Два короля: Первая часть

      

***

      Сквозь притенённые своды просторной пещеры робко просвечивались медовые лучики полуденного солнца. Их жар медленно опадал на серые и истёртые годами каменные стены, согревая их массивные, бескровные туши. Крона престарелой акации радостно зеленилась под ласковыми касаниями небесного светила, а её бесчисленная листва трепетно вздрагивала под бережным гнётом лёгкого, освежающего бриза, берущего своё начало из самых глубин каменных джунглей.       Львица-мать нашла свой покой в тени массивных и изогнутых ветвей великого древа. Её кремово-кофейная шёрстка казалась ещё темнее в этом царстве лёгкого полумрака, а истянутое несметными прыжками тело опытной охотницы свернулось полумесяцем, мягко замостившись на, пусть и весьма приземистых, но весьма крепких и ловких лапках.       Кову заприметил её ещё издали. Присутствие королевы всегда ощущалось особенно сильно, словно некая невидимая сила, некий древний и свирепый дух сопутствовал ей, где бы она ни находилась. Здесь же, в этой ознобливой тьме, казалось, словно ты целиком погружаешься в некие неистово-сильные и суровые объятия чего-то несравнимо большего и значимого, нежели твоя собственная сущность.       Ловко перескочив небольшой ручеек, черногрив осторожно взобрался по пологим каменным уступам и медленными неуверенными шажками приблизился к возлегавшей львице. Несведущий в подобающих для таких случаев ритуалах приветствия, он остановился в прыжке от неё, а затем, вдруг подумав и решив, что подобная навязчивая близость может посчитаться слишком уж излишней дерзостью, поспешно, словно в извинении, низко поклонился.       — Ах, Кову, — в голосе королевы сплелись нотки необычайной мягкости матери-кошки и низкие, почти вибрирующие отзвуки суровой старшей охотницы, — Прошу, подойди, позволь тебя рассмотреть поближе.       Черногрив послушно приблизился к ней, стараясь не соприкасаться взором со светом её ярких и внимательных перламутровых глазок, что были элегантно украшены строгими линиями тёмно-каштановых бровей. Вблизи львица показалась ему весьма эффектной для своего почтенного возраста, а изящные тёмные ободочки вокруг чуть поджатых ушек и округлые, слегка сглаженные очертания мордочки ещё выдавали в ней следы совершенной, почти безумной красоты молодости. Приглянулись ему и лапки королевы: крупные и цепкие подушечки охотницы сумели сохранить в себе былое изящество. Их обманчивая пушистость и мягкость скрывали в себе небывалую, почти невообразимую силу. Кову, нашедший свою молодость в заботе столь опытных и хищных добытчиц, не понаслышке знал, на что была способна такая лапа в ярости, а на что — в любви. Довершал строгий образ королевы-матери выгнутый грациозною дугою хвост, приятно округлый у своего основания и утончённо-острый у окончания, где его заботливо украшала густая, мягкощетинистая кисточка цвета алого огня. В отличие от некоторых других самцов, принцу куда больше нравились как раз такие, сочно-сдобные ухвостья. Они приятно сжимались и ощущались в лапе, а ещё приятно и пикантно оттягивали тайную плоть под собою.       За всеми этими невольными и фривольными наблюдениями молодому самцу пришлось прийти к весьма неожиданному, но неизбежному выводу: королева Сараби была весьма хороша собой, если не сказать аппетитна.       Словно ощутив его мысли, старая львица ласково улыбнулась черногриву, а затем медленно и грациозно вознеслась на лапы, одним ловким и впечатляющим мановением приводя неподобающую для визита столь важного гостя шёрстку в свой роскошный королевский вид.       — Так вот ты какой, юный принц, — она приблизилась к нему пугающе близко, и её персиковый носик едва не соприкоснулся с поджатым в лёгком испуге терпко-чернильным носом льва, — Вот и пришло нам время познакомиться. Но, право, что за время, безумное время…       Лапка былой охотницы с невесомой тяжестью опустилась на слегка содрогнувшееся плечико черногрива, медленно и въедливо устремляясь дальше, оставляя слегка небрежные касания на крепкой спине и подтянутом животе, тут и там приглаживая грубоватую смуглую шёрстку. Она обходила его полукругом, вкрадчиво и неспеша, внимательно принюхиваясь к запахам, исходящим от молодого льва, и что-то тихо и задумчиво мурлыча себе под нос. Не находясь в словах и намерениях, принц терпеливо и неподвижно выжидал, принимая со всем положенным достоинством это особое любопытство старой львицы. Лишь на мгновение сердце черногрива дрогнуло: это случилось, когда лапа самки деловито и небрежно приподняла его хвост и жадно обожгла округлые самцовые таинства своим острым зорким взглядом. По счастью, вершилось это лишь мельчайший момент, и Кову даже не успел ничего толком сообразить, как королева, как ни в чём не бывало, оставила его особенно податливые места, и принялась осматривать, но уже с другого боку.       Насладившись всеми представшими видами, Сараби вновь ослепила своими яркими пламенными глазками чуть потерянную и измутнённую мордочку юного льва. Взор королевы-матери скользнул по плавным очертаниям его мягкого, пусть и немного худощавого подбородка, поднялся вверх по небольшому гладкому утёсу слегка приострённого носа, а затем невольно остановился на особой отметине, что небрежно рассекала левый глаз льва на до и после его жизни в Чужеземье.       Сараби тихонько выдохнула и прикрыла глазки. Её голова опустилась чуть ниже, ушки поджались сильнее, а лапка сделала небольшой, но верный шажок вперёд. Лёгкие, почти воздушные касания на шее немало изумили молодого принца, но он покорно принял эту внезапную ласку, осторожно опустив подбородок на голову умудрённой матери-охотницы.       Прочувствовав столь необходимую ей близость, королева чуть поотстранилась от черногрива, глубоко вдыхая сильный аромат его шерсти:       — Приятно осознавать, что ты тоже начал приникать духом к скромному быту моих юных сестёр-львиц, — её мудрые глазки на мгновение всполыхнули ярким огоньком, — Могу понять и тебя, и их. Жизнь, она просит.       — Моя жизнь — это моя Киара, — осторожно пробормотал лев, совершено околдованный близостью самки столь властной и столь же загадочной натуры.       — Ах, Киара, — низкое урчание королевы-матери поспешило наполнить уши черногрива, — Моя розочка, что пробилась своими любознательными ветвями сквозь иссушенные и изъеденные солнцем земли саванны. Когда-то я сильно печалилась о том, что Симба, мой Симба не столь силён в своей страсти, чтобы заиметь сына-наследника, но время мудрее, и оно доказало, что даже я могу ошибаться. В конце концов, полагаю, ты согласишься, что его дочь тоже способна удивить своими… умениями. Да и в своём начале прайду куда лучше иметь сильную и упрямую самку, нежели слабого и уступчивого самца, не правда ли?       Сражённый подобной откровенностью Кову слегка кивнул львице, стараясь тихо и неприметно сглотнуть подступивший к горлу комок тревожности.       — Хотела бы знать, — её круп скользнул мимо носа черногрива; старая королева неспешно упряталась в тени старого древа, где изящно возлегла на свой янтарно-золотистый бок и расслабленно потянулась всем телом, — Как твои дела здесь, в нашем славном прайде? — лапка львицы требовательно похлопала по пригретому камню рядом, приглашая молодого самца составить ей близкую беседу.       — Всё хорошо… — почти бессознательно ответил ей принц. Он немного нерешительно потоптался на месте, после чего опасливо приблизился к матери короля, — Да, хорошо, — повторил он эхом, словно переживая за то, что его слова прозвучат недостаточно убедительно для старой львицы.       Устроившись на животе всего в полпрыжка от неё, черногрив скромно подложил под грудь лапки, предусмотрительно упрятав под одной из них тёмную кисточку тревожного хвоста. На какой-то нечаянный миг его взгляд уцепился за краешек пышного, весьма выразительного бедра королевы, искусно устелившегося на другом таком же, медово-сочном и сдобно-пряном. Меж этими пушистыми изгибами, по всем правилам приличия и порядочности любой благородной львицы, стройно поджималась точёно-округлая, приятно припухлая лоза гибкого и проворного хвоста, что всем своим видом словно просился в лапу самца. И хотя сами пути в потаённые королевские убранства были старательно прикрыты, пушистые, слегка притенённые лепесточки Сараби были столь раскидисты и пышны, что их краешки строптиво проступали по обеим сторонам тесно прижатой к ним хвостистой плоти, приятно подпаляя мысли и чувства исполненного жизни самца.       «Ничего удивительного, что эта львица была столь любима королями», — пронеслась невольная мысль в голове Кову. Он сразу же поспешил отвести глаза в сторону.       — Вижу в тебе сильную неутолённую жажду, — голос Сараби был необычайно низок и тих, а его нотки обрели мягкую, почти нежную сущность, словно разговор этот был не королевы с чужим отпрыском, а матери с собственным сыном, — Хочу тебе сказать, меня это немало тревожит. Однажды я уже видела нечто подобное в глазах другого льва, и это, в конечном счёте, принесло нам немало бед. Тогда я была совсем юна и молода, — королева задумчиво подняла голову, разглядывая крону старой акации в свете слабых солнечных лучей, — И весьма… глупа, надо сказать, за что в итоге и поплатилась. Однако, куда больнее было то, — вновь смерила мордочкой молодого принца, — Что расплачиваться за свои ошибки пришлось не сколько собственным благополучием, сколько благополучием всех моих благородных сестёр, и, что самое главное… благополучием сына. Я пережила всё это. Мы пережили. И, надеюсь, ты понимаешь, что я бы очень не хотела испытать всё произошедшее вновь; что я готова приложить немало усилий в своём намерении оставить всё это в прошлом.       Львица решительно овладела лапами, и Кову поспешил последовать её примеру. Строгая мордочка старой королевы уже в который раз оказалась в нестерпимой близости со смущённой мордой льва. Близость эта сталась столь сильной, что самец смог явственно ощутить зной дыхания Сараби на своей шее.       — Все мои мысли и желания сейчас наедине с моим бедным и израненным сыном, и вряд ли я по-настоящему готова к какой-то новой, сильной правде. Но кто спрашивает львицу о её намерениях и решимости, когда речь идёт о чём-то действительно важном? В твоих глазах я словно вижу нечто, что непременно желает устремиться на свободу, но есть ли в тебе действительно то, чем ты бы хотел поделится со мною здесь и сейчас, мой юный принц?       Она примкнула внимательным взором к мордочке льва и выжидательно замерла, точно охотница, что готовилась к неистовому прыжку на свою добычу. Кову немало растерялся, ощутив столь сильные перемены в настроении старой королевы. Опасаясь её взгляда, он опустил мордочку, внимательно разглядывая её крупные пушистые лапки. Лев представил, как эта царственная самочка покорно подгибает их под тяжестью своего сильного и уверенного самца. Его глазки медленно поднимались всё выше, рассматривая изгибы её, пусть и старательно опробованного жизнью, но ещё не утратившего своей особенной свежести тела. В величественной осанке Сараби чувствовалась и кровь благородного рода, и ярость хищной охотницы, и что-то ещё, что-то нестерпимо знакомое… Но неужели это была она, та самая дикость, что столь часто встречалась ему в глазах свободных сестёр Чужеземья?       Их взгляды соприкоснулись снова. Алые глазки королевы светились совершенно несгибаемой волей и решимостью; сейчас она как никогда была похожа на его собственную мать. В его теле возникла нетерпеливая лихорадочная дрожь. Кову тихонько сглотнул, ощущая сколь неистово трепещет сердце в груди, сколь беспокойно стало дыхание. Хотел ли он её? Ещё как хотел. Но имел ли он на то право? Был лишь один способ узнать.       Его лапа нервно и чуть небрежно опустилась на плечо королевы. Оно было приятно на ощупь и горячо, весьма горячо, хоть и совершенно несравнимо с тем жаром, что совершенно явственно исходил от самой львицы.       «Неужели, она отдастся мне?» — пронеслась безмерно-лакомая мысль в голове молодого льва. Он осторожно сжал плечико в лапке и встретил своим нерешительным взором лик матери короля.       В нём она словно не изменилась. Его непрестанная строгость как будто бы смешалась с лёгкой, почти неуловимой презрительностью, точно королева принимала близость не юного льва, а какого-то паршивого, обрюзглого гиена. Объятия самца предательски дрогнули, а в голове словно поселился шумный вой водопада.       «Я не могу… не могу… она слишком… слишком неприступна для меня».       Лапа черногрива виновато оставила плечико Сараби. Сам принц спешно отстранился, пресильно смущённый своею слабостью и прекрепко напуганный своею же смелостью. Как бы ему не хотелось обратного, он не мог, решительно не мог возобладать той, что могла в любой нежданный момент вцепиться ему в горло, точно яростная дикая кошка.       Старая королева ещё какое-то время пронаблюдала за львом, после чего слегка вздохнула, медленно прикрыла глазки и тихонько вымолвила своим гулким и низким рыком:       — Что ж… полагаю, ты тоже не слишком готов ко всему этому.       Кову стыдливо поджал уши, старательно избегая взглядом львицу-мать.       — Однако, — лапка Сараби поспешила лечь на щеку самца и мягко пригладить его тёмную, бронзовую шёрстку, — Наши новые проблемы куда коварней и проворней, нежели нам привычно удавалось изловить, а значит мы… все мы будем вынуждены куда чаще и смелее преодолевать то, что ранее казалось нам совершенно непреодолимым. Ты же понимаешь, о чём я, верно?       Черногрив осторожно закивал, имея, однако, весьма слабое представление, к чему клонит королева. Хоть Киара и успела рассказать ему и о недуге отца, и о планах старших львиц прайда, и о предстоящей им продолжительной дороге, и ещё о бесчисленном множестве прочих, куда менее значимых вещей, она совсем забыла упомянуть, чего же именно хочет от него эта старая львица.       — Приятно знать, — продолжала по-матерински нежно ласкать его шёрстку Сараби, — В иной другой ситуации, я бы обратила наш разговор в более… извилистую форму, но, увы, времени на это у нас совсем нет, равно как и нет права ходить вокруг собственного хвоста.       Она сверкнула глазками, и крупные коготки её лапки крепко впились в плечико Кову:       — Говорят, два короля — слишком много для одного прайда. Править должен лишь один, сильнейший, достойнейший. Тот, что поведёт за собой остальных, тот, что даст сильное потомство. Так меня наставляли старшие львицы прайда, когда я была ещё совсем юной львёной. Так считала и благороднейшая Уру — наша старшая охотница, королева-мать, львица столь невероятной красоты и изящности, что совсем не верилось, что в ней течёт огненная кровь властительницы свободных земель. Она научила нас быть сильнее на лапу и острее на клык, дала знание, как найти щедрую добычу, и как обратиться ею. Показала нам, сколь страстной и покорливой способна стать львица в своей искренней, дикой любви. Конечно же, она с лёгкостью сумела завладеть сердцем нашего грубого, но весьма охотливого до всяких ярких и дорогих прелестей Ахади. То был прекрупный немолодой лев, страшнейших в своей силе лап, сложенный, точно вытесанная в бесчинствах времени скала, крепкий в своих рельефах, словно камень, из которой эта скала выкована. До сих пор помню, как отливала слепящим золотом в свете утреннего солнца его густая, золкая в своих касаниях шерсть. А его могучая, темнейшая грива точно утягивала в свой мрак, отнимая последнюю волю сильным, сводящим с ума запахом властного, совершенно неудержного самца…       Сараби мечтательно окунула лапку в глубины черневших локонов льва, вдыхая ароматы его прелой шкуры.       — Впрочем, я чуть притомилась в своих напрасных частностях. Конечно же, понадобилось не так много времени, чтобы наша Уру принесла своему ненасытному королю наследника. Сперва одного, старшего, моего Муфи… — на этих словах голос старой львицы чуть дрогнул, в её касаниях почуялось волнение печали, — А потом… потом и младшего, Таку… правда, ты-то его знаешь за совсем иным именем…       Мама почти никогда не называла короля Скара «Такой». Однажды, когда они остались наедине, Зира даже призналась сыну, что искренне ненавидит и презирает это имя.       «Тот, что звался Такой, не мог стать ни королём, ни львом. Да и я — я бы никогда не назвала своим избранником Таку. Я благодарна небесам, что это имя уже давно мертво, как и мертвы те, чьи уста его породили. Наше наследие — король Скар, помни об этом, мой Кову».       — Как бы то ни было, — продолжала старая львица, — У прайда появилось сразу два будущих правителя, совсем молодых, но уже весьма и весьма… амбициозных. Сперва они были во всём равны, во всём соизмеримы, во всём неделимы. Король Ахади не сильно любил лёгкое времяпровождение со львицей, считая его напрасным и недостойным своей благородной и высокой сущности, но воспитание наследников столь пресильно увлекло его, что он снова и снова, всякий свободный миг предавался ему, точно найдя некое верное предназначение своим знаниям и способностям. Я не припомню ни единого восхода солнца, когда бы он не брал Муфи и Таку в долгую прогулку по владениям земель прайда, и казалось, будущие короли станут единой сильной лапой в защиту своих, родных просторов. Муфи был чуть крепче брата, смелее в деле и проще в мыслях, Така же ощущался совсем иначе, его ловкость была свойственна скорей охотнице, нежели льву, а мысли и слова были столь стройны и изворотливы, что могли закрутить в себя сильнее всякой кобры. И пусть мне нередко доставалось внимание каждого из братьев, я предпочитала прямому и незатейливому Муфи изящного и непостижимого Таку.       Сараби чуть отстранилась от льва, её взгляд отрешённо приник к собственным лапам.       — Однако, вскоре что-то произошло. Нечто странное, весьма прескверное. Тогда я ещё не была столь сильно… приближена к королевской семье, так, всего лишь недурная собой прайдовая львичка, приятная на взгляд и на ощупь — таких у нас всегда было в достатке. В те дни мои мысли куда больше склонялись в искусство охоты, нежели ко вниманию львов и к судьбам целых королевств. Как бы то ни было, Ахади прекратил те самые, уже вошедшие в привычку совместные прогулки, и стал куда больше времени проводить с Муфи, нежели с Такой. Когда львята стали обрастать первой гривкой, и пришло время обучения благородному ремеслу, король весьма беззаветно дал нам всем понять, что видит своим наследием лишь старшего сына. Младший же… младший куда больше времени стал проводить со своей матерью, ведь та была способна не только яростно рвать лапой, но и ласково этой самой лапой прижимать. С ним же нередко оставалась и я.       Королева-мать немного перевела дух и небрежно пригладила шёрстку на плечике льва. Кову безвольно отдался её воспоминаниям, стараясь определить, где в них заканчивается присущая всякой старой львице любовь к безмерному многословию и начинается та самая суть, в которой есть место уже ему.       — Конечно же, как самки, мы искренне сочувствовали Таке, осознавая тот непростой выпад судьбы, что суждено было ему встретить, но ничего не могли с этим поделать, ведь на то была воля короля, ведь править прайдом должен был только один — так мне тогда говорили. От рассвета к рассвету мы оставляли в сердце место для нашей боли к юному черногриву, но, вместе с тем, там же, и всё сильней и сильней, разгоралось место для нового, более сильного и пламенного чувства, ведь юный Муфи становился всё крепче в теле и уверенней в поступках, делаясь всё более и более похожим на собственного отца. Увы, противиться его хищному, необузданному вниманию становилось всё сложнее и сложнее такой простой охотнице, как я. А Така… Така всё меньше и меньше был собой, всё сильнее и сильнее обращаясь в Скара. Я старалась быть угодной каждому, старалась не обидеть чьего-то внимания, старалась оставаться верной львицей для них обоих, но от меня всё строже и строже требовали свершить свой главный, окончательный выбор…       Сараби тяжело выдохнула, беспокойно поигрывая коготками по тёмной шёрстке самца:       — Тогда-то я и совершила свою первую ошибку. Я приняла правила игры и позволила всему вокруг просто идти — идти своим чередом. В конце концов, спрашивала я себя, кому, как не богам нашего мира, справедливо занявшим престол на небесах, виднее, как правильно устроить жизнь здесь, внизу, на земле? Я выбрала того, кого они избрали нашим королём, выбрала того, с кем мне следовало вести вперёд наш прайд. Тогда я и не подозревала, чего будет стоить мне мои безволие и легкомысленность.       Так, одним обыкновенным солнечным днём великого короля Ахади не стало: он погиб, погиб от какого-то неведомого для нас и для шаманов недуга, того, что от рассвета до самого заката нещадно высасывал из него все силы. Мы могли лишь наблюдать, как он всё больше отдаляется от нас, теряя сперва волю в лапах, а потом и разум в словах. Нашу смелую охотницу, королеву-мать Уру источила другая хворь: безудержной тоски и ничем неутешимой печали.       Где-то далеко, из самых глубин великой Скалы, донёсся тихий, как будто бы львиный стон. Заслышав его, Сараби на мгновение вздрогнула. Ей понадобилось какое-то время, чтобы снова собраться с мыслями и вернуться к своей истории:       — И вот на землях прайда стало два молодых льва. Один правил, другой не находил себе места. Один имел всё, другой обладал лишь тем, что ему было дозволено. Я видела это, ощущала в этом несправедливость самой судьбы, но ничего, совершенно ничего не делала. Видела зловещее сияние его яростных глаз всякий раз, когда король Муфаса беззастенчиво напоминал ему о своей власти, видела горечь безмерной обиды всякий раз, когда он же, не гнушаясь присутствия младшего брата, делился со мною своею неудержной страстью. Видела, но предпочитала закрывать на это свои беспечные глаза, ведь ждали меня совсем иные, королевские заботы, ведь меня ждали почтительные взгляды моих благородных сестёр.       Воспоминания вызвали болезненный оскал на мордочке старой львицы, но она нашла в себе силы его одолеть и продолжила чуть тише, глядя куда-то вдаль, в глубины шепчущей ветрами пещеры:       — А потом у меня появился Симба, и все мои заботы и внимание стали всецело принадлежать лишь ему. Я успела ещё не раз поймать недобрый взгляд Скара, когда заботливо урчала в ушки своему любимому, крошечному комочку, но вновь не придала этому значения, ведь даже сама мысль о том, что этот лев способен причинить вред маленькому и беззащитному львёнку мне казалась безумной и совершенно дикой. В конце концов, я и тогда верила, что где-то, за этой огрубевшей тёмной шкурой всё ещё бьётся утончённое и чувственное сердце нашего Таки… Это была моя последняя ошибка, и то, что случилось дальше, тебе должно быть прекрасно известно.       Сараби закончила свой рассказ, внимательно рассматривая очертания мордочки льва.       — Имеешь представление, зачем я всё это тебе поведала? — хитро улыбнулась она, не сводя с него алых глазок.       — Не до конца, — признался Кову, — Вы переживаете, что я… тоже захочу… избавиться от вашего сына?       Он чуть сжался телом, выжидая гневливого или раздражённого рык королевы, но последовало лишь её тихое и мерное мурчание.       — А ты способен на такое? — старая самочка чуть сощурилась, массируя плечико черногрива своими коготками.       — Я бы не хотел… — поспешил возразить принц, ощущая, как наливаются жаром уши, и неистово носится хвост.       — Вот как? — пригнулась к нему королева-мать. Её лапка мягко обхватила его подбородочек, властно обернув потерянную мордочку к себе, — Я была с тобой предельна искренна, Кову, и в ответ желаю того же, — её касания стали чуть сильнее, — Я вижу некую блуждающую тоску в твоих глазах, ту, что может нанести вред нашему дальнейшему… существованию. Очень скоро мне понадобится лев, что обязан будет решить судьбу всего моего прайда, и было бы крайне беспечно доверять её тому, чьи намерения всё ещё укрыты тайной.       Её взгляд буквально испытывал черногрива своею строгостью и решительностью. Тот сглотнул и немного помял губы, всё ещё опасаясь раскрыться старой королеве.       — Этим львом можешь стать ты, Кову. Или им станет кто-то другой. Но тогда, — тьма пещеры наполнилась тревожной тишиной, — Места тебе здесь точно не останется. А Киара… уверена, мы сумеем утешить её печаль. Да и, в конце концов, у неё же уже есть свой король…       От этих слов грудь льва предательски дрогнула, пасть чуть приоскалилась, а в глазах на мгновение вспыхнул огонь. Всё это, конечно же, не могло уйти незамеченным от взора опытной старой охотницы.       — Ах, так вот оно что… — настигла Сараби нежданная догадка.       Она с облегчением выдохнула, а её цепкие лапки тотчас обмякли на шёрстке принца. Старая королева снова выглядела как внимательная мать, и совсем не как царствующая кошка:       — Тебя терзает её близость с Симбой?       Кову чуть кивнул, борясь с гнетущей неловкостью.       — Мне это ново и весьма необычно. Я полагала, на свободных землях куда более свободные нравы, — чуть улыбнулась ему мать короля, — Что ж, в этом нет ничего удивительного, мой принц, ведь для всякой львицы в прайде отец это всегда перволев. Точно так же, как и для всякого льва прайда отец всегда первовоин.       Недоумение овладевало мордочкой юного принца; он всё ещё не мог поверить в то, что нашёптывали ему собственные уши. Сараби по-доброму рассмеялась, любовно приглаживая его выглянувшее из под гривы ушко:       — Ты изумлён, но такова природа всей нашей сути. Киара сдаётся отцу совсем не потому, что ты для неё менее ценен. Для неё, как и для всякой воспитанной в благородстве львицы, это всего лишь один из способов показать свою искреннюю любовь и преданность. Он для неё не только король, пред которым положено преклоняться, он для неё тот лев, что берёг и защищал её с самого детства, что заботился о ней с самого первого вдоха, что учил её жить в охоте и охотиться на саму жизнь. Во многом именно он сделал её такой, какой ты знаешь и какой полюбил.       Ласковые касания на шее и у ушка чуть сгладили неприятные и несобранные мысли льва, но он всё равно поспешил мягко возразить старой самочке:       — Не слишком ли много этого внимания? У неё ведь есть и я.       Ответ Сараби оказался столь же решительным, как и взмах её хвоста:       — Это вопрос, на который всякая дочь прайда обязана дать свой, собственный ответ. Но я вот что скажу: молодая львица всегда рыщет между охотой и львом. Твоя Киара хоть и особенная, но и у неё есть свои обязанности: охоту ей заменило преданное служение во благо прайда. И вот, рассвет она отдаёт своему делу, а закат своему льву. Вернее, львам. А уж то, как она поделит это внимание — зависит только от неё и её отношения к своим самцам. Ты для неё первая дикая любовь, первый чужой лев, со своими обычаями и повадками, весьма симпатичный, надо сказать, — не удержалась от того, чтобы приласкать его комплиментом королева-мать, — Вольный и смелый, вне всяких сомнений, ты легко сумел занять место в её сердце. Но теперь тебе предстоит соперничать за него с тем, кто дал ей жизнь, кто дал ей место в этой жизни. Непростой поединок, должна сказать.       — Странно это, — хмурел черногрив, тускло вглядываясь в участливые глаза старой львицы, — Любить не сердцем, а за… за…       — За заслуги? — повела ушком Сараби, с хитрецой поглядывая на черногрива.       — Нет… — смутился тот, — То есть… не только за них, да мало ли за что… за долг… за предназначение… за предначертанность.       — Сколь изысканные слова для льва, прибывшего к нам с диких земель, — ободряюще прижалась к его шее королева, мягко мурлыча, — Но, поверь мне, мой принц, все эти разговоры про правила и обычаи, про благородство и безродность, про честь и достоинство, всё это разбивается об одну несокрушимую истину, ту, что редко кто решается произнести вслух: львице нужен лев. И лев этот должен быть таким, чтобы она, в минуты слабости, могла безвольно за ним устремиться, как устремляется мотылёк в огненное пламя, как цепенеет добыча под клыками охотницы. Мы воссоздали для себя иерархию и определили своё место в ней лишь для того, чтобы в очередной раз потешить своё высокомерие да не отгрызть друг другу хвосты в тщетной схватке за больший кусок мяса. Но где-то там, по ту сторону души, за далёкими задворками сердца мы все воспитаны принцессами, которым, точно глоток воздуха, нужен свой великий король. А уж как придётся его звать: папой, любимым или даже несносным чужаком — не имеет совершенно никакого значения, пока тот даёт ей то королевство, коего она столь жаждет. Для Киары сейчас этот лев скорей её отец, нежели ты. Но в прайде всегда может появиться тот, кому она возжелает посвятить всё своё время, отдать всю себя, в совершенстве осознать его силу и власть над собой. Весь вопрос лишь в том, готов ли стать этим львом ты, Кову?       Молодой принц болезненно выдохнул, чуть высвобождая когти:       — Иногда мне кажется, что нет.       — Пока ты держишь в себе эти сомнения, ты будешь оставаться для неё просто принцем, — тон старой королевы принял более суровый оттенок, — Львом-украшением, львом-ритуалом. Львом с амбициями, но без особых надежд. Львом, что вынужден отдавать свою самку, а не прижимать её к себе.       — И что же мне делать? — бесцветно произнёс черногрив.       — Ты, конечно, можешь просто сдаться и выжидать своей участи, надеясь, что бремя правления королевством застанет тебя ещё в сознательном возрасте, и никто другой не решиться у тебя его отнять, — испытывала его своим хитроватым взором Сараби, — А можешь и не ждать. Можешь попытаться доказать, что ты тоже достоин большего, что твоя воля ничуть не уступает воли моего сына.       — Вы же не хотите сказать, что я должен… убить его? — изумлённо поджал уши черногрив.       Глаза старой львицы тотчас вспыхнули огнём совершенного негодования:       — Что? Нет! — она даже чуть оттолкнула Кову в своей досаде. — Понимаю, звучит это не просто, особенно для того, кто не обделён в силе, но, поверь мне, совершенно не обязательно проливать кровь, когда достаточно лишь найтись в словах и принять своё место в этом королевстве. Ты можешь стать вторым королём. Королём, не принцем, пусть и тем, что признаёт старшинство моего Симбы. Вряд ли это будет самый простой путь, в конце концов, делить добычу не в привычке гривастых самцов, но буду с тобой откровенна: я не намерена повторять ту ошибку, что оставила меня на этой земле без моих Муфи и Таки.       — Я понимаю… Но что тогда я должен сделать? — поджал лапу черногрив.        Сараби устало вздохнула, но сумела найти в себе силы на лёгкую, чуть вымученную улыбку:        — Ты должен доказать мне и остальным львицам моего прайда искренность и благородство своих намерений. Мне очень нужна твоя помощь, а тебе не обойтись без моей. Пока мы с тобой предаёмся пустотельным словосказаниям, мой сын лежит где-то там, во тьме, и страдает от ужасного недуга, а от того, что тайно нашептал мне шаман, веет жутким холодом в само сердце. Если ты сумеешь вселить в меня надежду, если ты согласишься отправиться на встречу к нашей новой спасительной мечте, если ты приложишь все свои усилия, чтобы вернуться вместе с нею или с тем, кто сумеет победить эту боль, поверь мне, я проявлю невероятные усилия, чтобы помочь тебе найти своё место в этом прайде. Я сделаю так, что любая здешняя львица захочет преклониться пред тобой.       — А как же Киара? — облизал пересохшие губы принц, ощущая, сколь безумные вихри вершит его хвост, и сколь более безумные из них вершатся прямо в его сердце.       Сараби прикрыла глазки, стараясь не видеть наивной мордочки самца, и наскоро упрятала пастьку, чтобы тот не заметил её широкой снисходительной усмешки:       — Киара такая же львица, как и все остальные в прайде. И, как и прочие сёстры, она безропотно подчинится всякому моему пожеланию, сколь необычным бы оно ни было. Если наши интересы соприкоснутся, мой юный принц, уверена, в этих пожеланиях у нас с тобой будет очень и очень много общего.       Её мордочку окрасил ярый, хищный оскал. То был лик не благородной львицы, но с удовольствием упивающейся своею властью дикой, неукротимой охотницы. Она прижалась своим носом к носу черногрива, совершенно ошеломлённого её внезапным превращением, а её тихая речь тотчас преисполнилась оттенками необычайной вкрадчивости и пресыщенной елейности.       — Так что ты выберешь, мой принц? Пойдёшь прямо, чтобы остаться преданным жизни в постоянстве нужды и терпения, либо же изберёшь тропу куда более извилистую, что возведёт тебя на престол, что устроит у твоих лап молодую и своенравную принцессу, что наскоро окружит тебя другими, ещё более покорливыми самочками, пусть и не такими же желанными, но всегда готовыми прикоснуться к твоей роскошной короне?       Успело утечь немало времени, прежде чем молодой лев, отягощённый неясными и тревожными мыслями, покинул покои королевы, надеясь поскорее обменять тесные и холодные объятья каменных стен на бескрайние просторы солнечного королевства. В своих важных умопостижениях он совсем позабыл про поджидающую его Уриси, отчего неосторожно прижал лапой её длинный, выстелившийся в полумраке хвост.       Юная самочка, что успела задремать, выжидая черногрива, тотчас испуганно вытаращила глазки, тихонько рыкнула, подскочив на все лапки.       — Ой, ты чего! — чуть обиженно нахмурила мордочку она, стараясь уловить настроение молодого принца.       Кову обратился взглядом к ней, стараясь хоть ненадолго отогнать свои изнурительные думы. Несомненно, у этой прелестной прайдовой львички была весьма преприятная мордочка, как, впрочем, и многие другие, не менее любопытные места. Но имел ли он…        Черногрив припомнил тайные, ещё свежие измышления и обещания старой королевы о себе и своей роли в этом прайде.       «Что ж, на кое-что, как молодой принц, я уже, определённо, имею право».       — Всё хорошо, да? — встревоженно поджала ушки львичка, высматривая мерцающие изумрудной краской глаза самца. Внезапно их свет стал столь ослепителен, что тотчас обжёг своей решимостью мордочку Уриси.       — Мой принц, вы… — она чуть отвела лапку назад, боязливо поджимаясь под вмиг исказившимся ликом черногрива.       Тот не произнёс ни слова, лишь уверенно и неумолимо её настиг. Его тёмная морда очутилась прямо напротив её, а из приоткрытой пасти исходил жар и тихий, низкий рык. Крепкая когтистая лапа требовательно впилась в её нежное плечико, когда самец, чуть выцеливаясь головою, жадно и алчно припал к её беззащитной пастьке.       Львица не успела издать ни звука, лишь вздрогнула, прежде чем обмякнуть в страстных объятиях молодого самца. Её язык трепетно поджимался под сильными и властными касаниями языка черногрива, пока сердце неистово боролось в груди, а хвост яростно отбивался от воздуха своей персиковой кистью. В своём желании лев пробовал её на вкус, точно хищник, что изловил молодую и сочную импалу, и его шершавые нежности начинали обретать всё больше и больше дикости, а когти впивались в приятную, мягкую шёрстку, оставляя на ней едва приметные багровые следы.        Стройные лапки Уриси качались из стороны в сторону: в жаре близости со своим первым самцом, она изо всех сил старалась на них удержаться, борясь с желанием — прямо здесь и сейчас — бессознательно утонуть в воле своего принца. Всласть пресытившись своею послушной юной спутницей, черногрив резко отстранился и тяжело выдохнул. Густые паутинки страсти в своём бесчисленном множестве тянулись от его подбородка к подбородочку обольщённой самочки. Она продолжала растерянно подминать собственные лапки, взволнованным, немигающим взором рассматривая принца, словно выжидая новой волны его страсти, но той так и не последовало.       На этот раз во льве не осталось ни сомнений, ни вопросов к собственной сущности. Теперь он во всей ясности осознавал, что эта юная львица — его, полностью его, и она отдастся его власти и его желанию именно тогда, когда он того действительно захочет.       Но не здесь и не сейчас. Черногрива совсем не прельщала идея изловить внимание возлегавшей поблизости старой королевы громкими и жалобными стонами этой молоденькой прайдовой шлюшки. Кроме того, его ждали дела, его дела, дела самца этого прайда, дела принца этого прайда, наконец, дела будущего короля этого прайда. Судьба, в сущности которой с каждым новым вздохом, с каждым новым мгновением лев сомневался всё меньше и меньше, теперь немало занимала и заводила его. Определённо, своё решение он уже принял.       Лев посмотрел на потерянную мордочку Уриси с неким особенным, искренним торжеством, его пасть тронула лёгкая хищная улыбка:       — Надеюсь, тебе понравился этот небольшой подарок, моя верная львица? Уверен, мне будет чем тебя отблагодарить и тогда, когда ты сумеешь вывести меня из этого царства холодных камней и весьма горяченьких львиц.       Самочка изумлённо выдохнула, поражаясь тем переменам, что успели свершиться в характере принца, и спешно ему кивнула:       — Да, мой будущий король, — её лапки с готовностью обернулись в сторону непримиримо тёмной дали, где их уже нетерпеливо поджидала суета жаркого дня.        Едва светлый и хрупкий круп львички во всей своей вызывающей беззащитности предстал пред мордой самца, тот не упустил возможности чуть прижечь его сочным касанием своей хлёсткой и массивной лапы. Уриси чуть всхлипнула от неожиданности, но предпочла принять как должное столь грубое внимание своего принца.       Пока Кову неспешно следовал за своей прелестной спутницей, его мысли о судьбе всего прайда снова и снова сменялись мыслями о судьбе этой преприятненькой львички. Несомненно, он мог взять её здесь, в любой из этих пещер, в любой из неисчислимого множества моментов, и эти соображения заставляли нечто под хвостом льва неистово устремляться на волю, становясь крепче любого камня, извергаясь редкой, но едкой влагой желания.        Львица, что шла чуть впереди, явственно ощущала жар его желания, равно как и сильный аромат, что снова и снова застилал её разум своей неистовой, почти первородной дикостью, и от осознания того, сколь беспомощна и беззащитна она в этих тесных и каменных джунглях, обречённая сдаться воле этого сильного самца, что буквально брал её своим хищным и пречисто-бессовестным взглядом сзади, всё её тело обдавал то едкий жар, то колкий озноб, а две аккуратные складочки под хвостом боязливо поджимались, весьма беззастенчиво намокая под светом алчных изумрудных глаз.        Черногрив видел и ощущал все эти яркие переживания самочки, и оттого его желание становилось болезненным, почти нестерпимым. Но, как всякий опытный охотник диких земель, он знал, что куда лучше подольше следовать своей нечаянной добыче, ведь та, в своей невинности и наивности, сможет вывести его к ещё более лакомой цели. В конце концов, он понимал, что уже с наступлением сумерек эта пылкая львичка распалится в своём желании так, как не распаляется земля саванны под гнётом яростного небесного светила, и вот тогда-то он и поддастся своей слабости, и оба её нежных цветочка найдут своё должное место на его истосковавшемся по ласке шипастом древке.