Чувства без разума

      Синдзу рано вырвалась из сна. Утренний горизонт просвечивался через мелкоморосящий дождь в пелене тумана. Закутываться в сырых тканях, прячась от свежести, становилось совсем омерзительно. Волосы пушились по неизменной проблеме влажности и липли к лицу до тех пор, пока маг не собрала их под тугой шнурок.       Стены внутри резиденции испытывали уже знакомую участь, но могли поспорить с помятостями одежды. Жиденькие, точно русский плетень, они отличались от него обтяжкой из рисовой бумаги вместо сучков. На первый взгляд, легкий материал, а на деле плотный, надежный и справляется от напасти в виде нескольких недель дождей. Он пропускает слышимость движений, происходящих не дальше пары помещений, но к категории бытовых шумов не относятся звуки, характерные для тренировки кэндзюцу. Возможность услышать их эхо каждый раз оборачивалась подтверждением факта борьбы где-то в комплексе.       Звонкие столкновения боккэнов отражались от внешних галерей, окруживших сад в четкий квадрат. Сочная флора блестела вокруг и мигала с земли свежим глянцем, кое-где уже сбитым в перину почвы.       Гоку выцепляет фокус бусых глаз. Вращение оружием не сбивает с толку, он отбивает рубящую атаку, но промахивается прежде, чем ему снова приходится обратиться к стычке меч-в-меч. Виски изрядно повлажнели после ряда однотипных соединений. Знание о ничтожности нынешнего клинча ужасно смердит в его мыслях.       Клинки соскальзывают. Проклятие воздерживается от смешка вслух только потому, что его противник безмолвен на этот счет, как цикада зимой, а на него значительный эффект оказывает именно ее одержимая концентрация.       Гоку замахивается от головы. Попытка блокируется и острие пролетает в сантиметрах от шеи.       — Цш..       Стертая кожа неприятно скользит по дереву. Уход вправо оставляет без цели атаку под грудь. Игнорируя неудобства, Синдзу продолжает теснить противника: использует приклад ладони на клинок и усиливает удар. Гоку отшатывается и пригибается на новом выпаде, почти зацепившим его. Он мгновение медлит с дыханием, наблюдая. Точеный силуэт Синдзу прокручивается по оси и разделяет их нисходящей дугой. Зависая в воздухе, Гоку контратакует от плеча. Маг возводит дистанцию кувырком назад; руки отталкиваются от земли и приземляют ее на ноги.       — Свободный бой? — скалится проклятие. — Чего ки-       Обмен атаками не для бескостных языков. Наверняка, тáк думает маг, когда не успевает выстроить защиту, и боккэн зависает над ее плечом. Теперь легонько стучит.       — Кичишься.       Ледяное внимание поднимается со взглядом Змеи. Внезапная хватка под коленом вырывает из под ног Гоку опору. Вспыхивающая яркой искрой, энергия бьет по мозгам – без каких-либо замедлений раскрытая ладонь Синдзу впечатывается в основание рукояти и мчит колющий удар промеж пронзительно-ярких глаз.       Хлесткий удар застревает в ушах с общим пыхтением. Боккэны подрагивают напротив розоватого лица Синдзу и испещрённого черными волосками лицом Гоку. Он позволяет ей отразить сопротивление: маг не выбивает его оружие, а он отталкивается от нее на безопасное расстояние, спешно анализируя стойку с поднятыми руками и боккэном у щеки.       «Ураумэ хорошо постарался»       Они схлестнулись лицом к лицу. Удар за ударом внутри ломается восприятие времени и увлеченные глаза убеждают друг друга в проигрыше. Ясно стоит понимание, что настоящий бой не на правильное исполнение атак и единый темп движений. Настоящий бой на смерть, в нем недостаточно знать ката, чтобы остаться живым. Техники никогда не работают в своем изначальном виде, боеспособность прежде всего оценивается реакцией, скоростью, смёткой, отточенностью движений. Не изяществом. Его добиваешься высоким тонусом тела и привычкой, позволяющими прийти к мастерству. Не менее важно устрашение, которое загонит врага в оторопь исключительным самообладанием. Эффективность боя и качество результата – вот то, чего с Синдзу всегда спрашивали. И всем этим она уже готова поражать.       Маг дожидается окна в стойке и бьет ногой с хорошего замаха. Внимательность Гоку сыпется быстрее, чем ей казалось ранее, и подпускает опасный свет ближе к серой коже. Он отбивается; пóзднее понимание финта рушит концентрацию и позволяет третьей ладони схватиться за его рукоять. Проклятию удается дернуть Синдзу так, чтобы перехватить и ее оружие.       — Что будешь делать?       Она загнанно дышит.       У нее в плане? Легкое окончание боя. О нем несложно догадаться по внезапному наступлению. Гоку столько же просто повлиять на исход этого решения. Он расчитывает вселить подозрение о броске, немедленно отводя корпус, но прыткое сознание Синдзу работает на опережение: она становится к нему впритык и ослабляет давление также внезапно, как ее стопы оказываются на одной линии с его ногами. Гоку скашивает глаза. Видит сильную голень у себя за коленом.       «Вот же…»       Синдзу не тратится на прелюдия, сталкивая Гоку с землей. Она верхом вырывает свой боккэн и отбрасывает, придавливая к земле чужой. Рука шерудит за поясом и тут же взмывает над плечом.       Выдох обжигает лицо. Гоку не закрывает глаза, вглядывается в широко раскрытые очи, не в состоянии прохрипеть ни слова. Охваченный проклятой энергией, кайкэн застыл над его горлом.       Забавная выходка. Рискованная. Синдзу и не шелохнется, будто тоже не может выкинуть из головы несколько мгновений, когда Гоку почувствовал горький вкус страха из собственной груди.       Медленным морганием наваждение сходит с лица. Маг поднимается. Слегка запинаясь, протягивает руку:       — Сенсей. Я думаю, вы проиграли мне.       — У тебя… — Гоку принимает помощь. Помедлив, неохотно демонстрирует поклон. Глупые человеческие привычки. — Безумица. Ты становишься крупной сошкой для проклятий.       Синдзу ухмыляется, кланясь в ответ.       — Это был хороший бой.       — Для той, что упражняется неделю только в ката. Ты не была так сильна до того, как Рёмен оставил резиденцию, — отвечает сухой голос.       — Ураумэ поднатаскал меня.       — За один день?       — За часть дня и полный вечер. Я практикуюсь по ночам.       — И спишь на деревьях.       Синдзу подбирает свое оружие и оставляет на энгаве. Уголок рта дергается от сырости досок, на которых она устраивается. Пальцы зарываются под мышки.       — Предел твоего «мастерства» исчерпывает себя, Гоку, — улыбнулась маг.       — Мне это ничем не грозит.       — Я выучила все твои атаки.       Потревоженый подол рясы грозит Синдзу какой-то знакомой деформацией. Дымный силуэт… И его она боялась во тьме старой комнаты?       — Это всего лишь боккэн, — Синдзу склонила голову, — Так, деревяшка.       — Верно. Прибить тебя ею будет куда быстрее и проще.       Гоку садится рядом. Тоже морщится и тоже прячет руки в одежде. Зябко. Наверное, в каждом, кто увидит этих двоих, обязательно мелькнет сравнение с нахохлившимися воробьями, которые только выпорхнули из лужи. Для полного совпадения не хватало игры и шумного общения между собой. Они были очень похожи на себя несколько лет назад, когда Синдзу росла ребенком, а Гоку наступал себе на горло и ловил с ней головастиков, ковырял червяков и бросал ее в пруд, тренируя приземления. Оба возвращались мокрыми, хоть реки выжимай, уставшими, но довольными.       Они проводят в тишине некоторое время. Синдзу ловит себя на том, что заслушивается моросью по крыше. Гоку глядит в сад, подмечая малейшие колебания травинок. Мысли от утомления разбегаются.       — А я бы с удовольствием отсекла тебе голову и утопила в пруду вместе с телом.       — Ты такая славная, — безэмоциональнй тон забавит.       Синдзу заваливается ему на плечо.       — Можешь ударить себя вместо меня? Руки ноют.       Гоку со знанием высвобождает ее запястье и шлепает себя по голове. Хоть бы отвязалась.       — У тебя не выйдет.       Синдзу прикрыла глаза и расслабилась. С опозданием сообразила, когда мысли о насущном снова нашли ее. Думала она о своей проблеме или оставляла за десятком других дум – разум уже приспособился выскребать свой смысл из общей массы слов. Этот смысл оказался понятен до чувства неуважения к самой себе.       — Выйдет.       Ее резкая отстраненность заставляет Гоку подумать об ином значении сказанного.       — Я не это имел в виду.       Она мотнула головой, морщась:       — Я знаю. Я просто часто об этом думаю.       — Ты всегда часто и много думаешь.       — Я анализирую.       — Не увлекайся этим в бою, если это не будет к нему относиться.       — К твоему несчастью, я могу ограничиться вниманием на внешнем окружении.       — Можешь, — Гоку отвел глаза, но подбородка не опустил. — Медитативные практики пошли тебе на пользу.       Синдзу после этих слов и неуютного молчания признает в себе тревожность. Ее снова одолевает это склизкое чувство, ползающее острой потребностью ни слышать, ни видеть, ни находится с кем-либо рядом, а просто закрыться ото всех.       — Мне нужно побыть одной.       — Не засни за медитацией.       — Это не то, что вызывает во мне такýю скуку. Мне есть, о чем подумать.       — Наставление от Сукуны-сама?       — Нет. Просто подумать.       Она заставила себя оставить нагретое место. Нацелиться на моцион, чтобы разделить его не только с тем, о чем «нужно подумать», но и с должным нытьем мышц, стало затруднительно от резкой неохоты вообще идти куда-либо.       — Возвращайся до захода. Если они вернутся сегодня и Ураумэ увидит, что тебя здесь нет, я.. уподоблюсь сосульке на ближайшие дни.       — Не переживай, разбить я тебя смогу.       — Воистину, — промычал Гоку, — Маг.       Синдзу безрадостно улыбнулась и ничего не ответила. Свои и чужие аффирмации уже утратили былое влияние.       Она подавила зевок и потерла глаза. Казалось, не стоило подниматься спозаранку, когда часть ночного времени ушла на тренировку, а все строгое надзирательство покинуло резиденцию на неопределенный срок. Сперва ее внутренние часы показались ей такими же отвратительными, как июньские дожди. Взгляд ушел вглубь галереи, ведущей к флигелю. Соблазн бил ее, но протащившись до внешнего двора, Синдзу окончательно убедила себя в сырости татами. Ее отпустило с мыслями, что этот день будет длиннее, чем ночь, а значит, у нее есть целый день, предоставленный ей одной.       Маг вышла за пределы поблекших галерей и миновала ворота. Кучка полоумных проклятий проводила ее смеющимися глазами, проскребла обрывками человеческих слов и убралась вглубь леса.       Небо над головой оставалось серым. Ватные облака сулили продолжение сезона. Цую испокон веку растит хороший урожай. Маг догадывается, что сейчас в деревнях благодарят божеств сносными подношениями к храмам.       Мокрые бусины дождя блестят в ее волосах и пробираются к макушке. Щеки мгновенно покрываются мурашками, словно на них встает не белесый пушок, а острые чешуйки. Поджимая плечи, вместе со свежестью Синдзу чувствует удовольствие от того, что вырвалась сюда. Она одна наедине с чем-то, что разделяло с ней это уединенное чувство.       Незадолго до поворота тропы Синдзу входит в лес заученным маршрутом. Тут трухлявое дерево, цветущие кустарники, показываются зеленые рогатулины деревьев, густая хвоя. Издалека расстояние доносит течение воды. Интересно, вместе с благодарностью деревенские просят о мере милости?       Маг осторожно отгибает ветви и узнает опушку. Мох под ногами мягкий и скользкий, слегка скрипит, когда она оставляет неглубокие следы. Синдзу подходит к приземистому дереву с кривым дуплом, достаточно глубоким, чтобы поместить туда что-то плосковатое. Засучив рукав, она просовывает руку внутрь.       Ноги останавливают ее поодаль от местной жизни. Совсем недалеко начинается деревня, где уже давно живут и промышляют простые люди. После ряда шагов чувства омывает скопление проклятой энергии. Кажется, оно разбросано по деревне в нескольких местах, где-то совсем небольшим показателем, где-то значительной силой. «В нынешние времена», — рассуждал Рёмен, — «магов рождается все больше. С лишком». Проклятая энергия ощущалась на каждом шагу, и даже опытные маги не старались скрываться в общей массе простолюдинов.       Подбираясь ближе, маг между делом собирает влажные волосы и прячет под хаори. Она наблюдает несколько силуэтов, один из которых обыденно заводит разговор с другим в менее приметных одеждах. Первый одет в белые, с темной накидкой и зановесившим лицо квадратиком ткани с клановой символикой. Синдзу обходит эту местность по кромке леса, направляясь к более оживленной уличке с храмом. Она промелькивает в просвете двух минок. Пока выжидает, надевает широкополую касу, которую все это время несла с собой. Как только сомнительные фигуры выходят из ее поля зрения, она двигается вдоль рисовых полей, а затем сворачивает из случайного проулка в люди. Местные не отличаются иным головным убором, так что припасенная каса хорошо справляется со своей ролью. Немногие из сельских встречаются ей с некрытой головой. В основном это дети, выбежавшие из дома, чтобы половить жаб. Встречались и занятые приготовлениями взрослые. На плечах у них лежали широкие накидки из осоки. Никто не желал мокнуть, даже если это была всего лишь морось. Сырости хватало и дома.       Синдзу засматривается на цветущие гортензии и кусты спиреи. В их красках утопает вся долина, маленькие святилища, спрятанные в зелени леса. На окраине они загораются пышностью и глазам труднее разбирать редкий булыжник, тянущийся из под ног до вымощенных им тропинок. Какие-то сравнения о красоте растений сами приходят на ум. Магу остается только удивляться их хорошему звучанию.       Синдзу опирается на мокрый камень с гравировкой иероглифов и перепрыгивает продолговатую полосу в земле. Она выходит на тихую, затененную бучиной тропу. Уходящие в облака стволы едва пропускают мутный свет. Смягченный шорох листьев, когда капли одна за другой стучат на жилках, создают музыку без пения птиц.       Пожалуй, она действительно любит первый месяц знойной поры. Не за его влажность, конечно, но за последнюю свежесть, тишину, за сырость, оставляющую людей в их домах, за процветание природы. Проклятия здесь редко тревожат обитателей долины благодаря остаткам энергии Сукуны. Они давно проросли самостоятельной корневой системой из резиденции. Так спокойно.       Синдзу и дальше петляла бы между деревьев, тщетно отыскивая для себя сухое место для медитации, если бы не начала продрагивать и мочить ноги в грязи от усталости. Тело становилось все ближе к тому, чтобы вернуться в резиденцию и провести день у хориготацу. Оказаться рядом с источником уюта уже́ звучало как наилучшее решение дня.       Маг осмотрелась, прикинула карту местности и пошлепала по буграм мха к позеленевшему мостику через ручей. Ее цель обосновалась за деревней, отчужденно от местной жизни.       Небольшая хибарка пряталась за собственной тенью, практически незаметная в ландшафте этой части леса. Съемные стены в деревянных рамах, обитые бамбуком, выглядели пусть крепкими, но весьма отсыревшими. С низкой кровли струились прилизанные нити соломы, макушку покрывала понурая трава, пробившись из под слоя сырой щепы. Одно из окон плотно зановешено ширмой с внутренней стороны, неубраной с недель освежающей весны. Снаружи не было ничего, что могло представить хорошую цену. От двери бежала цепочка брусков, а между каждым были связаны пучки соломы с перегноем. Чуть дальше Синдзу увидела миниатюрную ножку в гэта. Казалось, будто без ее подпорки минка и впрямь обрушится на глазах. Волосы сельчанки неровными кончиками опускались до подбородка, глаза следили за заточкой кунаев с красными шнурочками от тесьмы. Повседневный хаори и выцветший цвет индиго у юкаты, сшитого своими руками, говорили за себя.       Осторожная поступь сразу привлекает внимание девушки. Круглое личико настораживается, наблюдая, как мешковатый силуэт убирает мокрые волосинки от глаз. Синдзу видит в ней ребенка, который наконец замечает острыми глазками знакомое ему лицо. Она успевает пройти несколько шагов, прежде чем сельчанка радостно влетает в нее:       — Синдзу-чан!       — И тебе привет, Кимико-чан, — в это мгновение Синдзу становится теплее, чем обычно. — Впустишь?       — Какие же глупости ты любишь спрашивать, Дзу. Еще и раскрасневшись. Конечно!       Внутри минка выглядит немного лучше. Что самое важное – в нем сухо и тепло.       Синдзу оставляет свои гэта за порожком; чувствует долгожданное тепло под ногами и нетерпеливо обводит глазами глиняную печь и ниши с посудой. Видит рукодельную икебану, потом деревянный умывальник с бочкой воды и сундуки. Все остальное – обнаженное дерево опорных столбов и досок. Под пирамидкой кровли оказывается высокая сень стропил. Самым желанным предметом обстановки, разумеется, Синдзу считает очаг, углубленный в полу и закрытый деревянным столиком. Она немедленно опускается перед ним и укутывает ноги в толстое одеяло, которым он был накрыт.       Кимико присаживается напротив.       — Именно тогда, когда мне становится жарко, тебе почему-то становится холодно.       Синдзу кладет подбородок на свои руки, сложенные на доске поверх одеяла. Она медлит с ответом, замечая на «столике» глиняную чашу.       — Это потому, что мне до тебя идти надо. А ты живешь здесь и в любое время можешь устроить себе жару.       — Во-от. Поэтому живи у меня, когда твой попечитель говорит тебе экономить на здоровье.       — Возражать Ураумэ? Он одним лицом доведет до белого каления.       — Он хотя бы знает, что ты здесь? Мне пока что не хочется встречаться с ним…       — Нет, не знает, — Синдзу видит, как Кимико в очередной раз переживает при упоминании факта, что никто из магов, с которыми она живет, не знают, где ее искать. — Успокойся. Они ушли в Этидзэн.       — Хоть не один…       — Сукуна не часто уходит без Умэ. Это что-то вроде привычки, наверное. Их… — Синдзу покрутила кистью, подгоняя нужное слово. — Традиция.       — Как с таким как он можно найти что-то общее?       — Это невозможно. Его нужно впечатлить.              Синдзу скривилась и отвернулась. Кимико смотрела на нее твердым, но мало понимающим взглядом. Бровь начинала подпирать лоб. Дернув головой, девушка постаралась вернуть себе спокойное выражение и сделала вид, что приблизительно поняла суть. Она подвинула чай костяшками пальцев.       — Пей. Быстрее согреешься.       Синдзу по сей день любопытно, каким образом они с Кимико стали так близки. Привязанность к ней родилась неожиданно, в первую их встречу маг просто обратила внимание на ее белые волосы с короткой стрижкой. Она предположила, что это Ураумэ собирает лесные травы, однако по визгу быстро поняла, что не он. Хорошенько наподдать проклятию у Синдзу вышло, но изгнать, увы, не получилось. Они с Кимико убежали на достаточное расстояние, прежде чем та выбилась из сил. Синдзу думает, что именно слова Младшей, обращенные к ней в тяжелом дыхании, повлияли на нее сильнее, чем суровое воспитание у магов:       «Не оставляй меня. Прошу»       На этом Кимико рухнула в ее ноги без сознания. Синдзу даже не знала, как поступить. Она еще несколько минут стояла над девушкой, понятия не имея, из какой она деревни и куда ее теперь деть. Потом расценила, что слишком далеко от своего дома Кимико не могла зайти, потому что строгие запреты старейшин это запрещали. Синдзу довольно быстро наткнулась на одинокую минку, которая, как ей показалось, была заброшена, и решила дождаться пробуждения Кимико.       Маг отпивает глоток, находя глазами две заплатки в сёдзи. Давний свист снова проносится в ушах и расстилает ностальгию по клеткам. Именно там Кимико пригвоздила ее одежду, метнув пару кунаев с испуга.       Синдзу смотрит на подругу, но уже не удивленно, как когда-то, а тихим, смиренным взглядом.       Несмотря на изначальную подозрительность, Кимико оказалась замечательной. Как ручной воробышек, который отныне бегал за Синдзу вприпрыжку. Спустя несколько недель маг поняла, что воробышек этот в глазах своих соседей дикóй. Неудивительно, ведь к этим людям Кимико относится не слишком дружелюбно из-за той жизни, которую она была вынуждена жить одиноко.       — Вообще-то это здорово облегчило бы тебе жизнь, — рассуждает Кимико, не отнимая руки от подбородка, — Не представляю тебя покорной. Не сдавайся, ладно?..       Синдзу непонимающе сжала чашку.       — Младшая?       — Я думаю о последствиях. Пальцы тебе уже ломали… — она поежилась.       — Сукуна напомнит мне, кто я есть на самом деле. За мгновение, — глаза без прежнего сверка переменились в мутный, поверхностный цвет. — Я не выйду оттуда ни живой, ни мертвой.       — Как это?       Синдзу замолчала. В воспоминаниях об окровавленных руках, о закутанных в бурые ткани коконах во льду, холодных глазах на пороге ворот и о мясном ужине после каждого возвращения прослеживалась тревожная закономерность.       — Может быть, из меня сделают чучело?       Кимико прыснула и затихла. Синдзу со сосредоточением смотрела на нее поверх чаши, прижав краешек к губам.       — Я уже ни в чем не уверена.       Пожалуй, со дня пропажи ее родных и после того, как ее стошнило, когда Синдзу объясняла ее расшатанной психике существование проклятий, все сомнения Кимико были оправданы. Младшей туго далось усвоение такóго, пусть сама она прекрасно объясняла почву народных легенд и сказов о духовных чудищах.       Синдзу часто слышит, как сельские называют Сукуну божеством в человечьем обличье. Менее распространено мнение о том, что он – проклятие Японии, мстительный дух, обиженный еще при жизни. Как житель деревни, неизбежно взаимодействующий с ней от рождения, Кимико понимает под проклятиями мононоке, а Рёмена Сукуну – онрё. Другими словами, все они души погибших, не осознавшие, что умерли. Они являются на месте своей гибели, часто привязанные к нему, или преследуют своих оскорбителей до тех пор, пока их душа не успокоится. Младшей с детства рассказывали об их злобном онрё и когда-то она поведала Синдзу: «Из-за сильных чувств при жизни – ненависти, сильной обиды, злобы, страха, ревности – обремененная душа остается в мире людей, где она превращается в могущественного духа, жаждущего мести обидчикам». Это навело мага на определенные мысли.       — Проклятия забрали сестру… родителей, брата. Почему ты все еще не сбежала?       Кимико не имела никакого отношения ни к людям в деревне, ни к магам. В друг друге обе видели совершенно разные отражения обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Но что-то роднило их пути, которые вряд ли могли бы когда-то пересечься, и каждая ощущала причастность к лишениям другой и потерянность среди других людей.       «Не оставляй меня. Прошу»       Синдзу видела отстраненность Кимико, понимала непринятие такой жизни. Кимико знала это непонимание к себе и восхищалась стойкостью, которой не имела у себя с рождения.       Когда-то Синдзу впервые сомкнула руки вокруг плеч этой девушки, но сейчас она не знала, что ей ответить. Затруднительно глядеть на донышко чаши или не медлить с правдой, которую Кимико заслуживает услышать. Естественным действием казалось отнестись к Младшей так же, как к Сукуне в момент душедробящих чувств.       Рука соскользнула на теплое запястье. Кимико укнула и зарылась пальцами в ладонь.       — Этих людей держат в неволе их убеждения и страх. Они не могут свободно дышать утренней прохладой. В лесу не ощущают мягких трав и мха под ногами. Они стыдятся, волнуются, гонят, клонят головы. Эти люди не имеют для меня ценности. Я думаю, часть их не заслуживает жизни из-за своих поступков. Может быть, остальным тоже будет лучше без них, — Синдзу ложится на свои руки. Видит, как Кимико закатывает губы. — Я дышу с Ураумэ и… Я не хочу уходить. Тáм мой дом.       — И… Онрё?..       — Я могу прилечь у тебя?       Синдзу была человеком, который вкусил собственные пот и кровь так, что увидел в этом свою дальнейшую жизнь. Знамения этой жизни Кимико ощущает отчетливее с каждым новым синяком и переменой в отношении Проклятых. Она как никто другой знает, что в жизни возникает необходимость смириться с существующими обстоятельствами. Но в отличие от нее, Синдзу адаптировалась и расчитывает не идти против, а извлечь из них максимум. Она строго придерживается своих принципов и есть в этом своя горечь, недоверие к факту, что Синдзу так быстро начала вникать в философию самураев. Все они живут в постоянных сражениях, которые со временем становятся их единственным удовольствием и смыслом жизни. Кимико никак не хочет, чтобы Старшая забыла о простых радостях под ясным небом. Она не должна зачерстветь, погрузится в это с головой. И только глаза абсолютной искренности убеждали Кимико в силе ее жертвы, которая ни за что не воспримет себя таковой. Синдзу борец по своей сути. Отличный от самураев и остальных магов. Это заложено в ней не теми, кто воспитал ее, а, скорее, крайней степенью человечности. В этом есть весь человек – он должен до последнего бороться, чтобы спасти других.       Кимико нежно улыбается Старшенькой.       — Конечно.       Синдзу не думает покидать теплого убежища до своего пробуждения. Она сворачивается под одеялом и укрывает им нос, слушая мягкую поступь и напевающий голос Кимико. Прогретые циновки быстро возвращают ей подавленную сонливость. В этот раз ее сны засыпают вместе с ней.