Два короля: Первая часть

                  

***

      Королеве не особо нравилось появляться в этой отдалённой, весьма древней части великой, или как её ещё называли старейшие прайдовые львицы — Гордой скалы. Каменные стены здесь были куда более плотными, совсем без сколов и сквозных трещин, отчего воздух неизменно оставался сухим и спёртым. Не было здесь и живых вод, равно как и любых других источников влаги, что тоже вносило свою нелестную лепту — голова быстро начинала раскалываться от мучительной, неистово давящей духоты.       Это место по какой-то причине было излюбленным для львиц, что были сильно старше Налы. С извечно угрюмым, немного отстранённым выражением морд, усталые от жизни, они мрачно изучали всякого нового гостя со своих высоких каменных уступов, сокрытых в тени вечного мрака.       И хотя старые львицы обыденно не ощущали стеснений в весьма продолжительном и громком разговоре, едва лапа королевы прайда коснулась входа в длинную пещеру, воцарилась совершеннейшая тишина. Тысячи карих, голубых и хищно-зелёных глазок впились в мордочку Налы, словно стараясь проникнуть прямиком в самую душу. По счастью, за годы правления здесь, самочка научилась неплохо игнорировать столь чуткое внимание. Небрежно осмотревшись по сторонам и не проронив ни слова, она гордо и невозмутимо направилась дальше, в одну из самых дальних пещер, затейливо запрятанных среди каменных джунглей.       — Моя королева, — вдруг проскрипел голос какой-то измотанной годами львицы, — Необычно знать, что вы снизошли до того, чтобы навестить нас в этом… нетипичном для вас месте.       Нала задрала мордочку, пытаясь высмотреть в череде холодных камней что-то, хотя бы отдалённо похожее на живое существо. Кто-то в другой стороне громко хмыкнул. Решив не тратить силы и времени на соревнование во взглядах и нравах, королева спешной лапой продолжила путь.       — Королевская шлюшка, — донеслось до её уха откуда-то сзади, из самой тьмы. Несколько морд тут же ехидно прыснуло. Кто-то недовольно что-то прорычал, видимо, разбуженный всем этим шумом.       — Я смотрю, у кого-то слишком чешется язык? — резко обернулась Нала, ощетинившись в совершенной ярости, — Ну так выйдите сюда, ко мне, почешем и его, и когти.       Однако, выходить никто особо не спешил: пещерой вновь овладело мертвейшее молчание. Злобно блеснув по сторонам ядовито-зелёными глазками, королева поуспокоилась и уже в полнейшей тишине добралась до нужного прохода.       Дальше был коридор, а за ним ещё один, чуть уже. Едва протискиваясь меж сухих и пыльных стен, королева вдруг оказалась во власти весьма колких, болезненных воспоминаний. Сжав клыки от ещё свежей обиды и ярости, она спешно проскочила столь тесный лаз.       «Этих пятнистых тварей я ещё найду, и шеи им перегрызу. Ну а тебе, чужачка… тебе я приготовлю что-нибудь поинтересней, даже не сомневайся».       Наконец, впереди блеснул свет, и львица с нескрываемым удовольствием вышла в весьма просторную, исполненную свежего воздуха пещеру.       Это было необычное место. Посреди укрытых полумраком серых сводов, на небольшом возвышении, прорывалась из камня престарелая одинокая акация, согреваемая сверху яркими лучами солнца, что проникали сквозь щели в грубом пещерном своде. В одном из дальних притенённых уголков зиял небольшой разлом, из которого брал начало небольшой бойкий ключик. Он мягко разбивался о твёрдую гладь камня, затем следовал по своей вычерченной веками тропе, питая живительной влагой корни древнего дерева, чтобы, наконец, сорваться вниз, образовав небольшое озерце у самого подножия уступа.       Под царственной сочно-зелёной кроной акации, величественно подложив лапу под лапу, отдыхала крупная и весьма изящная львица. Немного усталые, истёртые временем черты мордочки выдавали в ней уже немалый возраст, а вытянутое грациозное тело, украшенное шёрсткой цвета тёмного золота, красноречивей всяких слов вещало, что пред глазами стелится умелая и опытная охотница.       Осторожно приблизившись к ней, Нала низко поклонилась:       — Светлого дня матери моего короля.       Медленно открыв карие глазки, Сараби чуть улыбнулась и поманила львицу к себе:       — Подойди поближе, моя прелесть.       Нала послушалась. Оказавшись у самых лап старой королевы, львица встревоженно забила хвостом, не зная, как ей поступить: прилечь рядом, чтобы не оскорбить старшую мать своим нечаянным высокомерием, или же сесть, чтобы не обидеть недостатком должного почтения.       По счастью, Сараби разрешила за неё этот непростой выбор. Неспешно и устало поднявшись на лапки, как подобает всякой старой львице, она поравнялась мордочкой со своей принятой дочерью и с сильным чувством потёрлась о её щёчку. Нала незамедлительно ответила тем же, мысленно выдохнув: похоже, королева-мать этим утром пребывала в настроении.       Давние поколения кошечек прайда ласкались немного иначе. Если молодые львы безо всяких излишних мудрствований просто притирались щекой к щеке, то старые сперва чуть опускали голову, чтобы во время прикосновения мордочка шла немного снизу-вверх: так нежность случалась ярче, сильней, а главное — дольше. Ещё у таких объятий, помимо признания близости, была цель подбодрить и утешить, ведь в былые времена жизнь у львов прайда была отнюдь не такая сытая и спокойная.       Приняв ответную ласку молодой самочки, Сараби удовлетворённо кивнула, указывая на место подле себя:       — Устраивайся здесь, дочь моя. Будет у нас разговор.       Мать-львица снова подложила лапу под лапу, устало вытянув свой длинный хвост во всю длину. Нала отчего-то вспомнила день, когда она покорно следовала за этим хвостом на своей первой охоте. Её мать, Сарафина, тогда очень неудачно повредила лапу, а потому обучать ещё совсем юную львичку основам опасного, хищного дела взялась сама королева прайда. Это было очень большой честью и серьёзным, благоволящим знаком, ведь такое внимание правящей кошки к простой самочке прайда говорило о весьма немалой симпатии.       Скромно поджав все лапки и упрятав под ними собственный хвост, дабы его биение не выдало нечаянного чувства, молодая королева мягко прилегла напротив, стараясь лишний раз не смотреть в глаза старшей львице.       На какое-то время между ними воцарилось молчание. Со стороны могло показаться, что матушка Сараби просто бесцельно и устало смотрит куда-то в сторону, но Нала с совершенной ясностью понимала, что сейчас её суть и саму натуру очень внимательно и вдумчиво изучают. Она чувствовала растущую неловкость внутри себя, но начинать разговор первой в такой ситуации, значило проявить совершенное неуважение к старшей из них.       Кому-то, незнакомому с избранницей короля Муфасы, могло показаться, что пред ним самая что ни на есть обычная старая и даже немного дряхловатая львица, в которой куда больше былой спеси и возрастного высокомерия, нежели подлинной силы и чистого духа. Однако Нала, как и некоторые другие, особенно приближенные души прайда, знала, что всё это не более, чем очень искусная игра, и в истинной королеве Сараби скрывалось ещё столько молодой воли, страсти и ярости, что лучше было лишний раз не пробуждать в ней злобу.       У матери короля сложилась довольно непростая судьба. Родившаяся доброй и мягкой львицей, не желавшей много знать о силе, но пожелавшей преисполниться любви, она начала свой путь, как заботливая и ласковая самочка для своего смелого льва, а затем и как нежная и заботливая мать для первого и последнего сына. Не чаявшая души в маленьком Симбе и ищущая пути в преданном следовании своему королю, она, во мгновение, лишилась и того и другого.       Израненная изнутри нестерпимой болью утраты, она ещё много восходов и закатов солнца встречала влажным блеском янтарных глаз. Не имея желания принимать чудовищную действительность, ей хотелось просто взять и убежать от всего этого, скрыться в самом тёмном мраке, чтобы остаться наедине с собой и теми тёплыми воспоминаниями, что она ещё успела сохранить.       Но время шло, и раны затягивались. Выматывающие суровые охоты закаляли лапы, а циничные и глумливые унижения нового короля — сердце и разум. Взяв отчаявшихся и лишённых всякой надежды львиц под свою опеку, она смогла отыскать в себе заботу и ласку королевы, а затем и силу и смелость короля. Выстроив свой новый прайд на обглоданных костях и иссушенной земле, она сумела пережить и страх, и голод, и унижение, и ненависть, тайно храня за каменными сводами своего испепеляюще-сурового взгляда нежное и любящее сердце молодой матери.       Преодолев весь этот путь, щедро усеянный болью и смертью, она оказалась по-настоящему вознаграждена: её маленький, единственный и преданно-любимый львёнок вернулся. Вернулся к ней, вернулся к её прайду. Вернулся, чтобы дать им новую жизнь и новую, яркую и светлую судьбу. И когда это случилось, Сараби поняла, что её истинное предназначение наконец-то было исполнено. Оставаясь заботливой и ласковой тенью молодого льва в первые года его правления, она вскоре увидела в нём того, кого уже совсем не следовало опекать — настоящего короля земель прайда. Тогда она и ушла в свою дальнюю пещеру, положила усталую голову под тень старейшего древа, и лишь изредка, когда того требовали непреодолимые обстоятельства, вмешивалась в королевские дела. И именно такие обстоятельства вынудили королеву-мать затребовать к себе свою избранницу этим, казалось бы, преобыкновенным жарким днём.       — Каковы дела у моих львов? — испытав продолжительное безмолвие, мягко поинтересовалась Сараби.       — Мы справляемся, спасибо… мама, — осторожно ответила юная самочка, что-то старательно высматривая в своих лапах.       Старшая львица строго укрыла её лапку своей. В этом прикосновении одновременно уживались и мягкая просьба усмирить на своих устах напрасную ложь, и суровое требование свершить это предельно быстро, чтобы не вступили в силу иные, куда более прискорбные последствия.       Нала тихонько сглотнула, сжавшись под обжигающим взглядом львицы.       — Я очень подвела вас, королева Сараби.       Крепкая охотничья лапа камнем сжала плоть юной самочки.       — Мне… мне нет прощения.       Королева чуть выпустила когти, заставив Налу задрожать от боли:       — Обещаю, я искуплю свою вину… чего бы мне это не стоило, моя госпожа.       Хищная хватка ослабилась, а затем старая охотница и вовсе высвободила измученную лапку самочки. На светло-золотистой шёрстке остались глубокие потёртости от тесных объятий и едва приметные алые следы от острых когтей.       — Это всё она, та дикая львица, — Нала приподняла озлобленную мордашку, дико сверкнув преисполненными ненавистью глазками, — Я отомщу ей за всё, я… я ей шею перегрызу…       Сараби властно прикрыла лапой ей пасть, предаваясь задумчивому созерцанию занятно вьющихся ветвей древнего и могучего древа, возвышавшегося над ними. Случилось новое молчание. Наконец, старая королева покачала головой в утверждение каким-то своим тайным помыслам и повелительным голосом изрекла:       — Нет. Определённо, в моём прайде больше не свершится мести.       Её строго очерченные, полные тихой печали глаза, алели при свете тьмы, испытывая своим жаром взгляд молодой львицы.       — Столько крови было излито, а получили мы лишь боль, — она уже мягче обхватила лапку Налы, с грустью разглядывая, как медленно набирались тёмной и густой жизни крохотные ручейки, проступившие сквозь шёрстку, — А всё потому, что когда ты начинаешь пить чью-то кровь, она совсем не насыщает, а лишь опустошает.       Самочка испуганно вздрогнула, увидев, как мордочка Сараби неожиданно прижалась к её пушистой лапке, но старая львица лишь с заботливой материнской нежностью вылизала каждую ранку, что ранее оставила на ней.       — Что же мне делать, мама? — потерянно пробормотала Нала.       — То же, что и всегда, — отпустила её лапку королева, — Быть благородной львицей для прайда и любимым утешением для своего короля, — она распрямила свои золочёно-охровые плечики, воссоздавая горделивую осанку царствующей кошки саванны.       Молодая кошечка инстинктивно последовала её примеру.       — Когда-то давно мой выбор пал на тебя, моя лапа, и мы обе знаем, что это свершилось совсем не случайно. Ты достойно прошла все свои испытания, заслужив этот титул, как никто другой.       Старшая львица неожиданно приподнялась, Нала тут же подскочила вслед за нею.       — Тогда я увидела в тебе что-то. Этого и близко не было ни в одной другой львице моего прайда. Некая особая сила, некая совершенная воля. Что-то, что чуждо дочери прайда, но не чуждо той, что взяла особую, вольную кровь.       Молодая львица изумлённо нахмурила брови, непонимающе высматривая королеву-мать.       — Я не стала испытывать вопросами свою прекрасную, тогда ещё совсем юную и романтично-наивную подругу Сарафину о природе твоей… натуры, — Сараби грациозно взобралась на один из камней, возвысившись над мордочкой своей собеседницы, — И, как удачно, ведь именно она и принесла нам эту славную победу.       — Мама? — изумлённо прижала ушки Нала.       Сараби покачала мордочкой с лёгкой улыбкой:       — Твоя мама хорошая львица и прекрасная охотница. Но это лишь одна твоя половина. Та, что говорит тебе, что нужно делать. Увы, этого совсем недостаточно, и подчинить себе волю сурового мира можно лишь заполучив вторую половину, ту, что сумеет сказать, как именно это нужно делать. И тогда и только тогда на свет появишься ты, моя прелесть.       Старая львица грациозно спрыгнула со своего каменного престола и приблизилась к Нале.       — Если в тебе ещё живут сомнения, ты должна знать: я выбрала тебя тогда, когда надежды уже не оставалось, и случись мне сделать это сейчас, я бы поступила точно также, — опустив лапку на голову самочки, она медленно и ласково приласкала её за ушком.       — Спасибо, мама, — та не нашлась, что ещё ответить на столь лестные слова.       — Но ты должна знать, что на этот раз дела наши ничуть не лучше. Она весьма сильна и, безусловно, сметёт тебя, если ты ещё хоть на мгновение подумаешь о ней, как об обычной, жалкой кошке Чужеземья.       — Что в ней такого, чего нет в других львицах? — Нала одновременно возмутилась и изумилась с тех почестей, коими вознаградила эту дикарку старая королева.       — Я немало знала её мать. Она была славной львицей. Помнится, мне тогда хватило ума держать при себе столь смелую душу, а не превращать её в своего самого злейшего и опаснейшего врага, — с укором посмотрела на молодую самочку Сараби, — Но о чём эти слова, ведь, как ведается, свершённого однажды уже не обернуть, не правда ли?       — Она была угрозой королю! Она могла…       — В первую очередь она была благородной львицей нашего прайда, — строго осекла её старая королева, — Определённо непростой, суть так. Но её род был, несомненно, куда чище твоего. А вот с потомством… с ним всё оказалось куда прискорбней.       — В этом всё и дело! Эта львица — обычная дикая оборванка, — с досадой прорычала Нала, — А её отец — гиений пёс!       Старая королева строго подняла лапу вверх. На языке охотниц этот жест значил «умолкни и следи».       — У вас с ней куда ближе тропы, чем может тебе показаться. Да, вы в чём-то отличаетесь, но я видела свет в её глазах, и сейчас вижу всё тот же свет, но уже в твоих. Можешь не сомневаться: мой сын увидел его тоже, а значит, теперь у него есть выбор.       Взгляд молодой львицы всё так же искрился недоверием. Тяжело вздохнув и прикрыв глаза, Сараби продолжила:       — Всё очень серьёзно, дочь моя. Наш прайд в опасности, и эта опасность оказалась так близко ко всем нам лишь потому, что ты, дитя моё, ослабила свои когти, ослабила яростное пламя своих глаз. И я позвала тебя сегодня, чтобы напомнить львице, спрятавшейся здесь, внутри, — её лапка мягко опустилась на щёчку Налы, — О её истиной сути, о её истинном предназначении. А теперь иди, моя королева. Доброй охоты.       Она оставила лёгкий поклон юной самочке и медленно направилась обратно к старому древу, откровенно давая понять всем своим видом, что этот разговор был решительным образом окончен.       Нала наскоро поклонилась в ответ и спешно проследовала к выходу. Когда её хвост скрылся в тёмном проходе пещеры, а шум лап окончательно стих, из особенно укрытого мраком угла пещеры вышла худощавая старая львица, густой тёмно-кофейной шерсти и небесно-голубых глаз. На высоких жилистых лапках ярко выделялись крепкие мышцы, а мех над её носом был чуть светлее, образуя небольшую изящную полосочку — характерную черту одного из самых древнейших родов прайда.       С необычной для своего возраста ловкостью неизвестная взобралась на высокий уступ, представ пред старой королевой точно так, как делала уже неисчислимое количество раз.       — Думаешь, она справится, сестра моя? — спросила незнакомка, поглядывая туда, где недавно скрылась Нала.       — Другой у нас всё равно нет, — с печальной грустью ответила Сараби, ничуть не изумившись внезапному появлению львицы.       Жарко сблизившись, самочки медленно и страстно притёрлись щёчками, услаждая ушки нежно-бархатным урчанием. Высмотрев наиболее тенистое местечко, они заютились совсем рядышком, растянувшись на боку, мордочкой к мордочке. Старая королева устало возложила подбородок на поджарое плечо своей славной подруги.       — Ты ведь хочешь что-то спросить меня, моя Узури?       — Хочу, — сладко мурлыкнула та, нежно приглаживая лапкой шёрстку на животе Сараби.       — Так говори. Помнишь же, охотница берёт, не спрашивая, — игриво потёрлась носом о львицу королева.       — Может, просто примем её?       — Ох, Узури…       — Знаешь, я видела её в охоте. Она хороша. Совсем как я в молодости, — хохотнула львица, почувствовав как подруга нежно прикусила её лапу в наказание за излишнюю скромность, — И ко льву ласкова. И к тому, и к другому. Умеет в себя влюбить.       — И в этом она тоже вся в тебя, — меланхолично вздохнув, согласилась Сараби, — Не буду лукавить, что совсем не думала об этом. Но её чувства и эмоции слишком сильны, чтобы их можно было обуздать во благо прайда. Не быть во мне лжи: такая и впрямь может стать славной и охотницей, и пылкой самочкой, но отнюдь не избранницей короля.       — Однако он от неё в восторге, — заметила Узури.       — Как и от несметной тьмы львиц до неё. Пойми же, лапочка, моему сыну и впрямь хочется быть с такими, как она, но свой истинный путь короля он может пройти лишь с такой, как Нала.       — Ну, сейчас у него это не особо выходит, — покачала головой охотница, слегка улыбнувшись.       — Это мимолётно. Дикая суть этой львицы притягивает его, утешает желание, но он быстро пресытится ею, и тогда увидит, что не осталось больше ничего. Моя маленькая Нала, напротив, имея этой дикой сути в меньшинстве, не спешит ею делится, дразня его гордость и страсть, вводя его в слепое исступление. Он будет злится на неё всю жизнь, но будет и желать её столько же. Она останется вечной загадкой для бесхитростного ума самца. А он останется с ней.       — Пусть так. Как бы то ни было, я буду рядом с тобой, моя королева, — горячо обняла её Узури.       — Большего под этим небом нельзя и пожелать, сестра моя.       Пригретые тесной близостью и томительным жаром львицы быстро задремали, помня о пользе дневного сна для здоровья всякой немолодой кошки.