У Синдзу опущены к бороздкам ресницы. Во флигеле прислуги, в небольшой его коморке, в которой она всегда могла уединиться и чаще всего бывала лишь ночью, тишина приводила ее мысли в порядок.
Вечер недавно ступил в границы Мино. За его тихой поступью протянулись молодые сумерки, по-матерински укрыв деревни под сложенными в лодочки кистями. По древнему своду Восток подталкивал полутоны облаков. Они кочевали в погоне за кровавой вспышкой заката, там, где солнце зашло за горизонт диском жженой соломы и утянуло за собой последнее тепло.
Синдзу прижимает стопу к внутреннему бедру и подтягивается к носку. Ее проклятая энергия струится мягкой зыбью в сизом свете, обтекает фигуру неброской окантовкой, которую масляные струйки огня испачкали в рыжую тень. Она медленно поднимает корпус, не сдерживая мурашек, что загоняет ей в рукава холодный сквозняк. Глаза спотыкаются о порог и застывают на массивных стопах.
Опущенное лицо с наростом сразу смущает Синдзу. Она видит его низкий лоб, изломанный двумя штыками морщин; руки в толстых ручьях вен и сухожилий; наконец, мускулатуру, которая стоит буграми от плечей и сжимает фусуму, надрывающуюся от веса Двуликого. Внезапные треск и резь по ушам продирают слух. Бумага рвется под пальцами, с тяжелым дыханием осаждая Синдзу. Она забирает ногу ближе к себе.
Из коридора гудит мертвым молчанием. Чутье как будто затухает, когда маг пытается напасть на движения чужой проклятой энергии, чтобы оценить ее. Той, казалось, или не было вовсе, или она была настолько интенсивной, что Синдзу не удавалось отследить ее выход. Синдзу ощущала целый мир гнета, который сдавливал ее плечи и немо шептал совет: «беги».
Маг не была уверена, что хочет задавать вопросы, почему Сукуна не пришел на сегодняшнюю тренировку, куда ушел на весь вечер и почему теперь стоит здесь. Руки Синдзу подтаскивают ее к стене, пальцы на них заходятся в какой-то дрожи. Ей не страшно… не настолько. Просто полоумная тревожность. С ритмом дикого страха, когда Двуликий ломает раму и вваливается в комнату неустойчивыми шагами. Девушка сглатывает, на секунду отказываясь снова открывать глаза.
«Ураумэ чувствует?»
Умэ живет через несколько стен отсюда. Предчувствие, что в этот раз он не рискнет прийти сюда, даже если положение усугубится, – просто леденящее. Синдзу без понятия, сталкивался ли с он с Сукуной в таком состоянии или же она первая, а, может быть, последняя, кто заставляет Рёмена подавлять желание
убить.
Взгляд у него неподвижен. Ноги тяжело и деревянно ведут его к Синдзу. Рухая рядом, он почти бьет ее колено своим, и крупная дрожь проносится током по телу мага, поднимая белёсые волоски.
Невероятная мощь. Земля залита бордовым. Одержимые глаза отражают ревущий кровью закат.
Жажда.
Синдзу в ужасе. Проклятая энергия кипит вокруг Рёмена. Маг никогда не ощущала ее настолько четко: обилие чужих переживаний смешивалось друг с другом так, что невозможно было отличить одно от другого. Сознание охватывает больше и острее. Синдзу чувствует, будто погибает перед ликом самой страшной смерти. Она срывается во тьму, но ощущает себя в отдаленном пространстве, напитанном гулким эхом стенаний и вибрацией дыхания. Это другое, неизвестное ей, как будто смотришь в зеркало, но видишь не свои глаза и чужое обличье.
Его душа.
От инстинктивного желания прекратить это, Синдзу ищет выход оттуда. Без разбора копает жидкое дно руками, раскидывает мыслями обо всем и ни о чем сразу. Чувствует боль каждой клеткой, но не может увидеть этот черствый дух прошлого. Проклятие, ставшее метками и глазами на бронзовой коже. Оно деформировалось внутри, пуская корни вглубь. То, что Сукуна сам взрастил и принял в себе, вновь пожирало его.
Синдзу мочит ладони в горячей крови его территории, открывает рот, но не может крикнуть. Чувствует невыносимое давление во всем теле, замечает свои бордовые пальцы в разводах собственых слез, как вдруг ее оглушает ветром воспоминаний и выталкивает обратно.
Сжатие на кисти дергает ее к Двуликому. Взгляды встречаются на одном уровне, разинутые в неконтролируемом плаче у обоих. Одни – в животном испуге, другие – от муки во всю душу. Синдзу крепко сжимает себя рукой, замыкаясь в своем сознании.
Необсыхающие щеки жжет дуновениями из коридора. Как у Сукуны, лицо Синдзу не перестает выглядеть ожившим кошмаром в заходивших тенях лампадок. Любая мысль об увиденном трогает внутри нее свежий ожог.
Нужно время, чтобы прийти в себя.
* * *
Неуверенность в нужде сменить затекшее положение ломает тело. Пульс не успокаивается, хотя нервное воспоминание о тепле рук Ураумэ погружает Синдзу в приятное забвение.
Выдох.
Она находит в себе силы переступить с одного колена на другое и заходится в тяжелом дыхании, которое даже не подозревала, что все время сдерживала. Пальцы на сжатой руке с трудом отвечают шевелением. Синдзу внимательно наблюдает за выражением Сукуны, потихоньку разминая их.
К несчастью К счастью, провокации остаются неважными.
Отстраненная мысль об Умэ обретает продолжение. Для Синдзу было непривычным увидеть снисхождение в его строгом воспитании. Отеческие чувства укоренились между ними в день, когда Синдзу побитым зверенышем лежала во флигеле и боролась за свою жизнь с холодными полотенцами на лбу и лодыжках. Она догадывалась, что забота Ураумэ действовала положительно не от одной его обратной техники. Пока он осторожно касался костяшками ее лица и прижимал ко лбу щеку, проверяя температуру, ее тело с облегчением делало новый вдох.
Рожденная стать крепким оружием, Синдзу сталкивалась с непониманием и одинокостью в резиденции. Внешний мир мало привлекал ее из понимания, что остальные маги не пожелают ей легкой жизни, раз она связана с Королем Проклятий. Но в мире, который заканчивался воротами вокруг резиденции, с самого ее рождения существовали прикосновения Умэ. Иногда вынужденные, иногда намеренные. Иногда грубые, чтобы поучить; аккуратные, чтобы направить. Были осторожные, которые говорили, что она, может быть, больше. Они тщательно втирали в виски мазь для крепкого сна, обхватывали лицо, утешая, вытаскивали веточки из волос и расчесывали спутанную длину. Синдзу никогда не могла избавиться от ощущения, что именно они были настоящими и именно в них хранилось настоящее отношение Ураумэ к ней. Это всегда поднимало ее на ноги. Всегда заставляло бороться дальше и делать это усерднее.
Синдзу никогда не чувствовала подобной отдачи от Рёмена. Он мотивировал ее совсем иначе.
Болью.
Она с осторожностью прижимает пальцы к его щекам. Потому что то, что он испытывает и заставляет испытывать ее – ужасно и, кажется, незаслуженно.
Ей по-настоящему жаль.
Глаза намокают. Быть может, это слишком близко для нее и такого далекого и непонятного для нее Сукуны. Поглаживания задерживаются на его угловатых метках, растирают странное покраснение на подбородке; легонько отводят ото лба волосы и проводят за ушами. Синдзу напугана, но чувствует вовлеченность в закономерность рисунка, который бездумно оставляет на уродливом искажении. Зрачки страшно пульсируют и съезжаются к подбородку: маг поддается лбом в челюсть.
— Сукуна…
Громкий взрыд надолго застревает в памяти. Рёмен сгребает ее к груди и опрокидывает в ноги. Под десятью пальцами из руки раздается хруст. Маг взвизгивает, зажмуривается в слезах.
«Больно, больно, больно, как же больно»
Рёмен мычит ей в ладонь. Зарываясь в нее носом, чтобы сдержать голос, воет через стиснутые зубы так, что Синдзу не может услышать ни звука за пределами комнаты. В груди проливается кровь, заполняя страхом и состраданием. Колени и большие руки поджимаются под ее спиной и коленями, угрожая сложить тело пополам. Синдзу через силу подводит руку ко взмокшему виску и гладит дрожащими пальцами. Лицо углубляется Сукуне в плечо.
Она больше не откроет глаза. Ни за что, ведь красный цвет в спущенном кимоно Сукуны – вовсе не ткань, и на его лице – не случайное раздражение.
Где. он. был?
Что произошло?
Всю ночь Двуликий проводит в беспамятстве. За пару часов до рассвета его выражение разглаживается. Он похмуривается, как спросонок. Проводит по челюсти ладонью, ощущая во рту сытный привкус железа.
«Где?..» — Сукуна делает все усилия, чтобы не закрыть глаза.
Он находится в маленькой комнате, ему не знакомой. Широкий зев опускает его глаза на свесившуюся с шеи голову.
Рёмен вздрагивает всей своей мощью. Об тело разбивается такой озноб, что первые мысли с испуга не оставляют от себя ни следа. Жгучая резь оседает противной пылью на глазах. Только вернув бдительность, одуревшая голова полнится ненавистным гулом и эхом собственных трудных вздохов.
Двуликий подставляет локоть под затылок Синдзу. Сердце бежит куда-то, но ощущение ее медленного дыхания распускает клубок переживания. Как он оказался в ее комнате, и как Синдзу очутилась в его руках? Сукуна задумывается, что ему, может быть, отшибли память, хотя кто, когда и каким образом смог сделать это с ним?
Весь путь до флигеля остается во мраке тумана. Внимание бродит по спящей фигуре в надежде найти любые подсказки. Довольно резко Сукуна подхватывает ее кисть и ощупывает, не торопясь. Запястье неестественно отощало, на местах сжатия пальцами лежат гемотомы. Таращась на дефекты, он в тяжелом молчании облегчает заживление теплым свечением обратной техники.
— Ты не виновата, Синдзу.
Глубокое сожаление в его шепоте сливается с шелестом молодых листьев снаружи. Ужасно хочется спать.
* * *
Сукуна баюкает себя в измотанности и скверном облегчении. Сознание проделывает мысленный путь до покоев и сразу же забывает о нем. Сон все еще упорно щиплет под веками, но не пускает в грезы.
Синдзу покрывается мурашками, чего Рёмен щетинится, прижимая ее к своей груди. Косится на проем, откуда тянет холодным сквозняком. Переселение – явно не то, чем ей захочется озаботиться спозаранок. Впрочем, не его дело? Сукуна заваливается на бок и опускает Синдзу на татами рядом с собой. Небрежно расправляя одеяло, вытягивает руку и накрывает мага по уши. Какое-то время пальцы бездумно запутываются в ее волосах. Перед глазами сгущается темнота, и мутные образы сна начинают закручиваться в медленном танце.
Синдзу просыпается после восхода солнца. Одна на прогретом татами. В комнате вешний свет: ярко, прохладно, но горячее пододеялье не дает холоду пробиться к коже.
Холод находит Синдзу в тайниках ее разума.
Она подрывается на ноги и озирается. Подозрение о прошедшей ночи обращает внимание на руку. Кожа…
«Ничего?..»
Запястье даже не ноет во вращательных движениях.
Синдзу с содраганием замечает разбитую раму. Пальцы проводят у прорех в бумаге и повторяют крупные царапины на стене. Губы захватывает дрожь:
— У-Умэ…
Она обхватывает себя руками. Тело съезжает по стене, сглатывая всхлип на глазах у стоявшего снаружи Ураумэ.
На его печальных сливово-розовых глазах, точно голые сердцевинки в саду.
