***
— Я не могу так играть! — Когда это тебя смущали зрители, Себастьян? Прекращай выдумывать. — Имельда хитро улыбнулась своей подруге и просвистела, обозначая продолжение тренировки. Саманта пришла за полчаса до начала и притулилась к забору так, что я заметил её только спустя почти половину тренировки, и всё сразу же стало валиться из рук: и метла, и мяч. Имельда постоянно подлетала к ней в перерывах, и они о чём-то шептались и хохотали, что меня выводило из себя и сбивало с нужного настроя. В другом конце поля тренировался Гриффиндор, и Анна вроде как стояла посередине, чтобы болеть за меня и за Чарльза, но всё же ближе к нему, и я злился. Даже в ссоре она выбирает его, а не своего брата! Который, между прочим, спас ей жизнь. Меня захлёстывали обида и злость на сестру, я не мог с собой ничего поделать и так и порывался подлететь к ней и отчитать. Но за что? За то, что у неё появились друзья? За то, что она влюбилась и стала жить полной жизнью? Разве не этого я хотел, пока она болела? Разве не я желал, чтобы она поскорее вернулась в Хогвартс и продолжила учиться? Чёрт возьми, как же всё это сложно! А тут ещё и эта Саманта. Когда Имельда объявила о том, что тренировка закончена, я с облегчением опустился на землю и стал стягивать перчатки, если их можно так назвать. От некогда качественных перчаток для квиддича остались маленькие куски ткани, еле прикрывающие ладони. Летом мне не хватило на них, потому что я, дурак, купил самую дорогую метлу, желая выпендриться. Теперь же страдал от мозолей и заноз. Плевать, куплю со стипендии. Промозглый ветер хулиганисто залетел на поле и обдал всех присутствующих колючим холодом, от которого моя кожа вмиг покрылась мурашками, даже несмотря на разгорячённое после тренировки тело. Сизые тучи плотно затянули небо, и всё вокруг указывало на то, что вот-вот пойдёт дождь, может, даже ливень. Я невольно подумал об Амелии. Как она будет ходить без мантии и шарфа? Помнится, тогда в Фелдкрофте, когда мы шли на станцию, она постоянно куталась в волосы. Похоже, эта растяпа потеряла шарф где-то в Высокогорье или в катакомбах, когда они с Натти искали приключения на свои задницы. Я недовольно покосился в сторону забора, где Оминис, Натсай и Поппи о чём-то живо общались, активно жестикулируя и смеясь. Пламя ревностной злости теперь перекинулось на друга. Он меня пришёл поддержать или общаться со своей этой… придурошной? — О чём болтаете? — я постарался скрыть недовольство, но, видимо, оно пенными волнами плескалось у меня в глазах, потому что девочки потупили взгляд и отошли на пару шагов назад. — Мы… да ни о чём, об учёбе! Ну, нам уже пора, на ужин опаздываем. Пока! — Натсай схватила Поппи под локоть и повела прочь от поля. Оминис растерянно помотал головой из стороны в сторону, а потом уныло и разочарованно вздохнул. — Ты, Себастьян, как всегда вовремя! — слегка раздражённо процедил он и тоже вознамерился пойти в сторону школы, но я остановил его, потянув за капюшон мантии. — О чём вы разговаривали? Не пытайся увиливать, я видел — у Натсай всё на лице написано. — Я подозрительно сощурился, пытаясь различить эмоции Оминиса. — Мы обсуждали письма Амелии. Скоро должен прийти ответ. — Он сделал многозначительную паузу. — Но ты же не захотел писать. Я разжал пальцы, которые держали капюшон, и устало потёр лоб. Да, вчера вечером они собирались у фонтана, договаривались о том, чтобы написать Амелии письма, спросить, как у неё дела, и когда она возвращается. Я наотрез отказался, потому что глупее ничего не слышал! Зачем мне писать ей письмо, если через пару дней всё смогу сказать лично? Да и вообще, о чём там писать? Пустая болтовня про учёбу, погоду и прочую чушь меня совсем не интересует, а обо всём важном лучше говорить с глазу на глаз. Да она бы и не ответила мне, может, даже читать бы не стала. Ясно же, что она меня избегает, в очередной раз только выставлю себя дураком, да и всё. Теперь же, услышав о том, что скоро должен прийти ответ, мне нестерпимо захотелось узнать, что же она им напишет, и что самое главное, когда вернётся? Вчера точно что-то случилось, и я всё это время не находил себе места. Вечером выловил Амита — его телескоп стоял в подсобке разобранным, готовый к чистке, и мне пришлось умолять почти на коленях, чтобы он снова его собрал и посмотрел, что произошло с Амелией. Я ещё ни разу не видел его таким злым, как когда он, посмотрев в телескоп и проведя какие-то ещё ритуалы, убедился, что ничего не произошло, и всё совершенно нормально, кроме, как он сказал, «может быть, лёгкого недомогания»! Ничего себе «лёгкое недомогание», и это из-за него меня вчера так трясло? У Амелии разболелась голова от городской суеты, а я чуть с ума не сошёл? Какая чушь! Я разозлился ещё и на Амита, и теперь он ходил весь нахохленный, как болтрушайка, и не разговаривал со мной. Чей-то звонкий, но чуть хрипловатый голос выдернул меня из омута воспоминаний, и я совсем близко увидел шалопайскую ухмылку Саманты, а впереди удаляющуюся спину Оминиса. Раскрыл было рот, чтобы позвать его обратно, но Дейл развернула меня к себе и, сложив руки в замок, повисла на моём плече. Я недовольно покосился на неё и продолжил убирать метлу в чехол. Она что-то щебетала на ухо, но я даже не пытался слушать — мои мысли были полностью заняты вчерашним и этими грёбанными письмами. Ветер с новой силой взметнул подёрнутые первой желтизной листья, и Саманта прижалась ближе, прячась от холода. Нет, со стипендии куплю Амелии мантию в Хогсмиде и какой-нибудь шарф потеплее. А перчатки попрошу у Оминиса на день рождения, благо он совсем скоро. Сзади послышались голоса, и я повернул голову, увидев команду противника, направляющуюся к школе. Где-то в толпе семенила Анна, а за ней размашистым шагом шёл Чарльз с таким видом, будто он враг всего человечества. Похоже, парень где-то оплошал. Я ухмыльнулся и вдруг поймал пристальный взгляд зелёных глаз.Уизли.
И чего он так смотрит? Только сейчас я в полной мере ощутил тянущую вниз тяжесть на руке.Саманта.
Она обвилась вокруг, как змея, и щекой прижалась к плечу. Я с вызовом посмотрел на Уизли, всем своим видом приказывая ему испариться. Точно так же он смотрел и в понедельник, когда Саманта всё-таки пришла на тренировку, ведь я, дурак, сказал, что не против! Она постоянно ошивалась рядом и в перерывах подбегала с бутылкой воды и полотенцем. Не дай Мерлин он что-нибудь об этом взболтнул в своём идиотском письме Амелии…***
Остаток дня я провела в кровати, отчаянно борясь с хандрой и плаксивостью, которые то и дело манили в свой плен. Вечером начался дождь, и настроение ухудшилось ещё сильнее. Я закрылась в комнате и не показывала оттуда носа, пока профессор тщетно уговаривал меня спуститься вниз и выпить со всеми чаю. Я исписала дневник от и до своими гневными комментариями насчёт Себастьяна и Саманты. Тетрадь уловила моё настроение и постоянно фыркала и показывала язык — будто бы поддерживала во всём написанном. Не помню, как уснула, но с первыми лучами такого желанного солнца встала бодрая и на удивление весёлая. Корбатов настаивал, чтобы я ещё хотя бы день провела в постели, но я была непреклонна: не хотелось, чтобы Спэвин думал, что я и правда слабачка. Ничего, уже оклемалась и вновь готова к тренировкам. К тому же мне не терпелось отправить письма друзьям. Когда я появилась в кабинете министра, то не поверила своим глазам: там стояли манекены, а сам он учтиво справлялся о моём самочувствии и даже предложил чаю. Я с опаской и прищуром наблюдала за ним. — Хотите изобразить интерес? Для чего? — я не решалась сделать глоток — вдруг он решил меня отравить? — Ну что вы так! — он раздосадованно всплеснул руками. — Я же от всего сердца! Ну простите меня, старого дурака. Он уселся в своё излюбленное кресло и по-цыплячьи вытянул шею, чтобы одними губами отхлебнуть из чашки. За воротом накрахмаленной рубашки показался еле заметный шрам, похожий на те, которые остаются после древней магии. Я хмыкнула, тотчас поняв, в чём секрет смены настроения и тона беседы. Теперь спокойно отпила чаю и расслабилась, мысленно благодаря профессора за то, что заступился, хоть и не одобряла такие методы. В любом случае Спэвин сам напросился: вроде взрослый человек такого статуса, а сам отыгрывается на ребёнке, как какой-то трус. Я усердно тренировалась до первых сумерек, пока не стала валиться с ног — надо же как-то компенсировать своё отсутствие на квиддиче. Спэвин вёл себя терпимо, изредка делая замечания, но в сравнении с прошлым разом это будто был другой человек. С чувством выполненного долга я впервые за эти дни ощутила накапливаемую в теле силу. Следующий день был последним, когда мы должны были посещать Министерство, поэтому я пребывала в приподнятом настроении, предвкушая первый выходной. Мы с профессором решили провести его снова под Раем, но меня больше прельщала не возможность побывать у странных Моррисов, а повидаться перед отъездом с Асей, ведь я сглупила и не дала ей адрес, по которому она могла бы отправлять мне письма. Не знаю, что наговорили Корбатову в Министерстве, но он стал в разы осторожнее и мнительнее по отношению ко мне: не отпускал на улице ни на шаг, а также постоянно спрашивал о моём самочувствии. Меня умиляла такая забота, но в то же время настораживала. Как бы я ни пыталась выведать хоть что-нибудь у Спэвина, он отмахивался и говорил, что мне обо всём расскажут в школе. Скорая перспектива вернуться в Хогвартс одновременно окрыляла и пугала. В животе не прекращали свой трепет бабочки, и в какой-то момент это стало надоедать — я не могла найти себе места, постоянно дёргалась и маялась, пока мы ехали в карете к ферме Моррисов. Теперь, после тех самых писем, я предвкушала своё возвращение, потому как убедилась, что меня там ждут. Однако письмо Гаррета выбило из колеи, и как только я представляла, что снова увижу общающихся и обнимающихся Саманту и Себастьяна, начинало мутить. Конечно, я бы могла задать некоторые наводящие вопросы Луизе, но почти била себя по рукам при этих мыслях: нечего там смотреть. Мне должно быть всё равно, что там у Сэллоу за отношения и с кем. Ещё я на Сэллоу не гадала, как какая-нибудь влюблённая дурочка! Ася также посоветовала мне никак не реагировать ни на письмо Уизли, ни на эту парочку. Раз Себастьян не написал даже тогда, когда писали все, значит общаться он не хочет, а в таком случае я не хочу вдвойне. Если ему понадобится моя помощь, я с радостью помогу по старой дружбе, но не более. Я силилась улыбаться, но выходило как-то криво, и в Асиных глазах поблёскивали искорки жалости, что меня уязвило. — Не смотри так. Если ты думаешь, что я расстроилась, то ты ошибаешься, — спрятав взгляд в разбросанных по дороге осенних листьях, надтреснуто проговорила я. Вместо ответа Ася приобняла меня одной рукой за плечи и уткнулась носом в шею, начав сопеть, как ёж. В детстве мы всегда так делали, когда хотели друг друга развеселить. Я невольно захихикала, вжимая голову в плечи и высвобождаясь из её объятий. Сегодня в интернат мы привезли целую повозку фермерских продуктов, любезно предоставленных Моррисами. Краснощёкий улыбчивый Бенджамин не принимал никаких возражений, а миссис Морган была только счастлива: лишний раз могла сэкономить на продуктах. Ася жевала корочку сыра с таким видом, будто впервые его пробовала. Сначала я умилялась такой картине, а потом меня осенило понимание: это я за последний год ни в чём себе не отказывала в плане еды, даже не задумываясь о том, откуда что берётся. Быстро же привыкла к хорошей жизни. Грудь сдавило тоской, и я порывисто стиснула подругу в объятьях, сунув ей в карман шоколадку Корбатова из России. Это самое малое, что я могла для неё сделать. В этот раз наша прежняя стойкость куда-то испарилась, и при разлуке мы обливались слезами, как малые дети. Ася выучила наизусть адрес для писем на случай, если потеряет бумажку. Этот жест окончательно выбил почву из-под ног, и я ураганом запрыгнула в повозку, чтобы не разрыдаться ещё пуще. Возвращались в гостиницу хмурыми: я-то понятно, почему, а вот Корбатова разговорить совершенно не удалось, и оставалось только гадать, почему он не весел. Чемоданы собирали тоже с вечера, чтобы утром не бегать по всей гостинице и не будить постояльцев. Я старалась не смотреть на выглядывающий из чемодана пиджак Себастьяна. Хотела даже оставить его здесь, мол, кто-то из гостей забыл, но потом поняла, что таким образом бы смалодушничала. Отдам ему, будто бы ничего не произошло — подумаешь, увезла его тупой пиджак. Надеюсь, это будет последним, что нас с ним связывает.***
В пятницу на ужине было шумно и как-то чересчур весело. Раньше я бы с удовольствием подхватил общее настроение и, может, уже договорился бы с кем-нибудь отправиться в Хогсмид на выходные, но в этот раз неуёмный гомон лишь раздражал. Саманта привязалась, как Пивз, и не отлипала ни на минуту. Слава Мерлину, Имельда забрала её хотя бы сейчас, и я мог спокойно поужинать, погружённый в собственные размышления. Сзади кто-то ткнул пальцем в бок, и я подпрыгнул от неожиданности, чуть не подавившись рыбой. — Ты нормальная? — пробурчал я с набитым ртом, когда увидел крадущуюся сзади Натсай. — Тс-с, Себастьян, — она приложила палец к губам, — держи. — И протянула мне какой-то клочок бумаги. Я развернул его и увидел дату: «Воскресенье, 20 сентября; 12:30». — Что это? — недоумевающе спросил я, пока Онай воровато оглядывалась по сторонам, пригнувшись к скамье. — Ты точно головой не ударялась? — Придурок, — фыркнула она и выпрямилась. — Я тебе доброе дело делаю, а ты выпендриваешься. — Она показательно выставила вперёд ногу и сложила на груди руки. — Ну ладно, не дуйся. Что это? — я окончательно прожевал еду и попытался смягчить тон. Натти заговорщицки наклонилась к моему уху и прошептала: — Амелия сообщила, когда приезжает в Хогсмид. Она написала это только нам с Поппи. — И что? — Ты совсем дурак, Сэллоу? — она отпрянула и, сведя к переносице брови, серьёзно посмотрела мне в глаза. — Пойдёшь её и встретишь. — Снова перешла на полушёпот, цедя слова сквозь зубы. — А, понял-понял, — закивал я и шустро убрал бумажку в карман мантии. — Вот и молодец. Уизли не знает, она ему об этом не написала, и если Матильда не проболтается, то у тебя есть шанс появиться на платформе в одиночку. — Она подмигнула и, не оборачиваясь, ускакала прочь из Большого зала. Я повернулся обратно к столу и достал записку, ещё раз пробегая по ней глазами. — Что там у тебя? — мерзкий голос Уизли раздался у моего уха. Я поспешно скомкал бумажку и сунул её под скатерть. Рыжий стоял чуть сзади и заглядывал через моё плечо, глупо приоткрыв рот. — Подбери слюни, Уизли. — Я встал из-за стола и, пихнув его, тоже отправился в гостиную. Шёл я туда почти вприпрыжку, кое-как тормозя себя. Сунул руки в карманы брюк и притулился к стене, но вот дрожащую на губах улыбку никак не мог скрыть. Чёрт, если я встречу Амелию с поезда, она, возможно, захочет со мной поговорить по дороге в школу. Вспомним, как год назад вместе отправились в Хогсмид… Правда, нас там чуть не съел тогда тролль, но неважно! Я чувствовал себя сопляком, пока прокручивал в голове разные варианты нашей с ней встречи, но в каждом из них она, при виде меня, бросалась в объятья, обвив мою шею руками. Я почти чувствовал лимонный аромат в ноздрях, представляя, как она повиснет на мне, а я зароюсь носом в её пушистые волосы. Даже не помню, как дошёл до комнаты, похоже, приобрёл крылья и парил над полом. В сладком томлении устало упал на кровать, спрятав лицо в подушке. Хотелось взвыть от накрывающих эмоций. Почему завтра только суббота?! Как бы я хотел пропустить этот бесполезный день и проснуться уже в воскресенье утром. А вдруг я не успею? Я подскочил на кровати с озадаченным лицом. Вдруг просплю? Может, мне отправиться туда прямо сейчас? Схватился за голову, падая обратно. Какой же я болван. Самому от себя смешно, какой нелепый. Я постарался успокоиться, и уже через какое-то время смог забыться мечтательным сном.***
Профессор хотел добираться до вокзала на экипаже, но я уговорила его пойти пешком, чтобы в последний раз прогуляться по городу. Из-за моего плохого самочувствия мы так толком и не посмотрели Лондон. Мадам Андертон со своей, как мы выяснили позже, племянницей Катриной провожали нас со слезами на глазах. Особенно хозяйка гостиницы как-то чересчур заботливо шепталась о чём-то в углу с Корбатовым и постоянно поправляла ему галстук. Я пыталась потом подтрунивать над профессором, но он поник сразу же, как мы вышли на улицу, и отвечал односложно или вообще что-то бубнил неразборчивое себе под нос. Уже у входа на вокзал мы заметили большую яркую палатку с газетами и цветами и зашли туда взять почитать что-нибудь в дорогу. Когда мы оказались внутри, я ошеломлённо ахнула, увидев небольшую теплицу с лимонными деревьями. Почти на негнущихся ногах подошла ближе к прозрачной стене и стала упоённо наблюдать за любимым растением. — К-как вам это удалось? — еле вымолвила я, когда увидела продавца. — Что удалось, мисс? — парень раскладывал газеты на прилавке, на ходу пытаясь общаться с покупателями и потягивать утренний кофе. — Лимоны. Как они у вас прижились? — я не отлипала от невысокого дерева с глянцевыми листиками. — Так теплица же. И почва особенная, из Италии привёз, — гордо произнёс он, вытирая испачканные чернилами руки платком. — Это лимон Лунарио, специально выведенный сорт. Пока ещё даже в самой Италии не сильно распространён, но я ухватил по знакомству. Я открыла в изумлении рот, уже представляя, как будет прыгать от радости профессор Чесноук, когда я привезу ей это дерево. — Сколько же он стоит? — почти не дыша произнесла я, боясь услышать ответ на свой вопрос. Продавец снисходительно улыбнулся, давая понять, что ребёнку вроде меня это дерево не по карману. Я понимающе кивнула и, в последний раз взглянув на него, оторвалась наконец от теплицы и побрела на выход из палатки. Пока я ждала Корбатова у курительной комнаты на вокзале, всё никак не могла выбросить из головы то прекрасное дерево. Я размечталась так, что почти кожей чувствовала рыхлую землю, когда бы сажала его в теплице мадам Чесноук, вдыхала манящий запах лимонов, когда дерево дало бы свои первые плоды. На глаза навернулись слёзы, и я ещё раз тоскливо взглянула в сторону палатки. Солнце уже вовсю освещало её, и довольный и бодрый продавец щебетал с покупательницами, втюхивая им садовые цветы. — Душа моя, вы пока идите на платформу, я скоро. — Корбатов появился внезапно, и я от неожиданности вздрогнула. Он протянул мне билет, а сам направился на улицу. Я не успела ничего спросить или возразить, поэтому смиренно взяла свой тяжёлый чемодан и потащилась улиткой на платформу, не замечая вокруг суетливых людей. Кингс-кросс был немноголюден, несмотря на выходной, поэтому я не чувствовала себя такой потерянной, как неделю назад, когда мы только приехали в Лондон. Я сиротливо стояла между девятой и десятой платформами, ожидая профессора. Оставалось каких-то пять минут до прибытия поезда, а его всё не было. Я начала нервничать и тревожно оглядывать проходящих мимо людей. Сначала я совсем ничего не поняла: навстречу мне шло… дерево? То есть, ноги-то человеческие, а вот наверху массивный коричневый горшок, а в нём то самое лимонное дерево из палатки за углом. Я сняла очки и в недоумении протёрла глаза. Мне не показалось, это происходит в самом деле! Я просияла и кинулась навстречу Корбатову, которого было совсем не видно за небольшим, но раскидистым растением. — Душа моя, давайте поспешим, все вопросы потом, — пыхтел он, аккуратно опуская горшок на тележку для багажа. В один миг мы оказались на нужной нам платформе и еле успели запрыгнуть в вагон. Лишь когда уселись в орошённое солнцем купе, смогли перевести дух и расслабиться. — Чуть не опоздали! — Корбатов облегчённо протирал платком вспотевший лоб, а я глупо улыбалась, глядя на дерево, которое уже заполнило запахом всё вокруг. — Спасибо вам огромное, — пролепетала я, сдерживая ком слёз в горле. Профессор ласково улыбнулся и придвинул горшок ко мне. — Пустяки, душа моя. Я же видел, какими бешеными глазами вы смотрели на ту теплицу. Да и школе не помешает разнообразие в растениях, одна тентакула да бадьян кругом. — Он неопределённо махнул в сторону и достал газету, купленную в той палатке. Преисполненная нежности, я с содроганием рассматривала каждый листочек, уже воображая, как буду ухаживать и заботиться о своём дереве. Спустя пару чашек кофе и полчаса пустой болтавни ни о чём, я осмелилась спросить профессора: — Вы обещали рассказать, что там в вашей… Анне Карениной? — я засмущалась, не уверенная, правильно ли запомнила название произведения. Корбатов довольно крякнул и откинулся на спинку сиденья, сложив руки в замок на коленях. — А вы готовы услышать? А то после ваших вчерашних прощаний с подругой я больше таких слёзных потоков не выдержу. — Он насмешливо подмигнул мне, а я залилась краской ещё больше. Всю неделю доставляла профессору одни неприятности: то эта миссис Морган, то министр, то Ася, теперь ещё и дерево это… он больше со мной точно никуда не поедет! Я умолкла, решив, что мне лучше до конца поездки не высовываться, но Корбатов неловко прокашлялся и, глядя задумчиво в окно, проговорил: — Сразу вам скажу, что я вижу это произведение не совсем так, как его выставляют во всяких литературных журналах. — Он презрительно покосился на газету и пренебрежительно отбросил её к окну. — Это как? — я придвинулась ближе к столу, не тая любопытства. — Знаете, мне претят все эти россказни про благоразумие, рациональность и прочее. — Профессор сморщился и раздражительно повёл плечами. — Не совсем понимаю… — Я вижу в этом произведении несчастную историю любви, которая могла бы быть вполне себе счастливой, если бы не чопорное общество… — И он рассказал мне вкратце содержание, пока на моём лице сменялись самые разные эмоции: от глупой смущённой улыбки до возгласа испуга в конце. — Но… как же так! — я исступлённо схватилась за край стола. — У неё же остались дети! — я задыхалась словами, будто воочию увидев финальную сцену с главной героиней. — Сын и дочь, да… — Корбатов печально подкручивал усы. — А любовь? Любовь ведь тоже осталась. — Да что там любовь! — я отмахнулась. — Разве ж есть дело до какой-то там любви, когда речь заходит о детях? Корбатов поражённо хмыкнул и вскинул брови. — Вот уж не думал, что вы, такая юная и мечтательная, будете так взросло рассуждать. Я непонимающе покачала головой, сминая в пальцах салфетку. — Но как же… это же её дети, а не кто-то посторонний. Нет, я не понимаю… — я хмуро надвинула брови, борясь с разношёрстными мыслями в голове. — Думаю, она бы не сделала то, что сделала, если бы общество не пренебрегало ею. — Но ведь она поступила аморально, что ж тут удивляться? — Душа моя, а кто из нас хоть раз в жизни не поступал аморально? Я задумалась, и в голове вспыхнул тот самый вечер. Ошеломлённые глаза одноклассников, когда Гаррет… он… чёрт, какой позор! — Я… я очень понимаю эту Анну… — я сложила на столе руки и устало опустила на них голову. — Но прощаться с жизнью из-за какого-то осуждения, тем более оставив детей… это слишком. — Вот и я о том же! — Корбатов удовлетворённо вздохнул. — Смысл как раз в том, что пора менять все эти глупые устои. Пора жить, а не бояться сделать что-то не так. Я, пленённая какой-то вмиг пришедшей в голову мыслью, подняла на него глаза и застыла. А ведь и правда, если бы я тогда умерла, кому бы от этого стало лучше? Все бы через несколько дней забыли, что случилось, а я бы больше никогда не увидела своих друзей, не поиграла с тварями в Виварии, не полетала на метле, да вообще ничего бы больше не сделала!Какая глупость!
Я засмотрелась на пёстрый пейзаж за окном, мелькающий и рябящий в глазах. Вокруг такая красота, столько жизни и света. Скрывающиеся в повседневности дружба, любовь, забота, а я переживаю из-за каких-то мальчишек. Юркая обида мышью прошмыгнула в сердце и затаилась там, словно боясь, что я начну вытравливать её оттуда. Может, с ней мне будет не так уж и сложно жить? Постепенно она сменится разочарованием, а затем и смирением, и тогда я задышу полной грудью. В самом деле, ведь не я же бесцеремонно набросилась на Гаррета на глазах у всех? Он просто застал меня врасплох, а Себастьян… он пусть думает обо мне, что хочет, сам не лучше! Вероятно, обнимается по углам со своей Самантой… Я, преисполненная воодушевления и непонятно откуда взявшейся уверенности, принялась болтать без умолку с профессором обо всём и ни о чём одновременно. Когда прозвучал первый гудок, оповещающий о приближении к платформе Хогсмида, я быстро похватала вещи и первая вывалилась из купе, готовая вылететь из поезда на ходу. Я не поверила своим глазам, когда экспресс стал снижать скорость, и представилась возможность отчётливее рассмотреть стоящих на платформе людей. — Душа моя, ну что ж вы встали как вкопанная! — профессор тщетно пытался обойти меня, но я со своим чемоданом перекрыла и без того узкий проход, стоя в полнейшей оторопи. — Выходим, а то уедем обратно в Лондон! Он встряхнул меня за плечи, и я встрепенулась, выпрыгивая на сырую после дождя платформу. Навстречу мне весело шагал не кто иной, как Себастьян. Студёная земля под ногами тотчас исчезла и уплыла куда-то далеко-далеко, а сама я парила в воздухе или же проваливалась в мягкие облака. Тело потеряло всяческую опору, и я присела на корточки, делая вид, что застёгиваю туфли, на которых, кстати, нет ни одной чёртовой застёжки! Голова закружилась, а перед глазами заплясали прохожие, деревья, дома вдалеке и очертания замка. Тёплые руки Себастьяна подхватили меня за локти и потянули вверх, и от этого прикосновения захотелось сжаться в комок и покатиться по рельсам прямо под поезд. — Всё хорошо? Амелия, ты в порядке? — почти в один голос озадаченно лепетали Себастьян и профессор, пока я приходила в себя, сидя на своём чемодане. Я рассеянно подняла голову и посмотрела сначала на Корбатова, а затем на Сэллоу. Их лица выражали неподдельное беспокойство, и я поняла, что у меня из носа капает кровь. Сердце участило бег, когда мы с Себастьяном пересеклись мимолётным взглядом. — Что ты тут делаешь? — опомнившись, спросила я севшим голосом. Попыталась вернуть себе непроницаемый вид. Кто-то из них протянул платок, и я стала вытирать нос, чувствуя себя полной дурой. Себастьян был таким весёлым и довольным, и это сильно настораживало. Тайком осмотрела платформу — не стоит ли где Саманта? Что он тут забыл тогда? И прямо аккурат в то время, когда я приехала? — Решил, это, тебя встретить. — Он неловко чесал затылок, обращая сконфуженный взгляд то на профессора, то в небо. — Кхм, душа моя, вижу, у вас уже есть попутчик, так что позвольте мне откланяться. — Альберт хитро улыбнулся и, получив мой нерешительный, но всё же одобрительный кивок, направился в сторону Хогсмида, а именно в «Кабанью голову». Вскоре его спину невозможно было разглядеть за густым табачным дымом. Я обречённо вздохнула и смерила нависающую надо мной фигуру Себастьяна безысходным взглядом. — Ну пошли тогда. — Я встала, хлопнув себя по ногам, и поверженно махнула рукой. Куда деваться? Сэллоу с секунду замялся, но затем схватил чемодан и попытался одной рукой поднять тяжёлый горшок. Я непроизвольно хохотнула, поняв, что Корбатов намеренно оставил дерево. Видеть, как пыхтит и старается Себастьян, было, конечно, забавно и всё такое, но я всё же пришла ему на помощь и забрала свой чемодан. Он благодарно улыбнулся и взялся двумя руками за горшок. — Это что? — ветки лезли ему в лицо и рот, особенно когда он его открывал, и Себастьян постоянно плевался, пытаясь отодвинуть дерево подальше. — Это лимон Лунарио, теперь будет жить в теплице Чесноук. — Я слегка приободрилась при упоминании дерева, но тут же вернула себе безучастное выражение лица. И чего он так лыбится? — Как съездила? И почему тебе стало плохо? Может, надо к Чиррей? — Съездила нормально, а это… — я залилась краской, ощутив тянущую боль внизу живота. — Это из-за погоды. — Отмахнулась и устремила взгляд в высокие деревья. Глупые ноги совершенно не слушались: коленки тряслись, и мне казалось, я новорождённый телёнок, который только учится ходить. Слова вырывались из горла как-то надорванно, резко, будто их рубили топором. Я изо всех сил старалась не смотреть в сторону Сэллоу, но его запах кружил голову. Его фигура, идущая чуть позади, магнитом притягивала мой взгляд, но я упиралась как могла. Я посчитала все деревья в округе, осмотрела все облака и мысленно повторила целый параграф по Зельеварению, а мы не прошли и половины пути. — Зачем ты пришёл? — я резко остановилась и вскинула на него глаза. Мир закружился и смазался в одно грязное пятно, и остались только мы вдвоём. В груди застыл свинцовый ком. Я не слышала ни птиц, ни завывания ветра, ни отдалённые голоса людей, лишь его сбившееся от шага дыхание и, может, даже стук ополоумевшего сердца. Или это моё собственное билось так шумно? Он заботливо поставил горшок на землю, и это движение показалось мне невероятно медленным и бесконечным. За эти несколько секунд в голове пронеслись пещера с триптихом, завтрак в доме Сэллоу, Крипта, тренировка по квиддичу, поэтический вечер и стихи, посвящённые Саманте, а также письмо Гаррета. Только Себастьян набрал в лёгкие воздуха, чтобы что-то сказать, я одним резким движением опустилась к чемодану и открыла его прямо посреди дороги. Выудив оттуда тяжёлый пиджак, протянула его Сэллоу: — Вот, это твоё. — Я поджала губы и отвела взгляд, щурясь от солнца. — Взяла случайно. Он растерянно протянул руку, и наши пальцы едва-едва соприкоснулись. Будто дотронувшись до раскалённых углей, я отпрянула и чуть не споткнулась о чемодан. — Ты… ты там ничего не находила? — его расколотый голос звучал эхом, такой знакомый и одновременно забытый. Мне хотелось спрятать голову в песок, как страус, чтобы тотчас выбить из неё всю дурь. — Нет. Я не копалась в твоих вещах. — Я скрестила на груди руки и инстинктивно спрятала половину лица в широком вороте свитера. Себастьян протяжно выдохнул: то ли облегчённо, то ли… разочарованно? — Амелия, давай… — он протянул ко мне руки, но я предостерегающе выставила вперёд свои и замотала головой. — Давай мириться. Его плечи опустились, и на лоб упали каштановые пряди. Сердце зашлось в исступлении. Всё тело рвалось вперёд, поправить его волосы, дотронуться до тёплых рук, посчитать коричневые веснушки. — А как же Саманта? — её имя вырвалось хрипло, как предсмертный вздох, а сама я зарделась настолько, что, казалось, мои уши вот-вот вспыхнут и загорятся пожаром. — Что Саманта? Ты Дейл имеешь в виду? Я обомлела. У него что, сто таких Самант, что ли?! Считав моё недоумение и возмущение, он хлопнул себя по лбу: — Почему ты о ней сказала? — В каком смысле почему? Вы разве не встречаетесь? — весь этот разговор был невыносим. Я будто глотала колючки одну за другой, царапая горло в кровь. Язык ни в какую не хотел подчиняться, удерживая слова в своём плену. Я даже не уверена, что Сэллоу отчётливо слышал меня, потому что голос мой звучал тихо, надломленно. Появившаяся на лужах от взбесившегося ветра рябь стёрла отражающиеся в них наши лица. Градиентный листок мягко скользнул в воду и мертвенно застыл, будто подслушивая. — Хм, — Себастьян начал чертить непонятные узоры на подмокшей земле носком ботинка. — С чего ты взяла? — Он сам сделался красным как помидор, и даже веснушки будто стали темнее. — Ну, поэтический вечер и все дела… — А, ты об этом. — Он прочистил горло и нервно сцепил руки перед собой. Я затаила дыхание, ожидая ответа, как приговора на эшафоте. — Нет, мы не встречаемся. Мне казалось, я падаю. Куда-то в бездну, которой нет ни конца, ни края. Всё тело будто прошибло молнией, мышцы сковала судорога. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова наотрез отказались выходить за пределы горла. Грудь сдавило или, наоборот, отпустило после тягучей тревоги. Сердце забилось неистово — так напуганная лошадь стремглав несётся к хозяину от обезумевшего, истерзанного голодом хищника. В глубинах осквернённого обидой сердца зацвёл первый нежный цветок надежды. Захотелось по-матерински трепетно оберегать его, чтобы он не завял. Я молча закрыла чемодан, взяла его и зашагала вперёд, жестом подгоняя Сэллоу. Тот встрепенулся, поднял горшок и засеменил следом. Заходя во двор, я на миг остановилась, обводя взглядом массивное здание, к которому так стремилась последние пару дней. На краю сознания мелькнула робкая мысль о том, что ещё не всё потеряно. Надежда, как лёгкое хрупкое пёрышко, нежно опустилась в мои ладони, и я боялась пошевелить даже пальцем. Она, как единственный луч солнца, прожгла непроницаемую черноту, в которой я уже начинала задыхаться от безысходности. — Давай. — Что? — недоумевающе посмотрел на меня Себастьян. — Давай мириться.