Цветок и лёд

Люциус - Я за свою жизнь столько нытья не слышал, сколько от тебя за последний час, - достаточно эмоционально сетует Люциус, приподнимаясь на локтях над распростёртой на деревянном полу гриффиндоркой. – Как ты себя выносишь? Вопрос, конечно, риторический. Во-первых, он логично полагал, что раз она сама себе наносит физические увечья, до принятия своей личности ей далеко. Во-вторых, время для жаркой дискуссии было подобрано через пень колоду, ведь червь бдил, пускай бдил и под полом. Это пока он там, а что будет, скажем, через пару минут?! Забег на длинные дистанции не был в числе его преимуществ. Его – это короткие расстояния, вот там он на высоте. Спринтер, а не марафонец. Поэтому все подколки Эванс по пути к долгожданному выходу из Лабиринта он воспринимал в штыки, зыркая на неё голубыми глазами полными презрения и острого льда, который вот-вот пронзит её на манер рапиры. При этом важно было не сбиваться с дыхания и не терять темп, ведь позади него на всех парах нёсся червь, воинственно вереща и пыша зловонием. Серьезно, Люциус теперь будет иначе относиться к соплохвостам, они, оказывается, те ещё душки! Грязнокровка цепляет его за руку, когда до двери остается сотня шагов. Тянет за собой, словно он – прицеп, а она, мать её Моргана, локомотив Хогвартс-экспресса! Так или иначе, под гневный рёв червя они делают последние усилия, открывают дверь и влетают со всего маху в светящееся пространство. Свет, казалось, забрался во все поры, в глаза, нос, уши, рот, лишая его всех шести органов чувств, в том числе осязания, ведь ладони Эванс он уже не ощущает. Миг-другой ничего не происходит, а потом окружающая обстановка резко наваливается на него всем своим весом, красками, вкусами и запахами, мгновенно сбивая опытного игрока в квиддич с толку и дезориентируя. Пространство и время, казалось, сошли с ума. В ушах гармонично играет приятная классическая музыка, он, кажется, стал чуть выше, его руки затянуты перчатками. Он видит их, поскольку только что убрал от губ бокал с красным вином. И надо же, вкус вина ему не чудится, он есть, на самом деле есть! Терпкий, несколько пряный, вино явно не из винограда, скорее всего, гранат. Он также чувствует на своем лице маску, она касается кожи в некоторых местах и заметно сужает обзор. Благоухание цветов, установленных на каждом высоком столике, щекочет ноздри, равно как и собственный запах, далёкий от его обычного парфюма. Этакая свежесть соснового леса вкупе с морской солью и лёгким бризом, вперемешку с петрикором. Люциус коротко облизывает губы, привыкая к этой новой реальности. Вокруг него – маскарад. Все участники скрывают свои лица за самыми разнообразными масками, дамы шелестят длинными подолами старомодных корсетных платьев, джентльмены выряжены по моде конца XIX – самого начала XX веков. При первоначальном осмотре места, в котором он очутился, выясняется, что это некий дворец в готическом стиле, чей потолок уходит далеко выше трёх метров. Всё даже чересчур помпезно: позолота, зеркала, начищенный паркет, тонна шампанского и вин, льющихся из маленьких фонтанов, горы сладкого и каких-то закусок с мясом и рыбой. Слегка повернув голову налево, к стене, Люциус встречается глазами со статным мужчиной лет тридцати, не меньше, темноволосым и кареглазым. Легкое удивление в изломе губ и распахнутые глаза… Мерлин всемогущий, задери его гоблин, это он! В зеркале. Только выглядит не как Люциус Малфой, а как… как хрен знает кто! Широкие плечи, мощное телосложение, которого, стоит признать, ему никогда не видать в обычной жизни по такой простой причине, что столько нажрать он не в состоянии. Увеличить мышцы – да, но разожраться до этого быка… “Пиздец.” Очевидность нового «испытания» накрыла, как цунами. Заозиравшись по сторонам одними глазами, Люциус допивает вино из своего бокала и ставит его на столик с гортензиями и лилиями. Он незаметно поправляет камзол и решает не тушеваться, а понять, что именно необходимо сделать, и где, мать её, Эванс. Как её теперь узнать? Может, кинуть её тут? А что, мирок-то хорош, вечное празднество, когда ещё грязнокровка побывает на вечеринке такого формата. Всё напоминало какой-то «особый» повод у Блэков, те точно вечно пыжились, стараясь впечатлить всю округу. И маскарад, кажется, в их арсенале присутствовал. - Полагаю, ищете кого-то? Дорогу по периметру залы преграждает мужчина с приятным голосом и цепкими зелёными глазами. - Верно, - даже голос поменялся, стал гуще, ниже. Басовитее, что ли. - Даму сердца? - Даму. Но не сердца. - Понимаю. Если позволите, могу оказать посильную помощь, и покуда мы с Вами ищем ту, что Вам небезразлична, поделюсь некоторой важной для Вас информацией. - Что Вы говорите! Не возражаю ни против помощи, ни против информации. Они обмениваются короткими кивками и вместе, неспеша, идут в конец зала, тихо переговариваясь. На деле, говорил в основном зеленоглазый, учтиво обрисовывая ему базовый набор «знаний»: этот бал устраивает некий лорд, который удостоился великой чести в скорости побороться за звание императора Объединенного Магического Альянса. Его «дама» может находиться где угодно, но основная цель у Люциуса иная: ему необходимо переговорить с хозяином маскарада, а для этого его нужно идентифицировать. Задача становилась всё более и более удручающей, ведь по прикидкам Малфоя в зале скопилось около ста человек, может быть, сто пятьдесят. Мужчин из них ровно половина. Он, в любом случае, убьёт тьму-тьмущую времени на это, если только не учинит скандал, тогда хозяин покажет себя, но у медали была и другая сторона – в случае скандала вряд ли хозяин маскарада будет особо словоохотлив и щедр на подробности. - А пока, предлагаю Вам вкусить все прелести здешней публики, - хитро улыбнувшись, мужчина с зелёными глазами и простой чёрной маске подмигивает своему собеседнику и скрывается в толпе танцующих, предварительно поклонившись на прощание. - Час от часу не легче, - выносит вердикт Малфой мрачно. Решено было взять бокал и прогуляться ещё, прошерстить танцующих глазами и выявить не только неформального лидера, но и ту, что будет или топтаться на периферии, или хреново танцевать. У неё ведь не было учителей? Да даже если и были… Явно не такие, как у Люциуса. Поиски (спустя пятнадцать минут) увенчались относительным успехом: темноволосая колдунья с подозрительно знакомыми чертами лица отыскалась в ближайшей нише с сервированным столом для избранных персон. Она разглядывала танцующих с каким-то печальным выражением на лице, отрешённо покачивая в бокале вино. - Прошу прощения, миледи. Тёмные глаза мгновенно обретают осознанность и некую хищную внимательность, переводятся с толпы танцоров на него и губы, алые, как кровь, изгибаются в усмешке. - Хотите спросить, не желаю ли я подарить Вам танец? – нагло уточняет она бархатным голосом ласковой кошки, которая всегда готова показать коготки. - Вы чертовски правы. А если получу отказ, предложу Вам выпить в своей компании, ведь я вполне понимаю тех дам, которые не умеют или не любят танцевать из-за того, что их грация на поверку оказывается едва ли изящнее, чем у троллей. - А Вы нахал, - тянет она довольно, прищуриваясь. Улыбка красит её ещё больше, чем узкое чёрное блестящее платье, которое облегало хрупкую фигуру аки перчатка. И маска в виде лебедя делала ей честь, поскольку не прятала тонких и мягких черт лица. - Может быть. Но я всегда получаю желаемое, - ослепительно улыбается Малфой, протягивая даме руку в перчатке. – Изволите подарить мне танец, дабы развеять мою уверенность в Вашей неуклюжести? - Изволю! Если я окажусь на высоте, обаятельный хам, Вы будете должны выполнить любое моё абсурдное желание! - Однако… согласен. Больше дам, которые НЕ танцевали, не осталось, а значит, это точно Эванс. Как понять наверняка? По манере танца или увлечь её беседой о школьных годах? Уточнить про татуировки? Что? Рука об руку они идут в гущу танцующих, чтобы присоединиться к следующему танцу – вальс. Лили - С трудом, как и тебя, - отвечает колдунья, морщась не столько от сетования со стороны аристократа, столько от того, что его худощавое туловище приземлилось сверху. Можно подумать, что он пушинка, но вот ведь, это далеко не так. Впрочем, времени на разбор полётов у них нет, и утягиваемая с пола староста набирает обороты в своём любимом виде спорта. Лили любила бегать, ведь размеренный темп, отталкиваемая ногами земля и музыка в ушах привносили покой в её внутренний хаос, приглушая любые мысли и эмоции, низводя их до звенящей пустоты и гула собственной крови в ушах. Сейчас же забег становился синонимом слова «жизнь», что так жаждал забрать Лабиринт и его слепой, но до одури вонючий страж в виде червя. Последний силится их нагнать и получить-таки обед из двух блюд, который успешно скрывался за поворотами, нагоняя светящуюся дверь. Последний рывок, и вот уже нет лазоревых глаз, что своим холодом могли ранить, ни сарказма и язвительности аристократа, ничего. Мир становится пустым, состоящим из света и звенящего ничего, пока не становится вкусом заварного пирожного на языке, шелестом юбок, тихих переговоров за веерами и музыкой, что обрамляет действие маскарада. Эванс застывает, миниатюрной, фарфоровой куклой, откладывая десерт и смахивая невидимые глазу крошки с поверхности перчаток. Звук веера, полуоборот в желании найти компаньона по несчастью, и взор её застывает на глади зеркала. Белоснежные локоны обрамляли бледное лицо, что едва ли румянилось на щеках, в то время, как большие голубые глаза (как у лани, Мерлин подери) смотрели с беспокойством. Кукольное лицо было скрыто маской ровно на половину, она, словно морская пена, оседала лёгким кружевом, сохраняя мнимое инкогнито, идя в комплекте с платьем цвета морской волны. Лили вдохнула, ощущая солоноватый аромат бриза и разогретой на солнце древесины. Смешиваясь с тонкой нотой цветов они не входили в резонанс, но были весьма далеки от её настоящего запаха. Идея отыскать Люциуса по парфюму провалилась даже не начавшись. - Мисс, - колдунья сглотнула, сжав костяное древко веера сильнее, и повернулась к вопрошающему с миловидной улыбкой. - Полагаю, ищите кого-то? - незнакомец в тёмной маске ловит её взгляд, словно зная ответ ещё до того, как розовый кварц губ изволит дать ответ. - Пожалуй. - Возлюбленного? - Джентльмена, - с некоторым волнением говорит гриффиндорка, возможно, вот он шанс найти Малфоя, ведь судя по всему говоривший является своего рода распорядителем. - Понимаю. Если позволите, могу оказать посильную помощь и покуда мы с Вами ищем того, что Вам небезразличен (на этом месте Лили едва ли не скрипит зубами), поделюсь некоторой важной информацией. Девушка кивает, готовая не только найти слизеринца, но и выслушать нечто полезное. Доппельгангер того же мужчины с зелёными глазами полностью дублировал информацию, подвергая Лилс в состояние близкое к унынию. Объединённый Магический Альянс, даже звучит как бред из замашек Гриндевальда, и лорд устроивший этот бал является её главной целью. От количества мужчин пестрит в глазах, каждый второй может оказаться искомым кандидатом на роль хозяина этого вечера. Эванс прикидывает, что, вероятно, все остальные гости относятся к нему с особым почтением или же вокруг мужчины образуются стихийные сборища. От всего этого начинала болеть голова и Лили решила выйти на небольшой балкон. К её вящему стыду тот уже был занят, но юноша развернулся и улыбнулся ей приветливо, словно бы узнавая в белокурой даме свою подругу. Его светлые волосы выбивали гриффиндорку из колеи, а маска, украшенная павлиньим пером, внушала ложные надежды. - Устали от общества назойливых поклонников? - он приглашает её пройти к борту, и осмотреть прелести сада, что был украшен тернистым лабиринтом (здесь у Лили ладони похолодели). - А Вы от назойливых поклонниц? В таком случае, мы выбрали неплохое место, - Лили искоса поглядывает на того, чьи черты лица чем-то напоминают образ Люциуса, разве что более заострённые. - Пожалуй, это моё любимое место, отсюда открывается прекрасный вид, но, заметив Вас, я раздумываю над тем, чтобы вернуться в залу, - на этом моменте веер в руках предательски дрожит. Неужели она нашла его? Ведь, кажется, что блондин только что озвучил, что её общество ему... , - Дабы Вы смогли подарить мне свой танец. Эванс выдыхает слишком шумно, корсет сдавливает грудную клетку не давая полностью раскрыть лёгкие. - Прошу меня простить, но танцы - это не самое любимое времяпровождение, - Лили умела танцевать, но, нет-нет, да и боялась, что сделает что-то не то. - Прошу Вас, если Вы справитесь, то сможете загадать мне любое желание, - блондинка всё ещё пребывала в тревожных сомнениях, однако, если это не Люциус, то она сможет загадать раскрыть тайну инкогнито лорда или же найти среди этой массы народа Малфоя. Согласившись и вверив свою ладонь, Эванс бросается в авантюру под названием вальс, надеясь, что голова у неё не закружится. Или память тела, или её умений оказывается достаточно, чтобы с достоинством выдержать первый акт танца, но смена партнёров её дезориентирует. Мужчина подхватывает Лили, кружа и приковывая её внимание, словно магнит. Тёмные волосы дополняются чернотой глаз, и, пока её собственные распахиваются, словно блюдца, девушка теряет дар речи. Её партнёр словно сошёл с девичьих мечтаний о рыцаре, таких далёких и, кажется, забытых, но вот он он. Этот мир оказывается не так плох, играя кроткой улыбкой на лице волшебницы. Люциус Дама танцевала филигранно. Кажется, тут он опростоволосился, это не могла быть Эванс. Горящие тёмные глаза смотрели на него изучающе, даже с некоторым вызовом, однако, в этом вызове он чувствовал едва уловимый подтекст, который словно электрические импульсы передавался ему через сжатые в его руке тонкие женские пальцы, обтянутые в бархатную чёрную перчатку. Красавица с колдовским взглядом пускай и не откровенно, но испытывала вожделение, оно сквозило между ними, смешиваясь с ароматами парфюма и жаром подогретого многочисленными свечами воздуха. Признаться, этот мир казался ему вполне сносным, ведь наличие хорошего вина, еды и красивых женщин нельзя назвать негативными составляющими любого из миров, не так ли? На середине их танца происходит смена партнеров (Люциус никак не ожидал такого поворота и не успел уточнить у дамы, какое именно желание она выиграла), оборот вокруг себя, взметнулись юбки танцующих по соседству дам и в его руки угождает, что ни на есть, его настоящее личное проклятье. Девушка с по-оленьи большими голубыми глазами, светлыми, как выбеленное морской водой дерево, волосами и настолько хрупким телосложением, что, казалось, одно неловкое движение Малфоя в танце - и её переломит в нескольких местах. Вздымающаяся в непотребно узком корсете грудь, приоткрытые розовые губы… Девушка чертовски походила на его мать. Таких совпадений просто не бывает. Даже с учетом её бутафорской маски, которая едва скрывала маленький вздернутый нос, он видел перед собой сошедшую с семейных портретов мать. Люциус судорожно сглатывает, запоздало думая, что наличие чёрно-золотой маски – прекрасная возможность скрыть истинное выражение своего лица, поскольку вся верхняя часть оного полностью скрыта. Партнёрша не видит замешательства, так красноречиво отпечатавшегося на нахмуренных бровях и складках на лбу. Этот мир определённо призван вытаскивать на поверхность самые тёмные и потаённые твои фантазии, лишая возможности рассуждать здраво. Вот и сейчас, кружа в танце диковинную копию его матери в юности, Люциус медленно, но верно сходит с ума. Стоит ли напоминать, что каждая голубоглазая и миниатюрная блондинка, что попадала в его сети (за исключением невесты) удостаивалась не только восхищений, постели и маниакального внимания со стороны Малфоя, но и определённых нюансов, как сказала бы грязнокровка, которые были по нраву… да никому? А из-за кого, по-вашему, он был настолько зациклен на преодолении разнообразных болевых порогов у девушек определённого внешнего типажа? Именно. Матушка. Леди Малфой ушла из жизни слишком рано и скоропостижно, оставляя на душе своего сына отпечаток, который чернел год от года, кровил и гноился, подсовывая ему не только изощрённую форму Эдипова комплекса, но и кучу проблем с головой в придачу. И вот перед ним она, ожившая, в точности такая (он хотел в это верить так же сильно, как в то, что восторг в глазах напротив не наигранный, неподдельный), какой он её помнил. Только более юная. В ней не было той грации и манеры держаться, которой обладала леди Малфой, но кто бы обратил на это внимание и сложил два и два? Верно, никто. Какое ему сейчас дело до того, что это, возможно, Эванс? Нет, всё его сознание сейчас напоминает Адово пекло, взрыв «Бомбарды» и водорода одновременно. Густой и зрелый мужской голос, далёкий от малфоевского – холодного, с лёгкой хрипотцой – пронзает пространство между ними, словно стрела, выпущенная из меткого лука Геракла. - Если это сон, то я не хочу просыпаться, - и столько в нём сдержанного отчаяния вкупе с отголосками надежды, тёмной и настолько обжигающей, что выпусти её на волю, перестань сдерживать поводья, и она спалит весь мир, выстроенный одним чудаком, готовым потратить на это своё время и силы. Тёмные глаза прикованы к голубым озёрам, они ищут в них что-то, но то и дело разбиваются о зазеркалье, не подпускающее его к истинной сути. Новый поворот, Люциус мягко ведёт свою бесценную партнёршу в танце, вальсируя даже чересчур идеально, припомнив всё, чему его учили когда-то. Спина прямая настолько, что по нему можно было чертить магистраль или преподавать этикет - наглядное пособие для любого! - Позволю себе такую дерзость и попрошу Вас чуть позже вручить мне Вашу carnet de bal*, дабы я вписал своё имя напротив каждого последующего танца на этом балу, - ревностные нотки скрыть невозможно, от одной только мысли потерять её в толпе танцующих и больше не увидеть его трясёт, и вовсе не от страха или несправедливости судьбы. Он полагал, что хозяин появится достаточно быстро в поле его зрения, когда Люциус разнесёт здешнее убранство на мелкие составляющие в праведном порыве отвоевать своё. «Своё» сейчас было хоть и близко, но недостаточно, а вальс не предполагал сокращения расстояния между партнерами и это нехило подзадоривало Ледяного принца, ставшего на краткое время «испытания балом» чистой стихией огня. - Я просто не смогу смириться с Вашим отсутствием, - пылко поясняет он, отправляя партнершу правой рукой в одиночное вращение, убирая левую себе за спину. Возвращая птичку обратно в клетку, пусть и из злата, Люциус делает шаг навстречу, поворот, он ведёт партнершу только правой рукой, обнимая её за талию и позволяя продемонстрировать не только красоту платья, но и своеобразный прогиб в спине. Это была особенность не просто любителей парных танцев, но профессионалов. Она – демон, что пришла по его душу. Отвлекающий маневр, которому он поддался, как мальчишка. Заворожённо и безраздельно. Люциус едва дожидается окончания танца, чтобы увести партнершу из очага столпотворения ожидающих следующей музыкальной композиции, под недовольные взгляды какого-то фигляра в павлиньей маске и своей чёрной кошки, что была настроена уже менее приязненно по отношению к нему. Честно говоря, ему сейчас было всё равно и на неё, и на недовольство павлина. - Шампанского или вина? Желайте, - коварно предлагает не своим голосом Малфой, наблюдая за голубыми глазами с потаённой тенью раздражённой досады (и отчего эта леди здесь, а не в реальном мире?). Лили Блондин источал заинтересованность, сквозившую на кончиках пальцев, скрытых перчатками, пока Лили позволяла себя вести, гадая, Люциус ли это? Внешнее сходство со слизеринцем несколько отталкивало, ведь саму себя она в зеркале не узнала, но манеры и павлиньи перья танцевального партнёра сбивали с толку, как и то, что франт неизбежно сокращал дистанцию переходя на более чем интимный шёпот. Его похвала поставила точку в сомнениях, ведь назвать Эванс превосходной танцовщицей можно было с натяжкой, нет, она умела танцевать, но подобного опыта у неё ещё не было, и этот треклятый корсет невыносимо давил, казалось, ещё немного, и белокурая нимфа потеряет сознание. Смена пар происходит внезапно, оставляя гриффиндорку без обещанного желания, но воплощая её мечты в реальность, являя темноволосого незнакомца, в бездонной тьме глаз которого она готова пропасть навсегда. Кажется, девушка смотрит на него слишком пристально, и от этого тушуется, пряча взгляд прозрачных голубых глаз в линии губ, чей излом был весьма многообещающим. После талые льды переходят на шею, туда, где чуть выше ворота приходит в движение яблоко Адама. Она что, сбилась со счёта в вальсовых шагах или всё настолько плохо, и Эванс, нет-нет, да и наступила мужчине мечты на ногу? Немного нервно сжимая ладонь квинтессенции своих предпочтений, загнанных так глубоко, что они проявлялись лишь частично, взять хотя бы тёмную шевелюру всех её любовных интересов (некоторые блондины в этот список не входили), колдунья собирается силами узнать его имя и едва не теряет сознание от голоса, что обволакивает каждую клеточку её «Я», доводя музыкальный слух до оргазма. А фраза?! Она оставляет свой огненный след на душе колдуньи, раня, вспарывая зазубренными когтями. Эмоциональный отклик от неожиданного партнёра по вальсу такой, что впору кричать, но она не может, вся обратившись в чувства, ощущая его запах и тепло ладоней, что даже сквозь ткань пробирает до костей. - Хотите, я ущипну Вас, чтобы доказать реальность происходящего? - предлагает волшебница, желая коснуться его кожи, не скрытой перчатками, ощутить этот жар, что растекается по венам гостя в чёрно-золотой маске. Пока он степенно ведёт её в танце, лишая возможности оступиться или сделать неверное движение, ведь она вся во власти его ладоней, которые направляют и придерживают, до дрожи бережно, словно светлокудрая вейла сделана из фарфора. Поворот, излишне нежное касание рук, перекрестие взглядов, в котором она безбожно проигрывает и пропадает, взмах подола, что обвивает их лодыжки морской пеной. - Позволю дать Вам согласие ещё на один танец, иначе Вы рискуете пасть данью старомодных традиций, - лёгкий румянец проявляется, как только Он несколько ревностно изволит просить её бальную книгу (о которых Эванс лишь читала), дабы занять всё время и внимание волшебницы (каков нахал!). Однако Лили помнила о том, что танцевать даже три танца с одной партнёршей - моветон, после этого следует либо предложение руки и сердца, либо дуэль. Под тонкой тканью перчаток девушка ощущает странную дрожь и та передается ей, словно они сообщающиеся сосуды, что обмениваются огненными искрами. - Тогда наслаждайтесь этим мгновением, как и я, - Эванс словно попадает в по-настоящему волшебный мир, в котором фантазия обретает плоть и кровь. Манеры и уверенность, тембр голоса, чуткость рук и магнетический взгляд начинают сводить её с ума, отодвигая назад и желание найти Люциуса, и лорда под маской инкогнито. Вверяясь в полной мере воплощению мечты, что горит рядом с ней словно феникс и в этом огне хочется сгореть заживо. Она кружится, и вся зала смазывается в сплошное пятно, оставляя для неё лишь маяк в виде тёмных глаз. Россыпь белоснежных кудрей почти касается пола во время заключительного элемента танца в виде прогиба в спине (ах, если бы он мог длиться вечно!), что вверяет её во власть сильных рук. Он - её долгожданное пламя, капкан, который захлопывается за спиной, отрезая Эванс от всего мироздания, нивелируя всех тех, кто был до и будет после. Мираж, в плену которого Лили готова остаться. Танец завершается, и под звуки раскрываемых вееров её отводят, бережно поддерживая за локоть. Они лавируют между пар, цепляя на себе взгляды своих компаньонов. - Если мой спутник будет не против такого похищения, то я предпочту шампанское, - лазоревые глубины силятся взглянуть в сторону павлиньей маски, но разница в росте не позволяет этого сделать. Малфой, под личиной её желанной фантазии, закрывает весь обзор. - Здесь невыносимо душно, - Лили делает несколько взмахов веером, но тот не приносит ни прохлады, ни воздуха, - Не желаете прогуляться, здесь чудесный сад. Люциус Темноволосый колдун очаровательно улыбается, лукаво прищуриваясь: - А вдруг после этого я проснусь, и Вы исчезнете? Резонные опасения, между прочим, он ещё не до конца понимает принцип этого метафизического пространства, в котором они стали заложниками не только своих страхов, но и своих желаний, рискуя совершенно потеряться в череде танцев и выпивки. Испытания огнем, водой и медными трубами? Червь, лабиринт, а теперь возможность жить в своей мечте: осязаемой, близкой и несоизмеримо прекрасной. Куда делась его тяга к любой истине, даже уродливой? Где тот парень, что плевался ядом, когда говорил Эванс, что она проживает не свою реальность, ведь её память претерпела изменения? Люциус погряз во лжи, выдуманной неким умником, той, что видит перед собой и которую готов обожествлять, если она того пожелает. Он касается её, пусть и бережно, но касается. Она – плоть и кровь. Чем не реальность? Чем не подарок судьбы, ведь найти столь похожую на Неё женщину невозможно! Да, она отличалась манерами и умениями, но внешнее сходство, которое он рисовал в своих фантазиях сейчас, просто сбивало его с ног и отправляло в нокаут. Кем бы ни был этот умник-создатель, он необычайно хорош. Иллюзия, достойная восхищения. Если бы Малфой сейчас встретился с ним лицом к лицу, он бы непременно поблагодарил его и пожал ему руку. Он готов расхохотаться, когда слышит ответ. Что есть моветон для него в данный момент? Пустой звук. Видя перед собой цель, предел главных мечтаний, овеществлённую до последнего золотого волоска, обрамляющего миловидное кукольное лицо с большими голубыми глазами-блюдцами, Ледяной принц не видит ничего, что могло бы помешать ему. Когда он чего-то хотел по-настоящему, без всяких «но» и «если», его было не остановить. Давайте признаемся, что каждый в какой-то степени эгоистичен настолько, чтобы пойти по головам в момент появления некой сверхцели, которая буквально способна затмить голос разума. - Готов пасть данью чему угодно, лишь ради того, чтобы получить взамен Вас, - рокот баса приглушен не только музыкой, льющейся в уши подобно елею, но и интимностью беседы между двумя партнерами по танцу. Он не говорит «в безраздельное владение», но вряд ли девушка настолько глупа, что не понимает очевидного подтекста. Естественно, не было и речи о том, чтобы упустить из виду прекрасную незнакомку-знакомку и отправиться на поиски Эванс. В угоду своим эгоистичным и тёмным желаниям Люциус готов был пожертвовать рыжеволосой грязнокровкой, в чём бы это на данный момент ни выражалось. Что для него сокурсница, которая ещё и по положению едва ли выше людского скота-магглов, когда есть Она? Он бы без сомнений махнул их местами и забрал с собой ту, что смотрела на него так, будто он – небожитель. - Тогда наслаждайтесь этим мгновением, как и я. - Всенепременно, миледи. Но мне его ничтожно мало. Мало, мало, мало. Это слово бьется в жилке на его шее, в голове, что отказывалась думать о чём-либо другом, кроме белокурого ангела в его руках, в ледяном сердце, которое этот ангел заставил биться неожиданно сильно. Люциус самоуверенно уводит партнершу с паркета, не взирая на чьё-либо мнение, каким бы оно ни было. Его пропитанная превосходством и предостережением усмешка обращена вовсе не к девушке, а к тому, кто, по её мнению, был бы против. Тёмные глаза недобро сверкают в сторону павлиньей маски с посылом «только попробуй, ублюдок». Признаться, подобный опыт был у него впервые, если не считать того, что случилось в хижине с Цисси и Лестрейнджем. Но там взаимоотношения, да и посыл между участниками были иными, здесь же все было на сотни градусов больше. И ревность, которую он сейчас ощущал, что обжигала вечные льды подобно Адскому пламени, была для него в новинку. - Прекрасный выбор, - это он о шампанском. Он наблюдает за движением веера и с тревогой сдвигает широкие густые брови, - Как будет угодно миледи. Не желаете ли подождать меня с напитками на балконе..? Учтиво пропустив её вперед, на освещённый лишь Луной да огнями из зала участок мраморного балкона, Люциус склоняется в поклоне и прижимает тонкие пальцы, закутанные в атлас перчаток, к губам, намеренно не сводя с дамы полного обещания взгляда глаз цвета горького тёмного шоколада. Недолгий, краткий, на грани приличий поцелуй, он с неохотой выпускает её руку из своих пальцев, бросая напоследок, что постарается не дать ей и шанса заскучать в одиночестве. Вихрь под именем Люциус Малфой, чья личина была темнее ночи, исчезает в гуле бального зала, оставляя девушку на балконе одну. Правда, ненадолго. Возвращаясь с бокалами шампанского, парящими вслед за ним по воздуху, колдун застает балкон опустевшим. Развернувшись на каблуках, Малфой мрачно сужает тёмные глаза, придирчиво оглядывая танцующих. Среди них нет ни лазурного платья, ни белокурых волос вкупе с белоснежной маской, скрывающей часть лица, но не голубые озёра глаз. Периферийным зрением он улавливает движение голубых юбок, что в данный момент стремительно покидали залу в сопровождении, кого бы вы думали?!, павлиньей маски. Пальцы сжимают палочку из вяза до побелевших костяшек, а в голове у Люциуса гремит голос отца: «Тебе недостаточно произнести заклинание, щенок, нужно по-настоящему з.а.х.о.т.е.т.ь причинить другому боль. Или лишить его воли. Или даже убить, если твоя конечная цель состоит именно в этом». Он ещё больше выпрямляет спину, на его лице более нет выражения полного презрения и ревности, оно безмятежно, скрыто под маской, и только чёрные очи сверкают гневливыми углями разгорающегося пожарища. Ледяной принц во всей своей новой красе шагает прочь с балкона, степенно и вальяжно, как хищник, которому суждено нагнать свою жертву и без всяких на то усилий и ухищрений. Догнать и открутить кретину башку, раз с первого раза он не в состоянии понять. Люциус настигает парочку на лестнице: он - на верхнем пролёте, девушка и её незадачливый кавалер - в самом низу. Палочка начинающего тёмного волшебника, что буквально врос в пол, сверля глазами противника, наводится на спину светловолосого «павлина» (вот же, это ведь ЕГО обычно так называют особо одарённые студиозусы). Бокалы замерли за его спиной, недвижимые. Был вариант заставить его блевать, но к чему пачкать даме платье? - Империо, - шипит аспидом Малфой, сужая под маской нынче тёмные глаза, буквально сквозя желанием подчинить иллюзорного мужчину своей воле. Он объективно полагал, что раз здесь подействовали чары левитации, то и непростительные прокатят. А нет… что ж, тогда, к примеру, заговор на понос. Почему нет. Лили Нимфа, с водопадом златокудрых волос, смотрит очарованно, заковывая колдуна в плен лазоревых глаз. Морская пена маскарадной маски обрамляет её по-детски большие глаза, придавая облику лишь немного интриги, что не в силах скрыть поразительного сходства юной партнёрши по вальсу с Ней, словно сошедшей с картин Малфой-мэнора. - Не хотите рискнуть? - Лили же не может перестать пить тёмную горечь чужих глаз, что лишь подчёркивается пленительной чернотой маски с золотым тиснением. Гриффиндорка понимает, что следующий уровень испытаний ею провален, ведь она не в силах ни отвести взгляда, ни отнять руки от того, кто являлся воплощением её потаённых желаний. Видит Мерлин, Эванс была не против корректировок собственного сознания, особенно, когда дело касалось травмирующих воспоминаний, а уж оказаться в мире, который способен воплотить её фантазию в мелочах и деталях, это ли не счастье? Мужчина был вполне осязаем, она чувствовала жар его рук, вибрацию вкусного баса, что проходился по её позвоночнику мелкой, едва заметной дрожью, и эти собственнические нотки, от которых у своенравной чародейки подкашивались ноги… совершенно невероятно. Если бы был способ вытащить этого месье с собой, она непременно бы прибегла к этому, но пока, находясь во флёре многообещающего вальса, волшебница по крупицам собирала этот момент, чтобы сохранить его в памяти. - Такой отчаянный шаг не может остаться без моего к Вам внимания, - тёмные глубины морской пучины ширятся, низводя радужку до узкой каймы, вбирая облик её мечты до каждой мелочи, и тем горше будет осознать кто был под личиной её личного парадайза. Каждая следующая его фраза служит своеобразным гвоздем в крышку гроба гриффиндорки, ну что же Он делает? И самой вечности будет мало, и свечей, и паркетного блеска под мысом туфель, и жара свечей, и шелеста юбок - всего этого невыносимо мало в его компании, которая, того гляди, разрушится, исчезнет с новым танцем и новым партнёром, и они с лёгкостью потеряют друг друга в гуле скрипичной музыки и звона бокалов. Однако мужчина имеет другое мнение и уводит её всё дальше от жаждущих танца, в том числе и от павлиньей маски. Блондин, чьё лицо скрыто шикарными перьями, кривит рот в насмешке, впиваясь в лицо Люциуса. Зарвавшийся мальчишка словно бы видит самого себя со стороны и его бледная копия явно не собирается оставаться в стороне. - С удовольствием, милорд, оттуда открываются восхитительные виды, - синева платья прочерчивает дорожку по полу, пока перестук каблуков не становится чётче, обозначая, что леди уже ступила на мраморный пол уединённого и, хвала Мерлину, прохладного места. Тонкие пальцы, пускай и скрытые атласом, горят от прикосновения губ. Её сердце заходится в бешеном ритме, готовое проломить грудную клеть, что оказалась втиснута в излишне узкие корсетные рамки. Она на мгновение сжимает его ладонь, нехотя опуская руку, и не отводит взора, что притягивает её, словно он - магнит, а она - железо. Лили шепчет «Надеюсь», но её фразу подхватывает ветер, и едва ли она достигает Люциуса, что стремительно исчезает, дабы вернуться с бокалами на пустой балкон. Колдунья подходит к парапету, чертя кончиками пальцев узор на витой перекладине и спустя мгновение ощущает тёплое дыхание у своей шеи. - Вы быстрее, чем я думала, mon chér, - её улыбка, способная осветить собой весь полумрак, гаснет, когда Лили осознает фатальность ошибки, а джентльмен, проигравший ей желание, лишь вторит, что он задержался, упустив её из виду. Томительное ожидание мужчины мечты рассыпается сотней осколков, когда тонкие пальцы оплетают её талию на манер капкана, и блондин уводит её, пообещав познакомить с лордом. Вот и конец истории, что могла бы стать одним из самых ярких воспоминаний. Лили идёт, периодически оглядываясь назад, приводя водопад белоснежных волос в движение. Они почти достигают последних ступеней, когда сопровождающий замирает, так и не разжав своей пятерни. - Месье.., - обеспокоенный возглас резонирует, отскакивает от стен, достигая мужчину в чёрной маске, пока подверженный непростительному заклинанию волшебник ожидает приказа. - Что с Вами? - мягкость её голоса обволакивает, пока изумлённый и встревоженный взгляд проходится по лицу, сокрытому маской. Лили делает вдох, второй, третий, судорожно сжимает палочку, но в полумраке не замечает ни чужого появления, ни зеленоватой дымки, что незримо сплетается с павлиньим оперением. - Люмос, - тёплый свет озаряет пространство, пока она подносит ладонь к плечу, выводя сопровождающего из транса, в то время, как перед собственными глазами всё плывет и Эванс делает последний вдох, перед тем, как волшебная палочка гаснет, а её сознание ненадолго покидает миниатюрное тело под действием кислородного голодания. Люциус - Я иду на риск лишь тогда, когда он оправдан, - уклончивость выходца со Слизерина, готового крутиться на раскаленной сковороде столько, сколько потребуется, чтобы не возыметь лишних проблем и препятствий на пути к достижению своих, вне всяких сомнений, амбициозных целей. Ему стоило лишь возблагодарить умника, сотворившего этот неправильный зазеркальный мир, ведь даже та личина, что была ныне его вторым «Я», пришлась по душе ЕГО ожившей мечте, имевшей тёплый морской оттенок в распахнутых голубых глазах и утонченную стать, коей была наделена его мать когда-то. Казалось, он был сыт лишь тем, что придерживает её талию в танце, испытывая на себе магнетизм восторженного взгляда, но это было далеко не так. Мысли и планы Люциуса в отношении очаровательной златовласки ушли далеко вперед. А, как известно, человек по натуре своей существо крайне ненасытное. Особенно, если это мужчина, который мнит себя влюблённым, ведь он готов пойти на всё ради того, чтобы получить желаемое. Например, использовать непростительное заклятье, если ему покажется, что противник его вполне заслужил. Пока Люциус неторопливо спускается по лестнице, у её подножия его пассия тщетно пытается привести в былые чувства своего белобрысого кавалера, чья павлинья маска была некой насмешкой над Малфоем – вот, мол, твоя никчёмная копия, дружок. Пренебрежительно буравя мужскую спину глазами полными тьмы, Ледяной принц посылает сосунку новый приказ «валить отсюда обратно в зал, найти темноволосую колдунью в чёрном платье и посвятить всё своё время и силы ей». От него не ускользает момент, когда дама зажигает свет на конце палочки, дабы убедиться, что с кавалером всё хорошо. Но вот чего он не мог предугадать и предупредить, так это обморока. Белокурый ангел плавно опускает гаснущую палочку и лишается чувств, оседая вместе с юбками на мраморный пол. Быстрее ветра сбежав вниз по лестнице, Малфой успевает подхватить даму за плечи перед самым соприкосновением светлого затылка с первой ступенькой. Приказ, перед этим отданный её незадачливому кавалеру, был приведён в действие: ведомый «Империусом» юноша в павлиньей маске скомкано извиняется перед барышней и разворачивается, дабы покинуть её общество. Он не вовремя бросился ей на выручку и был остановлен угрожающим взглядом Люциуса, который уже слегка похлопывал девушку по щекам. Это не дало результата и только после этого он обращает внимание на то, что аккуратная грудь в вырезе платья не вздымается и не опадает, как до́лжно, находясь во власти узкого корсета. Типичная проблема всех дам в былые времена, чей перфекционизм и жажда быть красивой граничили с безумием. Они затягивали корсеты на китовом усе до такой степени, что они врезались в их спину, оставляя под лопатками кровавые стесанные раны, а сами леди лишались возможности хоть как-то дышать. Отправив недоумка восвояси, Люциус слегка поворачивает тело бездыханного ангела в руках, чтобы, чертыхаясь, попытаться одной рукой убрать все крючки-застежки на платье и добраться-таки до завязок корсета, ослабляя их практически полностью. У леди и без того не было проблем с размерами талии, к чему такие жертвы – непонятно. Подхватив уже дышащую девушку на руки, он поднимается с пола и спешно оглядывается: холл огромный, однако в кушетках был дефицит. Решив, что в саду должны быть скамейки, да и свежего воздуха там в достатке, Малфой решительно уходит в сторону распахнутых двустворчатых дверей, через которые внутрь здания проникала вечерняя прохлада. Увидев очередной лабиринт из подстриженных кустарников, он хмыкает. Что ж, в нём точно не будет огромного червя, а значит, можно без опаски уединиться за одним из поворотов, дабы ничьи пронырливые ручонки и глазёнки не помешали ему наслаждаться обществом леди. Именно в лабиринте он находит мраморную скамейку неподалеку от фонтана, на которую с величайшей бережностью укладывает златовласку. Её голову он опускает к себе на колени и без зазрения совести, словно умалишенный, пропускает светлый локон между пальцев. Перчатка мешает ему ощутить шёлк волос, однако, даже сама картина, которую он сейчас лицезрел, стоила тысячи галлеонов. Тяга лишить невероятную копию его матери белоснежной маски и убедиться в умопомрачительном сходстве лично достигает апогея моментально, поэтому, сняв с руки перчатку, Люциус слегка приподнимает край маски тёплыми пальцами, малодушно затаив дыхание. Лили Мимолётное движение головы мадемуазель Рапунцель и улыбка, что весенним солнцем озарила её лицо, становится ответом чужому расчёту. Позиция мужчины-мечты в этом вопросе становится ясной, и, кажется, он предпочитает довериться холодному расчёту разума, нежели идти на поводу у глупого сердца, в отличие от гриффиндорки, что обязательно бы рискнула, но снимать собственную перчатку посередине танца выглядит верхом неприличия, да и её кавалер в виде белокурого юноши не оценит сей фривольный пассаж. И пока затуманенный изумрудной вуалью взгляд мистера в павлиньей маске мажет по оседающей на пол девичьей фигуре, затянутой в корсет излишне туго, он дёргается, чтобы получить полный угроз взгляд от властелина его желаний, и спешно ретируется, оставляя на шахматном поле только фигуру Ледяного принца и опадающей белой королевы. Шах и мат? Колдунья, словно проваливается в зыбкое небытие, пребывая под чёрной завесой спасительного обморока, пока ладони слизеринца подхватывают её в каких-то миллиметрах от мраморной ступеньки, и лишь мягкие волны светлых волос касаются камня. Следующее за этим похлопывание по щекам не оставляет даже румянца на враз побледневших щеках, а застывшая грудная клеть не заходится, вздымаясь и опадая, словно бы перед Малфоем лишь кукла, лишённая жизненной силы, что покидает её вместе с каждым отсутствующим вдохом. Каково это, обрести мечту и тут же её потерять? Крючки и застежки на платье были явно придуманы теми, кто рьяно ненавидел мужчин. Какая мука расстегнуть эти миниатюрные пыточные изделия, чтобы добраться до венца боли из жёсткого китового уса и лент! Он может отметить, что светлая кожа испещрена рубцами от элемента одежды, который силился сформировать из любой леди идеал и совершенство. Свежие кровоподтеки в районе лопаток, до этого момента были скрыты слоями лазоревой ткани, а сейчас напоминали следы от вырванных крыльев, намекая Люциусу, что его бездыханный ангел – падший. Он подхватывает светловолосую волшебницу, словно лёгкую снежинку и выносит в сад, что украшен изумительным, зелёным лабиринтом, скрывающий от лишних взглядов и сохраняющий тепло, не позволяя своенравному ветру бушевать среди цветочных композиций. Тихое журчание фонтана и переливов воды едва ли касается сознания обморочной дамы, а вот соприкосновение с прохладой мрамора и горячей ладонью (Мерлин помилуй, он ведь без перчаток!) приводит её в чувство. И пока аристократ приподнимает белоснежную маску, чтобы отметить поразительно сходство, бесконечно глубокие колодцы голубых, кварцевых глаз выпивают до дна его душу, изумлённо распахиваясь, пока приоткрытые губы ловят воздух. - Месье? - грудь рвано дёргается в ослабленном корсете, того и гляди явит на свет то, что должно быть скрыто от глаз приличного общества, - Благодарю Вас за помощь. Эванс понимает, что насмешливая судьба снова сводит с героем «не её романа», позволяя царственно возлежать на чужих коленях, осыпая их кудрями, словно золотом. Лишённая маски, она чувствует себя более голой, нежели в расстегнутом платье, от этого её ладонь (всё ещё в перчатке) взлетает нежным лебедем вверх, касаясь овала лица, проходясь по краю чёрно-золотой маски и выдыхая «Это нечестно». Ладонь мягко огибает шею, и, придерживаясь за своего рыцаря, Лили встаёт, покидая тепло коленей, ощущая, как ткань на спине расходится, словно кожа под остриём медицинского скальпеля. - Позволите? - и океанах такая мольба, словно не видеть его лицо – мука, словно она готова и жизнь отдать, чтобы запечатлеть на сетчатке глаз его грешный образ. Люциус Белая пена маски приподнимается с какой-то щемящей лёгкостью, как будто она только и ждала тепла его пальцев, чтобы с шипением отступить, являя ему воплощение самых личных и тёмных тайных фантазий. Это действительно было на грани добра и зла, ведь девушка, лишённая маски, была совершенной копией той, что так скоропостижно покинула подлунный мир. Если бы ему выпал шанс заполучить воскрешающий камень, Люциус непременно воспользовался бы им. Однако то, что открылось ему сейчас, стократ лучше, ведь камень не даёт полноценности, плотности, которая нужна, чтобы по-настоящему чувствовать присутствие человека, а он получил всё и сразу. Он понимает, что перед ним другой человек, она идеальная проекция его матери чисто внешне, но начинка была иной, однако, и она его, как ни странно, устраивала. Кто любит, тот слеп, поскольку видит лишь достоинства и отвергает существующие недостатки. Сердце пускается вскачь после секундной передышки, а кровь приливает к щекам в тот момент, когда лазоревые океаны глаз ловят его в свои дьявольские силки. Распахнутый, по-девичьи невинный взгляд мог бы выбить почву под ногами у любого, посему Малфой был рад тому, что он сидит. Он опускает взгляд на приоткрытые губы, делая вдох и больше всего желая, чтобы эти самые губы сейчас оказались в его власти. - Не стоит благодарности, - отвечает тихо Люциус, утопая и пропадая в пучине морских глаз, даже не делая попыток к спасению. Нет, он мечтает, жаждет пропасть в её глазах на веки вечные, безвозвратно. От недо-касания изящной руки к его лицу на языке появляется горечь, ему хочется сказать ей, чтобы она не сдерживала себя и делала то, что ей захочется. «Это нечестно» - слышит он, внутренне абсолютно соглашаясь с ней. Нечестно подсовывать ему воплощение главной его слабости, ожидая, что он сможет каким-то образом обойти её. Теперь он понимал тех бедняг, которые подыхали возле балладного зеркала Еиналеж. Он бы и сам возжелал себе подобной участи, ведь это бы означало, что он навеки останется подле своей мечты. Ледяной принц испытывает досаду от того, что девушка спешит приподняться. Он, возможно, слишком перестарался, ведь корсет, призванный поддерживать и укрывать от посторонних глаз то, что до́лжно, теперь не выполнял своих функций, и если бы не приличия и какие-то моральные догмы, которые были вбиты в него с рождения, вблизи воплощения материнской красоты становившиеся более, чем реальны и абсолютны, Люциус уже лишил даму не только корсета, но и платья, накрыв ладонью аккуратную грудь. Пальцы аристократа покалывают отзвуки желания, он опускает руку на скамейку и сжимает её в кулак. Так лучше. Однако его голубоглазый ангел не уходит, пускай он и более не ощущает тепла её тела и руки. Тёмный взгляд пристально следит за ней, видит, с какой отчаянной просьбой задаётся короткий вопрос… и не может не радоваться. Не он один сгорает от любви, которая словно фейерверк расцвела в нём маковым цветом, в одно мгновение сменив вектор в противоположную от эгоцентризма сторону. Достаточно было лишь взгляда. Это пугало, это пьянило, это делало его слабым и сильным одновременно. "Так вот, что это такое". - При одном условии, - выдыхает Ледяной принц, не ведая, как тут можно отказать. Как ей можно отказать? Однако его не вполне устраивало то, что её руки всё ещё были во власти атласа. Эгоистичное желание почувствовать её кожа-к-коже было сильнее приличий и обычаев, принятых в аристократических кругах. Люциус следит за реакцией на порозовевшем лице и продолжает, - если Вы позволите мне снять с Вашей руки перчатку. Чудесный белоснежный атлас легко соскользнёт по её коже, достаточно только потянуть ткань на паре пальцев. Лили Рвущее душу смятение напоминает когти гиппогрифа, оно терзает волшебницу, что пропадает в одном лишь росчерке скул, в непримиримой линии губ, в тёмных безднах обманчивых глаз, и, разумеется, в голосе, что остаётся тихим подтверждением её падения. Безвозвратного и совершенно немыслимого, не оставляющего ни единого шанса для толики благоразумия, что где-то там твердило о том, что гриффиндорке необходимо найти Люциуса и выбираться отсюда. Кто знает, сколько прошло времени, пока они разбирались с червём и соизмеримо ли оно с течением времени в Хогвартсе? Однако все доводы скрывает аромат его кожи, что при таком тесном контакте раскрывается сильнее, или это всё оттого, что лабиринт сада не приглушает его тон, в отличие от душной залы, наполненной чадящими свечами и оплывшим воском? Он наполняет каждую альвеолу, и Лили кажется, что только им она в силах дышать и ощущать себя донельзя живой. Этот невыносимый магнетизм, объясняемый ничем иным, как умелой магической ловушкой, в которую угодил неокрепший разум, предпочитающий реальности мечту. Мечту, до которой можно дотянуться, почувствовать дыхание и понять, что остальное низводится до атома, становясь слишком несовершенным, когда напротив непостижимый облик того, кто занял её сердце и разум безраздельно. «Не стоит благодарности» - его манеры граничат с её манией, застилая наивный взор морских глаз поволокой. Ей невыносимо хочется услышать его голос в непозволительной близости от ушной раковины, почувствовать, как светлые локоны пропускаются сквозь пятерню лишённой перчатки ладони и, ощутив вкус порочных губ, умереть от восторга, сойдя с ума в руках собственной фантазии. И если ранее неприступная Эванс не испытывала ничего подобного, то сейчас её словно вспороли, запустив четырёхкамерное сердце, наполняя его доверху. Лили напоминает зеркало, что идёт трещинами, и его больше не склеить, не починить даже при помощи магии. Прочувствовав любовь, будет чертовски сложно забыть это ощущение, ведь оно навсегда останется голодной пустотой внутри, которую не испить и не восполнить. Правильно говорили «Бойтесь своих желаний - они имеют свойство сбываться», и вот сейчас колдунья находится от его исполнения в одном лишь шаге, стоит лишь протянуть руку и снять маску, однако аристократ ставит условие, от которого спину прочерчивают мурашки, начиная демарш, облекая белоснежность атласа в знамя. Прежде чем ответить согласием (было ли возможно иное?), колдунья обеспокоено озирается по сторонам, словно переживает о том, что их застанут в таком неприглядном виде, при повороте головы взметается водопад светлых кудрей, проходясь по спине на манер ласковой плети. Бирюзовый взгляд отмечает сжатую в кулак ладонь и внутри расцветает понимание, ведь не одной ей приходится страдать. - Только с одной? - морские бесы проглядывают сквозь штормовые волны, что одна за другой накатывают, грозясь уволочь саму девушку на дно, - Позволю. Её рука бережно и почти невесомо касается сжатой в кулак ладони, обводя кончиками пальцев костяшки, дожидаясь того момента, когда ткань перестанет разделять их, позволив ощутить тепло кожи, впитать его, как солнечные лучи. Атлас соскальзывает с кожи на манер змеиной шкуры, обнажая хрупкую кисть, такую же прохладную, как была ранее у Его Ледяного Величества. Она не тает, касаясь подушечками пальцев скулы (и здесь Люциус может оценить лёгкий тремор), ведя троеперстие к краю чёрно-золотой маски, что приподнимается невыносимо нежно, пока её сердце колотится в бешеном ритме, грозясь проломить грудную клеть и упасть к ногам джентльмена. И.д.е.а.л.ь.н.о. - Не исчезайте, - звучит опасно тихо и глухо, доносясь до волшебника, словно из-под воды, ведь Лили ловит приход почище, чем наркотический, бережно откладывая маску и впиваясь взглядом в лицо, что станет её самым лучшим и самым болезненным сном. Люциус Он не слышит слов отказа и это вызывает тонну облегчения вкупе с нетерпеливыми мурашками, которые табуном пробегают по его спине, прямой и без корсета, ведь воспитание и осанка с ним с самых пелёнок. - Отнюдь, - подбородок слегка уклоняется в сторону. Тёмные глаза смотрят исподлобья, выжидающе, ведь как только она произнесёт «позволяю» проворные пальцы уже возьмут её за запястье и потянут атлас перчаток на себя, лишая обоих столь нетривиальной преграды. Приличия не позволяли делать это не жениху, равно как и касаться дамы голыми руками (что он и сделал, когда снимал с неё маску). Перчатку бережно укладывают между ними, обрамляя скамейку белым атласом, блестящим на свету. Тонкие и прохладные (Мерлин, совсем как тогда…) девичьи пальцы трепетно прикасаются к краю чёрно-золотой маски, и Люциус почти ощущает укол от собственного «Я», поскольку перед миловидной блондинкой с лазурными очами предстает вовсе не он, великолепный сухопарый блондин с холодной синевой в обманчиво безжизненных глазницах, а тот, чью личину ему даровал устроитель бала. Судя по расширившимся зрачкам и взгляду, который полнится настоящим, неподдельным восхищением, то, что она видит, ей более, чем нравится. В конце концов, какая разница, он это или не он, если это его сейчас с придыханием просят не исчезать? Вероятно, всё же, разница была и ещё какая, но запутавшийся, заблудший разум мальчишки, что откровенно помешался на сидящей перед ним девушке, не желал её замечать. Отринул, как неважную веху, пускай всё горит синим пламенем! Он чуть поворачивает голову, чтобы мимолетно прикоснуться губами к нежной, полупрозрачной в подлунном освещении коже запястья, испещрённой голубыми жилками. - И не подумаю, - тихий голос наполняется рокотом хриплых ноток, а горячее дыхание опаляет руку дамы. В его глазах буря, что мечется над океаном, пытаясь подчинить его себе. Если ему суждено погибнуть в пропасти иллюзии, опьянённым греховным обманом, что травит его рассудок похлеще яда тентакулы, то так тому и быть. Он готов платить любую цену за то, чтобы лишнюю секунду посвятить ей. Люциус смотрит и не может наглядеться, старается запечатлеть её лицо на своей сетчатке, в своей памяти и сердце, что сковано вечным льдом. Новый поцелуй чуть выше запястья и дольше, он словно пробует её личные границы. Куда ему, наглецу, разрешат зайти? Выдох. Вдох. Он приближается к центру ладони настойчивым касанием губ, готовый к, как минимум, пощёчине. Руки заняты тем, что лишают леди второй перчатки, что с тихим шелестом укладывается поверх первой. Лили Белокурая нимфа попадает в коварный плен тёмных, почти чёрных глаз, что глядят исподлобья, испытывая на прочность её терпение, которое истончается с каждой секундой, напоминая резную снежинку, тающую на теплой ладони, исчезая, словно её и не было. Мужчина быстро и бережно лишает волшебницу элемента приличий, водружая мягкий атлас между ними, дополняя холодный мрамор декором белого флага, который Эванс безрассудно разрешила с себя снять. Оставаться в них было смерти подобно, ведь жажда тепла Его ладоней заставляла нутро вскипеть, проступая неприкрытой жаждой, что расходится по кайме её голубых очей. Страх того, что этот сон развеется, исчезнет, отберёт у неё самое сокровенное, бросив на берег реальности нарастает, когда девушка снимает маску, словно с раскрытием инкогнито весь мир развалится, останется пеплом у мыса туфель, но он обращается в просьбу, что индевеет между ними, раскрывая помыслы Рапунцель. Лили даже не думает о том, что этот мужчина прошёл бы мимо, не выгляди она иначе, и готова была отдать свою магию за то, чтобы волшебство их встречи не кончалось. Перспектива стать заложником места кажется не такой абсурдной, в конце концов, она точно будет счастливой, получив возможность лицезреть колдуна денно и нощно. Его ответ достаточно красноречив, чтобы понять, что в огне этого безумия они горят вдвоём, отдаваясь во власть пожара, что бушует в грудине, топя её вечные льды. Поцелуй в запястье изящный, навылет, он без зазрения совести клеймит гриффиндорку тавром губ, высекая из Лили ответную искру, что выходит из приоткрытых коралловых губ излишне шумным выдохом. И пока вторая освобождённая ладонь невесомо проходится по щеке аристократа, собирая крупицы для грядущих воспоминаний, другая принимает его настойчивый поцелуй, не в силах отказать даже в этом. - Не останавливайтесь, - приличия сминаются, как пергаментный лист неудавшегося сочинения, пока вейла сходит с ума, закованная в тяжесть бального платья. Люциус «Не останавливайтесь». Это она зря сказала, очень даже зря. Он ведь может и вовсе не остановиться. Продолжит шаг за шагом наслаждаться не только запахом её кожи, но и вкусом тела, расширяя границы дозволенного настолько, что в приличном обществе леди бы попадали в обмороки. Его мысли посещали всяческие сиюминутные желания, на поводу которых Люциус готов был не просто идти, но лететь, подобно комете. Он целует ладонь, каждый палец, начиная с большого и заканчивая мизинцем, который, нет-нет, да и прикусывает. Нежность, с которой он обходился с белокурым ангелом, впечатляла даже его. Вероятно, в лабиринте действуют свои законы, тут время словно остановилось, а он как будто подвергся заклятью забвения, ведь не помнить о том, что было до её появления в поле его зрения на балу – это ненормально, не так ли? Ненормально и то, что он, словно приворожённый, не сводит с неё глаз, разрешая себе не просто мимолетно целовать её руки, но и прикасаться к запястью, вести пока ещё приличную для него и уже далеко неприличную для общества дорожку теплом пальцев по её руке, всё выше и выше, пока не достигает сгиба локтя. Поглаживание подушечкой большого пальца по венам, что проглядывают сквозь тонкую кожу аки устья рек, а затем продолжение пути. Желание как можно скорее добраться до верха платья и спустить рукав-фонарик небесной синевы к острому локтю, дабы платье окончательно лишило даму возможности прикрыть распахнутый на спине корсет, достигло апогея. - Скажите, чтобы я прекратил, - практически требует Люциус, хрипло выдыхая. Его поцелуи вновь достигли запястья, планомерно захватывая каждый дюйм невероятно пахнущей кожи. Это мятное масло? Если девушка не решит приструнить его, он воспользуется вседозволенностью и корсет перестанет быть какой-никакой преградой между нижней сорочкой и прохладой воздуха лабиринта. Сказать, что он жаждет этого – ничего не сказать. Сейчас все его мысли крутятся вокруг того, чтобы лишить её всей одежды, чтобы зарыться пальцами в золотые кудри, чтобы шпильки зацокали по мрамору, падая ниц из причёски, чтобы попробовать-таки вкус её губ, пусть даже это последнее, что он сделает в этой жизни. Создатель мира предусмотрел буквально всё. Великолепный отвлекающий маневр, великолепный расчёт. Малфой не только попусту терял время на свои фантазии и мечты, но и упускал из пальцев возможность вернуться обратно. Шаг за шагом приближал себя к тому, чтобы стать ещё одним идиотом, купившемся на красочные бальные платья и великолепие женских сердец. Сознание пытается достучаться до него, пытается показать, что есть некоторые нюансы, которые стоит учитывать в общении с златовласой ведьмой, но кто бы его ещё слушал. Кто… Лили Поцелуи горячечных, колдовских губ заставляют бледную кожу гореть, вспениваться разводами магмы, что низвергает вулкан их обоюдоострого притяжения. Каждое прикосновение - адское пламя, курсирующее по тонким линиям вен, лишь с виду наполненных чистой и голубой кровью, пока Эванс сгорает под раскалённым тавро губ её компаньона, что, нет-нет да и проходился по светлой коже кромкой зубов, вбирая её в краткий плен сладостного рта, разделяя с ней всю имеющуюся нежность, что сквозит в каждом жесте. Совершенно невероятно, нимфа словно становится фарфоровой куклой в его ладонях, что с невыносимой бережностью касаются её, прокладывая дорожку, далёкую от приличий. И будь Лилс из того самого светского общества, уже бы упала в спасительный обморок, но она лишь сглатывает, когда с её плеч опадает морская волна платья, обвиваясь вокруг талии невесомым облаком, пока корсет служит единственным форпостом, за которым стылое сердце разгоняет кровь так, что её гул отдается шумом в ушах. - И Вы прекратите, даже если я этого не хочу? - вторая, лишённая белоснежного атласа перчатки, рука касается костюмной ткани напротив чужого сердца, сминая рубашку в ладони и цепляя ногтями хвост от галстучной ленты, потягивая её на себя, в то время, как лазоревые глубины глаз вбирают в себя его портрет до мелочей. Ткань, словно змея, скользит меж пальцев, натягиваясь будто тетива лука и наконец-то распуская изысканный бант, который пиратским флагом оседает на её коленях. От запястий колдуньи аромат морозной мяты слышится лучше, под теплом волшебника он расцветает, раскрываясь сильнее, занимая его лёгкие, так же, как и солоноватый морской бриз, что вкупе с петрикором кружит её голову. - Или же моей просьбы недостаточно? - перекрестие взглядов искрит, выворачивает все её потаённые желания наружу, воплощая их, концентрируя в одном человеке, чьё инкогнито до этого хранила маска, пока расстояние между ними сокращается до миллиметров. Люциус Прикованный к белокурому ангелу взгляд полон едва сдерживаемого жара. Он, словно разгорающееся Адское пламя, съедает все на своём пути, рискуя выжечь на обратной стороне сердца профиль той, что стала тому виной. Ледяное сердце стало биться быстрее. Кто же знал, что для этого нужно всего лишь пройти через портал в библиотеке, пережить лабиринт и червя и попасть в удивительный вечер на балу, где главной героиней его романа станет девушка, так похожая на его мать? - Я постараюсь вести себя, как должно джентльмену, - лукавит, как пить дать лукавит. Он не сможет остановиться. Или сможет? Что отличает аристократа от плебея? Выдержка, воспитание, контроль эмоций. Всё это было в Люциусе (в некотором роде даже чрезмерно), однако, он никогда ещё не сталкивался со столь сильными соблазнами, как этот. Она, верно, демон, что пришла забрать его душу в Ад. Если он есть. И колдун готов пойти туда без оглядки, без сожалений, ведь поведёт его туда эта тонкая ладонь, что пахнет мятой и слегка лемонграссом. От этого умопомрачительного запаха кровь в жилах наполняется голубым пламенем. Абраксас был бы в ужасе от того, что делает его сын. Тонкие пальцы сминают ткань рубашки, прямо напротив сердца, словно желая вырвать его и забрать себе. Люциус коротко вдыхает, задерживая выдох, готовый сказать, что ей ни к чему эта ледышка, зачем морозить и марать руки, ведь она и так полноправная её владелица. Девушка развязывает ленту на его шее, как будто этот элемент его одеяния несказанно её раздражал. Почему? Он не сводит взора с лазоревых океанов глаз, что так внимательно смотрят на него сейчас. Кажется, они оба занимаются одним и тем же. Пытаются запомнить всё до мелочей. Вот, вот он тот звоночек, на который также стоило бы обратить внимание! Если бы оно не было всецело отдано леди в голубом платье. Меж ними буквально искрит от напряжения и сдерживаемых желаний, которые, кажется, подошли к той незримой черте, когда у одного из них просто обязательно слетит предохранитель. Люциус напряжен, словно тетива, ему необходимо быть полностью уверенным в её ответе. «Или же моей просьбы недостаточно?» Он чувствует хватку пальцев на своей рубашке, они вероломно тянут его на себя. Словно юнец (а ведь так и есть!), темноволосый мужчина не может сопротивляться сему капризному дамскому порыву, рискуя попрать не только нормы приличия, но и её честь. - Какой именно? - он издевается, серьёзно, он точно издевается. Он знает ответ, однако, хочет, чтобы она вновь повторила это. Меж их лицами какие-то жалкие сантиметры, тёмные глаза пытливо ищут ответа в тёплых океанах, что уходят на второй план под разъедающей тьмой зрачка. Одно её слово и этот корсет отлетит к сносорогу в задницу, а золотые кудри будут нуждаться в гребне, ведь после его рук там вряд ли останется хоть какая-то прическа. Лили Если бы волшебница обратила внимание на то, что двое в цветочном лабиринте донельзя похожи в своих желаниях запечатлеть друг друга на обратной стороне сердца, вывести профиль на манер тавро на сетчатке глаз, и хотя бы наполнить лёгкие до краев чужим ароматом, но её внимание всецело отдано тьме глаз напротив, в них она находит своё спасение и погибель. И пока прохлада собственной ладони пытается прочувствовать биение опального сердца, а расстояние между ними низводится до недопустимого и попирающего все законы, нормы и догмы (а кому есть до них дело, когда напротив тебя - мечта?), до нимфы нисходит голос танцевального партнёра. проникает под кожу, зажигая её стылую кровь словно Бодроперцовое зелье. Каков нахал или же джентльмен, что решил удостоверится в намерениях дамы? Гриффиндорка тонет во тьме расширяющихся зрачков и невыносимо медленно выдыхает, опаляя морозной свежестью губы напротив. - Не останавливаться, разумеется, - в лазоревых глазах смущению нет места, лишь жажда и любопытство, вперемешку с отчаянным страхом потери. Что будет, если их губы соприкоснутся и он исчезнет, пропадёт, станет всего лишь сном? Краткий выдох досады, полуприкрытые глаза, что прячут собственное смятение за сенью изогнутых ресниц, пока коралл губ нежно и невесомо касается острия подбородка, оставляя на нём неожиданную теплоту. Люциус Ароматы лемонграсса и мяты щекочут его обоняние, дурманят рассудок, будто оглаживая его мягким пером, усыпляя бдительность. Она вся – море, тёплое и ласковое, готовое принять его в свои объятия. Зачем она говорит ему эти слова? Зачем низводит все его усилия и самоконтроль на «нет»? Она – послание Дьявола, дар самого Сатаны, не иначе. Кожа гладкая, как шёлк, плавится под его пальцами, будто воск. В голубых очах нет и капли сомнения, белокурый ангел нисколько не готов размениваться на полумеры, ему важно заполучить его всего…? «Не останавливаться, разумеется.» Люциус моргает, шумно выдыхая. Дело в вине или тут и правда слишком жарко? Ан нет, всё дело в желанных губах, что мягким теплом прикасаются к краю подбородка, покрытого короткой щетиной. Она слишком близко. Ну и как тут утерпеть? И не такие, как он, сдавались под натиском меньшим, чем этот. Так будет успокаивать себя Малфой потом, когда всё это окажется страшной ошибкой, недостойной леди и джентльмена. Аристократизм проиграл страсти. Острый подбородок хрупкой девушки оказывается в капкане тёплых и сильных пальцев. Её голову приподнимают, наконец уничтожая расстояние между партнерами по танцу. Первое касание к губам миледи напоминает хождение по минному полю – он будто пробует, можно или нет? Оно краткое, нежное, лишённое какой-либо пылкости. Но это пока… за вторым дело не встало, и вот мужские ладони уже сжимают девичью талию, перемещая объект воздыхания с окаянной скамьи на свои колени. Жадный, голодный, лишённый приличий поцелуй; горячий язык нетерпеливо проникает в чужой рот, предварительно мазнув по нижней губе. Вкусно, до дрожи. Каннибализм ещё никогда не казался ему столь возможным и правильным! Люциус обрушивает на бедного ангела всю свою тьму, забирая себе тот свет, коим она по ошибке решила поделиться с ним. Инкуб, повеса, великий прожигатель жизни готов пасть на колени, быть вечным рабом и светлых локонов, в которые уже зарылись жадные пальцы, расплетая сложную прическу, и пухлых губ (по наследству достались, явно), и лазоревых глаз, и тонких запястий, что источали настоящий дурман. Он вкушает её снова и снова, выпутывает пальцы из локонов, оглаживает тонкую шею, голые плечи и, наконец, отправляет к дементорам (немного нервно) корсет, что так эстетично и неудобно подчёркивал природную красоту женского тела, меж тем искусно пряча его от любопытных и страждущих глаз. Кажется, он немного дрожит, когда накрывает ладонями аккуратную грудь, ограждая её своим теплом от прохлады лабиринта. Для него она, кстати, вовсе не ощущается, ему мнится, что вокруг адово пекло. И он горит, горит от её касаний, вовсе не испытывая хоть сколько-нибудь чувства насыщения. Нет, белокурый ангел – его наркотик: податливый, нежный, ласковый, тёплый. Способный согреть глыбу многовекового льда, в которую превратился Люциус после смерти матери. Лили Пожалуй, впервые колдунья желала получить всё без остатка, не собираясь разделять хоть с кем-то горечь тёмных глаз и сладость поцелуя. Если это и значит любить, то она, определенно, попала, попала в капкан и явственно слышала, как захлопывается стальная клетка за её спиной, изолируя весь мир, нивелируя всех на свете, сводя в ничто, зажигая, как маяк во тьме, его образ. Он нужен был ей, как воздух, заменяя в альвеолах кислород на свой аромат, что ещё долгое время будет мерещиться, не давая забыть прикосновение к мечте, что позолотой оседает на пальцах. Неправильно и совершенно недопустимо, порочно сверх меры и одновременно настолько прекрасно, что можно сойти с ума. Скользя по краю подбородка, с лёгкой, едва заметной щетиной, прежде, чем щипцы пальцев смыкаются на её собственном лице, приподнимая, чтобы вкусить обоюдоострый запретный плод (и куда там Еве, искусителю и яблоку), невыносимой нежностью оседая на губах первыми касаниями, познавая границы и рамки дозволенного. В этом и крылась ещё одна проблема, ведь чернокудрому колдуну дозволялось абсолютно всё, полный карт-бланш в горячих ладонях. И пока пышные юбки платья опадают вокруг его коленей, а белокурая нимфа водружается на них, чтобы вкусить сладость грехопадения во всей красе. Последовавший за этим поцелуй разительно не похож на первый, он, словно дементор, достаёт до души, прожигая её насквозь, сминая в собственном жаре, переплетая их языки словно змей, и волшебница, нет-нет, да прикусывает его губы, силясь ощутить их вкус острее, спустя мгновение не понять, чью каплю крови они размазывают на ноющих от терзания губах. Если бы можно было запечатлеть момент, она пожелала бы этот, когда голод настолько осязаем, что возникает ужасающее желание владеть им без остатка, в.е.ч.н.о. Волшебница заводит ладонь с затылка, пропуская тёмные, как ночь, волосы сквозь тонкие пальцы, натягивая их, в то время, как вторая ладонь справляется с узкими лентами мужской рубашки, что держат ворот и переходит к пуговицам (чёрт бы их побрал!), пока корсет отлетает с излишним остервенением, обнажая её в недрах зелёных, увитых плющом, стен. Девушка упирает колени в прохладный мрамор по обе стороны от его бёдер, немного приподнимаясь, волоча за собой морскую пучину, среди которой белизна её кожи выглядит, словно русалочья. Её пробирает дрожь, запуская череду предательских мурашек, что совершают демарш по телу, утопая в горячности его ладони, жемчужинами сосков проходясь по глади рук. Расширенный зрачок снедает весь цвет, оставляя от него едва ли заметную кайму, будто Эванс под веселящей водой или травкой, но он становится её наркотиком, что она пускает себе под кожу, требуя ещё и ещё. - Укуси меня, - она вся страждет обратиться в полотно его прикосновений, оставить себе на долгую память следы подтверждения, что происходящее здесь и сейчас - реально. Люциус Снова это ощущение собственной (а собственной ли?) крови на устах в момент поцелуя. Чувство déjà vu захлёстывает его с головой, какая-то мысль яростно бьётся на краю наполненного тьмой сознания, которое словно оглохло и ослепло. Разве ему есть дело до логических умозаключений сейчас? Конечно же, нет! В общем и целом, тяга девушки к нему была настолько сильна, что откликалась в его сердце сторицей. Он ведь тоже готов был поступиться цивилизованностью и испробовать не только её губы на вкус. К примеру, будь они сейчас в густом подлеске Запретного леса, она бы уже была привязана к стволу, а «Секо» приведено в действие в момент, когда бы он брал её без зазрения совести и для единоличного удовольствия. Но здесь правила были иными, равно как и ощущения, собственные реакции, мысли и чувства. Златовласый ангел бессовестно смотрит на него распахнутыми глазами (куда-то вся невинность подевалась, Мерлин всемогущий), в которых от лазури практически не осталось и следа. Словно нефтяное пятно на водной глади радужку поглощает расширяющийся зрачок. Они переводят дыхание, если это вообще возможно, однако их губы по-прежнему в неестественной близости друг от друга. Люциус склоняется к её шее, когда слышит тихий приказ или просьбу, поди разбери. «Укуси меня». Вот! Вот сейчас стоило бы что-то понять! Но нет, в памяти ничего не ворочается, ведь такого не было… или было? Нет, не было. Малфой повинуется практически мгновенно и, оставив на бледной коже распускающийся багряным бутоном засос, исполняет веление дамы, ощутимо обхватив зубами кожу над бьющейся, словно птица в силках, жилкой. Ладони исчезают с голой груди и принимаются за попытки отыскать под слоями тюля и шифона стройные ноги в благопристойных белых бальных чулках. Несколько коротких поцелуев в шею, он возвращается к её губам, чтобы и там дать ей то, чего она так страстно просит. На прокушенной нижней появляется капля крови, которая тут же слизывается горячим языком, проникающим в чужой рот уже на полных правах если не хозяина, то что-то около того. Они напоминали вампиров, что дорвались до свежей крови своего плотского интереса и теперь активно и остервенело целовались, смешивая её со своей. Очередной укус вызывает полустон, Люциус наконец-то добирается до чулок, ведя руки к бедрам и залезая по ту сторону панталон с маниакальностью сыщика, почуявшего «след». Желание возрастает до какой-то неимоверной точки, когда он чувствует под пальцами влажный жар. Сдавленные слова «хочу Вас, моя леди», как в горячке, тонут в рваных, будто украденных, поцелуях губ, шеи, груди, словно ему отведено определённое количество времени и ему необходимо взять как можно больше от её компании, насытиться, если не сполна, то по максимуму. Войди сейчас кто в лабиринт, он бы онемел от того, насколько мужчина увлечён своей партнершей по танцу, и какой пылкий отклик он получает от каждого своего действия. Лили Привкус меди дробит хрусталь глаз, заставляя треснуть морозную маску, но даже ощущение некоего повтора не щёлкает в разуме гриффиндорки тумблером с названием «очнись», она пребывает в полнейшем восторге, что подпитывает её желание безграничного, единоличного и всецелого обладания колдуном напротив. Словно его кровь – наркотик, что заполняет вены, заставляя голубые прожилки гореть изнутри адовым пламенем, сжигая её саму, грозясь обратить в прах, что возляжет к его ногам серой пылью. Если у их рандеву цена – смерть и забвение, Лили готова отдать всё, что имеет, лишь бы момент соприкосновения с мечтой, что запустил окаменелое сердце вскачь, обливая его пылкой кровью изнутри, продолжался. Любовь, ранее не изведанная, заставляла её сиять и цвести, словно сакура, что сейчас оставалась незримой взору тёмных, роковых глаз. Немыслимо, она вмиг разрушила всё что имела только лишь для возможности ощутить вкус губ и тепло рук, пропадая и погибая одновременно на коленях волшебника. По ней плакало отделение Мунго, ведь следом за стокгольмским синдромом Эванс вляпалась, словно мотылёк в цветочный мёд, в свою собственную фантазию, недостижимую, несбыточную, живущую только здесь и сейчас, и от этого девичье сердце ноет, разбавляя сладость поцелуя горечью и отчаянием. Он нужен ей целиком, вплоть до каждого потаённого уголка души, до каждой мысли, что ютится под смоляными кудрями, до каждого отголоска эмоций, что застывают на лице и оседают электричеством на кончиках горячечных пальцев. На белоснежной коже распускаются ирисы от острия зубов, что смыкаются на бьющейся жилке, выдающей её жажду с головой. Волшебник являет собой исполнение всех её тайных помыслов, того, что ей пожелал обрести Малфой при выборе партнёра: внешнее и внутреннее соответствие. Он не боится сделать ей больно, особенно после вспорхнувшей с истерзанных губ просьбе об укусе, не страшится придать удовольствию кровавую форму, и вот уже её кровь размазывается по губам и подбородку, словно бы они на чёрной мессе или принадлежат мифическим существам иного толка. Вампир, инкуб, сам Дьявол в обличье настолько желанном, что сводит мышцы, а невесомая ткань белья малодушно напитывается вязкой влагой. Танцевальный и не только партнёр действует невыносимо властно, вбирая её в плен поцелуя, высекая из Эванс глухой стон, что бьётся в гортани раненой птицей, пока подол платья задирается, впуская под пышные и невесомые юбки страждущие ладони. Мерлин! Он оглаживает кромку чулок невыносимо медленно, заставляя узкую ладонь колдуньи прочертить линию по его широкой груди, окончательно лишая лорда рубашки. Горячая кожа готова расплавить не только её прохладу, но и прожечь насквозь. Лили требовательно тянет рубашечную ткань вниз, пока на мужчине не остаётся один предательский рукав. - Позвольте, - шепчет колдунья, обхватывая чужое запястье и высвобождая ладонь Люциуса сначала из оков своего платья, а затем от рубашки. Однако на этом экзекуция не заканчивается и чародейка притягивает к себе карающую длань, вычерчивая на указательном и среднем острием языка, вбирая пальцы в томный плен языка, чтобы следом завершить невероятное и вопиющее грехопадение. Белокурый ангел дьявольски обольстительно заканчивает пытку, возвращая руку аристократа за завесу морской пучины, подталкивая, направляя, пока её вторая рука споро справлялась с пуговицами на брюках. «Хочу Вас, моя леди», звучит, как манна небесная и одновременно как проклятье, что однозначным ответом «Это взаимно, mon cher» повисает между ними окончательно срывая завесу приличий и условностей. Не посчастливится тому, что решит заглянуть в лабиринт, ведь взору сначала откроется весьма пикантное зрелище, а затем зелёный луч заклинания отправит любопытного в лучший мир. - Не сдерживайтесь, душа моя, любое Ваше желание станет и моим, - Лили бережно обхватывает предмет мужской гордости, освобождая его от оков одежды, проводя полукружием из пальцев, мягко и нежно, почти бережно. Люциус Фантазии могут убивать. Фантазии, но не мечты. Мечты способны взращивать в тебе самые удивительные качества, которые нужны для их достижения. Мечты есть наивысшие точки твоих амбиций, твоего «Я», нужно очень потрудиться, чтобы достичь желаемого. Есть мечты реальные, мечты нереальные, и тем вторые хороши, что их ты никогда не сможешь достичь. Не сможешь воскресить умершего, не сможешь обернуть время вспять без последствий, не сможешь создать живое из ничего. Фантазии же, напротив, куда более опасны, они способны разорвать твою связь с реальностью, разрушить её, выдать желаемое за действительное, и в тот же час сделать тебя слабым. Фантазии - твоя Ахиллесова пята, нельзя поддаваться их соблазну. Словно сирены, они утащат тебя на дно и будут топить, покуда ты не станешь ходячим мертвецом, лишь тень тебя настоящего, оболочка без души и надежды. Что перед ним: фантазия или мечта? Девушка, что в его глазах красотой своей затмит любую, по той простой причине, что всеми своими внешними чертами схожа с матерью Ледяного принца. Ставшая своеобразным подарком ему, неприкаянному нечестивцу, манной небесной, благословением и отрадой… и в то же время его проклятьем и погибелью. Лишающей воли, здравомыслия и логики. Лишающей трезвого взгляда на вещи. Его… Ахиллесова пята? Её запах, её лёгкие и приятные до дрожи прикосновения к горящей, как в агонии болезни, коже, её сладкие губы с греховным привкусом крови, её пытливые глаза, что хотят постичь его душу и мысли, заглядывая так глубоко, что даже страшно, её тело, что буквально пело ему песнь сирены, ведя корабль самообладания на острые скалы низменных желаний. Сиюминутных, коим он подвластен, как никто иной. Его бич, его порок. Девушка в его руках - рок судьбы, не меньше. Он водит по её бёдрам ладонями и целует так, как будто желает передать всю свою любовь. Если считать это ею. А можно ли? Неужели все влюблённые подвластны такому дикому сумасшествию? Как прост и понятен был ему его прежний мир! Мир, в котором он не знал любви, не знал безумия, что кроется в её чертогах. Мир, в котором его удовольствие было только его, эгоистичным и садистским, не терпящим полумер. Чётким, понятным, жутким. Но простым. Теперь всё смазалось, как будто по свежей краске на холсте провели мокрой ладонью. Одно наслоилось на другое, третье стало первым, четвёртое и вовсе исчезло. Как приводить своё мировоззрение в порядок после того, как этот сладкий миг закончится, и придёт время оставлять её здесь и возвращаться в реальность? А стоит ли возвращаться, в таком случае? Чересчур податливая и чуткая к его прикосновениям, она и сама являла собой не меньшую опасность, чем Люциус мнил о себе самом. Он, с его непомерно огромным самомнением и самоконтролем уровня максимум, смотрит откровенно голодным взглядом на то, как леди поразительно непосредственно просит его дать ему руку, которая запуталась в её юбках. Зачем? Чтобы до конца стащить с него рубашку. Прохладный воздух покалывает на горячей коже тела, он не чувствовал холода тогда, не чувствует его и сейчас. Все вокруг для Малфоя сейчас - пекло. Белокурый ангел, отнюдь не столь правильный и невинный, приоткрывает искусанные и припухшие от поцелуев губы, проходясь остриём языка по пальцам пленённой ею руки. Шумный выдох из разомкнутого рта порочного инкуба вторит этому движению, Тартар в голодных глазах, оскалившись, пытливо следит за каждым её движением. Тихий стон - она добралась не только до брюк, но и до главной слабости всех половозрелых мужчин, склонных видеть всюду фаллические ассоциации. Низкий гортанный смех вырывается из груди, когда ведомая её пальцами рука возвращается под пышные юбки, туда, куда даме было необходимо. «Это взаимно» тонет в этом смехе, как ещё один гвоздь в крышке его персонального гроба. Новая порция поцелуев всё так же всепоглощающе сладка, однако теперь пыл расточается не только на девичьи губы, но и на мягкие движения мужских пальцев у неё между ног. Ему чертовски мало её. Люциус теряется напрочь в пучине ощущений и жажды чужого тела, особенно, когда его слуха касается признание, стоящее ему последних крупиц сомнений и альтруистических порывов. "Любое, говорите..?" Достаточно спустить жутко неудобное бельё прошлого столетия вниз и медленно, придерживая её за тонкую талию, словно фарфоровую балерину из музыкальной шкатулки, усадить на себя, под аккомпанемент собственного хриплого стона наконец ощущая её п.о.л.н.о.с.т.ь.ю. И тут ему бы упомнить, что подавляющее большинство незамужних леди прошлого блюли свою честь, как зеницу ока. Что будь она настоящей, он ощутил бы сопротивление, услышал шумный возглас боли… но он не чувствует этого до дрожи особенного ощущения нетронутого цветка. Нет и намёка на то, что перед ним девственница. Но Малфой настолько растворился в ней, что остаётся слеп и глух к доводам рассудка. Его естество затопила страсть и одной ею он полон до отказа. Ею и ангелом, решившим сойти с небес только ради него одного. Люциус бережно придерживает её за талию, покуда непривычно тёплые пальцы смыкаются на груди, по очереди разминая в подушечках топорщащиеся горошины. Талия отныне используется для того, чтобы усиливать ритм, контролировать наслаждение, покуда оно не перешагнуло через точку невозврата. Её тело - идол, запах - дурман, вкус губ - наркотик. Он прикладывается к каждому элементу забвения и помешательства снова и снова, покуда и их невыносимых обоюдных движений становится недостаточно. Палочка будто сама появляется в его руке, когда подгоняемый больным желанием не только взять её, но и доставить толику боли при этом Люциус не ставит всё на чётное. Тихий и неразборчиво шипящий полустон-полушёпот на горячем выдохе сквозь зубы, и ноздри прямого породистого носа щекочет запах свежей крови из вспоротой молочно-белой кожи сладострастного белокурого ангела. Лили Сон разума порождает самых опасных чудовищ, вот и сейчас, пребывая в забытье и сладкой неге, колдунья попадала в его сети, что неизбежно утянут Афродиту на самое дно океана, погрузив в морскую пучину на радость сладострастному Посейдону. Если он - буйство природы, то она - аппетит к её дарам, и здесь и сейчас не может быть иначе, ведь вкус истерзанных до крови губ раскалённым тавро прожигает нутро, оставаясь одним из самых волшебных воспоминаний. Ему под силу занять её сердце и мысли единовременно, прошивая тонкой алой нитью насквозь, оседая горечью полыни на языке от ощущения, что это первый и последний раз, когда судьба-злодейка дозволяет прикоснуться к несбыточному, ощутить всю прелесть взаимности во всех аспектах (особенно в тех, которые нормальные люди избегали, как огня). Его присутствие рядом походило на ужасающую смесь яда и амортенции, что пустили по венам, обрекая гриффиндорку на зависимость, но уже в новом ключе, находя в темноте карих глаз собственную победу и поражение. Она обретает невиданную доселе целостность, но так же легко разбивается на сонмы осколков, где-то на самом краю подсознания отдавая себе отчёт в том, что он – мираж, воплощение её больной и изощренной фантазии, облачённый в плоть и кровь, что на вкус подобна божественной амброзии. Именно кровь становится вкуснее любых вин, превращая неожиданных любовников в смесь демонических порождений ночи, что силятся насытить невыносимый голод, проходящийся по костям языками пожара, слизывая разгоряченную плоть, что лишилась невыносимых оков одежды. Тихий стон мужчины, что сменяется смехом, оседает мурашками на обнаженной коже, пока чародейка выстанывает весь кислород из лёгких, ощущая, как альвеолы нестерпимо жадно наполняются нотами петрикора и солёного морского бриза вкупе со сладостной медью, что течёт в голубых жилах аристократа, пока они обоюдоостро ласкают друг друга, совершенно позабыв о нормах приличий. Они оказались отброшены так же, как и маскарадные маски. Жажда подгоняет плетью из белокурых волос, подстёгивая по обнаженной спине, и лазорь глаз окончательно сменяется беспросветной тягучей тьмой, что силится выпить его душу, пока бледная плоть получает на откуп его тело. Становится невыносимо жарко, ей кажется, что под ладонями визави оплавится не только её талия, свечным воском стекая по пальцам, но и мрамор скамьи. Она готова поклясться, что наполненный наслаждением стон колдуна резонирует с её воображением, подкидывая поленья в пожар сумасшествия, что с каждой секундой разгорался лишь сильнее, хотя казалось бы, куда уж больше? Фатальная, порочная связь клеймится отметинами от поцелуев, когда Лили закусывает смуглую кожу на его, явственно желая впечататься в память, пока пышные юбки ледовитым океаном омывают их, едва ли скрывая от любопытного взора картину, достойную кисти художника. Их наслаждению не достаёт лишь одного оттенка, который волшебник дарует, неспешно и словно несмело, опаляя её кожу горячечным дыханием под аккомпанемент сладострастного стона, который сопровождает появившийся на молочной коже надрез, чьи края моментально покрываются россыпью рубинов. Знакомое до боли ощущение ввинчивается в сознание раскалённым прутом, в памяти всплывает чёртова кладовка и вопрос слизеринца о том, использовал ли кто-то «Секо» во время секса. Невозможно, догадка, острая, как и жажда этой близости, выбивает её из колеи. - Сильнее, - вторит Лили свою п.р.о.с.ь.б.у, ощущая, как её сознание наполняет ни с чем несравнимое удовольствие, ведь до этого дня никто не смел совмещать то, чего так рьяно желала волшебница. И если чародей не будет в силах остановиться, то пожалуй, это станет лучшей смертью на свете. Однако догадка всё ещё мечется в груди, пока она лихорадочно сбивает белоснежность коленей о мрамор. - Прошу, скажи своё имя, - в лазури глаз перемешивается страсть и мука. Пускай он назовёт любое, лишь бы не Л.ю.ц.и.у.с. Люциус Он видит рубины капель крови на её теле. Кожа на оставленных порезах будет кровить, они не затянутся так быстро, как при обычном режущем заклятье. Запах крови всегда будоражил его нутро, проникая глубже самых потаённых уголков его ледяной души. Но кровь этой девушки... она была, казалось, слаще граната. Люциус был уверен, что и на вкус посрамит она самые изысканные французские вина. Вкупе с ритмично опадающими голубыми волнами юбками, тихих стонов, поцелуев и лёгких укусов его шеи, это становилось невероятным сочетанием всех удовольствий разом. И если бы она не открыла рот и не сказала то, что сказала, это был бы, наверняка, самый острый и ослепительный оргазм в жизни обоих. Но белокурый ангел требует «Сильнее», и Люциуса простреливает дерьмовая догадка. Настолько дерьмовая, что весь этот мираж начинает трещать по швам, трескаться, как едва засохшая глина под натиском пальцев. «Сильнее». Они в каморке возле кабинета Слизнорта. Эванс в зелёном платье, которое разрезано и свисает мягкими шёлковыми полосками, распята на стене, изрезана, на её коже светятся буквы "ГРЯЗНО", она испускает стон и шепчет «С.и.л.ь.н.е.е». «- Сильнее. - Что? - Что?» - Прошу, скажи своё имя. Лазоревые глаза напротив полны тьмы, зрачки расширены, они оба дышат рвано, глотая воздух аки раскаленный газ, который будоражит их вены ароматами секса и крови. Всё переплелось, всё настолько хо-ро-шо, что не может быть правдой. Ею и не является. Люциус находит ещё с десяток микроскопических совпадений и только после того, как до него доходит неотвратимость случившегося, он ошарашенно (впервые за всю жизнь) выдыхает: - ЭВАНС?!