он гневно ударил себя кулаком по груди. — Тогда вините меня, я пришёл к Вам в гон, я это начал! Вините меня, а не их, и про себя не забудьте, ведь живи Вы как нормальный человек, без этой ненависти к альфам, этого бы не произошло! — он злобно и подозрительно хмурится. — Чего Вы так боитесь? Почему Вас это так разозлило? Вы говорите наше поведение ненормально, но ненормален здесь только Ваш неуместный ужас перед альфами. Первый раз в жизни встречаю такую омегу!
А вот этого никто не ожидал. Все трое уставились на юношу ошарашенным взглядом. Саске обвинил его. Саске обвинил господина Шимуру за произошедшее. Саске выскреб наружу причину этого гнева — ненависть и ужас Данзо к альфам, и кинул прямо ему под нос. Данзо поражён, ни один человек не смел ему говорить такое до сего момента. Ведь как агрессор, как зло во плоти, смеет обвинять вечную жертву? Его извечный образ страдальца? О его мнении знали только те, на кого он имел влияние — Кагами и Орочимару, — они всегда соглашались с ним, у них не было выбора. Сам доктор ненавидел альф, и по большому счету, в этой ненависти виноват Данзо, ведь он не взращивал в нём ничего кроме ненависти. Это и была причина его гнева за произошедшее, причина их конфликта, — ненависть. Беспочвенная, вылизанная годами борьбы с природой и обществом, ярость, исходящая из комплексов и вечного неудовлетворения. Сила, толкающая его вперёд. Его иррациональное предубеждение. Чёрная краска, очерняющая все его выводы о мире и обществе. Чистое, категоричное, концентрированное безумие. Его обоюдоострый меч, причиняющий боль ему, и всем вокруг. Таков Данзо. Он сексист, он презирал не только альф, он презирал и омег. Он ненавидит альф, он портит им жизнь, он не желает им ничего кроме зла, и будь его воля, он бы уничтожил каждого на этом свете, — и его обвиняют в этом. Прямо сейчас. Они поступили как животные, как бесконтрольные похотливые твари, какими Данзо всегда их видел, но вина не на них, а на нём. Беспрецедентное варварство. Это оскорбило его до глубины души. Как он смеет обвинять Данзо в произошедшем? Как у него только язык повернулся?
— Ваш клан и правда проклят непробиваемой бессовестностью, — ошарашенно пробормотал советник и сел обратно на стул. — Вы мне отвратительны. Вон пошли. Все трое. Чтоб я вас больше здесь не видел.
Саске вскинул ладонями:
— Ладно, понял. Навязываться не буду.
— До свидания, — мрачно шелестит Итачи. — Извините ещё раз за всё.
— Мне не нужны извинения.
Убирайтесь, — грозно цедит советник сквозь зубы.
Юноши вышли из поместья. Итачи набрал полные лёгкие воздуха и громко заорал. Саске усмехается, Шисуи только неловко потирает шею. Они смотрят друг на друга в ожидании, будто хотели услышать ответ как им дальше поступить или всё исправить, но никто из них не знал этого. Пережитая ими ситуация уникальна по своей сути, они никогда с подобным не сталкивались и не знали, как на это реагировать. Не знали, что сказать друг другу. Итачи снова глубоко вздыхает и весомо кладёт ладонь на плечо Шисуи, слегка его растормошив.
— Ты как? — интересуется он тихо. — В порядке?
— Нет, — вновь опустил взгляд юноша. — Не в порядке. Далеко не в порядке, но я не знаю, как это исправить.
— Я предлагаю выпить, — категорично вкинул Саске, скрещивая руки на груди.
Итачи посмотрел на брата многозначительно и с явной претензией, но мальчик ему хитро оскалился. Старший брат его насквозь видит. Да, пожалуй, сегодня именно тот день, когда он позволит Саске выпить. Так и быть — разовая акция. Итачи крепко подхватил друга за руку, и потащил в сторону любимого бара. Шисуи шёл без инициативно, понурив голову, взгляд его потух, заледенел, а пальцы охладели. Саске больно видеть его таким. Хоть он всецело не понимает, что его связывает с Данзо, но по этому страдающему виду очевидно, очень многое. Юноша смущается этим чувствам и мыслям, прежде он не замечал за собой таких всплесков сочувствия, но видимо после пережитого, он теперь делил с дядей одну судьбу. Он так же кладёт на плечо Шисуи ладонь и смущённо прячет лицо.
— Эй, засранец, — отозвался дядя, Саске неохотно повернулся. — Спасибо. Я бы… Я бы не смог ему такое сказать. Это было очень храбро с твоей стороны.
— Ты прям сиял, братишка, — весело усмехнулся Итачи. — Никогда бы не подумал, что кто-то осмелится ему такое сказать. Ты и правда чинами не думаешь.
— Правда, что ли? — смущённо оскалился Саске, но вскоре нахмурился. — Даже если и так, я всё равно ничего не понимаю. Ай, — он опять схватился за загривок. — Чёрт возьми, опять, — ещё немного помолчал и досадно вздохнул. — Я у него майку забыл.
— Я куплю тебе новую, — хрипит Итачи. — Назад мы больше никогда не вернёмся. Идёмте, водка стынет.
***
Юноши сели в самом дальнем углу бара, убедившись в отсутствии рядом людей. Сначала они выпили пива, Итачи подозрительно щурится, наблюдая, как легко его младший брат принял две кружки и даже не охмелел. Маленький засранец часто выпивает без ведома старшего брата и это могло бы его разозлить, но он уже достаточно выпил, чтобы не переживать об этом. Шисуи пил медленно, уложив щеку на ладонь и уныло потирая пальцем края кружки. Верно в его голове сейчас бушует ураган самобичевания — злость, досада, стыд, отчаяние, и чего только он сейчас не испытывает. Саске неловко и нервно кусает щёки. Им стоит поговорить об этом, раскрыть все карты, раз уж они теперь участники одной связи и делят одну омегу. Если они не разберутся сейчас, то из-за смущения или стыда, Саске потом их не разговорит. Он падает на спинку дивана и скрещивает руки на груди, испытующе всматриваясь в обоих.
— Может поговорим об этом? — юноша поднял бровь. — Я правда не понимаю, что плохого мы сделали. Правда. Это же… — и шумно выдыхает. — То есть, я даже слова такого не знал, как «изнасилование». Когда я слышал течных омег и трахался с ними, они только благодарили меня на следующий день и всё. Никогда и никто так не реагировал.
Если бы только эти двое знали причину. Итачи и Шисуи много лет с Данзо знакомы, но знали о нём ничтожно мало. Шисуи до сих пор поражается
насколько же мало о нём знал. Он даже об отце знает больше, а ведь видел его в последний раз на похоронах, пятнадцать лет назад. Ему всегда казалось, будто он единственный понимает и полностью знает Данзо, но уже с начала прошлого месяца и каждый день в последствии, он убеждается насколько же он далёк от глубины личности того, в кого влюблён.
Итачи пожимает плечами:
— Могу только по чинам объяснить. Личных причин я не знаю.
— По чинам и я могу! — возмущается Саске.
— Данзо-сама другой, — сумрачно вмешался Шисуи. — Ты уже должен был понять, он не похож на остальных омег. И я думаю, твой крик про «ненависть к альфам» абсолютно правдив. Он ненавидит нас.
Итачи небрежно усмехается:
— Изнасиловали его что ли в детстве, раз у него такое предубеждение?
— Он сам говорил, что мы первые. Да, после всей его лжи, верить ему не стоит, но думаю, он бы так не разозлился, не забери мы и правда его невинность.
Саске до сих пор тяжело поверить в его невинность. Такое бывает, когда встречаешь нечто отличное от привычной картины мира, когда новость превращает знания в бесполезный и лживый мусор. Саске слишком верил в свои знания, чтобы так просто признать их бесполезными. И некоторый консерватизм, переданный от отца, брата и его упрямого характера — не давал ему всецело принимать эти резкие перемены.
— Ну-у… — с ехидным оскалом протянул он. — Я плохо помню, но ебался он как нимфоман, а не как девственник. И сосал так, будто на сотни хуях тренировался, я будто член на пуховую перину положил, — и с досадой вздохнул. — Как же обидно, что я такого не повторю.
— Чёрт побери, Саске, хватит, — гаркает Итачи. — Это неприятно слышать.
Юноша недовольно щурится:
— Ханжа. Ты хоть знаешь, как тяжело найти омегу с такими умениями? Мне никто так охуенно не отсасывал.
Спорить бессмысленно. Итачи тоже поражён умениям этого шального военного советника. Ему даже учительница по музыке не делала столь изумительный минет. Итачи не знает каким образом Данзо этому обучился, если не вступал в сексуальный контакт с альфами. Этому же нельзя обучиться иначе, а он так легко читал, какие движения нравятся альфам более всего, умело подстраивался под реакцию, и крепко сжимал горло, даже не боясь глотать сперму. Итачи даже не думал, как на самом деле ему нравится кончать в горло. Никто доселе его размер не принимал.
— Так-то оно так, — с поражением, признался он, — но подумай о дяде. Ему будто приятно всё это слышать.
— Так он и ему сосал, — невинно выдал Саске.
Итачи зарядил брату звонкой оплеухой:
— Еб твою мать. Твоя излишняя честность так раздражает порой. Где твое чувство такта, сопляк?
— Не страшно. Говорите, что хотите. Для меня все кончено. Он никогда меня не простит, и я должен смириться с этим, — Шисуи вновь страдальчески вздыхает и устало поднимается с места. — Схожу за водкой. Хочу напиться и не просыпаться ближайшие несколько месяцев.
Саске провожает его тёмным взглядом до самого бара. Дядя опять заполонил пространство своими мрачными эмоциями. Юноша не понимает почему он так расстроился из-за этого, если и без того всё знал, раз тот его воспитывал. Ещё более он не понимает, как это Шисуи не занимался сексом с советником, если они жили вместе под одной крышей? В голове каша. Он смотрит на брата пытливо и тот отвечает ему тем же взглядом.
— Он знал, что он омега? — Итачи качает головой, и Саске возмущённо плещет руками. — То есть они жили вместе и Шисуи не знал его пол? Как это может быть? Данзо-сама могущественная омега, это невозможно с подобным феромоном. Когда у тебя был гон, я твой запах даже в своей комнате учуял.
Итачи вновь не нравится интерес брата к советнику, и он раздражённо массирует глаза:
— Саске. Всё. Достаточно. Не лезь в это.
— Да хватит мне запрещать во всё лезть! — злится юноша. — Нет, серьёзно, ты молчал столько лет ради чего? Чтобы защитить меня? Я не нуждаюсь в подобной защите.
— Я пятнадцать лет в это не лез и тебе не советую. Это больные и обречённые отношения. Там всё неправильно.
Шисуи, пускай не болел врождённой гордыней, и строил из себя виноватого и несчастного — он пользовался любым шансом подавить господина Шимуру. Итачи заметил, он был жаден и эгоистичен, когда дело касалось его воспитателя и его чувств к нему. Шисуи мог о многом догадываться, мог догадываться о своём поведении в гон, мог понимать Данзо и его принципы, но он не показывал этого специально, включал дурака, когда было выгодно. Ведь болезненно вожделел
обладать господином, чего бы ему это не стоило, не хотел ни с кем его делить, не хотел отпускать от себя. Поэтому Итачи не любил разговоры о Данзо, его друг превращался в очень неприятного человека. Вёл себя как избалованный ребёнок. Ведь им и являлся, но избалован он только одним вниманием — особенным отношением господина Шимуры. Итачи видел в друге много пороков, но то, как он относился к Данзо — это была болезнь. Будто Шисуи считал ему по факту существования принадлежит господин, просто потому что
он — это
он. Итачи видел в нём это и его коробило. Ведь Шисуи не ушёл из Корня, не сжёг мосты, не прекратил общение, как обещал Итачи, — нет, он остался и давил, ведь знал слабые места Данзо. Исключительная животная интуиция и проницательность вели его. Итачи уверен, в самой глубине души, Шисуи знал о страданиях господина от их ссоры. Он хотел вывернуть это страдание, причинить как можно больше боли, лишь бы Данзо вернулся к нему. Когда его попытка самоубийства, или как это называл Хирузен «глупость», — не удалась, он желал, чтобы Хирузен рассказал об этом Данзо. Он страшно им манипулировал, доводил господина до белого каления и давил, давил, давил, только бы господин остался с ним, лишь бы принадлежал только ему одному. По крайней мере, Итачи так думал. Для него эти двое достойны друг друга. Смерть близкого человека не прошла бесследно, его проявления привязанности обратились дьявольскими. Хоть Шисуи добрый озорной юноша, Итачи любил его за скромность, верность и юношеский задор; но всё, что касалось Данзо — превращало его в чудовище. Он мог говорить о нём часами, злиться, плакать, рвать волосы на голове, он воспринимал любое его слово близко к сердцу. Итачи слушал это четыре года, и он изрядно устал. Они многое обсуждали и Шисуи извечно клялся: «Всё в прошлом, я больше не буду так делать» — но вновь вытворял какую-нибудь глупость, вновь стыдился перед Шимурой, и Итачи вновь это выслушивал. Год за годом.
— Не могу больше говорить про это, — устало бормочет Итачи, продолжая массировать глаза. — Про эти долбанные безумные отношения. Не идеализируй дядю. Плохо кончится, родной.
— Наши отношения будто не больные, — угрюмо кидает Саске и скрещивает руки на груди.
— Не говори так о нашей семье, — Итачи вздыхает от своего лицемерия и добавляет следом. — Не в общественном месте, людям необязательно об этом знать. На пол тона тише, будь добр.
— А хули ты на дядю гонишь? — хмурится младший брат. — Я не понимаю Данзо-саму, но за эти несколько месяцев сам к нему прикипел. Он…
Саске многое желал сказать. Тренировки советника необычайно тяжёлые, и нрав у него дерьмовый, он тот ещё садист, да и гордыни у него вагон и тележка, — нрав больно «Учиховский», но с ним Саске было весело. Даже слишком весело. Как бы Итачи порой не сравнивал отца и Данзо, Саске не видел в них сходства. Господин Шимура хвалил его куда чаще, и вид у него порой был такой гордый от успехов юноши — что один взгляд на него, заставлял сердце мальчика таять. Он с ним что-то почувствовал, что-то необычайно приятное, чего он страстно желал, но не получал в своей семье. И именно из-за этого чувства Саске желал вновь и вновь приходить на тренировки, желал чаще находиться с ним рядом, и чувствовал сейчас неприятные завывания тоски и стыда на душе, что он более не испытает это вновь. Как бы юноша не притворялся. Он не показывал грусть, ведь головой видел свой поступок нормальным, но сердцем ощущал, будто сделал нечто плохое. Саске был не согласен с этим чувством, не понимал его, но ничего не мог поделать. В навязывании бессмысленной вины — Данзо особенно хорош, Шисуи подтвердит это.
— Он не плохой человек, только изъёбистый и упрямый как скотина, и бесит порой страшно. Но если он дорог дяде, значит и… — Саске неловко замялся, — то есть, я хочу сказать, семья дяди — моя семья.
Итачи проигнорирует столь неловкий порыв выражения привязанности. Ради Саске. Начни он развивать тему его чувств к советнику — брат бы под землю провалился. Однако Итачи не нравится какие чувства Саске испытывает к Данзо, но не понимает почему. Он только надеялся, что не ревнует младшего брата к нему.
— Старое поколение, вот ты его и не понимаешь, — устало откинулся Итачи на диване. — Не ты, ни я те времена не застали. Омегам только в правление Хирузена дали право голоса. Их раньше даже за границу города не выпускали. Не знаю, через что Данзо прошёл, чтобы стать высшим из чинов, но не лезу в это. Нас это не касается.
Когда на столе появилась водка, темы обретали более пикантный оттенок и чем стремительнее опустошалась бутылка, тем не сдержаннее в выражениях становились друзья. Собирая обрывки воспоминаний друг друга они смогли примерно вообразить целостную картину. Эта предположительная картина понравилась не всем в компании. Шисуи сидел абсолютно убитый и чем детальнее Итачи и Саске описывали свои ощущения, тем мрачнее тускнел его взгляд. Лишь одно воспоминание застало его врасплох, окрасив щеки горячим алым цветом — тройное проникновение. Он буквально взвыл от стыда. Потому что вспомнил. И вспомнил многое. Например, о поразительной чувствительности, заставлявшей омегу кончать от каждого проникновения. Сколько раз Данзо вскрикивал, им троим сосчитать не удалось. Прежде они не занимались сексом с настолько чувствительными омегами, их всё равно надо было подготавливать. Вот вроде бы у них было подобие гона, а у Данзо подобие овуляции — а по ощущениям это состояние будто выкрутили на высочайшую контрастность. Это в самом деле был такой секс, ради которого не грех сжечь мосты с жестоким тайным советником. Итачи уверял друзей в уникальности подобного случая, но остальные не имели достаточного опыта для сравнения.
— Это стереотип, — хмурится Итачи и отпивает из стопки. — Омеги не, вау, чувствительные. Они чувствительные только в овуляцию, но хрена лысого омега переспит с тобой в этот день. Поколение сейчас другое, не все поголовно хотят детей.
— И сколько же ты целок сбил, чтобы узнать об этом? — едко оскалился Саске.
— Много. Таких цифр ещё не придумали, — отозвался Итачи неохотно; он помолчал с минуту, о чем-то болезненно раздумывая, и неловко трёт подбородок. — Но у меня не было такого опыта с доминантной омегой. Я не знал
какие они, и сейчас сижу в ахуе. От одного только феромона в экстазе корчится, чёрт побери, как же это возбуждает. Как с ним вообще себя в руках держать? Он постоянно провоцирует на это. И этот его феромон… — юноша обречённо вздыхает. — Я с ума от него в гон сходил.
— Когда я к нему пристал, он даже не сопротивлялся, — лениво отозвался Саске. — От пару вздохов мне башню снесло будь здоров. Я через минуту себя контролировать не мог, — и вновь возмущается, скрестив руки. — Да как такое возможно, чтобы омега с подобным феромоном не хотела секса? Да его феромон же кричит о желании оплодотворения. Я никогда в жизни не ощущал подобного голода.
— Со мной он тоже не сопротивлялся, — виновато пробормотал Шисуи. — Феромон у него убийственный, я знаю. Мне даже лекарства не помогли его переждать, всё начало гона мучился.
— Как не удивительно, мне он тоже слабо сопротивлялся, — задумчиво почесал Итачи голову, вспоминая постыдные детали прошедшего месяца. — У него ведь такая физическая сила, он легко мог меня оттолкнуть, я ведь не силён в тайдзюцу. Только он не сделал этого. До сих пор не понимаю почему, но от наших предположений, догадываюсь. Грозный советник наш, — он игриво цокнул губами, —
в чём-то очень не хочет признаваться, — и едко усмехнулся в довершение.
Шисуи грозно посмотрел на него:
— Всё-таки у вас что-то было.
У Итачи будто камень с души свалился. Он не решался обсуждать тот случай ни с кем, ни с братом, ни с другом и долго держал эти болезненные размышления в себе. Приятно знать, что он такой не один, — ни единственная жертва этого дьявольского феромона. Он тут не один «испачкал» руки и пытался совратить строптивую и злобную омегу. Шисуи сейчас достаточно растерян, чтобы не устраивать другу драматический и громкий монолог о своей ревности. Итачи даже рад такому исходу, может теперь его друг прекратит этот порочный замкнутый круг самобичевания.
— Ничего серьёзного, расслабься, — отмахнулся он. — Да и хватит с тебя этой ревности. Всё кончено, Шисуи. Прекрати себя так мучить, иначе он точно тебя прикончит. Больше у тебя не получится виться вокруг него, как собачонка. Да и, — он пожимает плечами, — может нам всем тут недолго осталось. Человек он непредсказуемый.
Шисуи игнорирует его слова и мрачно бормочет:
— Не знал, что ты его боишься.
— Не боюсь, — хмурится Итачи. — Опасаюсь. Нельзя враждовать с такими людьми.
— С какими «такими»?
— Ты знаешь. Не заставляй меня говорить такое вслух при тебе.
— Он не виноват, что разозлился, — обречённо оправдывается Шисуи. — В произошедшем наша вина, а не его. Правильно бы сделал, если наказал. Лучше бы наказал, не было бы тогда так погано.
— Раз он так боялся за свой секрет, зачем Саске взял в ученики? — Итачи выжидающе щурится, его друг догадливо кривит губы, но не отвечает. — Да, потому что хотел крутить меня за яйца. Ты ожидаешь от меня другой реакции после этого?
Саске неловко улыбается и отворачивается. Крутили они оба.
— Не ссорьтесь. Было и было. Хер с ним.
***
Отношения трёх эпсилонов изменяются из-за связи с единой омегой. Они начинают делить не только сексуального партнёра, но и чувства, прекращают ревновать омегу друг к другу, и всех детей, каких омега даст, они принимают одинаково. Предпочтения в еде у них так же меняются — они перенимают пищевые привычки омеги и друг друга, из-за совместного феромона. Эпсилоны в связи с омегой становятся менее возбудимыми и агрессивными, и желают больше времени проводить друг с другом. Их одинаково сильно влечёт к своей омеге и в нормальной связи, при таком случае, — квадро-партнёры живут вместе. Разлука тяжело ими переносится. По этой причине, трое друзей виделись гораздо чаще, чем прежде, но сами не заметили этого. Шисуи попросту приходил к двум братьям в гости и те принимали это спокойно, будто так и должно быть. Это заметили Микото и Фугаку, но не решались спросить, пока полноценно не поймут ситуацию. Шисуи ранее так часто у них не гостил, и ладно гостил, теперь он оставался у них на ночь. Как Данзо думал, Фугаку заметил перемены в поведении и в феромоне, заметил, как ребят порой передёргивает и как неловко они тянутся к загривку, на пол пути останавливая себя. Фугаку так же заметил, что в рационе его сыновей прибавилось много тушёного папоротника, а к чаю был куплен мёд. Итачи не любил острое, но ел его теперь с удовольствием и даже Саске, не любитель сладкого, постоянно перекусывал вишней. Нельзя не заметить подобные перемены. Очевидно, у сыновей появилась омега, но загривки они тщательно прятали. Фугаку с опасением предполагал, что Шисуи к этому тоже причастен. Если это так, то отец даже думать не хочет, как сейчас страдает омега от связи с тремя доминантными эпсилонами. Быть может эта и есть та омега, какая нарушила цикл его старшего сына, значит она могущественная, но даже высшему звену будет тяжело носить метку подобных альф.
Когда Итачи уходил на работу, Шисуи приходил к Саске или тот навещал его дома. Когда Шисуи уходил на работу, а Итачи тоже нужно было в смену, он брал младшего брата с собой. В свободное время они старались чаще видеться, и никто из них, на протяжении пяти дней не заметил за этим ничего странного. Это казалось таким естественным и нормальным. Даже Шисуи чувствовал себя непривычно спокойным, когда находился рядом с братьями. Это неповторимое чувство связи — не просто метка доминации, какую ставили эпсилоны, нет, это полноценная естественная связь с омегой. Чувства в самом деле потрясающие. Будто где бы они друг с другом не находились, они всегда были «дома». Носить метку омеги приятнее, чем альфы. Однако всё это естественное благоговение портила некоторая деталь, то, что игнорировать они не могли. Эта деталь мешала им в полной мере насладиться этой меткой.
В общий выходной Шисуи вновь пришёл к братьям в гости. Саске как-то проговорился, о желании съесть онигири, приготовленные ими же, и разделяя теперь его вкусы, альфы моментально захотели тоже. Саске варил рис, пока Итачи и Шисуи ушли в магазин и выбирали необходимые ингредиенты. Шисуи предложил взять авокадо, Итачи сказал: «Фу». Шисуи предложил взять красную рыбу, Итачи сказал: «Фу». Шисуи предложил взять бобы, Итачи сказал: «Фу». Шисуи Итачи больше не спрашивал, и выбирал теперь ингредиенты сам. Итачи это не понравилось:
— Зачем нам авокадо? — морщится он. — Это жирная и безвкусная масса. Фу. Убери её, — и хлопнул друга по рукам. Авокадо упало обратно на прилавок.
Шисуи вздыхает:
— Оно хорошо сочетается с красной рыбой. Весьма питательно.
Итачи в омерзении кривится:
— Ты хочешь, чтобы мы заболели гепатозом? Она тоже жирная. Буэ, — и вновь корчится. — Возьми это.
Шисуи поднимает бровь. Во-первых, откуда Итачи знает, что такое гепатоз? Даже Шисуи не знает, что это. Во-вторых, его выбор, то что он сейчас протянул ему в руке, очень экзотичен. В-третьих, он ведёт себя как ребёнок с мамой в магазине. Интересно, как он сам покупает себе еду, — набирает целую корзину сладостей и кофе, и питается этим неделю? Неудивительно, что у него такой паршивый и болезненный вид.
— …консервированный тунец? — недоумевает юноша. — Итачи, никто не кладёт в онигири консервированный тунец.
— А мы положим, тебе не насрать? — гаркает он и скрещивает руки на груди. — Я только так соглашусь на твою безвкусную жирную массу.
— Ты ведёшь себя как Саске, — щурится Шисуи. — Что ты такой нервный?
— А чего ты такой спокойный? — подозрительно парирует юноша.
Интересный вопрос. Шисуи очевидно не спокоен, но он не желал тяготить своих альф лишними чувствами. Очевидно ему дурно из-за эмоций, которые посылает их омега, очевидно он очень страдает, но выдавать столь плачевное состояние своё не хочет. Ведь знает, что его друзья мучаются из-за того же самого. В самодисциплине и сдержанности Шисуи исключительно хорош, ведь терпел любовные чувства пятнадцать лет, но даже он сейчас балансирует на грани, вот-вот он свалится на противоположную сторону, и тогда озвереет.
Итачи и Шисуи вернулись из магазина и разложили покупки на кухонной тумбе, Саске уже заправлял рис сушицей. Он никогда не готовил онигири сам, ведь готовить не любил потому что не умел. Лепить из риса треугольники ему тем более не нравилось, — получались невнятные шарики и начинка там находилась не внутри, а была смешена по диаметру с рисом. Он даже не пытался подготовить рис для лепки и ждал своего брата — Итачи сделает всё аккуратнее. Пальцы у него ловкие и умелые, даже если они постоянно дрожали. Шисуи нарезал огурец, Саске резал лист нори на тонкие полосы, старался сконцентрироваться на этом деле, и отвлёкся только тогда, когда учуял подозрительный запах. Саске оборачивается и удивлённо наблюдает, как старший брат открывает жестяную банку с консервированным тунцом.
— Вы… — в недоумении сощурился он, — купили консервы? Серьёзно? Туда красная рыба идёт.
— Обойдешься без красной рыбы, — хмурится Итачи, отделяя мясо от костей. — Будешь жрать, что дают.
— Ты, блять, серьёзно засунешь туда консервированный тунец? — продолжал негодовать Саске. — Я думал ты умеешь готовить, долбанный Лорд Тьмы!
Брат хмурится на ненавистное прозвище:
— Не заткнёшься и я положу тебе консервированную форель.
— Фу, блять, нет, — паясничает юноша, — мы это есть не будем. Сам эту рыготину жри, — на эти слова Итачи ударил брата по бёдрам ногой, и в ответ, в его лицо полетел горячий рис.
Шисуи громко захохотал от их братских перепалок. Если они сейчас подерутся из-за начинки в онигири, он будет подкалывать их вместо злосчастной ситуации со стулом, ведь эта причина для драки ещё более комичная и нелепая. Постыдной драки не произошло, и они принялись за лепку рисовых пирожков.
Как Саске думал, у Итачи получаются аккуратные и красивые треугольники, а вот он и дядя лепили из риса чёрте что. Сначала это были бесформенные массы, потом уродливые «сиамские» близнецы, потом Саске и Шисуи замучались повторять за Итачи, и вместе слепили «рисовый член». Удивительно, Итачи его моментально съел. Саске настоял готовить пирожки из горячего риса, ведь жаловался на голод, поэтому их разнообразные по форме онигири разваливались в руках. Когда рис кончился, юноши, сдерживая смех любовались результатом своих трудов. Уникальная композиция — аккуратные треугольнички и чёрт пойми что разваливающееся рядом с ними. Ребята сели за стол и аккуратно их пробовали. Из-за того, что они сыпались, им пришлось мгновенно набивать ими рот. Саске удивлённо мычит.
— Ну кстати недурно получилось, — пожимает плечами он. — Я думал, будет хуже. Только разваливаются заразы.
Итачи хмурится, вытирая липкие от риса руки о салфетку:
— Не надо было из горячего риса лепить. Наел момон, теперь жрёшь как лошадь, — и комично заворчал. — Еды на тебя не напасёшься. Весь холодильник уже обчистил, скоро в дверь не пролезешь.
— Говоришь прям как Данзо-сама, — усмехается брат.
Упомянуто стоп-слово. Момент неловкой тишины, альфы переглянулись друг с другом. Очевидно, все трое не «замечали слона в комнате». Эта очевидность заползала им под ногти, стискивала их зубы, и они трое знали природу этой очевидности, но терпели, сами не зная почему. Будто тот, кто первый проявит реакцию — проиграет. Или может они так не хотели принимать это, не хотели признавать, ведь понимали, что не могут это исправить.
— М-м-м. Мы тут все такие… — неловко протянул Шисуи и прочистил горло. — Красные. Потные. И нервные…
Каждый из них чувствовал одно и тоже, и чувствовали они это ровно столько, сколько им посылал эти сигналы омега. У Саске задёргался глаз. Он глубоко вздыхает. Больше нет сил сдерживаться и притворяться будто всё нормально. Ведь очевидно не нормально. Это уже давно вышло за понятие нормы.
— Твою мать! Ебись оно всё конём! У него что ли постоянно овуляция?! — вопит он и яростно переворачивает стол. — Я больше так не могу! Сейчас пойду и опять его выебу, пусть хоть обосрётся от гнева, он это заслужил!
Итачи подрывается с места и крепко хватает юношу за плечи:
— Терпи! Терпи, брат! А то он нас точно прикончит!
— Вы тоже это чувствуете?! — отчаянно кричит Шисуи. — Я четвертый день спать не могу!
— Это невыносимо терпеть, — Саске взвыл и вцепился в волосы, — и я даже переспать с другой омегой не могу из-за этой метки!
Шисуи так же обречённо прячет лицо в ладонях, и чуть ли не плачет:
— Это и есть наше наказание. Как жестоко и бесчеловечно. У меня скоро мозоли на руках появятся.
— А-а-а-а-а! — вновь обречённо вопит Саске и вырывается из объятий брата. — Я больше этого не вынесу! Зачем он нас укусил если не даёт с собой ебаться?! Изверг!
Итачи противоборствует им двоим таким же отчаянным криком:
— Нам остаётся только терпеть. Мы не должны снова нарываться на проблемы. Нам всем повезло, что он оставил нас в живых! — и крепче сжал брата в объятиях. — Терпите, чёрт вас подери!
Уже который день они чувствовали невыносимый и громкий сексуальный голод. Он был столь назойливый и могущественным, что они не могли даже нормально спать. Юноши каждый час просыпались и в отчаянии ласкали себя, но мастурбация им не помогала. Ни холодный душ, ни тренировки, ни яростные удары о стену, — ничего из этого не помогало игнорировать это безумное влечение. Они не знали, что конкретно испытывал Данзо-сама, специально ли он доводит их до этого состояния или это особенность всех могущественных омег — быть постоянно возбуждёнными; ведь сравнивать им не с чем. Ни о какой концентрации и сдержанности не может быть и речи, работать и жить в таком состоянии мучительно. Ещё мучительнее, видеть перед собой множество омег, готовых переспать с ними, без возможности это осуществить. От этого кошмара не избавиться. Доминантные эпсилоны часто возбуждались, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что они чувствовали из-за метки с господином Шимурой. С такой звериной похотью они ещё не сталкивались и как это исправить они не знали, и были вынуждены только отчаянно это принять.
— Я больше не вынесу этого, — ещё крепче сжимает Шисуи волосы и безумно скрежещет зубами. — Это сводит меня с ума.
— Ты предлагаешь нам этот пиздец весь месяц терпеть?! — возмущается младший брат.
— Да я понятия не имею что делать, понятно?! — взрывается Итачи в ответ. — Но туда я тебя не отпущу! Сидим здесь, на жопе ровно и не рыпаемся, я не позволю вам умереть!
Ведь выбора у них нет, — так Итачи думал. Как бы мучительно им не являлась эта похоть, вновь насиловать тайного военного советника нельзя, иначе очередные последствия обернутся катастрофой. Они уже напортачили, уже сожгли мосты и перешли границу, второго такого раза Данзо им не простит. Итачи и без того каждый день мучительно размышлял какое наказание тот им придумает, гадал убьёт ли он их или нет, но даже не ожидал такой бесчеловечной жестокости. Итачи понял эту иронию — пытать Учих тем, из-за чего они виновны, только от иронии этой смеяться не хочется.
***
— Ах… Опя-я-ать.
Думать будто бы господин Шимура посылал эти сигналы намерено — значит не разуметь в печальном состоянии его тела. Мальчики ничего не знали об этом, потому злословили, но Данзо, не удивительно, было даже хуже, чем этим троим. Если бы он мог оценивать своё состояние по десятибалльной шкале, он бы сказал: «Сто». Ведь если они чувствовали только его возбуждение, он чувствовал возбуждение каждого по отдельности. Он чувствовал буквально
всё. В очередную ночь, когда он пытался хотя бы подремать, он вновь просыпается с мучительными стонами и извивается на постели, крепко сжимая простыни. Дыхание вновь сбилось и обросло хрипом, тело опалило влажным жаром и голова кружилась. Он всё сводил ноги вместе, ёрзал ими, и постанывал от каждого такого трения ляжками, но не мог не ёрзать. Он ужасно себя чувствовал. Будто его внутренности выворачивали в петли.
— Г-господи, да когда же это к-кончится. М-м-мф! — он чуть ли не хныкал, и вцепившись в волосы, гневно закричал. — Х-хватит мастурбировать чёртовы альфы! Д-да сколько можно?! Вы-ы же сегодня утром это д-делали! А-а-а-а-ах! Н-невыносимо!
Данзо вновь расставляет ноги и безумно ласкает себя. Кричит, извивается, кончает снова и снова от каждого нового трения, и не может сосчитать сколько раз за эти дни он это делал. Стыд более не довлел над ним, ранее встречая его с распростёртыми объятьями после каждой мастурбации, теперь господину на него плевать. Он сделает это столько раз, сколько нужно. Только…
— …не помогает, — отчаянно взмолился он и болезненно зажмурился. — Да что же это. Как я выдержу так целый месяц? Я с ума сойду…
Данзо с нечеловеческим усилием поднимается с кровати. Сгорбившись и схватившись за живот, он тяжко плетётся в ванную. В зеркале он увидел не себя, а какое-то похотливое чудовище: алые щёки, влажное, дрожащее тело и глаза полные безумного желания, а по бёдрам стекает жирными крупными каплями горячая смазка; его шею еще покрывали укусы, как бы старательно он не мазал их мазями, — это невыносимый для гордости вид. Это не его лицо, это лицо омеги. Данзо стыдливо понурил голову, скорее спрятался в душе, и неуклюже повернул рукой крестовину, тело его моментально орошает холодной водой. Ему казалось, будто кожа его зашипела, изошлась паром, от соприкосновения температур. Он стоит столько, сколько может выдержать, натирает отчаянно тело, умывает лицо, но ему не стало легче.
— Даже… — страдальчески выдыхает он. — Холодный душ не помогает, — и горестно поджимая губы, пропадает лицом в ладонях. — Да что же это… Что мне делать?
Он даже нормально ходить не мог, ведь любое движение ощущал излишнее остро, — стоило вульве хотя бы немного потереться о внутреннюю часть бедра. Данзо не был таким возбуждённым даже в самую тяжёлую свою овуляцию. Он сходит с ума, сатанеет с каждым мгновением, готов отсосать своим альфам столько раз, пока они его не простят, чтобы потом они с чувством
выебали его и в рот, и во влагалище. Ещё раз.
Ещё раз. Рука устала, но он не останавливается. Как же Данзо хочется члена альфы, как же ему хочется вновь принять его в себя, но он безуспешно гонит эти мысли прочь. Только эти мысли более не исчезали от его усердий, они звучат ещё громче, чем раньше, и Данзо более не может с ними бороться. От грохота этих вульгарных мыслей пульсировала голова, и ни одни таблетки не помогали заткнуть этот пульсирующий грохот внутри. Данзо пытался громче думать, громче говорить с самим собой, не хотел признавать, что окончательно потерял власть над своим разумом. Голос
умолял его, заставлял
повиноваться, упрашивал
упорно и убедительно. Будто его привычную овуляцию выкрутили на максимум, будто бегунок, отвечающий за её контрастность, сломался на самом высоком значении. Он напоминает себе неустанно: «Это не я, это не мои мысли», и всё равно не узнавал себя изо дня в день. Никогда прежде его не охватывало столь труднообъяснимое влечение. Это незаслуженная пытка. Данзо не заслуживает этого, он и без того страдал шестьдесят лет, но теперь ему стало ещё хуже. Даже толком разозлиться на чёртовых похотливых альф не мог, ведь
злиться на своих альф ему не позволяло желание ими овладеть.
Кажется, Данзо опять теряет сознание.
У него нет выбора. Он должен позвать Орочимару.
