Два короля: Первая часть

      

***

      Новый день мучительно зарождался в ослепительном зареве степенно восходящего солнца. Небо, усеянное густыми сизыми тучами, томительно довлело над всяким обитателем земель прайда, обещая скорую, скоропалительную изморось.       Утреннее Воссоединение прошло на удивление обычно. Дождавшись первых сестёр-охотниц, что притащили на себе изловленную и изгрызанную тушу изумлённой упитанной импалы, Сараби сперва выкормила ею всех своих львов, оставив куски побольше выступавшим в долгую дорогу. Другой такой же кусок сразу же направился в пещеру к захворавшему королю на пару с одной из молодых и симпатичных кошечек.       Вместе с последними охотницами в прайд вернулась и Витани. Немало помятая и изрядно изнурённая долгим бегом, она постаралась сразу же незаметно запрятаться в компании своих диких сестёр, чтобы не привлекать лишнего внимания ни со стороны старой королевы, ни со стороны остальных прайдовых львичек.       Наскоро обсудив планы охот, Сараби вызвала к себе новый, скромный прайд черногрива.       Кову со смешанными чувствами разглядывал сотни львиных глазок, что впивались в него со всех сторон. По его левую лапу нашла свой покой сестра, по правую, но чуть поодаль — устроилась львица Симбы. Королева-мать приблизилась к Витани и о чём-то поинтересовалась у неё шёпотом, после чего вызвала к себе белошёрстую львичку из числа диких самочек.       — Наша юная, но уже весьма опытная сестра Лаини будет старшей львицей круга до тех самых пор, пока не вернётся её отважная и смелая подруга, — провозгласила Сараби, почти инстинктивно приглаживая ушко взволнованной светленькой кошки, — У кого есть намерение проститься с нею, равно как и с остальными её смелыми путниками, настойчиво прошу поторопиться, ведь свой след они возьмут, едва закончится Воссоединение.       За ушедшую бессонную ночь Витани успела не только найтись с тем, кто же именно займёт её место в круге, но и поведать всем остальным о своих нежданных, весьма скоропалительных намерениях. Выслушав немало встревоженных и обеспокоенных возгласов, да несколько робких и неуверенных упрёков, она решила всё же вызнать о Долине всё, что только можно было. К несчастью, изловить какой-то новой истины от диких сестёр так и не удалось, а потому, ещё задолго до пробуждения первых охочих львиц, она вновь устремилась в поисках того, кто мог рассказать ей куда больше.       И сейчас она принимала неисчислимые нежные объятия остальных сестёр с чуть растерянной улыбкой, столь увлечённая своими помыслами и размышлениями, что лишь жгуче-горячий и отчаянный поцелуй испечаленной предстоящим расставанием Лаини смог вернуть её в мир пушистых и больших кошек.       — Витани… — вся она: и её опечаленные, лишённые своего привычного, игривого света глазки; и чуть подрагивающий, мягкий и округлый подбородочек; и обезволенные, едва цепляющие землю лапки — словно изливались на дикую охотницу своими жалобностью и мольбою.       Тем, ушедшим днём, она отчаянно упрашивала её остаться; упрашивала до самой высокой луны, не находя себе места, взывая к безмолвным, исчерченным тьмою, испещрёнными рваными, сочившимися ярким звёздным сиянием ранами небесам. Но с этим, новым восходом солнца, она точно переродилась, точно смирилась с неизбежностью некого страшного, явственно ощущаемого лишь ею замысла. В её взгляде скользили и боль, и горечь, и даже вина. Вина, которую она не могла простить самой себе.       — Пожалуйста, береги себя там, моя Витани, — шептала ей на ушко светленькая самочка, столь страстно прижимаясь к её щеке, словно пылая тайной надеждой, что у львицы не хватит ни силы, ни воли, ни преданности оставить свою любимую сестру здесь, одну, со всеми её бездонными ласками и чувствами, — Пожалуйста… Мы ждём тебя здесь… я жду тебя здесь… Витани… моя Витани…       По ту сторону львицы были куда более сдержанны. Воспринимавшие всё происходящее скорее как нечто должное, нежели что-то изрядное, удивительное, сакрально значимое, они провожали Налу лёгкими и одобрительными касаниями щёк и плечиков, предполагая, что на то она и избранница короля, чтобы непрестанно ловить столь непростые выпады судьбы своими цепкими лапами.       Сама королева хранила почтенное, невозмутимое молчание, а её мордочка замерла в подобающем благостно-гордом выражении, и лишь нежданная тень и знакомый, оглушительно-грозный рык заставили львицу на мгновение затеряться в лёгком, но совершенно искреннем изумлении.       Со скалы медленно, аккуратно поджимая правую лапу, спускался сам король прайда. Под неотрывным взором следовавшему ему в след шамана, он не без труда добрался до устроившихся тесным полукругом кошек. Стараясь выглядеть настолько непринуждённо, насколько того позволяла ситуация, он с должной статностью выждал низкий и долгий поклон своих подчинённых, после чего, храня безмолвие, направился к выступавшим в путь львам.       — Хочу, чтобы вы знали, — осторожно опустил больную лапу на землю Симба и чуть поморщился, — И я, и весь прайд очень благодарны вам за ту решимость и смелость, что вы нашли в своём сердце. Надеюсь очень скоро ждать вас всех здесь в совершенном порядке и с хорошими вестями.       Король чуть небрежно, но весьма чувственно коснулся шеи своей львицы, провожая её чинным и долгим поцелуем, что был свойственен всякой благородной правящей паре. Затем алогрив обнял другую, не менее близкую к себе самочку, и в этом, совсем непродолжительном и, казалось бы, ничем непримечательном со стороны поцелуе было столько кусачей страсти и необъятного желания, что Витани едва сдержала тяжёлый выдох, принимая эту пусть и не совершенно нежданную, но всё же ошеломительно-пылкую ласку короля.       Кову, что терпеливо выжидал этот продолжительный ритуал, не без любопытства рассматривал необычно приветливые и участливые мордочки остальных львиц прайда. И если отсутствие юной принцессы его особо не смущало, ведь он уже успел повидать её ушедшей ночью, запрятанную и заплаканную в своём тошном заточении, то вот отсутствие вчерашней, весьма гостеприимной самочки его немало удивило.       «Должно быть, где-то на охоте задержалась, или ещё что… да мало ли…», — бесхитростно рассудил черногрив, пока не встретился взглядом с добравшимся и до него Симбой. Властные ярко-карие глаза короля оценивающе всматривались в него, пленя своей особенной, неизмеримой глубиной. Алогрив ещё сильнее приблизился к нему, промолвив:       — Я полагаюсь на тебя, мой львёнок, — после чего в грубой и строгой ласке коснулся щеки Кову.       Объятия вершились лишь пару мгновений, и в довершение к ним старший самец искусно-неприметно, хоть и весьма чувствительно, прикусил кончик уха черногрива. Эта нежданная нежность заставила Кову крепко сжать свои лапы, а сердце в его груди тотчас бешено забилось. Он хорошо знал это чувство, ведь уже ощущал его всего несколько восходов солнца назад.       В тот тихий ясный день ласковый бриз приносил приятную прохладу с дальних серверных гор, а обыденно суровое солнечное светило не жгло, но заботливо пригревало слегка колышущуюся шёрстку.       Разбуженный сладким поцелуем уст юной принцессы, он только и успел обменяться с нею парою урчаний, прежде чем та, бодро подскочив на лапы, стремительной молнией улетела вершить свои великие королевские дела на землях прайда. Ленно зевнув, черногрив попытался было снова заснуть, но яркий утренний свет уже неумолимо пробивался сквозь чахлое пещерное навершие, а звонкое пение устроившегося где-то неподалёку семейства птиц столь назойливо заливалось в уши, что никаких шансов отыскать покой и вовсе не осталось.       Медленно потянувшись на лапках и осторожно выглянув заспанной мордахой на танец жизни, вершившийся за пределами Гордой скалы, Кову глубоко вдохнул приятного и насыщенного воздуха пробуждающегося дня, и решил немного прогуляться по всё ещё тихим и пустынным королевским землям.       Солнце успело подпрыгнуть почти на прыжок вверх, когда лев, наплутав по бесчисленным тропам новый повод для усталости, усмотрел в отдалении от одной из крупных полянок небольшую и уютную на вид пещеру, что словно манила своей темнотою и прохладным дыханием ещё холодного с ночи камня.       Внутри было весьма просторно и сухо. По обилию следов от когтей, по грудам костей, возвышавшимся по углам, и по множественным, хоть и весьма давним букетам ароматов, черногрив безошибочно определил, что это место, вероятно, было весьма излюбленно многими львами прайда.       Немного поразмыслив и разумно рассудив, что до самого послеобеднего времени вряд ли кто-то поспешит нарушить его покой, Кову блаженно вытянул лапы на большом гладком камне, наслаждаясь совершенной тишиною и приятным полумраком.       Из сладкой продолжительной дрёмы его вывела однако не лёгкая болтовня стайки самочек, а весьма знакомый низковатый голос короля прайда, сопровождаемый весьма мелодичным и смешливым подмурлыкиванием какой-то совсем молодой самочки. Сперва черногрив с надеждою подумал, что, быть может, те просто пройдут мимо, ведомые какими-то своими важными делами, но чем дольше он обращался к этой мысли, тем сильнее становились голоса, и в тот момент, когда молодой лев понял, что лучшим решением было бы найти другое место для отдыха, и уже поднялся было на лапы, чтобы поскорей уйти прочь, путь ему преградила притомлённая разговорами и желаниями парочка.       Кову замер на месте, не решаясь, как поступить. Львы, что, вероятно, ещё не успели его заприметить, продолжали следовать своим намерениям.       — Тут будет весьма неплохо. Ты ведь отблагодаришь меня за такую находку, м?       — С удовольствием, мой король, мррр…       В ярком свете каменного прохода тёмненькая и пышная юная львичка сладко прижалась пастькой к пасти своего льва, да с таким удовольствием, что звуки их звонких, влажных касаний тотчас разнеслись по всей пещере.       — Прекрасно, — довольно облизнулся испробовавший её алогривый самец, — Было бы досадно упустить столь приятный поцелуй в столь прекрасное начало этого дня.       — Мой король может просить моих поцелуев столько, сколько пожелает и когда пожелает, — мурлыкнула ему в ответ самочка.       — Только не после того как в чьей-то пастьке побывает кое-что весьма и весьма интересное.       Лев игриво рыкнул, пришлёпывая лапкой округлое и сочное бедро львички, отчего та громко и восторженно фыркнула:       — Ох, как не пристойно, мой повелитель!       — Непристойно, значит? Сейчас ты у меня заговоришь по-другому, нахальная моя шлюшка…       Кошечка взвизгнула, влекомая к земле ловкими и цепкими объятиями короля. Мягко сопротивляясь крепким лапам алогрива, она пыталась отбивать всё новые и новые коварные атаки, пока испуганно не взвизгнула, почуяв, как его пальчик сумел-таки резво проникнуть в незащищённое, но уже в готовности увлажнённое лоно.       — Мой король, — выдохнула жаром самочка, ощущая, как стремительно слабеет в лапах льва, как неотвратимо уносится её сознание, — Прости, но… ты совсем не в моём вкусе…       Яркие хищные глаза алогрива с нестерпимо-решимым коварством нависли над телом беззащитной кошки, лапа обхватила пухленькое основание хвоста, притягивая пленницу к себе:       — Неужели? Зато ты очень даже в моём, маленькая потаскушка!       По другую сторону от них что-то предательски шаркнуло. Кову, попытавшийся незаметно выскользнуть из пещеры, нечаянно задел хвостом крохотный камешек, что тут же отскочил в сторону. Игривые львы во мгновение сообразили, что в этом убежище они совсем не одни, и чуть отпрянули друг от друга. Алогрив внимательно всмотрелся в сторону шума, и уже в следующее мгновение его мордочку тронула лёгкая, немного коварная улыбка:       — А, Кову, это ты. Выходи, чего прячешься?       Тот осторожно выглянул на свет. Львичка, что всё ещё лежала в лапах короля, попыталась смущённо выбраться на волю, но силою невозмутимых и вольных движений самца снова оказалось прижатою к земле.       — Прошу простить, я… случайно оказался… я сейчас же уйду, — поспешил оправдаться черногрив, поглядывая на спасительный свет, сочившийся по ту сторону пещеры, и уже делая острожный выпад в его сторону.       — Ой, да перестань, — небрежно бросил Симба, приманивая нечаянно гостя к себе поближе, — Что, хочешь самое интересное упустить? Смотри, какая у меня тут шлюшка прелестная.       «Шлюшка» попыталась что-то возразить, но тяжёлая лапа алогрива тактично опустилась ей на пастьку, взывая к тишине. Кову нерешительно приблизился ко львам, не понимая, чего хочет от него король.       — Давай, присоединяйся, — подмигнул ему тот, притягивая за хвост пушистый круп самочки прямо к лапам черногрива, — Смотри, какая сладенькая киса. Как гостеприимный хозяин, разрешаю тебе взять её первым.       Молодой лев опешил, поглядывая то в хитрые глаза Симбы, то в припуганные и смущённые глазки незнакомки. Конечно, она была ничего. Но брать её под чьим-то внимательным взором, особенно, если это взор отца твоей львицы… нет, для Кову это было несколько чересчур.       — Ну, давай же, — король нетерпеливо щёлкнул лапкой у носа самца, взывая его поскорее очнуться и перейти к самым решительным мерам, — Смотри, какая она там приятная… — с этими словами его лапка обхватила краешки нежных лепесточков сочного бутончика своей подружки, оттягивая их так, что охраняемое ими розоватое, изнеженное и влаголюбивое нутро во всей своей бесстыдности предстало пред взором черногрива, — И не смотри на неё так, эта похотливая сучка только и ждёт, чтобы её как следует выдрала парочка крепких львов.       Самочка попыталась что-то смущённо-возмущённо возразить, но густая алая кисточка тотчас влетела ей в пастьку.       — Ты не переживай, Киаре мы не скажем, — понимающе подмигнул ему Симба, — Пусть это… пусть это будет нашим маленьким секретом.       — Мой король, я… я против! — капризно освободилась от своего пушистого кляпа молоденькая львичка.       — Так это же прекрасно, — тёмным бархатным голосом проурчал ей на самое ушко алогрив, — Люблю недовольных кошечек, с ними куда интересней.       Кову ещё мгновение нерешительно помялся на подушечках лап. С одной стороны, он опасался, что подобная близость с чужой львицей ему отдастся очень дорого. С другой стороны, строгие глаза короля внушали не меньшие опасения. Последнее, чего ему действительно хотелось, так это вступать в конфликт со старшим самцом прайда.       Во всяком случае, не сейчас.       Словно опасаясь, что чуть подёргивающаяся в цепкой хватке короля самочка шлёпнет его по морде своей крепкой ляжкой, Кову так осторожно, как мог, приблизился пастькой к алеющей ямочке пышного юного лона. Медленно вытянув язык, он нежно коснулся им жгучей мягкой плоти.       Львичка чуть не подскочила от неожиданности, громко выдохнув от сильного чувства. Симба, продолжавший крепко прижимать её к земле, усмехнулся, скептично покачав головой:       — Зря ты туда языком лезешь. Уверен, там, помимо меня, наверняка уже успела побывать половина львов всех здешних земель.       Увидев, что немало смущённый черногрив не спешит останавливаться, продолжая вылизывать терпкие стеночки юной мокрички, король небрежно оттянул от него уже изрядно увлажнённое междулапье львицы, строго обозначив:       — Ты давай, дери её, а не ублажай, — и в довершение своих слов размашисто шлёпнул тёмное бёдрышко своей пленницы, чем заставил её испуганно взвизгнуть, — Тебе этими губами ещё дочь мою целовать, вот уж не хватало, чтобы ты их ляпал всякой гадостью.       Кову потерянно и неопределённо смотрел куда-то вперёд и вниз, сквозь простёртые пред ним прелести львицы, не находясь силами сделать ни единого движения. Его хвост истерично бился из стороны в сторону, также яростно билось и сердце, а вот меж лапами всё сжималось от растекавшейся тревожности.       — Я не могу, мой король, — поджав уши, пробормотал он, отводя мордочку в сторону.       — Чего не можешь? А лизать её — так всё нормально, да? — усмехнулся алогрив, резко поднимаясь на лапы с изрядно помятой самочки.       Он обошёл молодого льва со стороны, а затем небрежно задрал его испуганно поджатый хвост:       — А, вот оно что… На львичек у нашего принца уже совсем нет настроения, да?       Его лапа тотчас небрежно огрела безвольно свисающий стерженёк самца.       — Гррр!.. Мой король, я…       — Нравится пробовать самочек на язык, значит? Ну так чего же ты ждёшь тогда, ты продолжай.       Черногрив взволнованно сглотнул, послушно пряча мордочку среди задранных бёдер львички.       — Виви? — строго и холодно отчеканил король.       — Да, мой повелитель, — испуганно пискнула самочка, вздрагивая от новых прикосновений чувственного языка черногрива.       — Подготовь для нашего принца свой особый, гостевой сюрприз, он наверняка его оценит.       — Как скажете, мой повелитель, — тотчас пролепетала кошечка, крепко обхватывая задранными ляжками шею самца и чуть приподнимая круп над землёю.       — Если заберёшься своим любопытным языком поглубже, наверняка сумеешь попробовать немного и моего вчерашнего, липкого подарка, — лапа алогрива навалилась на спину Кову точно огромный валун, вынуждая его немедленно поджаться животом к холодному камню пещеры, — Ведь я уверен, именно этого ты и желаешь, мой маленький львёнок.       Не увидев, но почувствовав, как зловещая тень короля воспарила над его телом, черногрив попытался было испуганно отринуть от прилизанного лона самочки, но объятия лапок юной охотницы оказались куда сильнее, чем он предполагал. Тесные тиски алогривого самца сжались на нём сверху, поджимая собой ещё сильнее к земле, а нечто пугающе острое и шипастое ткнулось сперва в одно крепкое бедро, затем в другое, а затем нетерпеливо скрылось прямо под хвостом       — Тебе повезло, что ты такой соблазнительно-красивый, мой львёнок, — низко прорычал ему в самое ухо Симба, притираясь к испуганно сжавшемуся в крохотную складочку тёмному ромбику плоти своим массивным, жаждущим страсти древком, — На таких у меня всегда много своей влаги.       Черногрив оскалил клыки, ощущая болезненную тесноту под хвостом, его когти мучительно впились в камень, а язык, до того мерно ласкающий юную самочку, от избытка чувств проник необычно глубоко, далеко и резко в тесное, уязвимое нутро.       Виви взвыла с бешеного урагана новых ощущений, крепче сжимая шею льва в объятиях своих бёдер. Её опьянённому взору предстала особая картина, коей она ещё ни разу не встречала за свою молодую жизнь: алогривый король яростно пленил и теперь хищно овладевал оробелым черногривым принцем, и его движения становились всё более и более неистовыми с каждым новым вздохом, с каждым новым стоном.       Мордочку Кову искосила гримаска нестерпимого страдания, он отчаянно, хоть и наивно пытался выбраться из своего унизительного плена, почти бессознательно продолжая ублажать растопленную писечку львицы. Его язык щекотал её нутро, ощущаясь точно сухой и горячий песок, чем наводил на кошечку нескончаемые волны жгучего блаженства. Тело её содрогалось всё сильнее и сильнее, а вымученные глазки сцепились взглядом с карими глазами короля.       — Не переживай, он тебя не съест, — продолжал со всё большей и большей ненасытностью терзать тесное нутро принца алогрив, — Ему самому нравится быть покорливой самочкой для своего короля, верно, мой маленький львёнок?       Кову промычал что-то невнятное, его глаза неподвижно осели на ароматной пряности Виви, а пасть снова и снова обжигала её глубины своими неисчислимыми поцелуями.       Движения короля преодолевали всё новые и новые пределы нестерпимости, но мордочка черногрива стала обретать иное, куда более сосредоточенное выражение. Его внезапно пробудившийся колышек снова и снова натирал своим острым окончанием грубый и шероховатый пещерный камень, пока мучительная теснота подхвостья приобретала новые, более пряные и волнующие оттенки.       Ощутив, как растеряли в напряжении лапы и мышцы на теле принца, Симба сделал ещё несколько мстительных и резких рывков, прежде чем прильнуть с необыкновенной лаской к щеке своего пленённого самца.       — Это ведь куда интересней и приятней, нежели близость с моей дочкой, верно?       И, не дожидаясь ответа черногрива, он с небывалой чувственностью прикусил кончик его беззащитного ушка.       — Я знаю, что да, мой львёнок. Знаю.       Их и без того тесные объятия стали ещё теснее и ещё крепче. На лапах Симбы отчётливо обрисовались крепкие мышцы, а в его пастьке крепко и преданно сжался загривок юного черногрива.       Львичка, про которую почти позабыли увлечённые самцы, затряслась в безумном исступлении под новым тесным прикосновением языка принца, а её припухлые лапки сжали его шею так, что тот едва не задохнулся. Громко взвыв и очертив в безвинном камне глубокие и длинные дорожки от когтей, Виви неожиданно прыснула в мордочку черногрива своими богатыми, пряными соками.       Кову точно очнулся, пытаясь отвести морду в сторону от маленького, но буйного водопада промеж пышных бёдрышек, но хватка короля была невозмутимой, как невозмутимы были и его алчные толчки и довольная, плотоядная ухмылка.       — Надеюсь, тебе понравился наш маленький сюрприз, львёнок? — он снова по-хозяйски завладел загривком черногрива, прижимая его нос прямо к пропитанному влагой гнёздышку Виви, — Но не переживай, у тебя ещё останется время отомстить этой наглой шлюшке, если, конечно, тебе не хватит моего внимания.       И то ли в тон его словам, то ли в тон королевскому жезлу, что с небывалой силой впился в смиренный, измученный лазик принца, низ живота Кову сперва пронзило диким укусом сладостной истомы, а затем неожиданно обмочило густой и липкой влагой.       И хотя король и почувствовал, как его принц блаженно теряется в забытье, окончательно отдаваясь его власти, он совсем не спешил останавливаться, как и не спешил искать свою крайнюю точку наслаждения. Предпочитая тянуть удовольствие так долго, насколько это было возможно, он снова и снова неспешно и внимательно исследовал преприятно чуткий и упругий лазик молодого льва, то принимаясь драть его, словно провинившуюся львицу, то устало и трепетно приникая к его загривку, точно любящий отец к родной дочери.       Кову успел справиться и со своим смущением и со смешливым взглядом умывающейся прямо перед его носом львички, и теперь внимательно прислушивался то к тяжёлому дыханию алогрива, то к своим собственным, внутренним чувствам. Его немного пугало не то, как легко и безвольно он в очередной раз отдался этому льву, а скорей то, как необычно и странно было ощущать его теперь, когда боль совсем ушла, и каждое новое тесное прикосновение под хвостом пробуждало в нём всё большее и большее желание. Он не хотел себе в этом признаваться, но ему нравилось чувствовать его объятия, как и нравилось ощущать его внутри себя. И эти движения, немного болезненные, немного волнующие, уже не раздражали, но словно подогревали какое-то подсознательное, давно позабытое чувство.       Черногрив вдруг с изумлением понял, что его робкий перчик вновь набрался сил и ещё неистовей трётся о болезненно суровую каменную гладь. Чем сильнее и глубже проникало в него копьё старшего самца, тем сочнее и жарче становились ощущения на его собственном встревоженном древке. Он не сразу понял, что старается двигаться в такт движениям короля, столь странным, но необыкновенно будоражащим был этот ритуал. Новый, ещё более сладкий укус за ушко точно пробудил вкрадчивый, пробуждающе-яркий заряд под шёрсткой. Безмерно утопая в желании своего короля, Кову едва сумел различить хищный голос у своего ушка:       — Я вижу, ты чувствуешь это, ты хочешь этого. Ты мой, Кову.       Принц поджал губы, инстинктивно приподнимая круп, когда король чуть обернулся, а его лапа с подвыпущенными коготками мягко обожгла его аппетитное жилистое бедро. Пресытившись новыми жалобными стонами своего юного самца, алогрив что есть силы впился в его тёмные бока, вгрызаясь своим мощным рыком в толстые стены пещеры, а своим массивным жезлом — в поджавшиеся от неожиданности тесные стеночки львиного подхвостья.       Почувствовав, как жар королевского семени растекается по его измученному, искусанному шипастыми ласками нутру, как пульсирует там массивный самцовый стержень, Кову тихо простонал, прижимаясь мордой к земле, и его и без того липкое междулапье снова промочилось новой млечной струйкой неудержимого удовольствия.       Они обессиленно лежали так ещё какое-то время, пока алогрив, наконец, ленно не оттянул плоть уже совсем послушного ромбика принца, высвобождая его из плена своей шипастой, плотоядной сущности. Широкий, приятный лазик чуть дрогнул, прежде чем излиться небольшой струйкой густоватой патоки прямо по пушистым орешкам и поджатому стерженьку черногривого льва. Окинув ухвостье своего юного самца удовлетворённым, гордым взором, Симба широко зевнул, неспешно размял лапы и направился прочь, желая высмотреть свою другую, не менее послушную спутницу.       Виви всё так же лежала рядом, с готовностью выжидая новых указов и пожеланий от своего короля. Её междулапье было сильно измочено, а в его объятия припала совершенно изнемождённая морда Кову. Старательно отряхнув слежавшуюся шёрстку, король наконец обратился словом к измотанному и измученному новыми ласками и ощущениями черногриву:       — Не переживай, Виви никому не скажет о наших тайных удовольствиях. Она-то знает, куда своим языком лучше не лезть, — лев необычайно дружелюбно, почти ласково протянул лапу Кову, помогая ему подняться, — Ну а если и полезет, то будет с этим самым языком заботливо предоставлена семейке местных миролюбивых гиенок. — Симба с самым любезным видом подмигнул юной львичке, на что та блеснула испуганными, совершенно ошалевшими глазками и тут же пискнула что-то исключительно-утвердительное, при этом кивая мордочкой так, что, казалось, вот-вот разобьёт её о воздух.       — А тебя, мой маленький львёнок, — король горячо потёрся носом о щёку принца, — Тебя ждёт ещё немало интересного впереди, — скользнув чуть выше, алогрив с той же чувственной искренностью прикусил соблазнительно поджавшееся ушко Кову.       Весь этот обыкновенный, совершенно непримечательный ничем день король и юный принц провели в новой, необычайно жаркой близости. И тем же вечером, равно как и все последующие дни, сын Зиры снова и снова пытался понять, что именно в нём пробудилось тогда, в той близости с Симбой, и способен ли он это «что-то» в себе принять.       И вот, этим важным, отчаянным утром король отчего-то снова решил напомнить ему о том странном, но весьма ярком случае.       Слегка улыбнувшись, алогрив медленно отпрянул от молодого льва. Усевшись поблизости от заботливо высматривавшей его матери, Симба громко и решительно изрёк:       — Пусть ваш путь озаряет солнце, а лапа ваша не знает ни усталости, ни боли. Возвращайтесь с доброй волей, — и медленно поклонился троице молодых львов.       Вслед за ним путников удостоили своего поклона и королева-мать, и все остальные кошечки прайда, а вышедший чуть вперёд шаман осторожно потряс над ними посохом, что-то бормоча под нос, после чего медленно коснулся его кончиком сперва загривка Кову, а затем и обеих его спутниц.       — Пусть и духи будут с вами, — тихо и печально улыбнувшись молвил он.       Львов провожали почти до самых границ Чужеземья. Едва ступив лапой на болезненно-знакомую иссушенную землю, Кову в последний раз обернулся, чтобы почтить тоскливым взглядом сытые и богатые просторы прайда, и вдруг, среди остальных благородных кошечек, заприметил её.       Это был совершенно безумный и совершенно безрассудный поступок: Уриси неслась к нему с самых дальних северных скал, куда её словно случайно направили высматривать добычу старшие львицы круга сразу по окончанию утренней охоты. Догадавшись, что что-то не так, она не узнала, но почуяла, что её черногривый самец вот-вот покинет родные земли, а потому, забросив строгий наказ дождаться иной сестры-охотницы, она бросилась к нему, не жалея ни лап, ни дыхания, и нагнала лишь у самых границ, не войдя, но прорвавшись сквозь безразличное окружение остальных, весьма недовольных её дерзостью прайдовых самочек.       Их взгляды встретились лишь на мгновение, но его было совсем достаточно, чтобы она успела ему улыбнуться, да так ласково и нежно, как могла лишь истинная львица. Улыбнулась — и тотчас исчезла, не выдворяемая, но утаскиваемая обозлёнными старыми охотницами, да прямо за хвост, безо всякой положенной на то утончённой обходительности.       Облегчённо выдохнув, Кову вдруг с изумлением осознал, что куда сильнее желал увидеть этим утром именно её, эту странную и необыкновенно-изящную львицу, нежели свою собственную, столь преданно-избранную им когда-то принцессу.       Он помнил, как совсем недавно, словно бы и прошлой ночью, к нему подошли они, эти благородные и важные львицы, столь статные и строгие, что казалось честным и справедливым сразу же позабыть их имена. Среди них была и королева-мать, встревоженная, небывало растерянная, словно ведомая чем-то, что имело своё начало совершенно извне этого мира. И все они, все эти львицы, столь старательно, отчаянно, даже как будто бы умоляюще стали вопрошать его, принца Кову, желает ли он в действительности взять с собою свою принцессу в это долгое, тёмное, безусловно, полное опасностей приключение. Готовые приводить неисчислимые причины, отчего же делать этого категорическим образом нельзя, они с изумлением обнаружили, что черногрив отнюдь не считает присутствие Киары таким уж настрого обязательным, и вообще, самым необыкновенным образом полагает, что юной, столь хрупкой львице, да ещё и будущей королеве, куда лучше остаться здесь, под защитой и присмотром более опытных, умных львиц, равно как и столь нуждаемого в её ласке, её близости короля. И, изумлённые, но немало израдованные его решением, они, все эти благородные души, спешно устремились куда прочь, словно бы во тьму великой Скалы, точно опасаясь, что принц вдруг изменится умом либо сердцем и возжелает обменять своё мнение, а он всё сидел, безмолвно сидел в почтительно тихой, потаённой пещере, думая о ней, лишь о ней, своей необыкновенной, полной утончённой грации и изнеженного изящества любви.       Его лапа всё так же ступала по мёртвой и немой земле, а позади него сновали настороженные, востро-пушистые тени. И сколь странно было осознавать эту необыкновенную перемену, столь и странно было переживать это болезненное узнавание, ведь как и тогда, словно бы вечность назад, его снова провожал с этих земель прайд, целый львиный прайд: в изгнание от той, что любил, и той, что так искренне жаждал.