Цветок и лёд

Начало декабря 1977 года. Люциус «- Мой мальчик, надеюсь, ты не откажешь мне в любезности, я, право слово, никогда прежде не замечал за собой азартности, но профессор Воронцов умеет быть возмутительно надменным! Видите ли, в Шармбатоне и Колдовстворце нередко проходят совместные поездки для улучшения русско-французских отношений и, надо полагать, студенты Шармбатона подали идею студентам Колдовстворца, те создали группу под руководством профессора заклинаний Воронцова и теперь обе школы собираются устроить музыкальный конкурс. Как «любезно» припомнил мне профессор Воронцов за бокальчиком... я хотел сказать, за чашечкой чая… у Хогвартса кроме хора нет творческих инициатив и посему наша школа не сможет поучаствовать в этом увлекательном международном событии. Люциус, ты ведь знаешь, я всегда ратую за репутацию Хогвартса! Мне было в высшей степени обидно слышать такие слова! Да ещё сказанные с такой неприятной ехидностью... В общем и целом, мой милый мальчик, я решил, если по-простому, утереть нос Воронцову. Я взял на себя смелость и пригласил несколько талантливых учеников для участия в музыкальной группе школы, но многие сослались на занятость, а у тебя с учебой всё отлично и твой отец говаривал не столь давно, что ты невероятно талантлив в музыке. Фортепиано, верно?.. Так вот, не в службу, а в дружбу, поддержи мою инициативу!» Сей разговор состоялся две недели назад, после того, как Малфой вывалился из камина в третьем часу ночи в спальне профессора МакГонагалл, будучи в изрядном подпитии. Всё ещё слыша хихиканье Антонина, мол, не облажайся с направлением, Люциус был вынужден признать (не без досады): крёстный как в воду глядел. Крик возмущенной женщины, закутанной в шотландскую клетку, не предвещал ничего хорошего. Как на счастье рядом оказался Слизнорт и вот... это, стало быть, его наказание. «Я уверил профессора МакГонагалл, что твоё наказание будет в высшей степени общественно полезным!» Пришлось соглашаться, но только не на клавиши. Люциус ненавидел клавиши во многом потому, что в детстве его частенько заставляли садиться за инструмент без его на то желания, да ещё и били по рукам хворостиной - учитель был французом с русскими корнями. Забавно, но факт. А так как якобы гитары уже разобрали (“вот же гоблиновы отродья”), пришлось забирать барабаны, а он не то, чтобы умел на них играть... Честно говоря, сроду не держал палочки в руках. Поэтому все эти две недели, дабы не ударить лицом в драконье дерьмо, он брал частные уроки у одного студента-семикурсника с Пуффендуя. Не бесплатно, разумеется. Сейчас его уровень был всё равно так себе, но хоть что-то он уже умел. Учился Малфой всегда прекрасно, привык быть лучшим, поэтому ставить амбициозные цели и добиваться успеха ему было не впервой. «Поразительная прозорливость старикашки-Слиззи на этот раз дала сбой» - резонно подумал Малфой, входя в кабинет зельеварения. Две рыжие головы - одна Эванс, вторая Пруэтта, что уже обнимался с гитарой - и одна темная. Блэк. Вот ведь «повезло». С непроницаемой миной (собственно говоря, с такой он ходил частенько) и надменно вздёрнутым подбородком, Люциус закрывает за собой дверь, тем самым оповещая о прибытии, вероятно, последнего музыканта в группе. Ни названия, ни приятных людей, ну, кроме, возможно, Гидеона, ведь в последнее время они неплохо общались, и Малфой рассчитывал перетянуть чистокровного колдуна на сторону «более прозорливых и менее тупоголовых волшебников». - Не скажу, что рад всех видеть, но, допустим, добрый вечер, - лениво растягивая слова и засунув руки в карманы школьных брюк, единственный в комнате слизеринец степенно идет в сторону барабанной установки. - Что я пропустил? Лили Гриффиндорская мантия путается в лодыжках, пока рыжекудрая колдунья, перепрыгивая через ступеньки, спускается вниз, прямиком к кабинету зельеварения. С ней, словно на прицепе (немудрено, ведь Лилс вцепилась в руку Бродяги похлеще краба) идёт Сириус Блэк, чей галстук безбожно сбился. - Ты не представляешь, как будет круто! Помнишь те пластинки, что мы крутили в гостиной? - маггловская классика рок-музыки скрашивала вечера их дружной компании, особенно Лили нравилось разбирать песни с Сириусом под гитару и долгие дискуссии, выкуривая сигаретку-другую и чувствуя себя обычными подростками. Именно поэтому Эванс согласилась на предложение Горация Слизнорта, который огорошил её удивительным вопросом в канун Хэллоуина. Профессор прекрасно знал, что староста не только поёт, но и играет, поэтому сделал свой выбор (а ещё потому, что знал о характере львят, которые не бросят подругу и присоединятся). Девушка наивно полагала сколотить рок-бэнд из Мародёров, но судьба сказала своё веское «ху»: Джеймсу медведь наступил на ухо, Ремус прикрылся учебниками, а Питер открестился боязнью сцены, вот и оказалось, что Слизнорту предстояла работа по вербовке других чародеев. Солнце входит в кабинет, озаряя собой пространство, расползаясь сиянием изумрудных глаз, но, увы, их с звёздочкой встречает лишь тишина. - Клэ-э-э, мы первые, - гриффиндорка наконец-то выпускает его из плена (надолго ли) сомневаясь, что кто-то кроме них придёт. Впрочем, даже их хватит чтобы жахнуть рок-стар дуэтом так, что в «Трёх метлах» дым из крыши завалит. В углу стоят музыкальные инструменты, и колдунья бережно касается пальцами клавиш, высекая искру из спящего клавесина. - У тебя есть какие-то наброски, можем попеть, пока (если) остальные подойдут? - А, может, мы будем единственными? Заделаемся группой «Лиса и Пес» или «Леди и Бродяга». - Названия отличные, - смеётся колдунья, особенно над тем, что они буквально были псом и лисой, с тех пор как и у Эванс получилось обернуться в свою животную суть. Незарегистрированных анимагов в их маленькой компании было пять из пяти. Перебор инструментов приносит свои результаты, и парочка друзей вытаскивает золотых тельцов в виде гитары и синтезатора. Яркое солнце мягко греет, скользя взглядом по строчкам, написанным впопыхах, зато складных, явно ложащихся на сердечный ритм. Лили подбирает бит, и в первых строчках их компания пополняется ещё одним рыжим. Бинго! - Привет! Ты поёшь? Может, разобьём текст надвое? - лист перекочёвывает к Пруэтту, чтобы он оценил непревзойденный гений Сириуса. Их спокойствие нарушается белобрысой бомбой замедленного действия. - Блять, - совсем не радостное приветствие от Блэка. – А он что тут делает?! От Гидеона также последовали какие-то невнятные восклицания из разряда «Мерлин, нам пизда». - Добрый вечер, Люциус, - мягко говорит Эванс, понимая, что ссоры им ни к чему. Слизерин и Гриффиндор, это как запертые в банке пауки, и группе необходимо идти на компромиссы. - Что я пропустил? - Ничего существенного, разбирали инструменты, что ты решил взять? - Лили надеялась, что это хотя бы на дудка или треугольник, от Малфоя можно было ожидать и такого. Рыжеволосой стыдно за поведение гриффиндорцев, право слово, подумаешь, Малфой. Да хоть соплохвост, им как раз не хватало барабанщика! Лили ловит взгляд Сириуса, который сигнализирует о надвигающейся волне под названием «Тайфун пиздеца», она поворачивается так, чтобы скрыть раздражителя за барабанной установкой от цепких чёрных глаз Бродяги. Люциус Как он и ожидал, понеслись приветствия. Такие разные, но все - гриффиндорские. Единственное, уж больно мягким был тон Эванс, что не могло не резануть слух. Задержав на ней взгляд дольше необходимого на пару секунд, Люциус растягивает губы в злобной усмешке – спешл-фо-Блэк. Его «блять» достойно особых оваций. - Не твоё собачье дело, - елейным тоном комментирует слова Блэка представитель богатейшего волшебного чистокровного рода. Он с нескрываемым высокомерием во взгляде, движениях и полным игнорированием недовольства звезданутого кузена Цисси, проходит к барабанам и вынимает руки из карманов. - Пошёл ты, Малфой. Как Слизнорту вообще пришла в голову идея взять тебя в группу?! Мы тебе не рады, если ты вдруг не понял. Может, уже свалишь? Блэк. Ну, конечно, он не может просто промолчать, шило в заднице и врожденная наглость не давали ему покоя. Особенно в присутствии Малфоя. Кажется, их вражда началась ещё с детства, Люциус в принципе не помнил дня, когда бы Сириус его не бесил. Всегда находилось что-то, что вымораживало его в сыне Вальпурги, хоть сама она и была не подарочек, но с ней он ладил довольно неплохо. Как и с её вторым сыном, Регулусом. - Я бы и рад, но я тут вроде как наказание отрабатываю, Блэк. Заткнись и бери гитару. - ... что ты решил взять? – до него не сразу доходит вопрос Эванс. - Взял то, что осталось, - он указывает подбородком на барабаны. Забрав барабанные палочки с белой ударной поверхности бас-тома, Малфой присаживается не без аристократического изящества на стул и осматривает свою новую вотчину с непроницаемым выражением лица. - Да скажи ты ему… - этот патлатый выродок гнилого древа Блэков начинал ИЗРЯДНО раздражать. - Сириус, его привёл профессор Слизнорт. Кстати, почему? - Это мое наказание, я же сказал. - Что это значит? – допытывается Эванс, чьё упрямство граничило со слабоумием. - Всего лишь то, что вам не стоит совать свои любопытные носы куда не просят. - … - Почему Слизнорт вообще решил сделать группу? - Поспорил с директором Колдовстворца на ящик медовухи, что мы сделаем его студентов, - ба-а, так он тут единственный в курсе! Чувство превосходства затапливает с головой. Он не скрывает высокомерной усмешки, режущей его губы на манер кинжала. - И откуда ты это знаешь? - Он сам сказал. - Да ладно вам, будет весело! – иногда оптимизм Эванс был не то, что не в кассу… «Весело». Кажется, только ей одной. - Было бы весело, не будь с нами павлина. - Я тоже от тебя не в восторге, сутулый. - Началось… - красноречиво закатив глаза, рыжая грязнокровка осуждающе смотрит на своего дружка. Типичный матриархат. Малфой смотрит на Блэка взглядом «ты-кретин», крутит барабанную палочку между большим и указательным пальцами правой руки и лениво уточняет у остальных присутствующих: - Уже есть идеи на счёт репертуара? Только бы не попса с оттенком нытья, Мерлинова борода. Он как-то не готов играть под слащавый голосок грязнокровки что-то вроде «он меня не любит, а я такая классная». Единственная надежда на то, что у Гидеона встроенный компас на рок-музыку. - Да, надеюсь ты ничего не имеешь против рока? - Эванс дублирует текст, на котором проступает нотная партитура, это даёт время Люциусу и Гидеону разобраться в своих партиях, пока гриффиндорское солнце обходит конфликты, утягивая Сириуса в манипуляторский плен зелёных глаз с «ну, пожалуйста, потерпи, это ненадолго». - Абсолютно. Против рока он не имел ровным счетом ничего. Против Блэка - достаточно. Но его уводят, как послушного пёсика, дабы он не натворил дел и не шибко чесал своим длинным языком. Насмешливо посмотрев им обоим вслед, Люциус принимается за изучение нот, пока до него вновь никто не доколебался. Как будто ему по кайфу тут сидеть, гиппогриф им всем в одно место. Собственно, по итогам банального осмотра всех троих вывод очевиден: грязнокровка за клавишами, а парни на гитарах. Поёт, по ходу, Эванс, но Малфой считал, что для рок-музыки важен и нужен мужской голос. Ему самому это дело не нравится, так что он надеялся, что Пруэтт вопит аки соловей. Пробуя наиграть мелодию, Малфой тихонько пристукивает палочками по барабанам и тарелкам и прекращает своё освоение материала ровно тогда, когда по комнате проносится голос Гидеона. Прежде он никогда не играл в музыкальных коллективах и не знал, как именно следует подстраиваться под других членов группы. Стоит признать, что первая попытка определенно может быть «комом». - Люциус, начинай, я подстроюсь. Остальные сразу за мной. - Окей. Ритмичные удары палочками «раз, два, три, четыре» и в ход вступают барабаны, на которые накладывается бас-гитара и голос Гидеона, остальные, по идее, должны были подстроиться под их несложный дуэт. Конечно, он не питал никаких иллюзий на счёт первой репетиции, поэтому не удивился, когда их «ансамбль» дал петуха. - Люциус, давай ещё раз, ты отбиваешь ритм и следом вступает Сириус и я с клавишными. Гидеон, ты начинаешь по тексту, я подхватываю ближе к припеву, следи за гитарной партией, там она вклинивается достаточно резко. - Три, два, один… Как и ожидалось, их репетиции с каждым разом становились всё напряжённее. Надо сказать, что звук от этого не страдал, Пруэтт и Эванс справлялись на «ура». Однако из раза в раз случались стычки между Блэком и Люциусом, который просто не переваривал, когда его принимались учить как и что надо делать всякие неудачники. За сим прошло два месяца... 13 февраля, 1978 год. Лили «Память – это единственное, что невозможно отнять.» Предпраздничный день – это всегда толпы снующих волшебников, сталкивающихся друг с другом под грохот падающих на пол зачарованных котелков с амортенцией и «кричащих» сердечек, что слащаво вопили признания в любви, выписанные из подборок «Ведьмин досуг» и «Спелла». Сам замок находился словно под оборотным зельем, украшаясь разномастными композициями из розовых букетов и гирлянд, в которые, нет-нет, да и влетали «купидоны», чей объем работы на завтра сложно было представить. Поговаривают, что некто скупил 800 волшебных валентинок, среди девчонок начались брожения на тему того: кто, как, кому и сколько (какое же их ждёт разочарование, узнав, что все они предназначены златокудрому нарциссу от него самого, и нет, это не Люциус Малфой, а Златопуст Локонс). Эванс же ждала этот день по другой причине: студентов внеурочно отпустят в Хогсмид, и оттуда девушка сможет «перепрыгнуть» в Лондон, разумеется, если бдительное око Мародёров будет занято чем-то другим. Но это завтра, а сейчас Лили стояла уже в привычном кабинете, в котором на протяжении трёх месяцев они с мальчиками пытались стать настоящей бандой рок-стар под патронажем Горация Слизнорта. Двоих участников с лихвой захватил предпраздничный мандраж (Гидеон явно неровно дышал к одной кудрявой Когтевранке, а Сириуса, как самого опытного сердцееда разорвали на миллиард кусочков в гостиной факультета). Эванс подозревала, что и Люциус сегодня будет занят своими делами, решив забить на репетицию, а поэтому весь кабинет - её вотчина. Колдунья приоткрыла окно, запуская свежий и морозный воздух и ласково прошлась по фоно. Чёрно-белые клавиши напоминали ей её жизнь, где хорошее сменялось плохим и наоборот, правда, вот загвоздка: в зелёных омутах всё это время чего-то не хватало. Кабинет наполняется переливами фортепиано и сладкозвучным голосом сирены, что обрекает моряков на верную гибель. На чей зов она сама идёт, и что тянет её на дно океана, заставляя лопатками почувствовать ил и песок? Люциус Как ни странно, День Всех Влюблённых, а иначе – Валентинов день не был любимым праздником того, кто обожает самого себя. Малфой, по правде говоря, ненавидел эту розовую чушь и предпочитал в день Икс находится как можно дальше от своих воздыхательниц и, желательно, в уединении. Кэнди в преддверии этого дня вообще слетала с последних катушек и словно одержимая всеми демонами Преисподней носилась по замку в попытках узнать кто ещё будет слать ему валентинки. И что конкретно девчонки пишут своим возлюбленным, чтобы в случае чего «позаимствовать» идею. В любом случае, королём дня святого Валентина по праву считался Локонс, ведь его нарциссизм был настолько огромным, что даже Малфой с ним не мог сравниться, а это, извините, показатель. По количеству отправленных самому себе валентинок он не только выигрывал, но и переигрывал всех в школе в принципе. Люциус смотрел на него, как на придурка, когда он в полный голос зачитывал очередное послание сегодня за завтраком. Раньше срока, да. А завтра все будет ещё хуже. Конечно, если Нарцисса захочет пойти в какое-нибудь заведение в Хогсмиде, ему придется сделать лицо а-ля «Я самый, мать его, счастливый влюблённый придурок» и пойти-таки с ней туда, ибо об этом славном походе донесут его отцу, её семье и все будут счастливы. Все, кроме них самих. Дерьмо гоблина. Репетиция перед таким «розовым» днём была тем, что целитель прописал. Малфою как раз надоело сидеть в гостиной Слизерина (хорошо, что Кэнди и иже с ней не учились на одном факультете с ним), и он искал повод размяться. Девчушка с длинной косой, отчаянно краснея, принесла ему записку от Слизнорта, за что была мило отблагодарена шоколадной лягушкой и улыбкой Ледяного принца. Настроение было препаршивое, но мелочь ему нравилась, ему подумалось, что будь у него дочь, на нём бы непременно катались, свесив ножки. А вот с сыном пришлось бы быть строгим, иначе вырастет хрен пойми что и с боку бантик. Ну, типа Лестрейнджа, который Рудольфус (между ними с детства была заклятая дружба, они, как камень и сталь, лед и мрамор, вели непримиримую «лицеприятную» вражду, особенно на поле для квиддича; там лицеприятность отпадала, ведь Лестрейндж играл из рук вон плохо и по каким-то одному ему известным причинам упрямо не хотел покидать свое место в команде). А про даты репетиций группы Люциус частенько забывал, грешен. Вероятно, дело было в частых и тщательных тренировках после школьных уроков, которые всё же не давали тех плодов, на которые он рассчитывал: Лестрейндж, бладжер ему в задницу, как был косоруким бревном вместо ловца, так и остался! Гоблин и то бы играл лучше него. Если он просрёт Малфою игру с Когтевраном, он вышибет его из команды и не посмотрит на то, что его отец там что-то оплачивает. «Отстрани Паркинсона», офигеть не встать! Паркинсон играет стократ лучше него… Нервы Люциуса были расшатаны ещё и из-за письма отца. Тот выражал надежду, что его сын порадует его успехами не только в учёбе, но и в квиддиче. «Кубок, Люциус, вот, что является показателем твоего усердия и лидерских качеств.» В общем, пребывая в растрепанных чувствах, Люциус топал на репетицию. Возможно, удастся привести мысли в порядок с помощью барабанов. А если нет… потом можно будет пойти прогуляться до леса, попробовать срисовать замёрзшую гладь озера. Хоть какое-то успокоение. Толкнув дверь в кабинет с музыкальными инструментами и шумоподавляющими чарами, слизеринец утопает в звуках незнакомой мелодии и уже знакомого женского альта. Судя по всему, Эванс была тут одна, ведь никто не гавкал на него из тёмного угла, а Гидеон не бренчал на своем банджо. Пристально глядя на рыжеволосую гриффиндорку, Люциус прикрывает дверь и, сунув руки в карманы (его излюбленная походочка), идёт прямо к синтезатору. Для него всё ещё оставалось большой загадкой то, как она вела себя с ним. В конце пятого курса у них состоялась интересная вечеринка в Клубе Слизней по случаю окончания учебного года, после которой они не то, чтобы превратились в врагов, но… что-то около того. Люциус на самом деле не жаловал всех грязнокровок, а не только одну Эванс, а у неё в свою очередь была определённая причина ненавидеть его. И вот, пролетели каникулы, начался новый учебный год, не раз случались столкновения на парах и… ничего. Как будто всё по-прежнему, до той вечеринки у Слизнорта. И это было странно. Он списал такое явление на возможный стокгольмский синдром или обычное игнорирование, но совместные репетиции дали ещё большую почву для сомнений. Неужели она могла так легко замять это, как по щелчку пальцев? Завидное спокойствие в его присутствии, надо сказать, учитывая, сколько (и каких) шрамов и синяков он ей оставил. Подойдя ближе, он останавливается за её спиной на расстоянии пары шагов. Складывает руки на груди и наблюдает за движениями пальцев по чёрно-белым клавишам. Конечно, в сравнении с ним, у грязнокровки получалось так себе (ещё бы, у него был лучший учитель), но он признавал, что для уровня группы это было неплохо, да и его умение играть на барабанной установке оставляло желать лучшего. - Неплохо, - раздается у гриффиндорки за спиной. Холодный голос Малфоя не пронизан язвительностью, он просто констатирует факт. Будто бы статуя, что решила заговорить – безразличная и безэмоциональная. – Но ближе к концу слегка запуталась, нужно было подняться на три ступени в параллельный мажор вслед за голосом. Удостоверившись, что комментарий (читай, ценное замечание) было услышано, он отходит к своим ненаглядным барабанам и плавно присаживается, беря в руки палочки. - Полагаю, мы сегодня вдвоём? Или они опаздывают? Лили Лёгкий флёр повсеместного помешательства на кануне Дня (жаль, что не Всех святых) святого Валентина витал в воздухе, как зимняя простуда, того и гляди подхватишь, только вместо насморка будут выпуклые сердечки на оба глаза. Возможно, если бы Эванс испытывала нежную и трепетную первую влюблённость, о которой любили посудачить в кулуарах девичьих спален, она бы пополнила ряды тех, кто оголтело носится с каталогами магазинов Косого переулка, желая купить нечто большое, розовое или красное, желательно в блёстках. А если в комплекте идёт шоколад с приворотным зельем, то дайте два! Лили подготовила по подарку для каждого «из своих» и не только для мальчиков. Она постаралась избежать банальности, приурочив к этому дню возможность выразить свою благодарность: за честность, за дружбу, и за многое другое. Она не могла позволить, чтобы тот же Питер остался без внимания в день, когда все только и твердят о валентинках и прочей чуши. Другое дело, что вечером она должна была оказаться в другом месте и в совершенно другой компании. Там, где сакура, увивающая её кожу, расцветёт новыми лепестками. Эта «маленькая» тайна была её личным секретом, о котором Лили не могла бы рассказать, даже если бы захотела. Тёмномагические заклинания всегда оставляют свой след и свой отпечаток. Её сознание стало полотном, где художник то тут, то там, добавил багрянцево-синей краски, подчёркивая некоторые моменты, а кое-что и вовсе убралось, став белесым пятном. Словно ничего и не было. Именно поэтому, а не потому, что Лили решила перешагнуть майский вечер в компании Люциуса, который одновременно искалечил её тело и спас жизнь. О таком не забывают, память оседает на самом теле, выводя его почерком «грязнокровка», что скрыто теперь под розовыми лепестками цветов. Колдунья скорее ощущает движение воздуха за спиной, и чувствует, как говорится, затылком, нежели слышит мягкую поступь барабанщика. Похвала от Малфоя, блюдо настолько редкое, что будь она Кэндис, обвела бы этот день в настольном календаре и ежегодно отмечала, но увы и ах. - Спасибо, вот так? - копна волос приходит в движение, рассыпаясь золотистыми лучами по чёрной толстовке, пока чародейка высекает из инструмента необходимую тональность, пытаясь попасть. Девушка недурно играла на гитаре, а вот с клавишными было несколько труднее, пришлось обойтись самоучителем и дружеской помощью, именно поэтому она впитывала ценные советы как губка, стараясь не упасть в грязь лицом. Всё же профессор Слизнорт делал ставки на их группу, и, надо полагать, небезосновательно. - Ты прав, - мягко отвечает гриффиндорка, продолжая выводить мелодию, пока птичка занимает место за барабанами. Она никогда бы не подумала, что обращаться с барабанными палочками Малфой будет так же хорошо, как и с волшебной. Девушка ценила и то, что он доводил идею до конца и с присущем перфекционизмом, пусть нередко и забывал о репетициях (о том, как рыжеволосая напоминала об этом, заслуживает отдельной главы в сборнике «Сглазы на каждый день»). - Да, Гидеон был вынужден уехать домой, что-то случилось в семье… Я думала, что ты тоже поглощён подготовкой к завтрашнему дню, - кивает головой волшебница, отрываясь от терзания инструмента и проходясь по кабинету в поисках записей. В толстой тетрадке хаотично были заложены листы с текстами песен, которые Сириус успел накропать, иногда прибегая к голосу разума остальных (рифму кровь-любовь-морковь, Эванс убрала из собственных эгоистических соображений). - Но раз уж мы сегодня вдвоём, можем разбить песню на два голоса и включить в сопровождение гитару и синтезатор! Лили как раз вытащила листок, исписанный твердой рукой Блэка и сделала его дубль, чтобы им было удобнее. Записи повисли в воздухе, пока Эванс оккупировала бесхозную гитару, вручая её Малфою на манер Кубка трёх волшебников. Нотная партитура была сыровата, но оставляла место для маневра, поэтому, ожидая отбивки от Люциуса, Лили запустила аналог Прыткопищущего пера, которое писало звук, выдавая его потом через граммофон. Люциус Холодный голос Люциуса напоминал морозный воздух, что ворвался в комнату, как только он приоткрыл дверь с двойной силой - неприятно, неуютно, но зато дышится легче, ведь он дает почву для размышлений. Что может быть лучше пищи для ума? Словоохотливость слизеринца вещь настолько эфемерная и непостоянная, что тут, как говорится, нужно ловить момент. Он и в детстве был не особенно разговорчивым ребёнком, предпочитая вести общение на уровне интуиции и взглядов. Он мажет взглядом по её макушке, перескальзывая на окно. Студёная февральская пора украсила окна кружевными узорами, которые сейчас таяли от тепла комнаты. Хорошо, что она проветрила здесь, а то в прошлый раз воняло мокрой псиной непонятно по какой причине. Гриффиндорка, следуя его указке, переигрывает момент, который показался ему неверным. Кивнув, он тихо бросает «да» и садится за барабаны, беря в руки палочки. Одну, по уже сложившейся дурацкой привычке, крутит между пальцами, ожидая, когда их негласный лидер скажет, что они сегодня будут прорабатывать. Люциус не обманывался: отношение большей части школы к нему было негативным, управлять ими – значит, или использовать силу, или попытаться переломить ситуацию в свою сторону, или как-то замотивировать. Ему, во-первых, лень мотивировать и применять на болезных силу, во-вторых, ему не на руку влюблять в себя весь львиный факультет, а в-третьих, проще было действовать с позиции серого кардинала, это намного более выгодное положение. Рыжей нравилось командовать, пусть хоть где-то покомандует. «Ты прав». Ого. Нет, не так. О-ГО. Подозрительность подняла свою чешуйчатую голову, ворочаясь в глубине его сознания ледяным аспидом, разворачивающим свои белёсые кольца. Это совершенно не вязалось с тем, на какой ноте они... кхм, разошлись в мае. Миролюбивость Эванс, конечно, была известна многим, но это ведь ОН. Перед ней не Крауч или Лейстрейндж, перед ней Малфой. Тот самый, который выводил каллиграфическим почерком на её коже «ГРЯЗНОКРОВКА». Тот, кто знает самые темные уголки её души. Тот, кто спас её от себя самой в конце концов, когда она почти покончила с собой в ванной старост. Ледяные голубые глаза внимательно смотрят на рыжую девчонку из-под густых ресниц, что своей поведенческой линией совершенно запутала его. Нет, сглазы, специально для того, чтобы он помнил о репетициях, были более, чем в её стиле. А вот такие слова, тон и взгляды с улыбками - это перебор. Люциус пристально следит за её перемещениями по кабинету. Проходит, наверно, чуть больше времени, чем нужно, чтобы он как-то пояснил своё присутствие здесь, прежде, чем он наконец нехотя и более чем уклончиво отвечает: - Я не фанат этого праздника. Это еще мягко сказано. Он его НЕ-НА-ВИ-ДИТ. И презирает. И игнорирует. По мере возможного, потому что не слышать Локонса за завтраком, обедом и ужином невозможно, он херачит «Сонорус» и читает свои же валентики. Да и Кэнди точно оккупирует его завтра. Айрис... он надеялся, она не станет требовать с него свидания, не в её амплуа. А Пинкель..? Ну, уж Коралин подавно, она вроде бы не падка на этот идиотизм. И всё же Эванс его настораживала. Почему она не с обожаемым Поттером, они вроде как до сих пор вместе или он что-то пропустил? А как же свидания, конфетти, безумные сладкие презенты и прочее, прочее, прочее? Что она-то тут делает? - Но раз уж мы сегодня вдвоём, можем разбить песню на два голоса и включить в сопровождение гитару и синтезатор! Гитару в руках с позапрошлого года не держал, когда поспорил с крёстным, что выучит несколько русских мотивчиков (выиграл). Уже и забыл, как и что там нужно делать, одна надежда на нотную запись Гидеона. Перед ним витает в воздухе текст Блэка - о, это была отдельная тема для его насмешек над звезданутым кузеном его невесты, ведь песни поражали своими рифмами (взять хоть ту, от которой он чуть не сполз под стул: кровь-любовь-морковь) и глубоким (ага, да) смыслом. Ему, с видом передачи неведомого трофея, вручают бесхозную гитару, на которую он смотрит с большим сомнением. Но всё же берет, разглядывая и пробуя натяжение струн. Её же настроить надо, по идее. Полагаясь только на свой исключительный слух, Люциус устраивается поудобнее и принимается за дело. - Странно, что ты здесь. Мне казалось, Поттер из тех парней, которые гоблину в задницу без смазки залезут, лишь бы быть как можно ближе к объектам воздыхания, - бренча струнами по очереди, бормочет Малфой. Ему было не уняться: захотелось проверить, насколько далеко её хорошее отношение (с какого-то мерзлого дерьма дракона) к нему распространялось в этой реальности. Нет, он, конечно, может и с другой стороны зайти... Хорошие девочки любят плохих парней. "Проверим?" - Я готов, - тихо и лаконично говорит он ей. С гитарой наперевес ему ещё не доводилось играть. Встаёт и подходит ближе, ещё пара шагов и он упрётся грудью в её голову. На всякий случай приготовил выражение лица из серии «а что такое?» с язвительно приподнятой бровью. Мало ли, обернётся. - Начинай ты первый, а я второй, - мельком взглянув на строчки куплетов, Люциус пробует струны пальцами. Ощущение странное, с барабанами было как-то приятнее, что ли. Лили Прохладный тембр голоса холодит сильнее, чем морозная свежесть из распахнутого окна, льдинками оседая на позвоночнике, скрытом тёплой тканью худи. Ей нравится звенящая свежесть, что наполняет лёгкие, заставляя их раскрыться сильнее и зазвучать голос сочнее и ярче, рикошетом отскакивая от стен, наполняя репетиционную (благо были шумоподавляющие чары) очередным творением Сириуса. Староста проветривала кабинет не только из этих соображений, но и потому, что им необходимо было хранить в тайне некоторые нюансы своей жизни, дабы особо чувствительные личности не почувствовали звериный дух. От самой колдуньи пахло лесом и разогретой на солнце кожей, облик лисы добавлял своих терпких нот, смешиваясь с зелёным яблоком. Впрочем, секреты для того и нужны, чтобы их хранить, и кроме четверых участников кружка «Я стану анимагом» и одного оборотня (возможно, в курсе был и Северус, однако слизеринец виду не подавал) никто о ночных превращениях не знал. Интересно, если бы Люциус был анимагом, он превратился бы в павлина или другая грань его личности нашла бы своё проявление? Получив неожиданное одобрение Лилс будто бы воспряла духом, ей ведь действительно было важно, чтобы итогом продолжительного труда был ошеломляющий результат, и пускай до него ещё далеко, рыжеволосая не упустит возможности научиться большему. Пока слизеринец прокручивает палочку в руке, гриффиндорка в мыслях и в записях ищет необходимый текст и озаряется улыбкой, когда находит. На долю секунды теплые хвойные леса пересекаются с арктическими льдами, она почти кожей ощущает колючий взгляд, словно бы Люциус ищет в ней что-то и не находит. Возможно, аристократ ожидает, что без Сириуса и Пруэтта она стушуется и перестанет всех «строить», пресекая, по возможности, вспыхивающие то тут, то там ссоры. Но сейчас они здесь вдвоём, и причин для конфликта (не считая чистоты крови) у них не было, поэтому Лили дёргает плечом, взмахивая палочкой для появления дубля песни. - Почему? В глазах рябит от валентинок? - Лили посмеивается, не упоминая, что ему она тоже отправит презент, как и каждому участнику группы. В небольшой тёмно-зеленой коробке будут перчатки без пальцев, зато усеянные железными заклёпками, привнося в жизнь Люциуса хаос в стиле рок-н-ролла. Лаконичное «С праздником!» будет крепиться к коллекционной карточке с изображением капитана команды «Сенненские соколы». Являлось ли это пожеланием удачи в грядущих матчах или экивок в сторону выбранной Малфоем тактики ведения команды к победе? Гриффиндорское солнце вручает Ледяному принцу инструмент, краем глаза поглядывая за тем, как он настраивает гитару под себя, обращаясь с ней бережно, ловя фальшь на тонкой грани перебора струн. - Он прекрасно знает, насколько мне важно победить на этом триждыпроклятом конкурсе, - Лили даже не лукавила, ведь Джеймс принял их с Бродягой участие в авантюре, лишь посетовав, что сам может лишь эффектно разломать гитару во время выступления. А что касается всего остального, всё укладывалось во фразу: «и обещав подарить тебе сердце, я протяну лишь холодный камень». Рыжевласая колдунья успешно делала вид влюблённой, дабы окружающие считали её нормальной. Староста факультета, одна из кандидаток на роль старосты школы, одна из лучших учениц, девушка ловца команды по квиддичу Гриффиндора, побеждавшей год от года - типичный облик, правильный. Однако это лишь плотно сидящая маска, на лице, которое было поддёрнуто зелёной дымкой «Империо». Лилс слышит «Я готов» и кивает, отгораживаясь от мира завесью меди, пробегаясь по клавишам и начиная: «Does it rain in California? Only dream I've ever known, will they love you when you're famous? Where you'll never be alone? Hope someday I'll find nirvana. I'll be looking down below I'll be dead at twenty-seven Only nine more years to go» Она нажимает на педаль, отступая на шаг назад и врезается головой отнюдь не в воздух. - Извини. Ещё раз, - львёнок потирает затылок, немного разворачивая инструмент так, чтобы не влетать в слизеринца. Никаких криков по типу «Какого хрена ты тут подкрался?» или «Ты преследуешь меня, Малфой?». Благословенная тишина без претензий, и именно она должна пробудить ещё большее любопытство у слизеринца, который не получает даже той толики реакции, от своей жертвы. Люциус - Вроде того. В глазах, может быть, от валентинок и не рябило, скорее рябило от тех, кто настырно добивался его безраздельного внимания именно в этот день. А так как желающих было достаточно, Люциус, мягко говоря, задолбался. Какой-то придурок выдумал праздновать амурные дела и теперь те, у кого амуров было больше одного, конкретно влипли. Кэнди в принципе была неадекватна, а уж вкупе с подтвержденными случаями его «измен» и подавно. Если бы он знал, что ему, как снег на голову, упадёт подарок от Эванс, он бы, наверное, купил что-то в качестве ответной вежливости. Мешок морковки, например. Или ящик Крововосстанавливающего, а то, знаете ли, стрёмно теперь ходить в ванну старост - вдруг там уже хладный труп грязнокровки болтается. Или павлинье перо в качестве пишущей принадлежности, раз уж им так нравится обзывать его павлином. Он ещё видел летом платье на витрине одного магазина, которое было выполнено только из павлиньих перьев. Своеобразный наряд. Откровенный, Поттеру бы «понравилось». Ха-ха-ха! Надо будет заказать, эта идея с каждой секундой нравилась ему всё больше и больше. При случае отдаст и полюбуется на реакцию. - Он прекрасно знает, насколько мне важно победить на этом триждыпроклятом конкурсе. - Почему? - он реально не понимал, что такого в том конкурсе. Нет, почему Слизнорт раскочегарился не на шутку он понимал - там идёт противостояние с зарвавшимся русским профессором, а Люциус как никто другой знал, каково это бывает, когда наглый русский начинает кичиться своими профессиональными достижениями и прочими заслугами. Но вот чего Эванс так завелась, ему было непонятно. Поэтому на его лице смесь сконцентрированности (он гитару так-то настраивает), замешательства и лёгкой нотки заинтересованности. Она говорила о Поттере всегда так, будто перед ним не влюблённая по уши девчонка, а уже пожившая в браке женщина. Малфой, казалось, смотрел зарисовку на фильм о любви, такой правильной и светлой. Но, насколько он знал, любовь редко бывает «правильной и светлой». Хотя, в таких вопросах он профан. Но всё же... Эванс говорила и вела себя странно. И не только по отношению к нему. Гриффиндорка начинает петь, он пытается подыграть, коряво переходя с одного аккорда на другой - всё же, практики не было уже лет десять. Матушка, помимо прочего, пробовала привить ему любовь и к скрипке, но и там потерпела поражение. А дело-то оказалось проще простого - надо было дать парнишке палочки и барабан. Эванс отступает назад и врезается прямо в него. Естественно, музыка срывается на резкой ноте, а криво ухмыляющийся Малфой вкрадчиво произносит «Ничего». Ну, вообще-то, не «ничего». Очень. Странно. А где же возмущения а-ля «Ты чего тут встал?!» и «Отойди от меня!»? Нет ничего такого, просто разворачивает инструмент так, чтобы не задевать его. Интересно. Продолжаем. Он начинает играть более уверенно, дав ей возможность немного выдохнуть и начать сначала. Внимательно смотрит то на нотную запись, то на Эванс, ища в её жестах или голосе что-то, что может подсказать ему, какого дохлого гоблина тут творится. Обычно он отвлекался на Блэка или Пруэтта, но тут они остались одни и его очень настораживало это слишком ярко выраженное несоответствие прошлому году. Что-то было не так, вопрос только в том, что именно. Она поёт куплет и в припев вступает соло. «Я считаю, лучше будет, если первую часть песни ты споешь сама, а со второго куплета уже вступлю я». В чём-в чём, а в гармонии он разбирался, поэтому решил слегка покомандовать. Без барабанов это было немного не то. Немного депрессивная и слащавая песенка под клавиши и гитару. Но раз уж они решили ее таким образом «записать», то нужно доиграть партию гитары до конца. Музыка обрывается. - Без барабанов звучит не так. Давай заново, допишем до конца с гитарой и клавишами, а потом уже переиграем с барабанами, - это звучит мягко, но на деле сродни приказу. Люциус по-другому не умел, в него крепко вбили простое правило - или ты лидер, или тобой помыкают. А он ненавидел, когда им помыкали. Проиграв музыку и завершив все рваной нотой, он удовлетворенно кивает, выбивая непослушную прядь снежно-белых волос из приглаженной прически. - Отлично. Всё же, гитара - это слишком просто, - констатирует слизеринец, аккуратно откладывая инструмент на парту. Пригладив волосы уже автоматическим движением руки, Малфой идёт к ставшей любимой установке, проверяет микрофон на стойке и удовлетворенно садится на стул, беря в руки палочки. Проверка «связи»: три удара, педаль и тарелки. Кайф. Отсчёт палочками - раз, два, три, четыре - и женский вокал. Теперь и он, и Эванс посвободнее в движениях, ибо он в своей стихии, а она не прикована к синтезатору. Лили Колдунья понимающе кивает, о том, что вокруг Ледяного принца роится маленькая армия девушек, одна другой лучше, не знал только ленивый. А уж о том, что Малфой открыл какой-то непонятный сезон по проверке прочности своей кровати, леди стесали все языки. Лили было это интересно так же, как и занудные занятия по истории магии, но она учтиво молчала, под всестороннее: видали, что учинил павлин?! Подарок для соигрока томился в бумажном пакете (вместе с ещё одной деталью), скрытый от любопытных льдистых глаз. Колдунья подумывала вручить его Люциусу заранее, чтобы какая-нибудь Кэндис не отправила ей в конверте сглаз на бородавки. Гриффиндорку было сложно заподозрить в наличии тёплых чувств и тем более влюблённости, которую пестовали в этот день. Впрочем, до оголтелой вражды тоже было далеко, поэтому в зелёных омутах не разгорался пожар праведного гнева, а лишь тлела доброжелательность, которую Эванс проявляла ко всем, в том числе и к убогим. «Почему?» - вопрос от золотого мальчика зависает между ними призмой калейдоскопа, дробя мироздание вокруг на мелкие сегменты. Они слишком разные, настолько полярные, что даже находиться в одном помещении сродни кощунству. - Сила привычки, - уголки губ пронзают насквозь, венчая овал лица улыбкой, в которой решимости больше, чем в чём-либо, - Не могу не довести дело до превосходного результата, мне недостаточно будет простого участия, я хочу только победы. А ты? Всё или ничего, именно это можно было бы выбить на гербе Эванс, но увы и ах, его у неё нет. Отчасти ещё и из-за этого она так стремиться стать лучшей, везде и во всём. Больная потребность, выливающаяся в изнурительные тренировки, которые постепенно давали свои плоды. Вот, например, она смогла призвать телесного патронуса, что тонкой ланью явился в бело-голубой дымке, отражая лишь одну часть натуры Лили, в то время, как звериная суть обернулась вокруг хищным рыжим мехом. Однако, этого было чертовски мало. Понимает ли её причину юноша, чьё право по рождению открывает если не все, то многие двери? Впрочем, Лили догадывалась, что и спрос среди родовитых фамилий был сильный. Среди тонких черт сложно разглядеть правду, но лёгкая заинтересованность проступает, как морозный узор на окне, оттого ли, что Кай позволил? Эванс мягко касается клавиш, извлекая музыку из нутра инструмента, словно заклинатель змей. Но заклинала она лишь себя, действуя по отлаженному сценарию, надеясь, что никто не почует фальшь, ведь Эванс в виде влюблённой дурочки ещё никто и никогда не видел. Вступление Люциуса рваное, словно он пробивается сквозь тонкий лёд, басами разрушая зеркальную гладь. Лили подхватывает его исполнение, дополняя толикой импровизации, что делает музыкальное полотно ровнее, пока сирена вплетает в него голос, что распадается на «прости». Вкрадчивое «ничего» притупляет девичью бдительность, словно они и правда нашли общий язык и за время существования группы стали относиться друг к другу сносно. Пребывая в этих восхитительных заблуждениях, Лили улыбается ему так, словно бы на месте ледяной скульптуры один из её друзей, как минимум. Сияние зелёных глаз - маяк среди острых скал былого равнодушия. Знала бы, насколько она ошибается, спрыгнула бы с астрономической башни. Девушка начинает заново, прикрывая глаза и играя на ощупь, отдавая песне маленькую часть своей души, наполняя её тоской до краёв. - Давай, - соглашается гриффиндорское солнце, не грозясь сжечь Люциуса дотла. Для неё эта история не про подчинение, а про сотрудничество, и именно им она сейчас и занимается проигрывая сначала один, а затем и другой вариант. - Она может быть разной, зависит от рук, - Лили трепетно и нежно любила струнный инструмент, который буквально рвал на части её сознание, нотами заставляя оживать песни. Но каждому - своё, так ведь? Девушка провожает взглядом барабанщика, выходя из своего клавишного уголка, она собирает волосы в хвост, но не находит на запястье резинки, поэтому закалывает медные пряди обычным карандашом. Лили становится напротив, перемещая два листа, хотя уверена, что оба уже запомнили текст песни, но нотная партитура всё ещё была больше рассчитанной на то, что музыканты смогут соединить вокал и волшебство. Рыжеволосая колдунья перетягивает ремень на гитаре, чтобы инструмент ложился в руку и стягивает толстовку, откидывая черную ткань на стул. По бледным рукам вишнёвыми лозами расползаются цветочные лепестки, петлёй затягиваясь на шее и уходя под ткань майки. Девушка возвращает инструмент на место, убеждается, что звук идёт как надо и вступает в партию ровно по отбивке Малфоя. Первый куплет срывается с языка так же мягко, как и в первый раз, но в аранжировке из гитары и барабанов оно действительно звучит лучше. Припев тянется ею, как баббл-гам, лопаясь в конце, о партию Люциуса. Люциус «Я хочу только победы». Ледяной принц слегка прищуривается и с любопытством склоняет голову на бок. Забавно. Перфекционизм Эванс ему понятен, поскольку тяга быть лучшим всегда и во всём, что бы он ни делал, была с ним, кажется, с самого рождения. Люциус, вероятно, впервые за всё время обучения в Хогвартсе, награждает грязнокровку т-а-к-и-м взглядом. Понимание без насмешки вкупе с... одобрением? - А ты? - Если уж я что-то делаю, даже в качестве наказания, то делаю это превосходно. Я - лучший. Так должно быть, - уверенность в словах такая обыденная и абсолютная, словно для него это также очевидно, как то, что волосы у Эванс рыжие, а кровь - грязная и маггловская. Но сейчас он временно отложил свою презрительность, перенося её на второй план, поскольку ему стало до крайности любопытно то, почему она себя так ведет. В ней что-то было не так и он силился понять что именно. Дело даже не во внешнем виде, хотя, кажется, у неё стало больше закрытых вещей. Взять хоть эту мешковатую толстовку, Люциус в принципе не понимал девушек, когда они прятали свою фигуру за бесформенными одёжками. Нет, тут было что-то ещё. В мире мало вещей, которые бы заставляли его ломать над ними голову, так что даже такая микроскопическая тайна, как поведение грязнокровки, была для него чем-то достаточно интригующим сознание. Что-то определенно было н е так. Девушка, что была в кладовке и в ванне старост почти год назад, и та, что улыбалась ему сейчас будто они друзья или по меньшей мере прекрасно ладят, были совершенно не похожи. Эванс не должна ему так улыбаться. Он же Малфой! Он тот, кто распял её в кладовке и высекал темным заклятьем шрамы на её теле под аккомпанемент своей эйфории. Он тот, кто вышвырнул её из ванной на пол заклинанием, дабы помыться в одиночестве. Даже то, что по его вмешательству она всё ещё дышит, вряд ли остановило бы грязнокровку от неодобрительных взглядов, поджатых губ и общению сквозь зубы. Люциус моргает - это единственное, что выдает его смятение. Его чувства под контролем практически всегда, если что-то и выходит за барьер его ледяной хватки, то это только потому, что он так пожелал. Он хотел проверить границы - только что она растянула их до каких-то странных и неведомых пределов. Взгляд и улыбка совершенно не вязались с концепцией поруганного достоинства и ненависти. Да что с ней, Мерлин её раздери?! Стокгольмский синдром ещё никогда не казался ему таким удачным решением этой задачки, но что-то тут не вязалось. Она не бегала за ним, как собачонка. Не дарила ему подарки на День Святого Валентина (ха-ха), не старалась оказаться рядом. Это ведь не то, что дает стокгольмский синдром жертве насилия и неволи, так ведь? Озадаченный, Малфой проигрывает партию, старательно выкруживая в партитуре Гидеона, пытаясь быть лучше, чем он есть в этом. Гитара не его инструмент, но он привык делать всё на «превосходно». Он не сразу замечает, что Эванс сняла толстовку. Барабаны доставляли малую толику того удовольствия, которого он достигал, вымучивая из блондинок все соки, играя на струнах их болевого порога. Отдаваясь музыке на максимум, он мог ненадолго освободить голову от тёмных мыслей, от мыслей об отце, учёбе, долге, невесте, экзаменах и прочем, прочем, прочем. Просто побыть обычным трудным подростком, который хочет, чтобы его голос услышали как можно больше людей. Чтобы они поняли его. Музыка давала такой шанс, об этом он забыл или не захотел упомянуть, отвечая на вопрос грязнокровки «зачем ему это». Колдунья допевает припев, где на последних строчках уже вступает мужской голос, сначала незначительно, а затем в полной мере. Куплет был бы хорош, не будь там много дурацких междометий, но, в целом, ему зашло. Особенно некоторые строчки. Он заканчивает, Эванс вступает в припев, снова пропевая его одна, а Малфой, мельком взглянув на неё, цепляется взглядом за розовые цветы на бледной веснушчатой коже. Охренеть. Проигрыш даёт ему время сосредоточиться на исполнении. В третьем припеве Люций снова выбирает роль бэк-вокала, на фоне которого голос гриффиндорки звучит ярче и «вкуснее». Всё же, в их группе основная партия была у Гидеона, а он не очень любит петь. По настроению, прямо скажем. «... Ya, I'm gonna be a superstar». Тишина. Звенящая. Малфой кривит губы в усмешке. Теперь колючие льдинки глаз шарятся по коже грязнокровки, разглядывая татуировки. Он прекрасно помнил, куда попало заклинание. Он помнил, как выглядели ее шрамы после его руки. Она их спрятала. Все ли? Зачем? Чтобы не видеть? Когда это Эванс переквалифицировалась в любителя татушек, ведь прежде, вырезая на себе полосы, она не задумывалась над рисунками на этих местах? Что изменилось? - Здорово получилось, - мягко, практически мурлыча, говорит Люциус, медленно откладывая палочки. От его голоса у любого мороз пошел бы по коже, снующими мурашками по спине. Он плавно, даже грациозно, поднимается с места, напоминая хищника перед прыжком. - Но перед третьим припевом, думаю, можно вставить что-то вроде лёгкого скрима. Твоего или моего, не важно. Расстояние постепенно и неотвратимо сокращается, до девчонки остается какая-то пара шагов. Люциус останавливается, сунув правую руку в карман брюк и слегка выгибает бровь, улыбаясь мёртвой, неживой, ледяной усмешкой. Он, немного наклонив голову, оглядывает цветки вишни с каким-то очень странным выражением на лице. Тонкие бледные пальцы кончиками легонько касаются кожи Эванс над левым локтем, ведя прохладный след прямо к ключицам. - Интересные татуировки, - тихо и вкрадчиво «хвалит» достижение тату-мастера Малфой, переводя гипнотизирующий взгляд с шеи на зелёные омуты глаз. Рука Ледяного принца перестает холодить чужое тело. Он опускает её, перебирая пальцами, будто бы в воздухе под ними есть струны или клавиши, и убирает ладонь в карман. - Давно набила? «И с какого хрена ты их набила.» В том году этого не было. Точно. Люциус пытался вспомнить, видел ли их в этом и не мог, вероятно, потому, что не обращал внимания. Да и она не носила ничего открытого при нём. Он такого не помнит с мая месяца того года. Прищурившись, он продолжает смотреть ей прямо в глаза, ища подсказку, которая бы могла дать ответ на вопрос: «Что с тобой не так, Эванс?». - Они что-то означают или просто для красоты? - как бы «между прочим» спрашивает он её. Лили Змеиный взгляд на мгновение становится иным, у Эванс даже воздух перехватывает от удивления, ведь она впервые не режется об острые грани льда, а получает понимание и некую толику одобрения. Вот ведь, даже без насмешки, которой, казалось, Ледяной принц пропитан насквозь. Возможно, так влияет их некоторая общность в ненормальном желании перфекционизма? В любом случае, Горацию несказанно повезло, когда он волею судьбы выбрал участников для рок-бэнда. Его ответ претендует на честность, слух коробит фраза про наказание, но не находит должного отклика в тёплом взгляде волшебницы, словно она не понимает этот намёк, будто ничего не было. Каково это, когда тебя не помнят так, как нужно? Люциус сполна ощущает это на своей змеиной шкуре: он находится под лучами солнца, но Лили должна его, как минимум, испепелить, а не обогреть. Он не один из её друзей или даже приятелей, особенно после майского инцидента. Но вот, девушка лучится совершенно не предназначенными для такого мерзавца эмоциями и продолжает петь. Их дуэт слаженный, хотя до этого Малфой не спешил вырываться из зоны бэк-вокала; Лили даже отмечает про себя, что голос у него неплохой, и совместное звучание должно быть «вкусным». Девушка ловит гитарные рифы, как заядлый сёрфер, пропуская музыку через собственное сердце, заставляя эту песню звучать так, словно она – чистейшая правда. Именно поэтому гриффиндорка нет-нет, да и смотрит на барабанщика, избегая, однако, пересечения взглядов, чтобы не сбиться с ноты. «Loving me is suicide I'm a dreamer, i'm on fire La di die, run for your life.» Чувствуя себя донельзя живой, гриффиндорка заканчивает песню так же рвано, как и до этого слизеринец. Она выдыхает последнюю строчку «Yeah, i'm gonna be a superstar», делая взмах в сторону их записывающего устройства, что сохранит данный шедевр для собственного омута памяти и для остальной части драконьей крови. - Мне тоже понравилось, - наивно отвечает Лили, не замечая, что взгляд Люциуса перед этим дробил фарфор её кожи. Она путается в гитарном ремне, снимая инструмент и ловя отголосок его тембра, что поднимает вдоль позвоночника череду мурашек. Какой-то бред. - Хочешь послушать как я скримлю? Если честно, крик мне удается хуже всего, - Эванс не может драть горло так, чтобы это было душераздирающе и красиво, или может, но не хочет? Поди знай. - Попробуешь? - она интересуется, сможет ли он манипулировать своим голосом в заданной тональности. О том, что Малфой умеет его повышать, свидетельствовали как высокие ноты, так и недовольство слизеринский команды по квиддичу. Расстояние между ними тает, как мороженное, пока Лили вытаскивает карандаш из причёски, распуская солнечные лучи по хрупким плечам. Однако солнце гаснет под натиском глыбы льда, когда бесцеремонный Малфой касается цветочных лепестков, прохладой рассыпаясь на тёплой коже. Так вполне мог сделать Сириус, но вот от мистера «я даже дышу здесь с трудом, грязнокровка» это последнее, что можно было ожидать. Зрачки храброго львёнка ширятся, заполняя омуты глаз чёрным илом. - Давно, - врёт она, не краснея, глядя снизу вверх на юношу, чьё поведение не укладывалось в нейтральное, приближаясь к отметке близкой к приятельским? Эта странность патокой обволакивала мысли, казалось, что они действительно нашли компромисс и хотя бы в стенах репетиционной залы всё иначе. - Мне нравится сакура, хотела запечатлеть период её короткого цветения, - сладкая полуправда ядом растекается между ними. Под прекрасными цветами скрывается так много боли, что Эванс действительно могла закричать. Какие-то цветы выглядят более насыщенными, словно они напитаны краской. И краской ли? - А у тебя есть тату? - спрашивает она, совершенно забыв о том, какая метка может украшать плоть аристократа. Люциус Несуразица какая-то. "Ты ещё обними меня" - пронеслось у него в голове после душевных улыбок и светящегося взгляда грязнокровки. Нет, творится полная дичь, и он не понимает, что послужило тому причиной. Надо ли говорить, что Люциус ненавидел это состояние. Не понимать. Он всегда достаточно быстро «въезжал» в тему, но тут его голова просто отказывалась работать на опережение. Песня была отыграна классно, другое дело, что в ней не хватало изюминки, которую он предложил, идя подобно снежному барсу к маленькому и испуганному кролику. - Я... был бы не против, - прищуривается слизеринец, продолжая сокращать между ними расстояние. «Попробуешь.» - Дамы вперед, - коротко и колко улыбнувшись, Люциус останавливается только для того, чтобы сходу переменить тему. Ему уже не интересны чужие вокальные данные и способности, куда больше его занимают вишнёвые цветы на теле девушки, что ещё недавно стонала от боли и наслаждения, вызванных его чарами. Что такого случилось за лето с мисс Эванс, что она перестала воспринимать его, как врага? Он смотрит на неё сверху вниз, старательно разбирая каждый долбанный круг ада в зелёных глазах, пытаясь дотянуться до той самой нити - разгадки, что не давала ему покоя. Зудящее чувство на самых кончиках пальцев, он понимает, как близко он подошел к этому, но никак не может ухватиться за нужную мысль. В голове полным-полно теорий и догадок, но которая верная? «Давно». Лгунья. Он почувствовал бы ложь даже если бы не знал правду. Он, вращающийся в кругах людей, чьи помыслы и слова черны и лживы также, как и этот прогнивший мир. Льстивыми речами его не запутаешь, как и ложью, что сладким ядом распыляется с губ грязнокровки. Кого она пытается обмануть? Его? Это было бы смешно, не будь это так жалко. Он чувствует каждый свой шрам кончиками пальцев, пока буквально оглаживает татуированную руку Эванс. «Запечатлеть период её короткого цветения»... ну да, конечно. Однако мрачный скепсис мыслей он держит под контролем, в его лице ничего не меняется. - А у тебя есть тату? - Нет, - не ведёт и бровью слизеринец, которому ещё не довелось присягнуть на верность Темному Лорду. Пожимает плечами, разряжая атмосферу между ними. - У аристократов не принято марать свои тела долговечными красками. Это та отмазка, которая будет прокатывать ещё ну, максимум, год. А потом... потом Малфой-младший примет метку и станет одним из Пожирателей Смерти. Или это случится даже скорее, чем он думает. После восемнадцатого дня рождения. Однако даже с учетом того, что они, казалось бы, обсудили этот вопрос, Люциус не отходит. Нет, он по-прежнему продолжает внимательно разглядывать лицо Эванс и её гребанную сакуру, стараясь не выходить из себя слишком быстро. Постепенно. Шаг за шагом. - Но будь я кем-то другим, - вдруг вкрадчиво начинает вещать Ледяной принц, проделывая то, что прежде никогда не делал; флирт с грязнокровками не входил в круг его интересов. Но тут надо. Для дела. Ему необходимо понять насколько скользкая у них ситуация сейчас. Он неспеша убирает прядь рыжих волос за ухо, протягивая её между пальцами до самых кончиков. - Я бы, может быть, и набил себе тату там, где есть несовершенство. Чтобы скрыть шрам, к примеру. У него такой был, на спине под лопаткой. «Подарочек» Абраксаса. Не зли старшего Малфоя и будет тебе благо, но иной раз не угадаешь, какое настроение у родителя. Да и сказано это было… «со смыслом». Она ведь именно это делала, так ведь? Прятала свои шрамы ото всех. Вопрос, который возникал в его голове раз за разом: какого дьявола?! - Ты ведь понимаешь меня, Морковка? - вопросительная интонация и очень чёткое произношение каждого слова. И то самое прозвище, которое свалилось на неё в каморке. И взгляд донельзя внимательный, выхватывающий малейшие изменения в дыхании и мимике. «Ты ведь и ТОТ шрам скрыла, верно, грязнокровка?» Лили Солнечная улыбка отражается сильнее, преломляя свои лучи от угловатой поверхности льда. Ей не суждено растопить эту глыбу, но она отчаянно пытается отринуть всю стереотипность, в конце концов, кроме обидного «грязнокровка» Люциус ей ничего не сделал. Так ведь? Поэтому добрая душа Эванс силится увидеть в нём нечто хорошее, то, за что можно зацепиться, чтобы не быть погребённой под сошедшей снежной лавиной, когда аристократ, словно хищник, приближается к ней, сокращая дистанцию. Малфой ошибся, думая что она кролик, ведь Лили могла бы вцепиться в мягкое горло напротив в один миг проявившимся клыками, вспарывая бледную плоть, как нож сливочное масло. Однако юный анимаг не станет, вступая на скользкую дорожку диалога с Ледяным принцем. «Я...был бы не против» застревает в её голове, словно кусочек паззла, словно каждая фраза сегодня должна быть ключом к чему-то. Но к чему? - Окей, немного передохнём (ударение на выбор) и попробуем покричать, - рыжеволосая колдунья кожей ощущает не только его улыбку, но и льдистое прикосновение, что вздыбливает её нутро драконьей чешуёй, пока представитель чистой крови касается тонких линий, под которыми явственно ощущались шрамы. Кто их оставил? Сама ли Эванс? У неё на этот счёт было весьма размытое мнение. «Патологическая лгунья, держись от меня подальше». Малфой ничем не выдаёт тот факт, что она попалась на лжи, поэтому Эванс выдыхает. В конце концов, прошло уже больше полугода, а слизеринец её до этого без мантии не видел, в одной майке так точно. Однако его взгляд излишне внимателен, будто он хочет подцепить в ней что-то и выдернуть это наружу, желательно с мясом. Касание гипнотизирует, сочетаясь с моментом невиданного доселе откровения. Сердце Эванс глухо пропускает удар, не понимая, что происходит, пока сквозь прохладные пальцы струится медь её волос. Кончики ушей предательски краснеют и Эванс начинает подозревать, что кто-то шутки ради подбросил к ним хлопушку с амортенцией. Иначе этот флирт она не могла объяснить, разве что Люциус с кем-то поспорил. Впрочем, в эту игру можно играть вдвоём. - Иногда мне жаль, что невозможно стать кем-то другим, - Лили мягко вскидывет руку, касаясь почти идеальной укладки блондина, поправляя снежную прядь. Её ладонь ещё не успела отринуться от острого лица, когда юноша продолжил «шрам, к примеру». Несомненно, Малфой почувствовал линии скрытые цветами, иначе откуда он мог знать? - Возможно, - а в зелёных омутах ни капли понимания, нет, Эванс распознала отсылку к её шрамированию, которое она (а она ли?) скрыла под лепестками сакуры, что проросли сквозь бледную кожу. - Морковка? Ещё более дурацкого прозвища у меня не было. Твоя фантазия не знает границ, Люциус. Её даже не бесит новое прозвище, она словно слышит его впервые, несмотря на заговорщический тон слизеринца. - У тебя есть шрамы? - интересуется Эванс, переводя пристальный взгляд наверх. Люциус - ...немного передохнём и попробуем покричать. "О, и ещё как. Вот только не факт, что в том смысле, о котором ты сейчас думаешь, Эванс." Малфой шаг за шагом прощупывает пределы дозволенного, то так, то этак нарушая её личное пространство и ноль верной реакции. Реакции, которая была бы с учетом прошлого года наиболее правильной. И понятной. Но вместо этого он натыкается на тонну дружелюбия (хотя, казалось бы, с чего бы) и даже ответного флирта. Ну охренеть не встать. «Ты меня пугаешь, Эванс» - вертится у него на языке, но он продолжает невозмутимо гнуть свою линию, следя за каждым её движением. И уж тем более он никак не ожидает, что его безобидное движение с волосами повторят. Да ещё и по щеке погладят. Люциус прикладывает нечеловеческие усилия, чтобы не отклониться назад в этот момент и не возопить «ты совсем спятила?!». Нет, он деланно-заинтересован, прищуривается, когда слышит лишь безобидное «твоя фантазия не знает границ, Люциус». Серьёзно?! - Сочту за комплимент, - криво ухмыляется Кай. Вечные льды готовы были треснуть от натуги, силясь до конца понять ту, что стояла напротив и освещала своим светом даже такую стылую глыбу, как он. Весьма странная реакция. Право слово, «Морковка» использовалась во всевозможных концепциях им в мае того года, да так, что точно должно было отложиться в её сознании. Но в зелёных глазах пустота, такое ощущение, что их рандеву как будто бы и не было. Будто бы ему показалось. Игнорировать его на расстоянии можно, но игнорировать вот так, стоя в шаге друг от друга, самостоятельно касаясь человека, что делал тебе больно и даже испытывал при этом удовольствие... нельзя. - У тебя есть шрамы? - Возможно, - копирует её тон слизеринец, ощущая покалывание на бледной коже лица там, где прошлась рука рыжей девчонки. Все это какой-то сюрреализм. Эванс будто бы не помнит его тогда... Стоп. Она не помнит? Сама стёрла или помог кто? По чьей указке? Её? Или кто-то настоял? Вкрадчивый тон и лёгкая улыбка человека, привыкшего лгать также часто, как дышать, не только словами, но и всем своим естеством. - Но показывать их девушке было бы верхом неприличия. «Девушке». Не грязнокровке, не маггловке, не Морковке. Девушке. Сейчас должно что-то щёлкнуть! Где та грань, за которую он может зайти? Уж не обпилась ли она амортенции с подачи какого-нибудь шутника-Крауча? За Барти не заржавеет, но что-то все равно было не так. С любовным зельем в организме ведут себя так, словно весь мир клином сошёлся на одном-единственном человеке. А тут... Тут явно не та ситуация. Ледяные глаза словно спрашивают «когда ты закончишь играть со мной?». Ведь возможен и такой вариант? Эванс просто решила поиграть с ним, может быть, ей это кажется весёлым? В конце прошлого учебного года она не то, что трогать его, она видеть его не могла, иначе с какого перепуга она нарочно не появлялась в поле зрения слизеринского принца? Носилась от него по всей школе, как от чумного. В этом есть логика. В том поведении, которое она демонстрирует сейчас - нет. Ладно. Пробуем дальше. Люций нарочно, как бы невзначай перенося вес с одной ноги на другую, ещё больше сокращает расстояние, теперь и шага не остается. Если уж на то пошло, почему бы не сыграть в более интересную игру. К примеру, такую, где никогда не показывающий на людях своих привязанностей и отношений к противоположному полу Малфой-младший обводит подушечкой пальца контур девичьих губ, начиная с верхней и плавно переходя на нижнюю, слегка надавливая на неё. Палец мажет по щеке, пропадая также внезапно, как и появился, словно это всё - сон или наваждение. Мало кто знал, что все свои поцелуи он мог пересчитать по пальцам, ибо с сексом у него проблем не было, а вот с близостью - предельные. Поэтому даже ради дела целовать Эванс... нет. Абсолютно исключено. - Точно так же было бы верхом неприличия просить её показать всю татуировку, - по тону понятно, что просить не будут, это же моветон и невежество. Но любопытство есть, и оно бьёт навылет, как при игре в морской бой, заранее зная, где у Эванс четырёхпалубник. - Она ведь уходит дальше? Вот.... сюда? - тихим бархатным голосом уточняет он у гриффиндорки, указывая глазами на то, что скрыто майкой. Можно подумать, что на грудь, но нет, всё куда менее прозаично. Живот. Но не верх, а ниже пупка. Помнится, именно там было высечено премиленькое «ГРЯЗНОКРОВКА». Лили Для храброго львёнка остаётся блаженным неведением то, как она может кричать, стоя в непозволительной близости от Ледяного принца, который демонстрирует ей другие грани своей натуры. Что из этого правда, а что ложь? Волшебница силится разгадать эту загадку, держа её, словно шкатулку Лемаршана, в раскрытой ладони. Одно неловкое движение и хрупкое равновесие (достигнутое каким-то невероятным образом) расколется на миллиарды снежинок. Лили поправляет белоснежные пряди Кая, удивительно мягкие на ощупь, хотя, казалось бы, они словно сотканы из снега. Сухая и тёплая ладонь проходится по щеке, оставляя свой метафорический след на коже, что горит и после того, как Эванс отнимает руку. Они словно пробуют друг друга на прочность, и если рыжеволосая просто подыгрывает блондину, то какие цели преследует он? Эванс на мгновение кажется, что она находит в Люциусе то светлое, что до этого было скрыто плотной завесой, и вот небольшой солнечный луч пробивается сквозь льды. Знала бы староста, что это лишь банальная электрическая лампочка. «Девушке». Из уст слизеринца это звучит необычно, особенно учитывая, какая девушка стоит перед ним. Но сознание Эванс не бунтует, словно находясь под гипнозом, как глупый кролик перед удавом. Кролик, чья память стала зыбучими песками, что уходит из-под ног ступающего Малфоя, скрывая всю правду о произошедшем. Загоняя его в ловушку из зеркального лабиринта, в котором нет ответа на незаданный вопрос. Следующее действие барабанщика выходит за все имеющиеся рамки, он одним движением пальца (мысль о том, чтобы его прикусить, зудит где-то на подкорке) сминает все личностные границы, заставляя задуматься саму Лили - а в своём ли она уме? Возможно, юноша перед ней просто запутавшийся в убеждениях собственной семьи и общественного гнёта чистокровных волшебников? Возможно, за холодной коркой льда скрывается живое и горячее сердце? «Майская» Эванс не допустила бы и крохотной мысли о том, что всё, что происходит сегодня в репетиционной зале, хоть на йоту правда. Как жаль, что она не та и принимает случившееся за чистую монету, теряясь в паутине лжи, чей облик принял блондин с холодным глазами. Кажется, что прохлада руки въедается в кожу, застывая на веснушчатом лице словно анестезия. Рыжекудрая поднимает лицо и почти касается кончиком носа, склонившегося Кая. - Возможно (интересно, сколько раз за сегодня они вернут это слово друг другу?), - колдунья закусывает нижнюю губу, совсем как тогда, кажется, ещё немного и на поверхности выступят багряные капли, возвращая всё на свои места, но нет, пытка продолжается. Омуты глаз ловят в свои силки любопытство, скользящее вниз по рисунку. Надо же. - Намного дальше, - уточняет волшебница, на чьей коже тонкой вязью распускаются вишнёвые цветы. Их намного больше, чем помнил Люциус, но то, что он так страждет увидеть, тоже имеется. Дюжина букв переплетаются внизу живота, нежно-розовой сакурой скрывая смысл целого слова. - Ты мне, я тебе, - если любопытство аристократа настолько велико, ему предстоит раскрыть и свои секреты. Люциус «Возможно». Гриффиндорка кусает губу, подняв лицо так, что теперь их носы едва ли не соприкасались. Люциус мог бы торжествующе хмыкнуть, ведь она практически поверила в то, что видит и слышит перед собой. Вот беда, пред ней всего лишь феерический лжец, цель которого докопаться до истины. И в его обледенелом сердце нет места любви, оно не ведает самого светлого из чувств, и неизвестно, сможет ли когда-нибудь забиться быстрее положенного. Люциус умеет только брать и ничего не отдавать взамен, он скован намного больше, чем может показаться, глядя на него. И даже будь вокруг него сотня достойных девушек самой чистой крови, вряд ли хоть одна способна растопить вечную мерзлоту души. Это его бич, кара, карма и Мерлин знает, что ещё. Эванс определенно не в своём уме. Есть мысль о том, чтобы оттянуть нижнюю губу, дабы она перестала её кусать и так странно смотреть на него. Взгляд распахнутых зелёных глаз настолько непостижимо открыт и даже доверителен, что это становится чересчур просто. Достаточно слегка склонить голову, и гриффиндорка сможет рассказать своему бойфренду о том, что они очень интересно провели репетицию вдвоём с Малфоем и даже без омелы смогли найти «общий язык». Конструктивного диалога не получится до тех пор, пока она не начнёт вести себя, как должно той, «майской» Лили Эванс. Эту он просто не узнает. И ему это не нравится, ведь по сути перед ним какая-то другая версия дотошной всезнайки, которая не помнит ни его заклинаний, ни того, как они оба ловили кайф от происходящего. А он хотел, чтобы она запомнила и запомнила как следует. - Намного дальше. "Ну еще бы. Ты решила все тело разукрасить и даже ноги, ведь на ногах, а точнее на бедрах, я также оставил метки." Люциус выгибает бровь. - Ты мне, я тебе. Это что ещё за новости? Показать ей свой шрам? Чтобы что? По сути... она ведь его видела, тогда, в ванной старост. Она не помнит тот вечер? Малфой несколько отрешённо смотрит на вишнёвую ветку, что розовым цветом окрасила ключицы грязнокровки, берётся за верхнюю пуговицу чёрной рубашки и уточняет, коротко вдыхая запах клубничной зубной пасты с мятой: - Для этого мне придется раздеться, Морковка. Уверена, что сможешь объяснить это сама себе? Ледяные глаза смотрят слегка насмешливо и в то же время цепко. Ну, давай же. Отодвинься. Сделай что-то! Пуговица за пуговицей. И даже запонки. Рубашка практически расстёгнута, а он почти заинтригован. Неужели прыткие ручонки грязнокровки не остановят незапланированный стриптиз? Запах лимона вперемешку с миндалем и тмином, разбавленный мускусом, наверняка щекочет острый нюх не в меру любопытной рыжей магички. Разве Люциус упустит возможность лишний раз покрасоваться? Да ни в жизнь. Движение плеч и дорогая ткань рубашки сползёт к локтям. Повернётся - и гриффиндорка утолит своё больное любопытство. А стоит ей это сделать, как крышка ловушки захлопнется. - Ощущение де-жа-вю. Май, вечеринка Слизнорта, ледяная вода... - вкрадчивый морозный голос обволакивает загипнотизированного кролика, пока обладатель необъятного эго и платиновых волос нарочно спрашивает у самых губ Эванс, касаясь пальцами разрисованных ключиц в опасной близости от тонкой шеи, - ...припоминаешь? Лили Их лица неимоверно близко, словно сошедшие со страниц древней летописи Аполлон и Клития, что неотрывно смотрит на небо, прикованная взглядом к солнечному диску. Божественная история закончилась, как и подобает, смертью и очередным уроком, который юные девы не спешат усвоить. Здесь же на месте прекрасного бога Солнца тот, чьё сердце лёд и камень, мёрзлая крошка, что лишь кажется живой. Притворство и ложь - априори неотъемлемая стезя змей, особенно хорошо она удается Малфою, ведь добрая душа Эванс крайне близка к тому, чтобы поверить в то, что он не такой, каким кажется. Майская версия Лили добавила бы «да, он ещё хуже, беги от него и никогда не попадайся», но, увы и ах, все воспоминания канули в Лету, став обережным кольцом на пальце чужой руки (вот где в действительности был стокгольмский синдром, помноженный на тёмную магию). Впрочем и сама Лили не любит, только успешно делает вид, в то время как горячее сердце в холостую гоняет кровь. Ей иногда кажется, что любви и нет вовсе, а все остальные просто подгоняют желаемое за действительное. Однако она знает, как ощущается нестерпимая жажда быть важной и нужной, виной всему укутанное зеленоватой дымкой чужое желание. Сейчас же они стоят на расстоянии меньшем, чем требуется для взмаха палочки с оглушительным «Авада Кедавра», но он без труда убьет её своей ложью. Люциус умело собирает из осколков собственной души то, что хотела бы видеть Лили, увеличивая это через призму тактильности, словно бы всё происходящее здесь и есть единственная правда, а вот всё что было до этого – притворство и ложь. Эванс смаргивает наваждение, стирая его с лица словно липкую паутину. В висках кровь стучит почти до боли, явно отбивая «отойди от него, дура». Она предлагает ему взаимовыгодный обмен во славу удовлетворения собственного любопытства, однако не знает, о том, что уже видела этот шрам. - Мне интересен шрам, а не твоё тело, к тому же, если ты не знал, в базовой комплектации люди почти ничем не отличаются, - Лили складывает руки на груди, мол, ага, да, удиви меня (радует лишь то, что шрам не на заднице), пока слизеринец исполняет стриптиз на одну персону. Гриффиндорка не стеснялась и в мае (пусть она этого и не помнит), так отчего ей стеснятся теперь? Тонкое, почти животное обоняние улавливает каждую ноту парфюма (жаль, что она так же не может определить лгуна), разбивая её на составляющие. Приятный запах, как и вид со спины. Эванс бесцеремонно (ну а что, он же её трогал) касается шрама, обводя его по кругу. - От чего он? - она не спрашивает от кого, ведь вариации могут быть разные. В любом случае он прожигается под мимолётным касанием теплой ладони. «май, вечеринка, Слизнорт, ледяная вода» Набор слов, что заползают в сознание ядовитыми змеями, но находят там лишь пустоту и тьму. - Н.е.т, - её ответ словно поцелуй дементора, что своим дыханием дробит душу, так и рыжекудрая колдунья опаляет губы напротив своим неведением. Прохлада чужих рук становится ледяным колье, что пока лишь покоится на ключицах, ещё более острых, нежели в мае, в то время как Лили смешивает аромат клубники и мяты, вбирая в ласковый и теплый плен чужие губы. Её ладонь проходится по светлым волосам, пропуская белокурые пряди сквозь пальцы, прежде чем немного сжать ладонь. «В голубых глазах стынет вопрос, в зелёных – непонимание.»