***
Снег, леденящий обнажённые ступни и почти-почти доводящий до обморожения, ветер, беспощадно раздирающий и без того раненные щеки, маленькие снежинки, что оседают на голове и плечах, и мальчик, дрожащими от холода руками скидывающий их с себя, после снова неспешно ступая и обнимая себя за дрожащие плечи. Перед глазами мылится и плывёт, когда он пытается рассмотреть что-то помимо белой пелены и чёрных верхушек сосен. За небольшую свою прожитую жизнь Дон признаёт, что настолько холодно ещё никогда не было. А ведь только осень. Только осень... Мальчик чихает, вытирая нос рукой. Он видит вдалеке дом на опушке леса, топчется на месте, отгоняя снег босыми ногами. Вскидывает все за и против, есть ли смысл петлять до дома, или сразу пойти на поиски пустой медвежьей берлоги. Шмыгает ещё раз, снова с ноги на ногу переминается, прежде чем вздохнуть, снег с волос скинуть и пойти дальше. Он уверен на семьдесят процентов, что его взашей оттуда выгонят, на двадцать пять — прогонят палками. Мысль о том, что какой-то чудак, но вдруг добрый и проникшийся ужасным состоянием несчастного мальчика, впустит погреться внутрь, где-то мелькает на подкорке и даёт настолько прозрачную надежду, что забыть и не верить проще. Однако ж опять дует ветер, гонит снег и холодный воздух прямо в лицо, да с такой силой, что мальчик невольно в сторону кренится. И этот же ветер стремительно сдувает последнюю и единственную надежду — несчастный шатается, глаза прикрывая в попытках скинуть с ресниц снежинки, но, по итогу о корягу споткнувшись, безмолвно падает, не в силах даже головы поднять, зато чувствуя необычное тепло от мокрой почвы. Необычное тепло, успешно убаюкивающее, даже не стараясь, и мальчик больше не пытается открыть тёмных глаз, лишь сильнее лицом зарывается в белую пелену. Но вопреки всему просыпается. И даже не в холодящем душу и кожу снегу! Он резко открывает глаза и подскакивает в тёплой постели, тяжело дыша. «Я умер?» — единственный пришедший в голову вопрос, прежде чем взгляд становится ясным, и он видит окружающую обстановку. Светлая и небольшая комната, две кровати, слева — окно, справа — проход в иную комнату, и спереди — камин с потрескивающимися дровами. На стенах — пару картин, рядом — небольшая тумбочка с уже остывшим на ней чаем и тарелкой с двумя маньтоу. Дон неловко сминает белое одеяло, снова оглядывая комнату и заглядывая в окно — с кровати ничего не видно. Он какое-то время тупо сверлит булочки взглядом, пока буквально умирающий от голода желудок не поторапливает его, и мальчик хватает её и жадно кусает, отпивая холодного напитка. Затем, поколебавшись, он встаёт босыми ступнями на мягкий ковёр и медленно движется к окну, продолжая кусать булочку. Там, за открытыми ставнями, виднеется лес и обрубленный пень, но больше — как бы он не подпрыгивал и не приседал, меняя ракурс — ничего не видно. — Проснулся-таки? — слышится позади резкий, но спокойный голос, от которого Лоренцо в испуге подпрыгивает и тут же оборачивается. Молодой и высокий мужчина в белых одеждах и тёплой мантией с мехом на плечах, со светлыми волосами и мягкой улыбкой, чётко очерченным носом и прямо излучающими тепло глазами. Он подходит к камину и палкой поправляет почти сгоревшие дрова, принесённые только что аккуратно добавляет, отряхивая руки и после этого вставая. Лоренцо вздрагивает, когда тот подходит, и быстро проглатывает кусок маньтоу. — Не торопись, никто не заберет, — успокаивает его мужчина и садится перед ним на корточки, теперь глядя на него снизу вверх. Мальчик неловко пятится назад, пока не сталкивается со стеной, и теперь нервно перебирает в руке кромку своей порванной кофты. — Как тебя зовут? — все ещё с улыбкой спрашивает мужчина, наклоняя голову. Дон закусывает губу и отводит взгляд, с ноги на ногу переминается, боясь отвечать. — Хорошо, — мужчина вздыхает и прикрывает глаза, глядя из-под приопущенных ресниц, — Я — бродячий заклинатель, Снаффи Марк. Он слабо наклоняет голову на манер поклона, и мальчик снова сглатывает. — Лоренцо...Дон, — тихонько отвечает он и кланяется в пояс. Глаза заклинателя тут же радостно загораются, он встаёт и кладёт руку на мальчишеское плечо, громко спрашивая: — Дон-чан, станешь ли ты моим учеником? — он широко улыбается и наклоняется к нему, чтобы быть на одном уровне. — Согласен ли ты стать моим преемником? Лоренцо хлопает ресницами, не понимая, что от него хотят. Мужчина ещё какое-то время сверлит его взглядом, пока тот, сдавшись, не кивает медленно головой. И Снаффи, видящий, что ничерта мальчишка не понял, не удерживается от смешка. — Что ж, тогда, — он выпрямляется и скидывает с плеч меховую накидку, — отныне зови меня учителем. Затем он уходит в другую комнату и пропадает там на какое-то время, и Дон не смеет сдвинуться с места, пока сам заклинатель не зовёт его, и мальчик, медленно и держась за стену, идет в предполагаемом направлении. — Залезай, — с улыбкой говорит мужчина, добавляя лепестки неизвестных для Дона цветов в чан с водой, от которой медленно исходит и растворяется пар. Мальчишка мнётся на пороге, пока Снаффи не вздыхает и самостоятельно не ведёт его. Он снимает с него одежду и скидывает рядом, помогая залезть в воду. Горячая — но Лоренцо не в том положении, чтобы жаловаться. Марк с ужасом глядит на выпирающие рёбра, почти прорезающие нездорово бледную кожу, на чересчур худой живот, мерно прячущийся под водой и лепестками. «Откормлю», — твёрдо решает он, осторожно касаясь покатых плеч и мягко их растирая. — А почему вы... — тихонько начинает мальчик и затыкается, когда широкие ладони мужчины накрывают его голову и неспешно перебирают волосы, но продолжает, когда Снаффи многозначительно произносит: «м?», — Почему вы меня не прогнали? Снаффи замирает на секунду, прежде чем со смешком говорит: — Я чую... чую в тебе талант, Дон-чан, — он усмехается, затем продолжая чуть тише, — Да и преемника заиметь неплохо. Как минимум, на этом настаивает мой.. хороший приятель. Лоренцо внимательно его слушает, но под прикосновениями ловких пальцев, нежно массирующих кожу, он невольно забывается и впадает в полузабытье. Заклинатель бережно отмывает его, осторожно касаясь запекшихся ран и струпов на коленках. Аккуратно промывает увечья и обрабатывает их, мягко втирая лекарства. В голове навязчивым комом носятся невысказанные вопросы, но Снаффи решает оставить их на более подходящее время. На более подходящее время, которое, как Марку кажется, не наступает даже через пару недель. Он тупо глядит на ученика, так старательно рубящего дрова, и медленно моргает. Голову поднимает и смотрит в пасмурное небо, пока едва слышный хруст снега позади его не отвлекает. Он с мягкой улыбкой оборачивается, потому что точно знает, кто там. — В кои-то веки ученика нашёл? — хмыкает парень, подходя к заклинателю. Лоренцо вытирает испарину на лбу рукавом, топор врезается в дерево и там же застывает, пока рука не двигается. Он вздыхает и окидывает взглядом несуразную горку из дров, не особо аккуратно сложенную — скиданную — рядом. Руки слабо ноют вместе с натертыми ладонями, но он не обращает внимания и снова подхватывает топор, точно по середине вбивая колун в старый пень. Дон присаживается и подхватывает дрова, только после переводя взгляд на учителя, затем замечая и мальчика рядом, лет двенадцати от роду. Заинтересованно поднимает бровь, разглядывая белые, точно снег на земле, одежды с вышитыми бирюзой стебли бамбука, ярко выделяющиеся локоны цвета адзуки, что мерно покачиваются в такт кивкам. Лоренцо непроизвольно наклоняет голову, не сводя глаз с пришедшего все то время, пока он идёт до дома. Однако к тому времени, когда все дрова оказываются внутри, и Дон может выбежать на улицу, дабы поближе рассмотреть неизвестного мальчишку, того уже и тени не видно, только лишь учительское «пока-пока, Саэ-чан» раздаётся тихим отголоском, пока тот машет. — Учитель, — негромко зовёт он, подходя к нему и хрустя снегом под ногами, — а кто это? Мужчина качает головой и поправляет накидку на плечах, прежде чем с улыбкой опускает на него взгляд своих добрых глаз: — Молодой господин клана Итоши, — он глядит туда, где от прибытия постороннего остались лишь следы, — Саэ-чан. Вы, вообще-то, одного возраста, но поскольку живём мы на территории клана, то к выходцам из него стоит обращаться уважительно, — Снаффи загадочно подмигивает, и Дон не может не кивнуть. Оглянув заснеженный двор, мужчина качает головой и идёт к дому, и Лоренцо, разумеется, за ним, но тот останавливает его жестом руки, заставляя ждать снаружи — и он смиренно ждёт, спрятав руки за спиной. Незаинтересованно пинает снег под ногами, рассматривает уже изученные вдоль и поперёк щедро подаренные одеяния, изредка скидывает снежинки с головы и покатых плеч, пока заветный скрип половиц не сообщает о возвращении заклинателя. — Лови, — говорит он с улыбкой, кинув мальчику деревянный меч. Дон тут же дёргается, боясь не дай бог не поймать, но ловит — и зачарованно держит в руках, будто священное сокровище. Дерево гладкое и заноз не оставляет, — видно, профессионалом сделанное. Мальчик осторожно хватается за рукоять, переворачивая клинок и рассматривая его со всех сторон. Снаффи лишь усмехается, прикрывая рот рукавом. Он с добродушной улыбкой кивает, когда ребёнок с немой надеждой, спрашивая разрешения, смотрит на него, а затем радостно наобум проводит кривой удар, даже на удар и не похожий. Но, определённо, в косых движениях виднеется что-то отдалённо похожее на стиль отпрысков клана. Хотя, вглядываясь, Марк замечает, что проглядывается нечто большее, движения, кажется, все-таки более грациозны, более сдержанны — точно Саэ в первые годы совершенствования, хотя он, конечно, был куда искуснее, будто «талантом» награждён. Заклинатель протирает глаза и щурится, вглядываясь в мальчишескую фигуру, когда собственное зрение подводит и вырисовывает отпрыска Итоши, пока деревянный клинок со свистом разрубает воздух уже более уверенно, куда резче, чем до этого, когда остриё движется так, словно пронзает грудную клетку восставшего мертвеца, а может, поди, и голову демону срубает, и та с неприятным шлепком тут же падает наземь. Но это не то. Снаффи кожей ощущает, что, несмотря на уверенные взмахи и удары, крутые развороты и финты, это не то. Как будто ему не суждено стать культиватором меча. Как будто...ему предназначено совершенствовать разум и успокаивать озлобленные души, справляться с нечистью не с помощью грубой силы, не разрубая их на куски и не протыкая сердце, а зачитывая, заигрывая мантры и песни на флейте, своими тонкими пальцами выводить мелодии на цитре с ненавязчивым мычанием. И это осознание бьёт хлесткой волной прямо в лицо, словно надеясь утопить. Но Снаффи даёт себе мысленную пощёчину и с привычной улыбкой подходит к мальчику, что, завидев его движения в свою сторону, останавливается от разрезания воздуха и снежинок. — Дон-чан, ты когда-то видел битву Саэ или главы клана? — осторожно спрашивает он, пока в глазах мелькают тени беспокойства, не способные скрыться от, на удивление, чуткой детской проницательности. — Видел, как кто-нибудь из них орудует мечом? — Да, — не задумываясь, кивает Дон, большим пальцем потирая деревянную рукоять. Проблеск тревоги мимолётно сверкает во взрослых глазах, и мальчик решает продолжить. — Тогда мне было.. Он замолкает, сгибая и пересчитывая пальцы, прежде чем снова поднять голову. — Семь, наверно...может, восемь? — Лоренцо неловко усмехается, отводя взгляд. — Это когда я впервые на воровство отважился. Светило яркое солнце в тот для кого-то порочный, а для кого-то священный день. Как бы там ни было, Лоренцо его запомнил. Яркое июльское солнце освещало Сугирьскую землю и пробиралось лучами сквозь ставни, оставляя на полу прямую светлую линию. Тогда-то Дона и выставили из еле полученного крова под эти же лучи, едва не обжигающие кожу. «Бедный, бедный ребенок!» — кричали лицемерные девушки, глядя как Фудзико Сато, мамина подружка, уходит, потому что её выкупил какой-то богатей. «Бедняжка, тяжело будет! Матери-то не стало, а отца-то и не было!» — кричали они, а после сплетничали и гадали, насколько протянет «шлюхи ребенок». «Господи, даже Сато уходит! Одна-единственная, что после смерти матери мальца осталась за ним ухаживать, одна-единственная с чистою душой!» — говорили они, затем радостно поливая грязью и плюя ядом в сторону Фудзико. — А где мама? — спрашивал маленький мальчик, пока миловидная и высокая девушка поглаживала его щеку, успокаивая. — Тебе ещё рано знать, Дон-чан, — мягко улыбаясь, повторяла Фудзико — единственный лучик надежды во всем борделе, оставшийся после «ухода» матери. — Но ты всегда так говоришь, — недовольно надувал щеки мальчишка, скрещивая свои маленькие ручки. — Хорошо, хорошо, — согласилась однажды она, проведя ладонью по чёрным волосам. — Вот исполнится тебе хотя бы... Хотя бы восемь, тогда и скажу, хорошо? Но тогда ему исполнилось лишь семь, когда заявился низкорослый богатей, желающий выкупить миловидную и высокую девушку, бессердечно забрать не только её, но и последний способ узнать о родне, забрать кров и того единственного человека, что был к Дону не равнодушен. И тогда, когда оставались лишь считанные минуты до ухода, Сато схватила мальчика за руку и закрылась с ним в случайной комнате, садясь на корточки и держа его маленькие ладошки в своих. — Слушай, слушай сюда, Дон-чан, — торопливо сказала она, обеспокоенно глядя в тёмные глаза. — Дон-чан, твой отец бросил твою мать, когда узнал, что та беременна. Лицо мальчишки озарил шок, но девушка продолжила, боясь не успеть. — Он хотел выкупить твою мать из борделя, но, узнав, что она беременна, ушёл, — она резко опустила голову, её голос сломался, когда её руки сильнее сжали мальчишеские. — А потом, когда тебе было около четырех, она...она умерла от сифилиса. Детское личико побелело до цвета бумаги. Он знать не знал, что такое этот «сифилис», но, если от этого умерла его собственная мать — значит, что-то точно ужасное. Сато обняла мальчика, крепко обвивая хрупкое тельце, изо всех сил стараясь сдержать слезы, пока прижималась к ребяческому плечу. Дон стоял, не двигаясь, точно статуя. Казалось, в тот момент его кишки перевернули с ног на голову и бессердечно выжгли клеймом крест на его сердце, означающий не иначе, чем крест на надежде о нормальной жизни, вдали от борделя с лицемерными женщинами, ежедневным множеством мужчин и запаха едкой пудры, которой пользовалась не только Фудзико. Настолько часто, что она уже въелась в её милое личико, то единственное лицо, проявившее сострадание к «шлюхиному сыну». А после девушка ушла. Вернее, убежала, боясь чужого гнева, но Дон все так же стоял в оцепенении минуту точно. И только тогда, когда его выдворили из публичного дома на обжигающий свет солнца, до него наконец дошло. Маленький, семилетний мозг стремительно обработал информацию и выдал лишь один ясный вывод — ему конец. Но, разгуливая уже где-то за пределами города, мальчишка увидел светло-сиреневый лепесток. Он поднял его, касаясь нежной поверхности, после подняв голову и увидев вдали сиреневое дерево. Дон, не раздумывая, пошёл в его направлении. Шел, но его остановила цветущая неподалеку яблоня. Он спрятал лепесток в карман, подбежав к дереву и окинув взглядом румяные фрукты. Не долго думая, он огляделся и быстро присел, схватив пару яблок в руки, после тут же спрятавшись за деревом. Лоренцо ещё раз огляделся, ничего не увидев, но чутье отдавалось отголоском в черепной коробке, говоря не двигаться — и он не двигался. — Отец, — спокойно отозвался чей-то голос неподалёку, заставив Дона по струнке вытянуться и перестать жевать яблоко. Он упорно сдерживал желание выглянуть, пока звонкий лязг мечей не разорвал пение тихого ветра. Там, за искрами клинков и вздымающихся одежд, скрестили мечи маленький мальчик и взрослый мужчина. Лоренцо с изумлением наблюдал, как искусно уклонялся и парировал выпады мальчишка с красными волосами, и как ловко наступал высокий мужчина. Впитывал, как губка, каждое движение, жмурился и приседал, когда искры летели в сторону дерева. Но, определённо, этот ужасный день стал менее плохим, когда мальчику представилась возможность уйти в блаженное забвение, наблюдая за отпрысками клана. Снаффи хмурится, потирая переносицу. О, да этот мальчик свои единственные прожитые двенадцать лет провёл интереснее, чем сам заклинатель, варя бесчисленные лекарства, а то и яды. — И ты так хорошо их движения запомнил? — слабо улыбается Марк, хлопая мальчишку по голове, на что тот счастливо кивает. — Но, тем не менее, Дон-чан, — мужчина отводит взгляд, замолкая на мгновение, — я думаю, тебе не стоит становиться культиватором меча. Глаза Лоренцо тут же распахиваются, его ресницы слегка дрожат, когда он сильнее сжимает деревянную рукоять. — Но почему? — он невольно ступает ближе, — Разве не все заклинатели орудуют мечом? Снаффи качает головой, поднимаясь на ноги. Бросив короткое «пойдем», он берёт мальчика за руку и ведёт в дом, по пути говоря своим мягким и непринужденным тоном. — Есть три вида культиваторов, — он впускает ученика в дом и закрывает дверь, отрезая прохладный наружный воздух от тёплого, натопленного камином. — Меча, тела и пилюль. Я думаю, что тебе больше подошло играть на биве или около того, вместо драки на клинках. — Почему, учитель? — Дон хмурит бровки, — Разве вы сами не используете меч? Мужчина выдыхает и идёт в крайнюю комнату — ту, в которую мальчишка ещё никогда не заходил, да и заклинатель не разрешал, — и жестом руки указывает следовать за ним. Лоренцо проглатывает не сформировавшееся возмущение и быстро топает следом. Там, на тёмных стенах, сушёные цветы и насекомые, названия которых мальчишка не знает. На столе — склянки и множество приборов для алхимии. И много, много — по всей комнате — свечей, которые заклинатель спешно зажигает. На полках — тоже растения, но уже живые. Множество разных, но, определённо, взгляд приковывается к голубому лотосу, источающему сладковатый запах. Мальчик делает шаг в его сторону, но широкая мужская рука быстро прикрывает его нос и рот светлой тканью с менее приятным запахом. — Не дыши! — предупреждает он, и Дон вопросительно поднимает бровь. — И ни за что не касайся. Вообще к этой полке не подходи. — Что не так, учитель? — неловко и скомканно спрашивает Лоренцо, придерживая ткань у носа и с удивлением глядя на яркую полку. Помимо лотоса в горшке стоят ярко-фиолетовые цветы, светло-зеленое подобие кактуса с бледно-розовым цветком на верхушке, и ещё что-то цветное мелькнуло перед глазами, прежде чем Снаффи его развернул ко столу, а затем подошёл к манящей полке и накрыл её лёгкой марлей. — Не смотри даже в ту сторону, — строго говорит мужчина, вздыхая и успокаиваясь. — Ты там спрашивал, орудую ли я мечом? — вспоминает он, подходя к шкафу с разноцветными склянками. — Так вот, нет. Мальчишка озадаченно поднимает бровь, наблюдая, как учитель достаёт маленькие пузырьки с красной жидкостью. — Я — культиватор пилюль, — поясняет он и отдаёт Дону мензурки с деревянной пробкой, — А это возьми, противоядие, на всякий случай. Лоренцо рассматривает пузырьки с прищуром, переворачивает, проверяя, но жидкость не выливается, как бы он ни крутил. — Но, учитель, — он поднимает на него голову с озадаченным видом, взгляд невольно отводя на крылатых насекомых на стене. — Тогда зачем вам меч? Снаффи усмехается, вспоминая осторожно сложенные на полке спальни ножны. — Это не мой, — он качает головой, — Я храню его в память об умершем друге. Лоренцо удивлённо замолкает и поджимает губы, опуская взгляд. Марк глухо и горько усмехается, явно не намеренный обсуждать это. Может, не намеренный обсуждать на тот момент. Но теперь, года четыре спустя, когда Дону исполнилось шестнадцать, и он прочитал уже все интересные в доме книги от корки до корки, рассмотрел каждый миллиметр висящих в тёмной комнате на стене бабочек и стрекоз, вопросы о том, почему у его благочестивого учителя на полках растут, очевидно, запрещённые растения невольно закрадываются в мозг и сосут под ложечкой, иглой проникают под кожу каждый раз, когда парень невольно кидает взгляд на марлевую ткань. В некоторых книгах — а где-то — даже рукописи самого заклинателя, — он вычитал про некие цветы вроде шалфея — хорошо, вопросов о надобности не возникает, — но как насчёт того же голубого лотоса? Лоренцо знает, что, помимо лекарств и противоядий, Снаффи с тем же успехом создаёт и яды, но их куда меньше, чем лекарств. Кажется, по пальцам пересчитать можно, вот только стоит ученику заметить смертельный пузырёк, как он тут же пропадает вместе с учителем на следующий день, говорящим, что отправился «в город», а иногда и «к главе клана». «Но зачем господину Итоши яд?», — всплывает следующий вопрос, пока Дон, недалеко от опушки, в лесу собирает дерево на дрова. Он размышляет, но ничего толкового в голову не лезет, и Лоренцо вспоминает сына главы — тот самый Саэ-чан, — последний год стал приходить все реже, и при том, что двое юношей так и не познакомились по-человечески. А все потому, что сам отпрыск Итоши приходит только лишь, когда Дон не рядом — невольно закрадывается ощущение, что тот испытывает к нему неприязнь, но за что? Лоренцо недовольно хмурится, поднимаясь с корточек с хворостом за спиной. «А может, младший Итоши просто нелюдим?», — думает он, поднимая голову на ещё светлое небо. Но, безусловно, каким бы «отшельником» тот ни был, хорошие отношения между ним и Снаффи отрицать нельзя. Дон петляет по лесу, глядя себе под ноги и время от времени поправляя дрова, продолжая размышлять. Он вспоминает недавно принесённые из клановой библиотеки книги про алхимию, которые парниша ещё не успел прочесть, потому что этим занимался сам Снаффи. Подходя ближе к дому, он снова видит этот знакомый отдаляющийся силуэт. — Молодой господин Итоши! — зовёт Лоренцо с улыбкой, уже ступая в его сторону, но в ответ — Саэ лишь мажет по нему быстрым взглядом, тут же отворачиваясь и продолжая уходить, оставляя следы сапог. Лоренцо разочарованно хмыкает и чешет затылок, понимая, что для того, чтобы нормально с ним познакомиться придётся очень и очень постараться. Затем он разворачивается и идёт к дому, заходит внутрь и бросает хворост у камина, устремив взгляд на Снаффи на кровати с книгой. После недолго молчания парниша решается и негромко зовёт: — Учитель, я тут спросить хотел… — мужчина поднимает голову с неизменной улыбкой и наклоняет голову, отзываясь коротким «м?», — Учитель, почему у вас растут…странные растения? Заклинатель молча захлопывает книгу, глядя сквозь ученика, пока улыбка чуть гаснет, а сам он встаёт. — Хочу создать панацею. — Дон в ответ поднимает бровь, и Марк усмехается, — Лекарство от всех болезней. Последний год жена господина Итоши сильно больна, вот глава и просит меня для неё лекарство сделать. Лоренцо понимающе кивает, думая, та ли это причина, по которой сын главы стал приходить реже. — Но действительно ли для этого нужны такие составляющие? — неловко на него косится парень. — Не попробуешь — не узнаешь, — пожимает плечами Снаффи, слабо улыбаясь, но после — сразу же оборачивается и говорит более строгим тоном. — Но ты не трогай их, запах не вдыхай. Тот мой почивший друг, чей меч я храню, оттого и скончался. Лоренцо удивлённо поднимает голову, поджимая губы, из-за чего они становятся тонкой ровной линией. — Есть у меня погреб на другом конце Сугирьской земли, — медленно, растягивая слова произносит заклинатель. — Там большая часть всякой зелени хранится. Вот однажды друг мой и попросился туда, мол, шалфея да мяты у него не хватает, а по итогу… Он замолкает на какое-то время, прежде чем вздохнуть и со слабой улыбкой похлопать ученика по плечу. — Но, тс-с-с, представь, что я тебе об этом погребе не говорил, — мужчина подмигивает, — Всего два человека знают о его существовании: Саэ-чан и Ноа-сама, вот теперь и ты. — Молодой господин Итоши? — Дон восхищённо распахивает глаза. — То есть, сам глава клана не знает? — Его сыну я доверяю, пожалуй, все-таки больше, — мягко говорит Снаффи, уходя. Это, безусловно, удивляет. Что же такого сделал Саэ-чан, что доверия заслуживает больше, чем его, очевидно, куда более опытный отец, взрослый мужчина, в конце концов. Мягкие переливы струн звучат, когда парниша, сидя на снегу, касается длинными и тонкими пальцами их, дёргает осторожно, боясь порвать, пока второй рукой проходится по деревянной поверхности гуциня, размышляя и тихо, едва слышным мычанием напевая ненавязчивую мелодию из сброшенной рядом тетради. Внутри неаккуратным почерком — должно быть, в спешке — написаны иероглифы, где-то с некрасивыми кляксами, а ведь Дон обещал самому себе довести рукописание до совершенства, чтобы учитель им безоговорочно гордился, но, тем не менее, сейчас это роли не играет. Сейчас, играя на гуцине и думая о том, как и где лучше подловить неприступного молодого господина Итоши, странное чувство разливается в дяньтяне, будто энергия Ци разом хлынула внутрь. Разум затупляется, когда этой энергии слишком много, и она беспощадно бьёт в низ живота, вызывая внезапный кашель, после которого он отставляет инструмент в сторону и слабо бьёт себя в области груди. Пару раз покашляв, боль останавливается, заменяя странным, новым чувством бодрости и силы, бьющим стрелой осознания в мозг. Это… золотое ядро? Парниша быстро подхватывает инструмент двумя руками, почти что бегом врываясь дом. Небрежно скинув гуцинь на свою кровать, Дон забегает на кухню, хватаясь за дверной косяк. — Учитель! Моё золотое ядро… оно сформировалось! Марк даже чаем давится, прикрывая рот рукой и с изумлением глядя на ученика. — Всего за четыре года? Ты точно не переусердствовал? Лоренцо с глупой улыбкой отводит взгляд, стоит лишь завидеть, как уголки глаз Снаффи ползут вверх, а он убирает руку ото рта и обнажает тёплую улыбку, полную этой желанной и заветной гордости, что Дон едва не взрывается, когда сдерживается от желания обнять заклинателя. Не взрывается потому, что мужчина со смешком подзывает его к себе и заключает в нежные объятия, и Снаффи готов поклясться, что почти слышит, как его ученик мурлычет, точно кот. Однако ж, ничто не вечно под луной, не все так ясно в свете, когда, казалось бы, был славный день одной из вëсен. Когда светило солнце наравне с первоцветами, а парнишеская нога ступала по хорошо выученной дорожке до домика в лесу. Когда с момента формирования ядра прошла всего одна зима и лето, но рутиной уже стало садиться и играть на земле легкие, успокаивающие мелодии после уничтожения мешающих жителям призраков и мертвецов. Снаффи с привычной улыбкой треплет ученика по голове, и тот с тёплой усмешкой мурчит, оторвавшись от гуциня, и протягивает ему маленькую баночку мёда, за которой он ходил в город. Марк краем уха замечает едва уловимое шуршание в тенях деревьях и невольно напрягается. Может, Саэ? Но нет, он всегда приходит со стороны города. И прежде, чем что-то с блеском мелькает там, заклинатель хватает ученика за плечи и отталкивает в сторону с криком: «Дон-чан!». Но острый кунай все равно врезается в плечо Лоренцо, и тот отзывается удивлённым вздохом. Не успевает сообразить даже, когда учитель хватает гуцинь и переворачивает, закрывая спину Дона задней его стороной. Один лишь смазанный взгляд успевает в сторону вышедших из кустов людей бросить, прежде чем острый наконечник стрелы едва не пронзает лоб, но Снаффи быстрым и сильным толчком опускает его и свою голову к земле. — Ниндзя, — быстро пояснят Марк, хватая ученика под рёбра и отпрыгивая с ним подальше. — Но за что?! — повисает в воздухе, когда новая стрела со свистом летит в кудрявую голову. Дон падает на колени, уворачиваясь, и в шоке смотрит на людей, из открытых мест которых только полоска для глаз. Он слышит отрывки фраз, по видимому, спора — новички, должно быть — и поднимается с колен. — Слушай сюда, Дон-чан, — шустро говорит заклинатель, ища за пазухой снадобья, но кроме яда там ничего, и он недовольно фыркает. — Быстро сбегай в дом за лекарствами и обработай рану, а после — беги, не оглядываясь. Они здесь, скорее всего, за склянками из погреба. — Но, учитель, а как же ты?! — Я сказал: беги, Дон-чан! — он подхватывает пробирку с зеленой жидкостью и, прошептав заклинание, вызвавшее лёгкие искорки, с размаху бросает яд в неопытных убийц. — Беги прочь отсюда. Я не знаю, повстречаешь ли ты Саэ-чана, но я буду молиться за это. И прежде, чем Лоренцо успевает ещё раз возразить, заклинатель бросает на него строгий взгляд и короткое: «Беги». И ему ничего не остаётся, кроме как побежать в дом, врезаясь в стены, открыть стеклянный шкаф и быстро схватить все попавшие под руку пузырьки — и не важно уже, яд или лекарство. Он пихает все, что лезет, за пазуху, остальное — в руках. Дон спешно выбегает на улицу и, крикнув громкое: «Учитель!», бросает Снаффи случайные склянки. Лоренцо бежит, стараясь не оборачиваться, но просто не может не повернуться к наставнику, прежде чем, сильнее прижав к груди снадобья, побежать прочь быстрее, не желая видеть, как в его дорогого учителя метают стрелы. Он бежит так далеко, как только может, не останавливается даже, чтобы кунай из плеча вытащить и залить рану первым попавшимся противоядием. Он точно знает, что часть тех ниндзя последовали за ним, он это чувствует всеми фибрами души, каждой клеточкой тела ощущает уничижительный взгляд в спину, пронзающий точно как их острые сюрикены, и, следуя наказу учителя, не оборачивается. В голове скопом крутятся и мешаются в необъятный комок тревожные мысли, путают и опьяняют разум пугающей паникой, отключая способность рационально думать. Одно «Кому-то настолько нужны эти склянки, что он нанял наёмных убийц?!» сменяется на «Почему это должно было произойти?!», а это — на «Но ведь жизнь только наладилась!». «Почему все просто не может быть…» Он прерывается, когда по иронии судьбы спотыкается о собственные ноги и падает, разбивая своим весом все пузырьки. Цветная жидкость быстро окрашивает белые одеяния, а паника лишь нарастает, бьёт набатом в висках гудящий свистом. Нет, нет, нет! Дон отчаянно собирает осколки голыми руками, не боясь порезаться или отравиться, прежде чем резко останавливается и оборачивается на негромкий звук. Шаг-шаг-шаг. Не успевает даже моргнуть, видит только, как ребро ладони меняет направление и целится чётко в затылок.***
Дверь с размаху открывается, но сами глаза распахиваются лишь, когда горячая вода беспощадно бьёт и обжигает лицо. Лоренцо разражается громким кашлем, связанные за спиной запястья неприятно саднит, если они двигаются и раздражают кожу при трении. Он поднимает размыленный взгляд на чьи-то ноги перед собой, слышит приглушённые голоса, но стоит только попытался их разобрать — что-то грубо бьёт прямо в лицо, заставляя отшатнуться и упасть на спину. Дон щурится, пытаясь рассмотреть человека перед собой, а когда взгляд, наконец, фокусируется, он снова видит эти чёрные одежды и полоску неспрятанных глаз. — А-а… Должно быть, теперь спрашивать, а? — парниша перед ним оборачивается на кого-то сзади — Лоренцо переводит взгляд — видит куноити, что явно не старше него, которая пожимает плечами. Молодой и неопытный ниндзя поворачивается обратно, брови хмурит и хватает заклинателя за мокрую ткань на груди. — Отвечай, где тот погреб с панацеей и прочими веществами, которые прячет Снаффи? — грубым тоном говорит он, но Лоренцо в ответ лишь бровь вскидывает и морщится, когда вода с его волос капает на лицо. Девушка позади злобно фыркает, когда тот не отвечает, и подходит, обнажая и направляя на него меч. — Отвечай, когда тебя спрашивают! — громко говорит она, но Дон назло только голову наклоняет, забавляясь. Девушка давится возмущением и тут же угрожающе касается остриём юношеской щеки. — Говори! Лоренцо недовольно фыркает, отодвигаясь, и слабый порез начинает кровоточить. Ниндзя, кажется, озадачены тем, что обычные угрозы на заклинателе, в отличии от простых людей, не работают, и начинают злиться. Парниша отпускает его, но только лишь для того, чтобы снова ногою ударить с размаху в лицо. Дон кашляет, прикрывая глаза и неосознанно потирая запястья, и те начинают ещё больше саднить, а парень не даёт даже вздоха сделать, когда наступает на грудь. — С тобой никто разглагольствовать не будет! Отвечай по-хорошему! — он наклоняется, скрипя зубами от гнева, когда перемещает ступню на солнечное сплетение. Лоренцо почти что хочется истерично рассмеяться от беспомощности собственного положения, и как только в его губах появляется намёк на улыбку, ниндзя с силой ударяет его в самое солнышко, из-за чего заклинатель дёргается и хрипит. Теряется фокус в зрении вместе со стремительно угасающим сознанием, заставляя веки потяжелеть. — Слишком сильно! — пищит девушка, пряча меч в ножны, когда видит, как кудрявая голова безвольно опускается на плечо. — Тебя никто не спрашивал, — гневно фыркает ниндзя и отходит от юноши, глядя на капли невысохшей воды с волос, скатывающиеся прямо на лицо и дальше. Он выдыхает и прикрывает глаза, прежде чем просто берёт и уходит, громко хлопая деревянной дверью. Куноити подпрыгивает от испуга, быстро заглядывая на бессознательное тело, а затем быстренько ретируется за парнем, уже не хлопая. Через время горло неистово сжимает и не даёт набрать воздух в легких, когда глаза открываются, а грудь быстро вздымается вместе с рваным дыханием. Лоренцо чувствует, что он тонет. Привкус воды на языке неприятно дополняет эту картину, но у него не хватает сил подскочить и проснуться. Ему кажется, что последний воздух сейчас же закончится и он вот так тупо умрёт, как мог когда-то на том холоде, если бы не учитель. Но если он так умрёт, что скажет учитель? И он заставляет себя проснуться. — Ой! — куноити испуганно подскакивает и роняет кувшин с водой, когда заклинатель резко дёргается и, шаркая белыми сапогами по каменному полу, отодвигается, тут же упираясь спиной в холодную стену. Кувшин сразу же разбивается, глиняные осколки разлетаются по полу, и Дон громко чихает, откашливаясь от залитой в рот и нос воды, в бешеном темпе вдыхая полной грудью. Девушка недовольно закатывает глаза и ждёт, когда он закончил, прежде чем берёт в руки булку и садится рядом с ним на корточки. — Ешь, а то ещё помрёшь тут. — Чего? — сипло отзывается заклинатель, пытаясь сфокусировать глаз на куноити перед собой, но та лишь фыркает презрительно и, притянув за воротник, грубо пихает булку ему в рот. — Ешь! — почти что кричит она, толкая чертов хлеб ему в глотку, когда тот пытается отчаянно выпылюнуть. Девушка возится с ним ещё какое-то время, а затем, сдавшись, позволяет ему сплюнуть так гостеприимно поданную еду, но лишь для того, чтобы схватить его за волосы и с силой приложить к стене, почти разбивая лоб. — Бери, пока дают, а иначе сдохнешь от голода, как идиот! — гневно продолжает кричать куноити, разбивая ему голову о камень, не останавливаясь даже, когда кровь стекает на нос, а заклинатель глухо хрипит, кашляя. Она оттягивает его волосы, заглядывая в гримасу боли на лице и презрительно морщась. — Где находится погреб? — приглушенно спрашивает то ли из-за маски на лице, то ли из-за злости, которую не особо пытается сдержать. Лоренцо переводит на неё взгляд и открывает рот, но не за тем, чтобы хоть слово вымолвить — только лишь чтобы вдохнуть поглубже, когда прокушенная случайно губа неприятно ноет, капля крови стекает прямо на подбородок. Девушка едва не захлёбывается возмущением и снова несдержанно бьёт его, заставляя проехаться и разодрать кожу о стену. — Ты думаешь, что я ограничусь избиением? — она отпускает его, и Дон тут же корчится и сгибается, колени к груди прижимает, прикрывая глаза невольно пытаясь разорвать туго завязанную на запястьях верёвку. Он не может не подивиться тому, насколько много силы в девице, вид на которой пятнадцать от роду, но в голове только одна ясная мысль: «Учитель, забери меня». — Я дам тебе ещё один шанс, — вздыхает куноити, куда-то отходя. — Где находится погреб? Лоренцо поджимает губы, опуская голову к полу. Он не скажет, сколько бы ни пытали. Он не посмеет предать учителя. К тому же, наставник лишь мельком упоминал местонахождение, так что этой крошечной информации точно не хватит, чтобы найти заветное место. Пускай и с Саэ-чаном Снаффи знаком дольше, чем с Доном, но если он не доверил такой информации своему единственному ученику, должно быть, никто кроме него самого и не знает. В голову стреляет упоминание некого «Ноа-сама», которого Лоренцо знать отроду не знает, но, возможно, он такой же доверенный Марком человек. Теперь Дону интересно, кто он. Вот только место неподходящее выбрал подумать об этом. Холодное лезвие прижимается к шее чуть выше пульсирующей артерии, у заклинателя так и спирает дыхание, ресницы мелко дрожат, когда он не смеет даже вздохнуть и задерживает свое рваное дыхание. — Где находится погреб? — холодно спрашивает куноити, медленно, мучительно неспешно двигая клинком, хотя ей ничего не стоит просто взять и спуститься на пару сантиметров ниже, быстрым движением перерезая артерию. Парень глухо хрипит, взгляд опускает на меч и сглатывает, его сердце пропускает удар. Девушка терпеливо — хотя по дрожащим руками и сбитому дыханию не скажешь, — ждёт его ответа, а когда не получает — злобно рявкает и резким движением убирает меч, оставляя неглубокую царапину кровоточить. Она отодвигается и отпрыгивает, окидывая Лоренцо презрительным взглядом, смешанным с отвращением, прежде чем, развернувшись к выходу, негромко сообщает: — Не думай, что тебя пощадят за дальнейшее молчание. — хлопок двери оповещает об уходе. Дон не так не думал. Как минимум, не тогда, когда он наутро просыпается от ледяной воды в лицо. Хорошо, горячая была все-таки лучше. Он, сдувая мокрую чёлку, видит перед собой уже два знакомых лица, — точнее, две пары глаз, — что так же хмуры и недовольны его упрямостью. Парень, лет семнадцати на вид, — а значит, его возраста, — подходит и смотрит сверху вниз, остриём меча поддевает чужой подбородок, слабо царапая кожу. — Ты нелепо упрям, не думаешь? — фыркает он, убирая клинок и тут же замахиваясь ногой. — Сам себя в могилу сводишь. А затем следует удар, ещё один, ещё… Дон и со счета сбивается, когда ниндзя ударяет достаточно сильно, чтобы вместе с кровью изо рта вылетел зуб. Он в слабом расфокусе смотрит на зуб, не веря, прежде чем самостоятельно языком проверяет пустующее место, и ему становится тошно. Спокойно, успокаивает он себя, учитель рано или поздно придет — надо просто потерпеть… Но учитель не приходит и на следующий день, на ещё один день, в котором его беспощадно бьют по лицу, выбивая остальные зубы, день, в котором ему заливают воду в рот и нос, день, в котором хлеб пихают в самую глотку, но Дон упрямо выплёвывает, давая проклятую клятву: «Я ничего из ваших рук есть не стану!», день, когда кожу раздирают о каменную стену, день, когда ему ломают пальцы, день… День, когда перед ним появляется не молодой парень, а взрослый, точно опытный мужчина. — Где находится погреб? — холодно и равнодушно спрашивает, обходя заклинателя, в его руке что-то подозрительно сверкает огненно-рыжим, но Дон привычно поджимает и закусывает губы, даже не думая о возможности что-либо рассказать. — Ну же, я не повторяю дважды. — мужчина садится позади, Лоренцо прямо-таки кожей ощущает холод его одежд, но что-то рядом обжигает воздух… — Я дал тебе шанс, но ты его упустил. А затем нечто горячее, способное прожечь кожу к чертовой матери, прижимается к задней части шеи, выжигая клеймо. Громкий и отчаянный крик боли сотрясает, должно быть, не только подвал — все гребанное здание, в котором они находятся. В унисон, кажется, хрустят кости, когда мужчина поднимается и наступает на спину, но это ничуть не отвлекает от жгучей, обжигающей боли, пока слезы скапливаются и, стоит лишь моргнуть, тут же скатываются по избитому лицу. Дон ударяется лбом в пол ничуть не хуже, чем когда его намеренно били о камень, стараясь хоть чем-то отвлечься, но тщетно — оглушающий крик продолжается. Ниндзя безразлично хмыкает, вставая и отходя, оглядывая парня спереди, прежде чем просто уйти. Лоренцо всхлипывает, успокаиваясь, обессиленно поднимает голову и — о, боже, нет, — этот ужасный мужчина снова стоит на пороге. — Может, тебя вот это разговорит? Он небрежно скидывает до боли знакомый меч на пол перед ним. Нет, нет, нет. Дон неверяще подползает ближе. Нет, это не может быть он. Заклинатель прищуривается, разглядывая виденные ранее линии на доле, и его сердце пропускает удар, пальцы начинают дрожать. Это… Лоренцо никогда не касался меча дорогого друга учителя, но много раз видел, как тот часто его протирает и ухаживает. Когда-то он пообещал, что сохранит память о нём и его друге, если вдруг что. О, блять, нет. Вместе с разбивающимися о пол горячими слезами разбиваются последние надежды на завтрашний день. Кажется, этот крик даже рядом не стоит с прошлым. Кажется, в том крике не было столько боли и отчаяния. Кажется, слезы сейчас обжигают больше, чем клеймо на шее. То есть… Он не верящего качает головой, жадно вдыхая воздух. Учитель… не придёт? Он поднимает взгляд на спокойное выражение лица мужчины перед ним. Учитель… проиграл? Ему никогда не хотелось так сильно врезать кому-то. Ни тем лицемерным шлюхам с борделя, что смели оскорблять Сато, ни тем избалованным детям, что кидали в него камни, ни тем гребанным торговцам, что так открыто и грубо оскорбляли невинного мальчишку. Он быстро нагинается и оставшимися зубами хватается за рукоять меча, на удивление достаточно крепко, чтобы удержать его, когда поднимается и летит на ниндзя перед собой. Лоренцо сожалеет только об одном. — Глупая попытка, — вскидывает брови мужчина, легко уворачиваясь от острия около своей печени, и перехватывает меч прямо за лезвие. О том, что в тот момент послушал учителя и стал культиватором тела. — Если тебе хватило смелости на это, то нет больше смысла тебя пытать. А ведь будь он культиватором меча, он бы смог защитить учителя. Ниндзя ловко переворачивает меч и вонзает его в грудь. А ведь учитель выжил бы, если бы он чуть больше, чем забавы ради, махал мечом во дворе. — Ты первый, кому хватило смелости поднять на меня меч, — на губах мужчины появляется намёк на улыбку, когда он вытаскивает клинок. А ведь… Остриё быстрым движением пронзает измученное сердце, отключая разум, последней мыслью которого стало простое: «Учитель, забери меня с собой». — Спи, — ниндзя снова вытаскивает меч, и бессознательное тело ничком падает на каменный пол. — Думаю, ты заслужил право реинкарнации, хотя. Мужчина отбрасывает окровавленный клинок, тот падает со звонким стуком, и он даже не оборачивается, уходя и хлопая дверью. Капли крови капают с меча, с ран на груди убитого, и только Всевышняя имеет право судить, достоин ли несправедливо убитый второй жизни.