Цветок и лёд

Люциус Он вглядывается в настолько милое сердцу лицо, что лёд трескается при каждой её улыбке, понимая, как жестоко с ним обошёлся распорядитель бала. Он волочился за девкой без роду и племени, превознося её до вершин своей матери. Одурманенный ею, а, может, и не только ею, пришёл сюда, целенаправленно желая, как минимум, растлить её, как максимум - утянуть с собой в реальность. И он утянет, о да!, только вовсе не ту, на которую надеялся. Он! Люциус Абраксас Малфой! С грязнокровкой! Гриффиндорка, что провалилась с ним в тот дурацкий лабиринт с червём, стонала сейчас на нём, как последняя... - Люциус-с-с, - шипит он, ловя в кандалы пальцев её запястья. Тёмные глаза прищуриваются, оценивающе осматривая одновременно чужое и не совсем лицо. А он тоже хорош! Распустил слюни, несчастный идиот! Стоило только поманить его смазливым личиком матери и возможностью получить то, что так отчаянно желал... Что ж, нет худа без добра, он нашёл напарницу! В этом ведь был весь блядский смысл бала и заданий от того мужика в чёрной маске?! Он ссаживает её с себя и с каким-то остервенением даже, старательно игнорируя её присутствие, пытается быстро и безупречно привести себя в порядок. Сердце стучит, как заведённое. Дело ли в сексе или в том, что он сейчас был сам не свой от того количества эмоций, что хлынули в его рассудительный и холодный рассудок, который подвергся соблазну и обману? А он ей тут едва ли не в любви признавался! Грязнокровке Эванс! Люциус вскакивает со скамьи, как ошпаренный. Запускает в иссиня-чёрные кудри пятёрню, безумно бегая глазами по их уединённому закутку лабиринта. Какой-то бред! Бред, бред, бред! Дурман, вино, да, это точно вино! В него что-то подмешали! Он был слеп, он не хотел замечать то, что плавало на поверхности воды. И он был зол, чертовски зол. Вероятно, сказывался не только феерический обман, но и неудобства с брюками и невозможность завершить начатое. Всё тело зудело, как будто под кожу запустили скарабеев. - Твою мать. Твою ж... - тёмные карие глаза встречаются с голубыми и он умолкает. Леди, блять. Видели такое?! Вся злоба, что была сейчас в нем, оскалилась на копию матери с нутром грязнокровки Эванс. Лили Жестокость этого места не знает границ, ведь в лабиринте собственного сознания вспыхивает адское пламя, облаченное сначала в её фамилию, слетевшую с манящих губ, а затем разливается напитком живой смерти, ядовитым шипением оседающим, вспениваясь именем слизеринца. Л ю ц и у с. Если бы можно было разбить мышцу, что с остервенением гнала кровь по организму, то сейчас её хруст был бы слышен. Невыносимо больно и горько от осознания собственной глупости, слепоты и бессилия. Мужчина-мечты идёт рябью, ссаживая её с себя, как сломанную фарфоровую куклу, что ещё силится вдохнуть кислород, но вместо этого поджимает ноги, на мгновение пряча в морской волне платья лицо и солёные слезы. Всё, что произошло, кровило открытой раной сильнее, чем та, что была оставлена им минутами ранее. Тошнота подступает к горлу, ей хочется содрать с себя кожу заживо, выблевать каждый поцелуй и каждое слово, что было сказано с невероятной любовью. Мерлин, пускай всё это окажется сном, лихорадочным бредом, но только не правдой. Вдох. Выдох. Слёзы подсыхают на лице, оставляя в голубых озёрах лишь презрение и ненависть. К самой себе, к тому, кто украл её мечту, растоптал всё то, что было годами сокрыто в девичьем разуме. Чёртов Малфой! Злоба поднималась изнутри, настоящим тайфуном, сужала её зрачки до размера игольного ушка и прошивала сокурсника насквозь, пока Лили силилась застегнуть платье. - Что? - цедит она, пребывая в скверном расположении духа ещё и от того, что желаемое не было получено до конца, и теперь Эванс сидела, как на иголках, - Если ты подготовил речь, то не сдерживай себя, начинай! А то лопнешь от натуги и собственного яда. Крючки цепляются дьявольски медленно, пока она буравит его взглядом льдистых глаз. - Ничего не было, Люциус. Просто игра воображения, шутка создателя этого места. Забудь, а если не можешь, то я с удовольствием помогу. Разумеется, гриффиндорка имеет в виду заклинание забвения, и какая ирония, что оно действительно могло бы им пригодиться. - Почему это оказался ты? Мерлин, неужели здесь не нашлось никого другого, - палец соскальзывает с крючка у лопаток, и волшебница просто дёргает ткань наверх, желая прикрыться, хотя это тело не имеет к ней никакого отношения. Костюм, просто идиотский костюм, который пришёлся по вкусу слизеринцу. Люциус Он старается не смотреть на неё вплоть до того момента, пока хождение взад-вперёд по их уединённому уголку лабиринта перестаёт помогать, а взъерошивание волос более не может упрощать процесс структурирования мыслей, что роятся под тёмными кудрями подобно взбалмошным, орущим до колик пикси. Но вот мечущиеся и горящие синим пламенем тёмные глаза наконец останавливаются на хрупкой фигуре псевдо-блондинки, что не может в одиночку завершить процесс одевания. Конечно, платья прошлых столетий были неподвластны барышням, в чьей власти не находилось, как минимум, одной прислуги-женщины. Её язвительный тон никак не вяжется с внешним обликом, но так подходит грязнокровке Эванс, что хоть вой. От несправедливости бытия и тщетности попыток сыскать своё счастье. Теперь он понял, что проклят. Перед ним та, что могла бы сделать его счастливым. Но она давно мертва, второй такой нет и не будет, а та, что была прежде - была его матерью. В Эванс не было ни голубой крови, ни титула, ни положения, ни воспитания, ни внешности и стати его родительницы. Только её тяга к боли и не уродливая внешность, однако, далёкая от идеала, могла бы его как-то удовлетворить. Итого имеем: нихуя. Ему никогда не быть счастливым мужем и отцом, да и просто человеком, ведь на свете нет и никогда не будет идеально подходящей ему девушки. Занавес. - Подготовил речь? - эхом цедит он сквозь зубы, борясь с разочарованием силы взрыва водородной бомбы. - Похоже, что я к этому готовился?! Да провались ты пропадом, Эванс! Ты и весь этот грёбанный бал, вместе с его ебанутым хозяином! “Будь ты также проклята, как и я!” В сердцах он взмахивает ладонью с зажатой палочкой. Пространство вплоть до каменной вазы, что стояла аккурат у скамейки, разрезается невысказанным заклятьем. Мрамор трескается, и ваза падает на землю с оглушительным грохотом. Кажется, выплеск его эмоций помог создать что-то вроде невербальных чар? - Ничего не было, Люциус. - Естественно, - стылый яд в его словах пронзает всё, до чего сможет дотянуться. - Я понятия не имею, о чём ты говоришь. Никогда в жизни он не признается, что спал с ней! Никогда! Да об этом даже помыслить нельзя! Это была не она. Это был сон! Дурман! Вино. Что угодно. «Забудь, а если не сможешь, то я с удовольствием помогу.» И просрать истину? Люциус качает головой, разражаясь отборным матом. Она не леди, поэтому, похер, можно. Он так зол! В первую очередь на себя, ведь он мог бы оттанцевать с нею и пойти дальше, рискуя оказаться в чьих угодно объятиях, только не её. Но нет, он продолжил наседать, захотев получить невозможное. Как обычно, пошёл на поводу у сиюминутных желаний и остался в дураках. Малфой видит её тщетные попытки застегнуться и молча наслаждается её беспомощностью, злорадно думая о том, что хоть это и не равноценное возмездие, но всё ж таки неплохо. Дальнейшие восклицания нервной девицы он воспринимает злобным смехом и выплюнутыми с такой эмоциональностью отравленными обвинениями: - Конечно, я должен был догадаться, что тебе без разницы, с кем спать, лишь бы мордашка посмазливее. То, что он и сам бы с удовольствием променял её нутро на любую подставную пешку в этом выдуманном мире, он не вспоминает, расходясь пуще прежнего. - Ты, - он плюётся словами, как ядовитыми тентакулами, вновь принимаясь расхаживать, как зверь в клетке, активно жестикулируя. - Явилась на сраный бал, поверила в себя, решила, что раз ты выглядишь, как леди, одета, как леди, то можно заарканить какого-нибудь лорда, лишь бы задание не выполнять, накинулась на первого, кто подходил под твои цели! Вешалась на шею, как последняя сучка с течкой! У твоей лисы что, нынче обострение брачного периода?! К твоему сведению, леди никогда не осталась бы наедине с мужчиной, не своим родственником, мужем или женихом! Не дала бы опорочить себя и уж тем более не стала бы потворствовать разврату! Я должен был понять, кто передо мной! Выродок магглов, плебейка, не знающая, как до́лжно вести себя в приличном обществе! Гневный взгляд на неё и команда: - Хватит копаться, пошли искать хозяина бала, я больше не желаю оставаться здесь ни одной лишней минуты! Лили Перекрестие взглядов искрит от собственного провала, ведь они оба позволили этому месту извратить их мечты, выкрутив желаемое на максимум, подменяя действительное, заставляя поступаться собственными принципами в угоду чему-то большему, на деле оказавшемуся пустышкой. От этого Лили понимала все метания Люциуса, что вышагивал по узкому лабиринту, словно тигр по клетке, измеряя темницу собственного разума чередой шагов, что служили гриффиндорке аккомпаниментом к её тихому недовольству платьем, что до этого сидело на хрупкой фигуре блондинки безупречно, сейчас же, словно обнажая действительность, оно сбилось, лишённое корсета и привлекая внимание совершенно к иным деталям, служа ещё одним напоминанием того, что произошедшее - правда, как бы ни хотелось думать иначе. Морская волна кутает белоснежность кожи, прикрывая поруганную честь, но не в силах скрыть ни кровоточащий порез, ни следы поцелуев, что будто сакура распускались на фарфоровой коже. Губы зудели, словно по каждому следу от укуса проходился электрический импульс, заставляя сердце биться быстрее: от страсти, что ещё текла по голубым венам, от стыда, что захлёстывал с головой, от разочарования и боли, что рвались изнутри. - Ну о чём-то же ты думал, пока вышагивал здесь, словно по Азкабану, - ей тяжело смотреть на смоль волос, непослушных, завитых в кудри, и знать, что она могла их касаться, только здесь и сейчас. Что непримиримость лица до этого была смягчена любовной негой, и это воспоминание она никому не отдаст. Мерлин, как вышло, что её мечта нашла себя в соединении с Малфоем? Скорее всего, хозяин бала руководствовался их садо-мазо тягой, единственному, что их, по сути своей, объединяло. Пиздец и кромешный ад. Люциус выпускает пар, без заклинания разрушая мрамор. Вот ведь, и где спасибо в развитии талантов, Эванс? Как всегда, напыщенный индюк думает исключительно о себе. Тирада Малфоя, наполненная ядом опускается на Лили, словно заклинание оглушения, девушка выпускает завязки от платья из цепких и прохладных пальцев, позволяя им безвольно повиснуть за её спиной, скрытой каскадом морской пены. Лили вскакивает, придерживая платье одной рукой, запрокидывая голову наверх, чтобы получить сполна от мужчины-мечты. Ужасно, что губы, чей вкус навсегда вбился в подкорку, теперь произносят это. Её лицо меняется с каждым сказанным словом, застывая венецианской маской, безжизненной и пустой, по краям которой расходятся серебряные узоры. Она когда-нибудь смотрела на тебя с ненавистью, Люциус? Та, чьи глаза ты мечтал увидеть? Так вот, получи лазорь полную гнева и отвращения, чувства ненависти, что дорожкой злых слёз оседает на лице, пока узкая ладонь делает замах. Три. Два. Один. Хлёсткий удар проходится по бронзовой коже, оставляя там след от её руки. - Не смей называть меня так! Чистота твоей крови не помогла тебе отличить ложь от правды и ты, разумеется, повёл себя, как джентльмен, задирая первую попавшуюся юбку повыше, лишь бы не искать меня? Очнись, это место исполнило наши желания, и никто не виноват, что других людей для их исполнения не нашлось. Ты испортил мою мечту, Люциус, поэтому заткнись и не порочь светлый облик, который я хочу сохранить в своей памяти. Она дует на порозовевшую ладонь, пытаясь унять жжение. Если потребуется, волшебница двинет ему ещё раз и, возможно, не по лицу. Это лицо ей жаль, донельзя. Моргана, за что ей это, стоять так близко от своей собственной фантазии, что обрела плоть, и знать, что внутри слизеринец, чей гнилостный язык пытается задеть её побольнее. - Хватит копаться, пошли искать хозяина бала, я больше не желаю оставаться здесь ни одной лишней минуты! -Тебе надо, ты и иди. Люциус Пока он вышагивал по лабиринту (теперь уже из плотно растущих зарослей какого-то вечнозелёного под чарами кустарника), он думал вовсе не о речи для её величества грязнокровки, а о том, насколько плачевно обернулась его погоня за быстрым наслаждением. Тяга к удовлетворению комплекса Эдипа вела его, подобно слепцу, выставив на глазах шоры, совсем как у лошадей. Его мания – его проклятье. И вообще, с чего она взяла, что по Азкабану шастают туда-сюда? Там сидят у стен камеры и думают о том, сколько ещё они протянут в этой безрадостной обстановке с дементорами наедине. Вывод: грязнокровка совсем ничего не знала о тюрьме волшебников. Он чувствовал себя так паршиво, на редкость паршиво, как будто ему разом переломали все кости в организме и оставили умирать в сточной канаве. Горечь оседала на языке Люциуса, смешиваясь с запахом недо-блондинки и вкусом её губ. Этот запах и вкус хотелось поскорее вытравить, сплюнуть, вывести из организма всеми возможными способами. Лишь бы только помогло. Он не сдерживает себя, режет то, что думает, возможно, впервые в жизни транслируя свои мысли, а не то, что правильно, верно, положено или нужно сказать. Правда-матка, какой она виделась ему в данный момент. Ему было без разницы, насколько сильно он ранит чувства Эванс, ведь для него она перестала существовать. Грубые, ядовитые слова срываются с губ, он расходится от фразы к фразе, жестикулируя и буравя её глазами цвета горького шоколада, что полны ненависти и разочарования. Да, он разочарован и обманут. Претензии хотелось обратить не только в её адрес, но и в адрес автора их общего трипа по балу, который наверняка нынче насмехался и покручивал в пальцах бокал, чествуя свою задумку и свой гениальный ум. Выродок гоблина. Эванс вскакивает, волоча за собой платье. В глазах – молнии. Она смотрит на него с отвращением, зеркаля ненависть, которой он пропитан весь, под завязку. Видеть такое от точной копии матери – болезненно, даже хуже, чем звонкая пощечина, которую он стоически принимает, откинув голову в сторону. Подвигав челюстью, Люциус гневно возвращает взгляд к гриффиндорке, запертой в чужом теле, и шипящий ледяной голос полон сдерживаемой ярости: - Она – не первая попавшаяся. Ты ни-че-го не знаешь. Глупая, заносчивая девчонка. Не смей мне указывать! Малфой не бил женщин. Он был джентльменом, который прекрасно понимал, что женщины – существа более эмоциональные и менее разумные, им тяжело раздумывать над тем, что сказать в порыве ярости, а что лучше опустить. Обычно он с пониманием и даже легким весельем смотрел на истерики леди и мог точно сказать, что некоторые родственницы его невесты умели превратить обычный скандал в полномасштабные боевые действия. Но Эванс буквально затрагивала какое-то очень тёмное нутро волшебника, буквально всем выводя его из себя. Особенно сейчас, когда с легкомысленностью примеряла облик его досточтимой матери, вещая про мечту, обезличенную и от этого менее разрушительную, чем у него. Она ничерта не смыслит в том, что пережил сейчас он. И ему нравится, что ей больно от нанесённой пощечины. Она дует на ладонь, а в его тёмных глазах сверкает удовлетворение. Хоть колючая щека и горит от удара, но это не сравнить с общим дерьмовым состоянием Малфоя. Если девчонка не заткнёт свой поганый грязнокровый рот, его демоны сожрут последнюю юдоль самоконтроля, которая не давала ему разойтись до рукоприкладства. - Тебе надо, ты и иди. - Ты дура что ли? – раздраженно уточняет Люциус. Чёрная бровь приподнимается, он уничижительно режет взглядом Эванс, рисуя в своем воображении процесс её умерщвления во всех красках, звуках и вкусах, но вынужден отложить это до более удобного момента. Ему ведь не очень хотелось тусоваться здесь до скончания веков. – Не будь идиоткой, распорядитель бала сказал, что выбраться отсюда я смогу только с напарницей. На мою скорбь, напарницей стала ты. Поэтому, будь добра, затяни уже своё сраное платье и пошли искать хозяина бала! Но у грязнокровки то ли руки из задницы растут, то ли она просто кривая, платье никак не поддавалось на её манипуляции, она безрезультатно сучила пальцами на своей спине, сражаясь с аккуратной шнуровкой. Закатив инда очи, Люциус мрачно выругивается и, не церемонясь с ней, хватает за локоть, разворачивая её к себе спиной. Возможно, он тем самым сделал ей больно, но ему всё равно. Злоба клокотала в его груди и горле, ещё немного, и новый поток проклятий выльется на девчонку с голой спиной и выпирающими лопатками. Это могла быть лучшая ночь в его мрачной и серой жизни. Но и её испортила грёбанная Эванс. Чтоб её..! Пальцы крупных мужских рук проворно принялись за шнуровку платья. Без корсета оно будет смотреться иначе, но кому какое до этого дело? Его задача выбраться отсюда и лишить себя общества душной Эванс. Ею был пропитан каждый сраный вдох в этом испытании, и от осознания этой несправедливости он весь горел праведным гневом. Нутро жгло похлеще, чем от Бодроперцового зелья. Завязки пропадают в голубом мареве шифона и тюля, завязанные на аккуратный бантик. - Всё. А теперь пошли отсюда. Лили Даже стокгольмский синдром нанёс меньшего вреда психике Эванс, ведь сейчас, стоя на самом пороге исполнения мечты, она падала, как лондонский мост, распадаясь на части - зеркальные осколки которые не сложить обратно, картина никогда не станет прежней, извращая облик, ломая его, отражая от посеребрённой поверхности. Каждый шаг Люциуса гулом отдает в висках, дублируется жаром кипящей в венах крови, ей действительно казалось, что он напоминает обречённого узника, того, кто измеряет шагом собственную камеру, понимая, что выход из неё - смерть. Смерть, что отступила от них в первом лабиринте, когда они сами радостно засунули голову в петлю, блуждая по второму. Вверяя себя сиюминутному порыву, такому отчаянному, что Эванс было жаль, и себя, и Малфоя. Они оба ошиблись, оба не смогли вкусить запретный плод мечты так, чтобы не отравиться. Яд разочарования расходился под кожей, вынуждая их выплеснуть его, и первым начал слизеринец. Ледяной принц разошёлся, жестикулируя и переходя на иную тональность, пока череда обвинений не прерывается смачным хлопком. Ладонь колдуньи встречается с его щекой, и Лили с каким-то странным удовольствием наблюдает, как голова Люциуса дёргается, получая по заслугам. Карма носит обоюдоострый характер, оттого её пальцы пылают, словно кисть охватило адское пламя. - Я ничего не знаю, потому что ты ничего не рассказываешь! Впрочем, судя по внешнему виду, я рискну предположить, что Вы родственники, - Эванс не может не отметить некоторое очевидное сходство слизеринца и её вынужденного облика: алебастровая кожа, платиновые волосы, пухлые губы. Мать, тётя, кузина? Фантазии Люциуса явно выходили за пределы общепринятых норм, впрочем, и сама Эванс там не была. - Глупая? Здесь наши интеллектуальные способности оказались равны, Малфой. Заметь, ты тоже не блещешь умом, ведь стоило присесть на твои коленки, как ты едва ли не распелся павлином. Посоветую Кэндис перекрасить волосы в более светлый оттенок, возможно, тогда у неё появится больше шансов. Его фетиш был настолько очевидным, что резал глаза. Их предпочтения во внешности оказались диаметрально противоположными, сходясь в одной единственной точке, что пульсировала, как и собственная жилка на шее. - А кто сказал, что я собираюсь отсюда выходить? И, главное, куда? Бесконечно прыгать по карманам-ловушкам, не самая лучшая перспектива, - разумеется, Лили собирается это сделать, как и затянуть платье, и без всяких указаний со стороны всезнайки-Малфоя, однако, ленты остаются такими же скользкими, и зашнуроваться без сторонней помощи не выходит, а просить у его ледяного величества – ниже и без того ущемлённого достоинства Лилс. Однако у волшебника и на этот счёт имеется своё собственное мнение. Тёплые пальцы сжимаются на локте, разворачивая её излишне грубо, и колдунья закусывает губу чтобы сдержать словесный водопад, обличающий Люциуса в том, что он не павлин, а самый настоящий козёл, который испортил ей и без того дрянной вечер. Наконец-то спина перестаёт чувствовать прохладу, закрывая блондинку от природно-погодных условностей, и Эванс бросает короткое «спасибо», прежде чем подхватить маски и перчатки. Девушка вверяет Люциусу его чёрную с золотым маску и скрывает чужое лицо за ещё одним слоем брони. - Я думала, что ты павлин, - гриффиндорка поправляет перчатку и отмечает про себя, что за исключением рассыпавшейся по плечам причёски, она выглядит примерно так же, как и до захода в лабиринт. Палочка взмывается вверх, Люциус ощущает лёгкое дуновение тепла вокруг лица и шеи, вторые по счёту маскировочные чары ложатся тонкой вуалью, дабы скрыть их общий позор, - Он должен мне желание, полагаю, мы можем воспользоваться им и узнать кто хозяин бала. Зала встречает их всё тем же вальсом, пары кружат, словно бы никто и не заметил их отсутствия, в цикличности вечного бала-маскарада. Люциус «Мы друг другу просто не подходим. За годом год, за тьмой всегда есть тьма. Мы слишком разные. Давай припомним, Что и природа гибнет, когда над нею властвует зима.» Лёд убивает не хуже, чем беснующееся пламя. На месте пепелищ рождается новая жизнь, всё приходит в норму, стоит только живительной влаге упасть на выжженную землю. Но то, что сковано льдом, уже не будет новым началом. Люциусу не нравится, что его оказалось настолько легко выбить из колеи. Он всегда славился своим не в меру холодным рассудком и самоконтролем, всегда неприкасаемый, отстранённый, настоящий ледяной принц, коим его и называли некоторые из знакомых. Никогда не волочащийся ни за одной юбкой, принимающий знаки внимания как данность, с безразличием и даже насмешкой позволяющий проявлять особо рьяным особам своё расположение к нему. А тут какой-то проблеск прошлого, призрак нужной ему до дрожи в пальцах женщины, незабвенный с детства запах и он – послушный и ласковый щенок, кружащийся возле женских ног, в любой миг ожидающий снисхождения и признаков внимания. Тошно от самого себя. Также неприятно было осознавать и то, что он не сразу опознал в девушке с лазоревыми глазами и златыми кудрями грязнокровку-Эванс. Это подкосило не меньше, чем первый пункт. Ведь помимо самоконтроля он гордился и тем, что не был непроходимо туп, умел мыслить логически и был, по большей части, внимателен к мелочам. Но в этот вечер всё пошло сносорогу в задницу. Не замечать очевидного! Полностью провалиться в чужие сети, как маленький ребёнок! - А кто ТЫ такая, чтобы я ТЕБЕ что-то рассказывал? – с вызовом спрашивает Люциус у девчонки, приподнимая в высокомерии и упрямстве волевой подбородок, покрытый щетиной и не принадлежащий ему ни на йоту. Он особливо выделяет два слова, пропитывая каждую букву ядом, интонационно подсказывая своей оппонентке, что для него она – человек второго сорта, если не ниже. Система каст в Индии наиболее правильно показала бы отношение Малфоя к многообразию общества волшебников Британии. Высшей кастой были чистокровные, затем – полукровки, чьими родителями были чистокровный и полукровный родитель, следом полукровки с родителями полукровками, потом полукровки с магглорожденными в предках, дальше шли грязнокровки, сквибы и прочий сброд. Посему, в его понимании он стоял не просто на одну ступень выше Эванс, а на три, как минимум. «… рискну предположить, что вы родственники.» Он застывает ледяной статуей, ненавидяще взирая на девчонку сверху вниз, рискуя раскрошить свои зубы в порошок – настолько сильно он сжал челюсти, когда услышал эти пророческие слова. Ей следовало бы спеться с Трелони, она бы быстро обучила рыжую колдунью обозревать будущее и толковать чаинки в фарфоровых чашках с розовыми поросятами. “Родственники, Эванс, родственники. И весьма близкие. Но тебе об этом знать ни к чему.” - …Посоветую Кэндис перекрасить волосы в более светлый оттенок, возможно, тогда у неё появится больше шансов. Весь её пассаж сопровождался искривленными от ярости губами Ледяного принца, который уже ничерта не видел перед собой, только алые всполохи надвигающейся волны неконтролируемой ярости. Он не был хорошим парнем, он делал ужасные вещи с девушками, похожими на его мать, но ему никогда не бросали в лицо укор на особое пристрастие к светлым волосам и голубым глазам с таким посылом. Эванс всковырнула гноящуюся рану глубоко внутри, дающую начало многим, многим демонам, снующим по ледяным просторам его души. Удар. Хлесткий, точный, обжигающий ладонь. Люциус зеркалит пощечину с такой филигранностью, будто выверяет заранее каждый дюйм. Траектория, конечно, значительно уже, ведь ему не нужно размахиваться для того, чтобы сделать удар ощутимым и болезненным. Он делает шаг к ней, нивелируя расстояние до десятка сантиметров, угрожающе нависая над ней громадной темной махиной, готовый ловить её запястья, ведь ответ точно последует. - Ещё хоть слово, - между ними теперь нет и десяти сантиметров, шипящая стылым ядом угроза льётся из его уст прямиком в приоткрытые губы матери, а дыхание режет по левой скуле, что стала красной от пощечины. – … хоть одно слово об этом, и ты пожалеешь, что вообще родилась на этот свет. Твоя никчёмная мамаша-маггл не сможет опознать твой труп, Эванс, потому что он будет выпотрошен и изуродован. И, поверь мне, «золотко», я получу гораздо больше, чем потеряю. Палочка будет чиста, а лёгкую проверку на прочность я обойти в состоянии. Намёк на окклюменцию выливается сам собой, он в состоянии невменяемости, его буквально трясёт. - О, я буду так напуган произошедшим! Они узнают о нашем поцелуе в библиотеке и обвинения обойдут меня стороной, а ты, грязнокровая мразь, будешь гнить под слоем земли в состоянии, близком к фаршу. А, может быть, и вовсе удастся запустить тебя в лабиринт к червю, чем не прекрасный финал?! - А кто сказал, что я собираюсь отсюда выходить? И, главное, куда? Бесконечно прыгать по карманам-ловушкам, не самая лучшая перспектива. - То есть, ты настолько непроходимо тупа, что возжелала остаться здесь на веки вечные? – скептично и, главное, в высшей степени насмешливо уточняет Люциус у своенравной девицы, которая из чистого упрямства отказывалась идти с ним на поиски хозяина бала. Это ведь очевидно! Попытки, безрезультатные и, мягко говоря, криворукие, вызывают ироничную усмешку, Малфой выпустил пар и вновь мог быть образчиком вселенского контроля над собой и своими эмоциями. Этот эмоциональный всплеск был ему не свойственен, Эванс вытаскивала наружу то, что должно было оставаться в морских глубинах доморощенного Посейдона вечно. Но, будто наточив его трезубец своими грязными словами, она стала катализатором к неконтролируемой агрессии. Надо сказать, новый опыт заставил его задуматься, и он непременно обмозгует его позже. Обо всём этом он подумает позже. Наедине с собой. Возвращённая чёрно-золотая маска водружается на лицо с таким же холодным безразличием, как и положено Люциусу Малфою. Он цепко оглядывает здание. Три этажа, стиль скорее французский, нежели английский, характерный для XVIII века. Это попытка воссоздать былое величие или тяга к роскоши, коей хозяин был лишён в реальности? - А я думал, что ты брюнетка, которая сидела за столиком, как одинокая слива, - кратко и тихо обозначает свой промах волшебник, идя по гравию дорожки в сторону лестницы. Он ощущает на себе чужие чары и поджимает губы. Ему не вполне нравилась эта привычка Эванс проявлять предусмотрительность в его адрес. Попахивало какой-то сраной и абсолютно не нужной заботой. - Очень хорошо. Значит, ты занимаешься им, а я отрабатываю желание брюнетки, - сухо констатирует Люциус. – Я послал павлина окучивать её, когда увидел вас на лестнице. Краткий взгляд на блондинку в белой маске и ворчливое «не спрашивай». Сама додумает как он так сделал и почему. Возвращаться к теме произошедшего в лабиринте не очень-то хотелось. Его всё ещё грыз червячок отвращения и раздосадованности на самого себя. В зале всё по-прежнему. Те же пары, тот же танец. Как будто их не было всего пару секунд. Время застыло без своих действующих лиц. Взяв с подноса официанта два бокала шампанского, Люциус залпом выпивает один и второй, опустошая прозрачные фужеры со скоростью заправского алкоголика. Он берёт третий и четвертый, кивает, мол, благодарю, друг. Один Люциус планирует преподнести брюнетке, дабы она не мешкала с желанием и поскорее отпустила его восвояси. Второй он всучает блондинке. Обведя взглядом зал, Малфой видит павлина и брюнетку, которые как раз вышагивали в очередном «па» по паркету в самом центре. Люциус быстро хватает руку напарницы, уложив её на свой локоть, а затем чинно идёт по краю зала. - Они танцуют. Подождём, пока уйдут с паркета, - решает он, тёмной тенью вливаясь в общий поток, не отходя от стены с зеркалами. Мягкий свет свечей заливает пространство, он снова чувствует духоту и невольно двигает шеей. Ему не нравится жара. Как по команде музыка сменилась, и смеющаяся парочка элегантно поклонилась друг другу. Они потопали в сторону отдельного столика, за которым сидела дама, пока Малфой её не нашёл. Переглянувшись с Эванс, он слегка ускоряется, и через несколько секунд оба предстают перед вниманием двух пар глаз, что с таким интересом всматриваются в подошедших. Нужно незаметно снять «Империус» и выспросить у брюнетки желание. - Леди, не хотите ли освежиться? – он качает бокалом в своих пальцах. – Я, кажется, должен Вам желание, ведь Вы продемонстрировали неплохой навык танца. Конечно, есть над чем поработать, но… Леди с тёмными волосами смеётся, обнажая белые, ровные зубы. - Нахал! Как есть нахал! Непременно хочу, мой кавалер так кружил меня в танце, что я не чувствую ног, - она принимает бокал, делает глоток и довольно жмурится. – Всё верно, милорд, вы обязаны выполнить моё желание. И я желаю… Люциус снимает «Империус», отведя руку с палочкой за спину. Лили Даже в этом Зазеркалье они являли собой совершенные полярности, среди которых она была облачена в лёд, а он стал квинтэссенцией огня. Танец льда и пламени грозил всему миру гибелью и первыми должны были пасть они сами. Невыносимо больно, до одури несправедливо, всё это оседает горькой обидой вкуса полыни и горечью меди, что струилась по голубым жилам, натягивая их на манер струн арфы. Мелодия, которую они играют, резонирует с потаёнными глубинами, что были умело вскрыты хозяином этого места. Эванс чувствует себя разбитой и злой, тошнота подкатывает к горлу, заставляя сглотнуть горечь не только поруганных мечт и желаний, но и желчи. Ей нестерпимо хочется, чтобы всё происходящее оказалось кошмаром, сном, липкую паутину которого так легко смахнуть поутру. - Действительно, - её губы трогает мимолётная улыбка, которая перерастает в благословенное ничто. Это всего лишь Малфой, она забудет его так же легко, как и он вычеркнет из памяти этот несуразный вечер, что принёс им только разочарование. Классовые предубеждения аристократа читаются на чужом лице слишком явно, не задевая Лили ни на йоту. Она привыкла к этому, пускай Мародёры всячески ограждали гриффиндорское солнце от гнусных инсинуаций представителей чистой крови, они, нет-нет, да и имели место быть, сливаясь сейчас в белый шум. Она не позволит самой себе обмануться на его счёт ещё раз, репетиционной залы было вполне достаточно, однако, вероломная судьба решила повторить урок и выбила из неё весь дух, как и сама Лили силилась вышибить это гоблиново дерьмо из Люциуса. Безуспешно, пощёчина не оказывает на него необходимого эффекта, лишь делает больно ей самой, чтобы следом аристократ и джентльмен изволил выразить своё недовольство таким же плебейским способом. Удар заставляет её покачнутся, взметая морскую пену волос, что прикрывает вмиг порозовевший алебастр кожи. - Что, неужели ТЫ боишься признаться самому себе в своей извращённой тяге к блондинкам, чьи глаза напоминают озера? - она злобно бьёт его по груди, отпечатывая миниатюрные кулаки на ткани, пока аристократ не ловит её запястья. Однако Эванс и этого мало, она силится задеть его макушкой и расшибить или подбородок, или нос. - Ты невыносимо тупой, Малфой. Это будет невероятным одолжением, - последнее она выплёвывает ему в лицо, проходясь каблуком в опасной близости от мыса туфли. Волшебница лишь прищуривается, когда во фразе мелькает занятная деталь. Вот ведь, не только у неё есть секреты. - Я не боюсь тебя, чистокровный ублюдок, и полагаю, что моя смерть здесь заставит тебя пережить чудесные деньки, ведь один ты не сможешь выбраться, а такой же облик вряд ли достанется кому-то ещё. Так что умереть с ликом того, кто явно тебе дорог, будет просто чудесно. Проверим, насколько тебе всё равно и как хорошо ты контролируешь свой разум? Секо. Остриё палочки расширяет порез оставленный колдуном и продолжавший кровить в пылу их ссоры, белоснежная кожа расходится, пока синева глаз отступает, меняясь на чёрные провалы. Кровь заполняет собой пространство, принося Эванс облегчение и покой. Возвращение на тропинку благоразумия дополняется маской, что скрывает бесстрастное лицо волшебницы. Ей будет всё равно, а со временем всё ровнее, необходимо лишь вернуться обратно, сделав вид, что ничего и никогда не было, не позволять предательским воспоминаниям проникать в изломанное сознание, держаться как можно дальше. Никогда ещё мысли о переводе в другую школу не грели её сердце, что предательски пропускало удары во время их обоюдного фиаско. Шелест юбок сопровождается лёгким кивком, мол, они оба ошиблись, это оправдание занимает почётное первое место, отодвигая магию и алкоголь на второе, заставляя её сжать губы в тонкую линию, когда слизеринец раскрывает истинную причину исчезновения павлина. Послал он, а как же. Возможно, сей факт и мог бы польстить гриффиндорке, но провал ситуации ставил всё на свои места. Они те, кто есть, и им никогда не стать другими. Сладкая ложь, звучавшая в репетиционной зале должна была стать для неё уроком, но стала ли? От размышлений начинает болеть голова, переходя в неприятное давление в висках и девушка едва касается их прохладными пальцами, прежде чем ступить на паркет танцевальной залы. Люциус бесцеремонно укладывает её ладонь на свой локоть, утягивая меж пар, проходясь по самому краю зала, вероятно, заметив их общую добычу. Так и есть, под бесполезный комментарий Ледяного принца льдистые глаза лисицы цепляются за знакомые силуэты и, пока танец продолжается, Лили размеренно обмахивается веером, щёлкая им, когда возникает необходимость нагнать танцевальных партнёров. Волна необъяснимой ревности поднимается, стоит лишь краем глаза увидеть, как мужчина-мечты флиртует с чернокудрой дамой, но осознание того, что это всего лишь Малфой, притупляет пыл, и белокурая нимфа, лишённая перчаток, получает провокационный поцелуй ладони от месье, чья маска была павлиньей. Зеленоватая дымка схлынула и кавалер изволил откланяться, приобнимая Лили за талию и уводя в сторону того самого балкона. - Спешу Вам напомнить, mon cher, что моё желание всё ещё не озвучено. - Право слово, дайте мне ещё несколько минут, дабы насладиться Вашей компанией, отчего-то мне кажется, что оно способно навечно отобрать Вас. Эванс мягко обводит край маски, приподнимаясь на носочках, и шепчет то, чего желает почти так же страстно, как и получить амнезию. Люциус Взбеленившаяся Эванс сыпала в его сторону всё новым и новым бредом, рождённым, вне всяких сомнений, в процессе трансформации обиды в злобу на него. Далась ей эта тяга..! В мужских пальцах тонкие запястья белокурой «леди» кажутся игрушечными, того и гляди, тонкие кости переломятся под натиском первородной силы. Он удерживает её руки на весу, не позволяя ей разойтись пуще прежнего и продолжить колотить его по всему, до чего её низкорослая фигура достанет. Тогда девчонка принимается сучить головой, как болванчик, желая дотянуться до его лица. Надменная, перекошенная от ярости усмешка того, кто привык смотреть на людей сверху вниз не только из-за привилегированного положения в обществе, но и поскольку рост позволял, становится ей весьма раздражающим ответом. Каблук прошивает его ногу, и он рычит сквозь зубы, невольно выпустив её руки из капкана горячих пальцев и отходя от неё на шаг назад. Истерика грязнокровки достигает пика, она извергает поток очередного сумасшедшего набора слов и, в конце концов, насылает на себя знакомое заклятье, расширяя рану, оставленную им в пылу страсти на скамейке. Дежавю просто пиздец, потому что он уже это видел, ведь именно он спас её в ванной старост в тот момент, когда из её тщедушного тела животворящими потоками исторгалась грязная кровь. Захотела повторить фокус? Что тогда не получилось, что теперь не получится! Тем более, пока она не сняла «маску» его матери! Второй раз потерять похожую, как две капли воды, женщину, наблюдая за медленным её угасанием, он не выдержит. Нет, они вернутся в чёртов Хогвартс вместе, ведь без неё он не сможет сделать это!, а уже после этого он отправит Эванс обратно в Лабиринт! Так просто она не покинет этот мир, он ведь ещё не повеселился как следует. Если и умирать, то умирать от его рук. Собственноручно задушит, наблюдая, как жизнь гаснет в её треклятых зелёных глазах. - Решила сдохнуть второй раз в чужом теле? – злоба затапливает его, подобно холодному океану судно по имени «Титаник», с ненасытностью и безжалостностью стихии. «Говорят, огонь – жесточайший убийца. Но вы видели, как убивает вода?» Выпрямившись во весь рост, непредсказуемый в своём нраве, самый холодный из королей кривит губы в стылом презрении. В голубых глазах, схожих с лазурью океана, он видит не дражайшую мать, а упрямую истеричку-Эванс, чьи мозги напрочь отказали ей в службе. Шаг вперёд, пальцы смыкаются на её горле, он чувствует биение жилки под ними и рычаще цедит, - Чер-рта с два! Палочка упирается в её рану, заклинание, использованное им в ванной, исправно работает, затягивая ровные края магического пореза. - Ты отправишься на тот свет, грязнокровка, когда и как мне будет это угодно, - злобное шипение слизеринца достигло ли слуха новоявленной суицидницы? Как знать. Искоса проводив глазами парочку павлина и псевдо-мечту, давя в зародыше новый приступ ревности, чьи плоды уже успели и взрасти, и собраться в уродливый букет отравляющих последствий, Малфой растягивает губы в ослепительной улыбке. Тёмные глаза исподлобья смотрят на брюнетку, рождая в ней уверенность в том, что она тут такая одна и вообще, всё это было только для того, чтобы заставить её ревновать. Дама пожелала раскрыть ей свой самый страшный секрет, приглашающе похлопывая по обитому чёрным бархатом стулу подле себя. Старательно держа интригу и тем не менее стараясь уследить за всем сразу: голубым платьем, павлиньей маской, что скрывается на балконе, Чёрной Леди, что нетерпеливо цокнула, когда он, не торопясь, опустился на отведённое ему место, Люциус перебирает в голове все возможные секреты и выбирает какой будет наименее шокирующим при высказывании. - Так что же? – выдавая с головой своё неумение ждать, леди повернулась к нему всем корпусом, даже бокал поставила на стол, чтобы ничто не мешало ей внимать с искренним любопытством и интересом. - Мой самый страшный секрет… - картинно задумавшись, Люциус поглаживает ножку пустого бокала, стоящего на столе.Курчавая голова слегка поворачивается к ней, а в глазах из растопленного горького шоколада пляшут бесы, - Мой самый страшный секрет в том… Вальяжная рука колдуна оплетает спинку стула леди, а сам он наклоняется к её уху, дабы ни капли информации не утаилось от неё из-за шума в зале: -…что я никогда и никого не любил. Никого, кроме своей матери. И ведь не слукавил ни на йоту. В воздухе пахнуло озоном, леди ахает, отклоняясь назад, а он неспеша возвращается в своё прежнее положение, хитро улыбаясь и пристально всматриваясь в её лицо. - Вы мне лжёте, негодник! - Вовсе нет. Я сказал чистейшую правду. Озадаченно-возмущённое выражение на лице Чёрной Дамы сменяется коварным и насмешливым. - Ах, как интересно! Никогда бы не подумала, что под маской темпераментного мужчины с огненным взором скрывается молодой Кай с ледяным сердцем, полным пустоты. - Я Вас удивил? Ваше желание исполнено? – прохладно осведомляется так и не сложивший слово «ВЕЧНОСТЬ» из осколков льда непризнанный слизеринский принц, сверкнув глазами. Не своими, однако барышня недалеко ушла в своих подозрениях на счёт него. - Ответ принимается, - кокетливо возвещает она после недолгого раздумья. – Вы пригласите меня на танец? Я горю желанием доказать, что в мире есть достойная Вас… - Увы, но мне пора. Я был рад исполнить Ваш милый каприз, - перебив её на полуфразе, Малфой поднимается с места и ловит её руку с зажатым алым веером из перьев, чтобы поцеловать кукольные пальцы. – Невероятно приятно было провести с Вами время. Он спускается с возвышения, на котором установлен стол и уже делает шаг в сторону балкона, как до его ушей долетает обиженное: - И даже не выслушаете, что я готова поведать Вам об этом месте и его хозяине? - Что Вам известно о нём? – мгновенно развернувшись на каблуках, Люциус требовательно выгибает широкую бровь. - О, это тема для более приватного разговора… Веер невесомо покачивается у лица, наполовину скрытого маской, но к своему неудовольствию колдун видит, как алые губы растягиваются в усмешке. Торжествующей усмешке. - И где же Вы хотели бы поговорить? - Тут есть сад… полагаю, мы там никому не помешаем. "В саду я уже был сегодня…" - мрачно думает Люциус, сжав зубы. Была мысль снять напряжение, оставленное Эванс в «награду» за пристрастие к правде в любой её форме, так и не дойдя до сада. При этом выведать что-то о хозяине не составило бы труда, женщины, как музыкальные инструменты, весьма разговорчивы, если их правильно настроить… Чёрная Леди поднимается со стула, опираясь на поданную им руку. Она улыбается, щёки наливаются румянцем, стоит ему прошептать ей на ухо то, что не полагалось говорить даме в приличном обществе, да ещё и при первой встрече. Дыхание учащается, это видно по движению её груди в вырезе платья. Может, мысль не так и плоха. Почему бы не зайти по дороге на балкон, чтобы, так сказать, освежиться, вряд ли Эванс так долго озвучивает своё желание. Лили Истерика накрывала колдунью с головой, словно цунами, и она тонула под волнами собственных эмоций, утопая в них до конца. Растворяясь в излишнем эмоциональном отклике, что был спровоцирован совершенно невыносимым Люциусом Малфоем, который одним своим присутствием лишил её мечты, втоптав всё в грязь. Лили силится добавить агонии и ему, расширяя знакомую до зубного скрежета рану. Алебастр кожи расходится послушно, являя любопытному взору тёмных глаз напротив дивную картину, как она окрашивается кровавым колье, а морская пена вбирает в себя рубиновый цвет, намокая и темнея, становясь чуть тяжелее, но Эванс становится легче. Злость, кипящяя в ней, словно в оловянном котле, наконец-то находит выход в извращённой мести, что отпечатывается на сечатке глаз слизеринца обликом матери, что с каждой секундой угасает. Вопрос прошивает пространство между ними кривой иглой, отдаваясь пульсацией в висках, проявляясь на смуглом лице ледяными наростами, являя саму суть Ледяного принца, что был скрыт под милым её разуму и сердцу обликом. Расстояние сокращается так же стремительно, как и смыкается пятёрня колдуна, заковывая тонкую шею в кандалы. Отбиваясь в тепло пальцев прохладой и рваным биением жилки, Эванс слышит и не верит своим ушам. Зарвавшийся во вседозволенности мальчишка, вот он кто. Павлин. И пока заклинание возвращает крупицы её жизни на место, а злобное шипение окутывает ядовитой вуалью, заставляя Лили улыбнуться. - Моя жизнь не входила в наше маленькое соглашение, Малфой, и не войдёт, - она проводит донельзя холодными пальцами по сомкнутой на горле ладони, нажимая сильнее, пытаясь разграничить его внешний и внутренний облик. - Пойдём. - Для этого придётся дождаться Вашего спутника, - резюмирует павлин, придерживая девушку за тонкую талию, он внимательно выслушал её желание и улыбнулся, понимая, что она решила не размениваться по пустякам, а запросить аудиенцию у хозяина бала для обоих путешественников. - Наверняка Вы уже догадались, не так ли? - с блондина слетает всё дружелюбие, заостряя его черты, делая их жёстче и грубее, маска опадает тонкими и невесомыми перьями, однако, его лицо по-прежнему напоминает Люциуса, он сам держится так же горделиво, как и аристократ, что заходит на балкон в сопровождении темноволосой спутницы. - Сейчас или позже? - тихий вопрос оседает на мрамор, юноша готов дать им всё время этого мира, для того, чтобы они напоследок насладились его благами. - Захватывает, не так ли? Увлекает, как течение и почти невозможно сопротивляться этой тяге. Потешьте моё самолюбие, что послужило отрезвляющим эффектом? Ранее композиция не давала сбоя, - часть гостей на паркетной доске были и будут из числа тех, кто поддался грёзам и решил остаться, не найдя в себе сил отринуть сладкую ложь. - Подчинение вышло весьма искусно, давно практикуете тёмную магию? - вопрос, естественно, задан Люциусу, что под действием эмоций отправил павлина прочь. Люциус Ему не терпится избавиться от неё, остаться одному, чтобы как следует обдумать и переварить то, что произошло на этом треклятом балу. Весь её вид, включая поразительное сходство, полное дублирование его матери, раздражает его, как будто наждачкой натирает хрусталик глаза, вызывая покраснение и зуд. Но, словно не замечая его негативного состояния Эванс продолжает наседать, раз за разом проверяя хвалёный Малфоевский самоконтроль, который трещит по швам, рискуя явить пред очами страждущих целый поток эмоций, которые он так тщательно скрывает и оберегает от чужих глаз. Улыбка девчонки напоминает оскал, пальцы сжимаются на её горле сильнее - в ответ. Малфой прищуривается, затем понимающе хмыкает, как будто она - ребёнок, который не понял правил игры и посему пребывает в каких-то розовых мечтах. У него свадьба через год, он не имеет права подрывать свою репутацию сомнениям и табличкам из рода «насильник блондинок». - Успокаивай себя чем хочешь, Эванс, но если ты попытаешься испортить мою репутацию, очень быстро покинешь подлунный мир. Увы, Ледяной принц на поверку оказывается достаточно уродлив, если не сказать отвратителен. Его уже не излечить, тлетворное влияние многовековых чистокровных традиций, жестокого деспота-отца, ранней смерти любимой матери и собственного эгоцентричного характера оставило на нём свой кровавый отпечаток, который не виден невооружённым глазом. Однако стоит лишь копнуть глубже и перед вами весь спектр подростковых (и не только) проблем, венцом которых будет взлелеянный садизм. Балкон встречает их не только благоуханием сада и прохладой вечных сумерек, но и своеобразной компанией: здесь Эванс со своим спутником, который торчит ей желание. Люциус крепко сжимает ладонью тонкую талию, затянутую в чёрный шёлк, слегка подталкивая спутницу в центр балкона. Безразличный и холодный взгляд тёмных глаз пробегается по блондинке в голубом и останавливается на её собеседнике. Движение головы и перед ним ни дать, ни взять Абраксас в молодости. Уж больно черты лица незнакомца схожи с его, Люциуса, чертами. Да что и говорить, когда статный блондин смотрит на вошедших, Малфою-младшему мерещится стальной взгляд Абраксаса. Они замирают, слизеринец подозрительно прищуривается, стараясь дышать полной грудью и в то же время тихо. - Догадались о чём? - вопросом на вопрос отвечает Люциус, начисто игнорируя взглядом подельницу. Естественно, сейчас, о чём могла идти речь! Столь выразительный взгляд не оставляет никаких сомнений в том, что высокий и поджарый брюнет не жаждет оставаться в этом месте дольше необходимого. - …Ранее композиция не давала сбоя. Его Чёрная Леди поначалу смущалась, прикрывая покрасневшие щеки распахнутым веером, но как только догадалась, о чём идёт речь, ехидно хихикнула, поддакивая павлину: - Никогда. - Не настолько, чтобы мы смогли забыть о реальности, - цедит сквозь зубы Люциус, превратившийся в изваяние. Ноги прочно вросли в мрамор пола, он буравит ненавидящим взглядом главного в этом кромешном аду человека, который стал источником случившихся проблем. - Однако не оценить задумку и исполнение невозможно, примите моё искреннее восхищение. По тону колдуна, ещё недавно отмечавшего свой восемнадцатый день рождения, не заметно, чтобы он испытывал хоть какие-то положительные эмоции к задумкам, исполнению и прочим причудам этого субъекта, а уж тем более восхищение. Его ядовитый тон изрядно развеселил и чёрную леди, и павлина, что был так любопытен. Однако нельзя не признать: если бы облик матери приняла не Эванс, он был бы всё ещё в компании этой девушки, рискуя остаться тут навсегда. А грязнокровку он слишком хорошо (вот же блять!) знает, чтобы не догадаться, кто именно на нём стонет! То ли павлин мысли читал, то ли просто догадался, но заразительный смех стал громче, а спутница Малфоя уже и вовсе не могла прямо стоять, откровенно ухохатываясь над незадачливыми любовниками. Сжав губы в тонкую линию, Люциус косится на черноволосую даму и по его острому лицу скользит змеиная улыбка человека, задумавшего дурное. Поворот к ней, он дергает её за подбородок, заставляя посмотреть на него. Чёрные глаза под маской смеются, хоть и не стоило, ведь тёплые ладони обхватывают её лицо вовсе не для поцелуя. Отвратительный хруст, хрустальный женский смех смолкает в мгновение ока, тяжёлое тело в пышном платье падает на мраморный пол, пустые глаза в немом удивлении смотрят в звёздное небо. Удовлетворённо проследив за тем, как жизнь гаснет в её смеющихся глазах, Люциус медленно поворачивается к павлину, делает шаг, переступая через лежащую на балконе даму так, как будто это не труп человека, а мусор под его ботинками, невразумительное препятствие, не стоящее внимания. - Если вы закончили веселиться, продолжим? - ядовито уточняет Малфой, упирая свирепый взгляд в павлина. Он только что убил часть иллюзии, но, как ни крути, это была его первая по-настоящему убитая жертва и он был взбудоражен. - Подчинение вышло весьма искусно, давно практикуете темную магию? - Несколько лет. Закругляйтесь, этот фарс достаточно затянулся. Мы прошли испытание. Лили - Мерлин, Малфой, неужели ты думаешь, что мне есть до этого дело? – слизеринский павлин по своему обыкновению считал, что земля и всё на свете крутится вокруг него, в то время, как Эванс было всё равно на его предпочтения и явно больную предрасположенность к светловолосым колдуньям. И пока он сжимает её горло, в хорошенькой рыжекудрой голове роятся мысли совершенно иного толка, ведь Люциус лишь инструмент для достижения её собственной, такой же порицаемой цели. Вот и всё, взаимный расчёт и ничего более, именно поэтому прохладные пальцы проходятся по тёплой ладони, в мире, что перевернул их привычный температурный режим, давая почувствовать себя с той стороны. - Повторю ещё раз, для умственно отсталых слоев аристократии: Люци, меня совершенно не интересует твоё пагубное пристрастие и я не собираюсь выносить его на публику. Мне всё равно чем, как и с кем ты занимаешься, у нас есть уговор и будь добр его не нарушать, вот и всё. А если ты настолько опасаешься, то можем дать «Неприложный обет» о том, что произошло в этих дивных местах. Этот вариант тебя устроит? В прозрачных голубых глазах плещется неприкрытая злость, на него и на саму себя, на создателя этого проклятого бала, но она гаснет, пока Лили проговаривает каждое слово, что резонансом отдает в сомкнутой на горле ладони. Эванс сетует на то, что нельзя покинуть этот бал в гордом одиночестве и ей, по явно злому року судьбы, придётся дожидаться наигравшегося Малфоя, что сейчас, наверняка, исполняет желание этой грымзы в чёрном. О том, что облик мужчины её мечты мог выделывать, она старалась не думать и переключила своё внимание на блондина, что донельзя походил на слизеринского принца. Разве что, черты его лица были жёстче, словно перед волшебницей стоял не Ледяной принц, а король, чьи скулы в силах разрезать подушечки пальцев, а взгляд напоминает о декабрьской стуже. - О том, что представляет из себя это место, – бывший обладатель павлиньей маски обводит свои владения раскрытой дланью, меняя тональность заданной музыки, переставляя, словно ноты в партитуре, действия цикличного спектакля. Тёмный взгляд колдуна намекает на скорейшее бегство отсюда и холодные глаза блондинки поддерживают его хотя бы в этом. Она сжимает собственные ладони в замок, скрадывая нервозность. Что ещё им предстоит сделать, чтобы наконец-то вернуться и забыть это, как страшный сон? - Вы не учли ряд деталей, впрочем всё было весьма недурно и при других обстоятельствах, разумеется, итог был бы иным, – Лили прекрасно понимает, что займи место Люциуса кто-то другой, она навсегда осталась бы в плену своих собственных желаний. Малфой выплёвывает порцию яда, что изрядно веселит волшебников, его спутница так и вовсе не находит в себе сил, чтобы успокоиться. Дальнейшие действия слизеринца оттиском тавро отпечатываются на подкорке, Лили словно в замедленной съёмке видит, как мужчина сокращает расстояние между ним и дамой и вверяет последнюю в плен своих рук, чтобы поцеловать на прощание. Мотив оказывается не верен, он хрустом позвонков впивается в уши, оседает шелестом платья о мраморный пол, затухает невидящим взглядом, что теперь лишь отражает свет от луны, заполнившей балкон. Эванс давит подступающую тошноту, весь лик его матери носит оттиск вины и слова «убийца». Полные сожаления глаза обращаются к павлину, но он лишь покачивает головой. - Нельзя вернуть мёртвых, даже здесь, – он бережно смахивает слезинку, что прочертила алебастр щеки, – Она давно умерла, не стоит её оплакивать. - Несколько лет. Закругляйтесь, этот фарс достаточно затянулся. Мы прошли испытание. - Прошли и вдоволь меня повеселили. Ваши навыки пригодятся в дальнейшем, au revoir, – блондин взял их за руки одновременно, и оба студента почувствовали небывалую лёгкость в телах, что были скинуты с балкона и нашли свое пристанище в холодной воде пруда. Платье намокает, становясь тяжёлым, тащит её вниз, туда, где в водовороте воды невозможно различить Малфоя. Рывок, гриффиндорку выплёвывает на берег в привычном облике и виде, который был в Лабиринте. Лили пытается отдышаться, оглядывая белоснежную косу пляжа и выкрикивая имя Люциуса, но тщетно. Вместо этого рыжеволосая девушка припоминает это место, кажется, что именно сюда они ездили отдыхать всей семьёй на летние каникулы. Вон и бунгало виднеются вдали, и чьи-то голоса, кажется, что звучит музыка, но она прерывается высоким, надрывным криком. Этот голос Лили узнает из тысячи, поэтому песок под ногами расползается от стремительного бега, показывая босые ступни, в то время, как хруст костей даёт понять, что именно там происходит. На небольшом деревянном помосте стоит человек закованный в тёмное одеяние, гриффиндорка не в силах разглядеть его лица, но палочка выдаёт тот факт, что он однозначно волшебник. Распластанная фигура Туньи замирает изогнутой до безобразия, поднимается в воздух искалеченным манекеном. В пустых глазах навсегда застывает страх и немой укор в сторону Лили, ведь если бы не она, магический мир с его костными устоями, никогда бы о них не узнал. Люциус Её речь смахивает на слабоумие. Какое-то время Люциус просто позволяет себе послушать её, морщась на фривольном «Люци», словно ему на язык положили неспелый лимон. Однако спустя пару мгновений его расшатанные нервы не выдерживают: - Эванс, ты определись: то ты грозишься растрезвонить обо всём кому не лень, то говоришь, что ты - могила, - взорвался Малфой, отпуская её шею. Глаза темнее ночи мечут молнии, он готов заключить «Непреложный обет». Почему бы и нет? Ему нечего терять. Она не расскажет о лабиринте и о том, что послужило причиной столь маниакальному желанию мистера Малфоя младшего. - Устроит. Люциус протягивает неугомонной грязнокровке раскрытую ладонь, вынимая палочку. Тот, кто нарушит «Непреложный обет» - умрёт. Ценой за раскрытие секрета станет твоя смерть... забавно, как человек аккуратен в словах, когда на кону стоит его жалкая жизнь. Белёсые нити магии оплетают их сомкнутые руки. Он произносит клятву, затем наступает черёд Эванс. Как только последнее слово слетает с её губ, нити как будто втягиваются в их кожу, полностью исчезая. Он чувствует удовлетворение вперемешку со спокойствием: эта тайна не вылезет наружу, не станет тёмным пятном на его репутации, не сорвёт сделку «века», по мнению его дражайшего папаши. Всё останется по-прежнему. Зацикленность бала, нескончаемость празднества, вереница одинаковых лиц, поганый блеск повсюду, даже в листве растений - всё это набило оскомину. Люциус оставляет без ответа вопрос про место, поскольку это было слишком очевидно. Он буравит взглядом хозяина бала и не может отделаться от мысли, что перед ним юношеская версия его отца. Уж больно много схожих с Абраксасом черт. И когда он уже готов был распрощаться со всем этим, его терпение вновь подверглось тяжкому испытанию. Расшатанная психика дала пинок под зад, в его мыслях - пустыня льда, холодный расчёт и желание заткнуть алый рот Чёрной Леди, заглушить её смех... Хруст костей отзывается во всём его теле ноющим блаженством, как будто он только что принял самый острый и приятный из всех наркотиков в мире. Кровь вскипела от одного только вида гаснущей жизни в чёрных очах той, что ещё недавно была живее всех живых. Люциус поворачивается к невольным свидетелям, видит сожаление и приговор в глазах матери, но вовремя одёргивает себя - это не она. Пускай. Эванс полезно понимать, кто перед ней, прежде, чем в следующий раз будет показывать свой характер. Павлин говорит пару слов о том, что в этом месте нет живых, лишь копии, лишь духи, искусно покрытые иллюзией. Только сейчас Люциус задаётся запоздалым вопросом: сколько времени прошло с того дня, как он придумал этот бал? Сколько времени они находятся здесь и в лабиринте с Червём в сравнении с реальностью? Блондин берёт его руку, Люциус чувствует её прохладу и внутренне готов ко всему. Небывалая лёгкость, как будто их выталкивает из бренных тел; оба летят с балкона вниз, в прохладную воду пруда, и он с благодарностью меняет духоту вечера на свежесть воды. Ни зги не видно, он не различает в мутной воде Эванс. Его вновь что-то толкает наружу, как будто невидимый воздушный поток подбирает его тело, выбрасывая на привычную гравийную дорожку. Он в своем поместье. А это - сад его матери. Позади него - фонтан. Он снова в своём теле, в своём обличье. Вертит головой - вокруг никого, Эванс нигде не видно. - Эванс? - громкий голос Ледяного принца эхом тонет в пространстве сада. Ночь, полная Луна, на небе - ни облачка. Только звёзды. Шпили на крыше поместья разрезают ночное полотно, вспарывая его своими чёрными пиками. Высушив одежду магией, Люциус идёт к дому. Их разделили, но зачем? Она в доме? Или ошивается где-то поблизости? Их выкинуло в реальность или нет? Двери распахиваются перед ним сами собой. Всё как обычно, но уж больно тихо вокруг. Нет сверчков, нет птичьего клёкота, вокруг тишина. В доме не слышно даже слуг. Только стук часов в гостиной для приёма слева от холла буравит эту густую тишину. - ЛЮЦИУС! Голос отца подобен грому. Идущий к лестнице слизеринец застывает каменным изваянием. В его глазах... страх? - ЛЮЦИУС!!! Если он не появится в течение минуты, наказание будет куда большим, чем было до этого. Абраксас не любил, когда его заставляли ждать. Он взбегает по лестнице на второй этаж. Проходит быстрым шагом мимо спален открывает дверь в кабинет отца. Богатая обстановка неизменна: шёлковые обои густого тёмно-зелёного цвета с рисунком червлёного серебра. Чёрный стол из благородных пород дерева, массивный, с резьбой. За ним - крупное кресло, такое же чёрное, как и стол. Абраксас стоит у камина, справа от входа. Он опирается на трость, и набалдашник в виде серебряной головы кобры хищно поблёскивает при свете открытого пламени, плотоядно ощерив свою ядовитую пасть. Седые волосы Абраксаса отливают серебром в приглушенном свете огня. Он хмурится, затем, не оборачиваясь, велит сыну закрыть дверь и подойти к нему. - Ты ослушался меня. Я объяснял тебе, как важен для нас с тобой союз с Блэками, Люциус! Я говорил тебе, что важнее семьи нет ничего! И как ты отплатил мне?! Разворот, хищная пасть змеи поднимается, а молниеносный удар тростью по наследнику «благородного» рода отзывается тупой болью в левом боку. Люциус инстинктивно отходит назад, выставляя руки в блок, однако, знает, что по лицу отец бить никогда не будет: симпатичная и небитая мордашка - залог репутации и успеха. Абраксас разошёлся не на шутку, голос его звенит от ненависти и разочарования: - Ты сорвал свадьбу! Оставил невесту у алтаря! Как ты мог?! Удар. Малфой-младший снова отступает, в ледяных глазах ужас, непонимание и неверие. Это всё неправда. Он не мог ослушаться отца в таком вопросе. Нарцисса... он бы не унизил её так. Удар, снова удар. Люциус упирается лопатками в противоположную стену. Абраксас наступает на него, костеря сына на чём свет стоит, говоря ему, что он - позор их рода, не видать ему ни наследства, ни имени, что он откажется от Люциуса и больше не вспомнит о том, что у него есть сын. - Р-ридикулус! Никакого эффекта. Отец приостанавливается, насмешливо вскидывает бровь и нагло смеется, уничижительно говоря ему, что он - идиот. - Ридикулус! Ридикулус!!! Нет, этого быть не может. Так выглядел его боггарт на пятом курсе, когда он сдавал СОВ по ЗОТИ. Именно так, только обстановка была иной. Но здесь... не боггарт. Абраксасу ничего не сделалось от заклинания, а значит... - Глупый, самонадеянный мальчишка! Удар. Теперь по коленям. Острая боль, он чуть не валится на пол, вовремя опершись о комод рукой. Ненависть пожирает его изнутри, поднимает свою клыкастую голову и буквально дёргает за ниточки, будто бы он - марионетка в её тлетворных руках. Он сжимает палочку до побелевших костяшек, трость вновь и вновь обрушивается на него, задевая спину и шрамы, которые когда-то оставил Абраксас в порыве ярости этой же самой тростью. Скрежет зубов, Люциусу больно и обидно, злоба жжёт его гортань, когда он выплёвывает: «Эверте статум». Отца отбрасывает к камину, он чудом не опаляет себе пиджак, но в стальных глазах Люциус улавливает недоверие и ярость. Что ж... теперь они наравне. Палочка в руке сына слегка подрагивает, он наскоро облизывает пересохшие губы и непримиримо сжимает их, оставляя лишь тонкую полоску. Хриплый кашель и новый поток оскорблений вперемешку с нравоучениями. Абраксас грузно поднимается, с трудом опираясь на трость. Он презрительно смотрит на отпрыска и явно не видит в нём ничего стоящего. Это ранит едва ли не больнее, чем его трость. На секунду Люциус думает, что всё закончилось, что он сейчас прикажет оставить его одного, но нет. Удар приходит вовсе не от трости, голова беловласого принца дергается от крепкого удара короля, что словно слетел с катушек из-за дерзости своего собственного ребёнка. Разбитая губа кровоточит, однако, у него нет времени на неё, ведь сильные руки волшебника в летах сжимаются на его шее, явно намереваясь задушить. Люциус хрипит, пытается отодрать руки отца от своего горла, но это не помогает. Абраксас рычит, что лучше мёртвый сын, чем такое разочарование, как сейчас. Что он ещё успеет найти себе молодую дуру из числа чистокровных, которая родит ему нового наследника, а, может, и не совсем чистокровную. Воздух покидает его, дышать становится нечем, поэтому единственное, что ему остаётся - Невербальные чары. Абраксаса снова отбрасывает назад, кажется, слышен его смех. - Трус! Только и можешь, что бросать меня по комнате, но на большее ты не способен! Как ты собираешься служить Тёмному лорду, если ты настолько жалок?! Твоя мать вырастила из тебя тряпку! Сучка испортила весь помёт, провались эта шлюха… Упоминание о матери словно нажало на спусковой механизм. Если до этого он просто пытался отдышаться, растирая шею, то теперь вся ненависть, вся боль и тщеславие, что так или иначе ущемлялось отцом все эти годы, прорвались наружу. Холодный блеск в глазах Ледяного принца не сулит ничего хорошего неугомонному старику, который вновь поднимается, чтобы как следует приложить «поганца» тростью, а, может, и чем покрепче. Заклятье хлыста жалит отца по рукам, трость выпадает из его пальцев, а он шипит, словно гневливая змея. Новый удар окрашивает морщинистую щёку алым, порез неглубок, однако, наступающий теперь уже сам на своего пращура Люциус полон решимости исправить это недоразумение. - Закрой свою поганую пасть! - рычит он сквозь сцепленные зубы, насылая новое заклятье, прочерчивая более глубокую полосу на груди Абраксаса. Рубашка рвётся, обнажая кровавую рану, а ему всё мало. Абраксас кидается за тростью, наставляя палочку на сына. - Инкарцеро! - Протего! Отскочившее заклинание ещё больше злит Абраксаса, и он заносит руку, начиная говорить непоправимое «Кру...». - Эверто статум! Не договоривший глава рода Малфой врезается в стол, сбрасывая с него всё, что на нём находилось: свитки, чернила, что расплескиваются по полу чёрной вязкой жижей, перья, какие-то книги, пресс-папье, нож для писем, конверты, воск для печати... - Я убью тебя! - Не убьёшь. Тяжело дышаший Абраксас наставляет палочку: - Авада... - Авада Кедавра! Вспышка зелёного света. Она полыхнула на весь кабинет, отражаясь в стеклянных поверхностях дверок на книжном шкафу, в безделицах, что стоят за ними и на комоде, в рамках колдографий, которые показывают счастливую семью, в чернилах, растёкшихся по паркету. Абраксас оседает на пол тряпичной куклой, рука с палочкой валится кулем подле него, а сама палочка выскальзывает из безжизненных пальцев. Разгром в кабинете тот ещё, на полу - его бездыханный хозяин, а над ним, словно карающая длань судьбы, занёс палочку собственный сын. Отцеубийца. Дыхание рваное, прерывистое, Люциус до конца не верит, что сделал это. Странное чувство, похожее на совесть, грызёт его исподтишка, однако, более светлое и счастливое, называемое «свобода», кружит голову. Толчок в спину, Люциус падает на пол и проваливается во тьму. Удар был несильный, однако, всё тело, в том числе и затылок, ломило. Синяки от трости отца останутся на его теле или это ощущение тоже иллюзия? Он запутался в собственных мыслях, в собственной голове... - Люциус! - Чего тебе, Эванс? - сонно спрашивает он у неё. Как только понимает, что он сказал, глаза мгновенно открываются и он встречаются с обеспокоенным зелёным взором. Это испуг или она сошла с ума? От резкого поднятия корпуса с пола голова отзывается металлическим звоном. Боль скручивает его тело, он охает и прижимает руку ко лбу, покрытому испариной. Платиновые волосы лезут прямо в глаза, он нервно поправляет их и распахивает ресницы, чтобы убедиться, что вокруг них - тьма и пустота. - Где это мы? - недовольно спрашивает он, но вопрос этот риторический, поскольку прямо к ним выходит никто иной, как молодой Тёмный Лорд. Конечно, не будь у него дома колдографий отца времён обучения в школе Чародейства и Волшебства, Люциус не узнал бы его. Красивое лицо, тонкие черты, усмешка сильного и уверенного в себе волшебника, прямой взгляд и бездна тайн в чёрных глазах. Он окидывает взглядом парочку студентов и цокает языком. - А я всё ждал, когда же вы придёте ко мне... Однако я удивлён, что вас двое. Ты должен был прийти один. Дай угадаю: светлые волосы, холодные глаза, высокомерие и отсутствие всяких принципов при соприкосновении с опасностью... Малфой. Не Абраксас, нет, его я знаю очень неплохо. Сын или племянник? Кузен? - Сын, - глухо отзывается Люциус, поднимаясь на ноги. - Сын... - повторяет лукаво Волан-де-Морт. - Твой боггарт - твой отец, не так ли? И ты убил его. Поражаюсь твоей стойкости, любой другой сейчас опорожнял бы свой желудок, но не ты. Что ж, мне это вполне понятно и знакомо, ненависть может довести до таких граней характера, о которых человек и не ведал. Особенно мужчину. Его тёмные глаза скользят по Люциусу и он одобрительно хмыкает. Затем он переводит взгляд на Эванс, и молодой человек лет двадцати пяти задумчиво скрещивает руки. - А тебя я не знаю. Пруэтт или Уизли? А может... Огонёк понимания зажигает черноту в его глазах и он смеётся, тихо и довольно. - Ты не из чистокровных, не так ли, дитя? Полагаю, ты притащил её сюда силой? Второй вопрос был явно адресован Малфою. - Нет. - Нет? Интересно... Якшаешься с грязной кровью? Что скажет твой отец? - Ему об этом знать не обязательно. - Ты прав. Он бы не вынес такого предательства с твоей стороны. Абраксас никогда бы не одобрил твоё.. увлечение. - Она не увлечение, - достаточно резко отвечает ему Люциус, покосившись на рыжую макушку. - Тогда кто она? - Она ничего для меня не значит. Это случайность. Чёрные глаза удивленно расширяются. - Ты сейчас солгал мне, Малфой?.. Наступила гробовая тишина. А следом за этим краткий взмах руки и столб огня, да не простого, вздымается на пути между ними и Тёмным лордом. - Адское пламя, - шепчет Люциус и дёргает грязнокровку за руку. Его не остановить, они... - За твою ложь ты и твоя девчонка сгорите в очищающем пламени истины, - гремит голос Волан-де-Морта, и пространство взрывается огненной колесницей, несущейся прямо на них. Лили Гриффиндорка готова разразиться смехом, что истерикой, словно морской пеной, накрывает её сознание. Она лишь упомянула эту возможность, но не стала бы всерьёз кому-то говорить о пристрастиях Люциуса, ведь тогда бы ей пришлось раскрыть куда как больше, нежели просто наблюдения и догадки, а делиться с кем-то событиями из Лабиринта было выше её сил. Она выдыхает, как только стальные нити связывают их, проникая под кожу, даруя Лили билет в один конец, если сумасбродная девчонка решит свести счёты с жизнью, ей нужно всего лишь рассказать его тайну, секрет, от которого у общественности заледенеет кровь в жилах. Как удобно, что «Непреложный обет» мгновенен и необратим. Она чувствует удовлетворение от того, что нескольких слов может быть достаточно, что это её призрачный шанс, если в жизни всё пойдёт не так, и Эванс невдомёк, что всё уже идёт лисе под хвост. Вереница танцующих пар, музыкальный минор, щелчки каблуков об паркет и звуки закрывающихся вееров - всё это дополняется смехом, что неожиданно стихает под мощной ладонью новоявленного убийцы, являя под лазурные глаза сокурсницы неприкрытую жажду и бесчеловечность. “Какой ты настоящий?” - она хотела бы спросить, но пелена сожаления укутывает взор вуалью, сберегая от собственного разочарования в мужчине-мечте, что по нелепой случайности оказался подвластен несносному мальчишке, что и здесь поставил свою жизнь выше чужой. Лили мягко погружается в воду, словно в слёзы, которые так и не смогла пролить. Она ощущает солёный привкус, что жжёт истерзанные губы и шею, проявляя, словно лакмусовая бумажка, все следы, которые оставил на ней Ледяной принц. Рваный, судорожный вдох заставляет лёгкие работать, пока колдунья сокращает расстояние между собой и своей сестрой,отталкивая острые песчинки нежной кожей ног, лишённых обуви. Кажется, её гетры потерялись где-то там же, в тёплых и тёмных водах побережья, что наполнялся криками Петуньи. Её предсмертный хрип и неестественно изогнутая шея, что была проткнута белоснежной костью, рассекающей горло старшей Эванс, словно стрела яблоко раздора. Она, словно наяву, видит и ощущает (во рту ядовитый привкус собственной крови) свой самый главный страх, в то время как человек в маске продолжает глумиться над ещё тёплым телом Туньи. Её голова, словно тяжёлый шар для боулинга, отлетает к ногам Лили, и рот сестры, исказившись в последний раз, выдаёт проклятье, что является ей во снах. - Это ты убила меня, поганая, поганая грязнокровка! Рыжий тайфун опадает вниз пеплом становясь, стелясь по песку горечью утраты, щемящим ощущением неизбежности, виной, что хрупкой Лили не по плечу. Она стёсывает колени о песок, пытаясь вымолить прощение у той, что была в разы честнее и лучше, у той, которой не повезло заполучить Лили в младшие сёстры, у той, чья смерть явилась ей и на пятом курсе во время сдачи экзамена. Древко палочки жжёт ладонь, боярышник словно притягивает к себе беду, пока хлёсткая ива нетерпеливо подрагивает в ожидании решения волшебницы. - Ридикулус! – выкрикивает Лили направляя палочку в балахон и фигуру, что скрывается под ним, однако, боггарт и не думает уходить. Или это и не он вовсе? Её тошнит, выворачивая нутро, вид тела Туньи, что отчего-то покрывается толстыми, неповоротливыми червями, вызывает желудочный спазм, и ещё один, опустошая и без того пустынный желудок. Желчь и шампанское уходят в песок смешиваясь с грязной кровью магички, что поднявшись заносит палочку для удара. - Инкарцеро! Глумившийся над сестрой урод (а иначе зачем скрывать лицо под маской? Эванс бы удивилась, узнай, что под ней находится она сама) перевязан словно рождественский подарок, в то время как лисица прилаживает сестринскую голову обратно к телу, та едва ли в состоянии это сделать, поэтому Лили насаживает её на кость, словно на копье, пронзая мягкую плоть. - Инсендио! Огонь ласкает сначала тело сестры, окутывая её языками пламени, слизывая плоть с костей, обнажая последние и дробя их в мелкое крошево. А затем, огонь очень неспешно касается и самого убийцы, скрывая в стремительном зареве знакомые до боли черты, украшая пустынный берег ещё одной кучкой пепла, что раздувается в незримую пыль под ногами, тогда как Эванс горестно понимает, что ничем не отличается от убившего на балу Люциуса. Убийца, и пускай это лишь месть себе самой, она не успела спасти сестру, так для чего заплачена цена размером в её треснувшую душу? Убивая убийцу ты сохраняешь их количество, занимаешь его место, мараешь собственные руки до локтя в багрянце чужой крови желая найти ответы и не находишь. Тьма толкает в лопатки, заполняя сознание тишиной и вот, наконец-то она открывает глаза, чтобы обнаружить себя подле Ледяного принца, чья грудь, кажется, даже не вздымается. Липкий страх окутывает, сплетая паутину предположений в девичьей голове, пока она оглядывает его, лишённого рубашки. Синяки, расцветали на бледном теле, словно маки, хотелось стереть каждый из них ластиком, но, Лили смотрит на собственные руки, которые выпачканы в крови сестры, а под ногтями зияют полукружия песка, собравшего в себя маггловскую кровь. - Люциус! – тянет она на пробу, беспокоясь, что ответом ей станет звенящая тишина от которой болят уши. В третьем месте отвратительно темно, они словно находятся в колыбели, сотканной из мрака, а светлые волосы и аристократическая бледность Малфоя - единственные светлые пятна, помимо неё. «Чего тебе, Эванс?» Страх за его жизнь сменяется тревогой, плещется в лесных озёрах глаз, что неизбежно сталкиваются с ледовитыми океанами. - Ничего, проверяла, помер ты или есть ещё призрачный шанс вернуться обратно, – она недовольно шипит, кожа на ссадинах кровит и даёт себе знать при движениях. Они оба, словно прошли мясорубку, но Эванс не спрашивет кто это сделал, полагая, что Люциус не захочет с ней делиться ничем, тем более воспоминаниями прошлого испытания. Третьего по счету, означало ли это, что они прошли? Или же нет? Она поднимается, успевая ответить, что не знает этого места, гоблин его задери, но движение за спиной заставляет обернуться. Лили не знает этого волшебника, однако, его манера держаться выдает в нём самоуверенного молодого человека, сродни Люциусу. Сомнений быть не может, они попали в ловушку доморощенного умельца, который явил свои полипы, чтобы завершить весь этот фарс. Эванс хмурится при упоминании отца Малфоя, пытаясь собрать кусочки паззла, но не выходит. Весть о том, что блондин изволил решить проблему радикально уже не так сильно цепляет разум, особенно, после того, как Лили видела шрам на его лопатке. Возможно, после такой неожиданной психотерапии, Люциусу станет легче или же он решит повторить опыт лабиринта в реальности. Если они сумеют вернуться, естественно. Отношение к грязнокровкам ставит всё на свои места, являя под взор гриффиндорской старосты родоначальника этого мерзкого движения. Она кривит губы в улыбке, запоминая его облик, желая больше всего на свете проехаться кулаком, сминая тонкий нос в лепёшку. Вот ведь невероятная гнида! А вдруг, если утешить его больноублюдочное отношение к таким, как она, и это даст шанс выйти отсюда, хотя бы Малфою? Но нет, слизеринец вступает в полемику, проваливаясь на собственном поле лжи. «Она ничего для меня не значит. Это случайность» Эванс кивает, подтверждая слова Ледяного принца, его отцу и мировому магическому сообществу аристократов нечего опасаться. Вопрос волшебника застревает в её собственном горле фразой «ты тупой, сказали же, н.и.ч.е.г.о!», как под кратким взмахом волшебной палочки формируется столб огня. «Адское пламя» не без страха резюмирует Люциус, дёргая её за покрытую кровью руку, и Лили сжимает его ладонь до побелевших костяшек. - Я не его девчонка, идиот! – Эванс тщетно пытается выставить перед ними водную гладь, но та лишь испаряется, стоит только «Адскому пламени» подойти ближе. Пар взмывает в воздух, пока их неизбежно нагоняет смерть. - Бежим! – Лили прекрасно понимает, что у них нет шансов, но не может заставить себя стоять, она тянет Люциуса за собой, ощущая, как жар от огня уже подступает к обнажённым ногам. Чудовища, что скалят свои хищные пасти из алых всполохов живой смерти, останутся в её памяти навсегда, как и крик, как и ощущение прохладной ладони в её руке. Боль, дикая, пронизывающая, голодная, она неотвратимо настигает, заставляя преклонить свои колени, опасть пыльным мешком наземь, чувствуя, как кожа ладони вплавляется в малфоевскую, как они становятся ничем. - Прости. Вязкое небытие окутывает сознание прежде, чем Лили открывает глаза, прежде, чем она понимает, что сжатая до боли ладонь затекла, прежде, чем приходит осознание, что они живы. Широко распахнутые глаза встречаются с льдинами, а после всё с тем же голосом, чей тембр вызывает приступ рвоты. Козлина. Эванс дышит на счёт: и раз-два-три, выдох, и раз-два-три, вдох. Ей кажется, что лёгкие прокоптились и в носу всё ещё стоит запах палёных волос и горелого мяса. - Я готов допустить тот факт, что наследник чистой крови пренебрегает правилами, но не потерплю лжи, - Реддл по-прежнему стоит в отделении от них, однако, его взгляд ощущается на коже. - Какая трагичная смерть от огня, не правда ли? – ухмылка, что изогнула губы волшебника, ядовитой гюрзой проникала в сознание Лили. Гриффиндорка ощущала его холодное присутствие в своей голове и прекрасно осознавала, что он сейчас говорит не об адском пламени. - Верно, – соглашается рыжеволосая, покусывая губу и поглядывая искоса на Люциуса. Ей отчего-то не хотелось, чтобы он знал, каким именно образом колдунья избавилась от своего боггарта. - Занятно, и неужели ты думаешь, что что-то изменится? – Том склоняет голову набок, листая мысли Лили, как открытую книгу. - Ты же видишь, ч.т.о я думаю, – и здесь Лили жалеет, что её познания в окклюменции и легилименции были не особо хороши. Нет, всю теорию девушка знала на «ура», однако, с практикой дела обстояли туго. Вероятно, это из-за того, что в её теле находилось два сознания. Точно! Глаза гриффиндорки немного меняют оттенок, становясь ярче, в то время, как мысли становятся проще. - Надо же, окклюмент и анимаг, какая удача, – он хлопает в ладони, перекатывая между ними водные капли, словно жемчужины. - Однако я хотел, чтобы ты сказала это вслух. Есть в снятии покровов опредёленная прелесть, – вокруг них мир словно сужается, в нос бьёт запах пресной, колодезной воды, – Подумайте, у Вас есть шанс, не стоит меня разочаровывать. Щелчок пальцев и они словно закованы в большой шар с водой. Он холодным вихрем закручивается вокруг них, лишая кислорода, поднимая ввысь над тёмным пространством небытия. Эванс тратит несколько секунд, чтобы решиться, болезненно цепляется за предплечье Малфоя, радуясь (какая ирония), что в воде не придется нагибать его голову. Лили считает, что, возможно, ненавистник грязнокровок ждёт, пока Люциус свернёт ей шею или ещё чего. Поэтому, она размыкает губы Ледяного принца, вдыхая в него весь имеющийся кислород. Он сможет дышать несколько дольше и, вероятно, после её смерти, этот высокомерный ублюдок отпустит хотя бы одного из них. Лёгкие горят, разрываемые недостатком кислорода, пока тонкие пальцы сковывают печать на чужих губах. Ты мне, я тебе. Эванс делает вдох, наполняясь стылой водой, что под напором разрывает её внутренности, словно баббл-гам. Зелёный свет гаснет, ловя на последок прозрачность слизеринских глаз. Рыжие волосы вздымаются вверх, пока тело безвольно оседает, стремясь застыть изваянием на дне сраного шара с водой. Люциус Потрёпанная грязнокровка сидит рядом, на излишне бледной, полупрозрачной коже особенно ярко проступают вкрапления веснушек. Люциус силится собрать себя в кучу, оценить обстановку, но раскоординация и боль в рёбрах не оставляют ему и шанса. Опасно, ведь во тьме может прятаться всё, что угодно. Они в ловушке, из которой нет выхода. - Поговори мне ещё, - беззлобно огрызается Малфой, не глядя на рыжее проклятье. Честно говоря, ему так хреново, что до её сарказма и шпилек дела особо нет. Его как будто (хотя так и есть) били, почём свет стоит. Он не думал, что иллюзия местного божка будет настолько реалистичной. Интересно, по возвращении, если оно состоится, он всё ещё будет похож на отбивную или нет? - Я не его девчонка, идиот! Малфой знает, что Волан-де-Морту важно не это. Они уже подняли в воздух мириады искр, все как одна – ведомые его волей. Он был и есть непревзойденный волшебник, а Адский огонь не по силам изничтожить никому, это страшное тёмное заклинание, которое не ведает пощады, и даже тот, кто его наслал, при большом желании не может остановить своё творенье. - Бежим! И они бегут. Бегут ровно столько, чтобы понять, что это бесполезно. Люциус чувствует девичьи пальцы в своей ладони, чувствует, как огонь лижет ему пятки, плавя его ботинки, как он задыхается от жара, почти невозможно дышать… они падают. Падают вместе, синхронно, как будто репетировали это не раз и не два. Огонь пожирает их живьём и в этом есть что-то Библейское, не так ли? Но больше всего жестокости. Ожоги, многочисленные, плавят кожу, вгрызаясь в неё снопом игл. Тонких, отравленных, жарких. Люциус помнит лишь всполохи огня, лишь крики, свои и Эванс, когда их настигло «Адское пламя». Крики боли, беспомощные, нечеловеческие крики. Он кричал, пока горло не наполнилось огнём, но руку грязнокровки так и не отпустил, вплавляясь в её грязную кровь своей кристально-чистой. Раз-два-три. Он задыхается. Небытие и смерть оказываются короче, чем он представлял. Они снова стоят перед Лордом, тяжело дыша. Люциус готов исторгнуть всё, что успел попробовать на злосчастном балу. Жар не пропал, он пронизывает каждую клетку его тела, в ноздрях отвратительный палёный запах, вкус гари и пепла на его языке. Он глядит на молодого юношу мутными от боли и неверия голубыми глазами, но не требует ничего, понимая, кто перед ним. Тот, кто не знает пощады. Как его отец. - Какая трагичная смерть от огня, не правда ли? - Верно. - Занятно, и неужели ты думаешь, что что-то изменится? - Ты же видишь, ч.т.о я думаю. Люциус не понимает, о чем идет речь. Он переводит мутный взгляд с милорда на Эванс. Неужели она убила в той, предыдущей фантазии, кого-то с помощью огня? Эванс, с её манией быть хорошей и правильной? Разве не она смотрела на него с отвращением и недоверием, когда он на балконе свернул шею тупоголовой смешливой сучке? Бред… или правда? Он чувствует лёгкое касание чужого разума к своему. Ошарашенный, Малфой резко поворачивает голову к Волан-де-Морту, сужая голубые глаза до щёлочек. Он практиковался в одиночестве, крёстный ещё не проверял его, однако, это была та самая проверка, в которой он нуждался. И он её не прошёл. - Надо же, окклюмент и анимаг, какая удача. Он бы так не сказал. - Однако я хотел, чтобы ты сказала это вслух. Есть в снятии покровов определёенная прелесть. Подумайте, у Вас есть шанс, не стоит меня разочаровывать. Вода. Он словно шестым чувством ощущает её лопатками. Вода! Не ледяная, прохладная, дарующая освобождение от огня, что затопил его сознание и тело целиком и полностью. Люциус тянется к ней на интуитивном уровне, словно Посейдон, отринувший память об Олимпе, но которого манит океан. Щелчок пальцев. Звук надвигающейся бури, их окутывает вода в жидком агрегатном состоянии, кроша все предрассудки о том, что самым жестоким убийцей является огонь. Нет, вода также смертоносна. Она жжёт твое нутро, когда последние граммы воздуха выходят из твоих лёгких. Но покуда этого не произошло, Люциус без конца пытается колдовать. Ничего, всё тщетно. Волан-де-Морта он видит размыто, нечётко, но ему чудится коварная усмешка. В чём должна была признаться Эванс? О каких покровах речь? Эванс цепляется за его предплечье, эта боль фоновая, она не сравнима с той, что жжёт его лёгкие. Но вот то, что она делает после, совершенно не укладывается в его мировоззрение. Прикосновение чужих губ носит сюрреалистичный характер. Он сдвигает брови, упрямо сжимая зубы. Чего она хочет?! Грязнокровка просто отдаёт свой кислород ему, как будто знает, что это не конец. Или просто дура! Неужели она думает, что это поможет ему хоть немного? Зачем жертвовать собой? Ради чего? Ради него?! Это ещё больше смахивает на бред. Вдох-выдох. Зелёное зарево глаз гаснет, веки трепыхаются, как птица в клетке. Эванс мажет по его губам пальцами, делая вдох воды. Ну и зачем? Рыжеволосое тело опадает безжизненной ношей в его руках, подставленных непонятно зачем. Невесомая из-за воды, грязнокровка не дышит. Совсем. Он живёт на секунды дольше неё. Барахтается в шаре с водой, безуспешно пытаясь воззвать к своей магии. Но тщетно. Вода просачивается в его нос, рот, мозг и лёгкие так быстро, что он ощущает лишь облегчение и покой. Руки разжимаются, он падает, падает, падает… Ну наконец-то всё это закончится. Как бы не так. Громкий вдох. Кашель. Как будто кто-то прочистил ему лёгкие, дал возможность дышать. Он лежит на полу, всё в том же тёмном месте. Над ними застыл с презрительной усмешкой Волан-де-Морт. Люциус кашляет, вода выходит из него глотками или даже литрами. Когда кашель переходит в хрип, он пытается подняться, но не выходит. Эванс лежит рядом, на полу, распростёртая, словно на религиозном кресте. Мокрые рыжие волосы цвета меди похожи на змей, что ещё немного и ужалят их обоих. Горгона, не иначе. - Эванс, эй, - он трогает её холодными руками за лодыжку. Но признаков жизни нет. «Какого хрена?!» Краткий взгляд на презрительного лорда. Он словно застыл, его тёмные глаза наблюдают за ними, разметая в крошево все их человекоспасительные мотивы. - Эванс, - возвращается к девчонке Малфой. Вновь трясет её за лодыжку. – Эванс! Никакой реакции. «Твою мать…» - Эванс, не время придуриваться! – рычит Ледяной принц, подтаскивая своё тело к ней, словно змей, которому ни к чему ноги и лапы. В ногах сейчас правды нет. – Давай! - Кажется, она мертва. – скучающе вставляет Том. - Тогда почему я жив? – разъярённо спрашивает Малфой. - Потому что ты ценен, а она нет. - Потому что я – Малфой? - Именно. Но не только. Знаешь, для чего вы здесь, мистер Малфой? - Оставь это на потом, я не дам ей умереть. - Это бесполезно, - скривив губы в усмешке, Волан-де-Морт презрительно наблюдает за тем, как Люциус пытается заставить грязнокровку сплюнуть воду, занявшую её нутро. Он видел пару раз, как заклинанием прочищали дыхательные пути. Магглы используют какой-то массаж сердца или даже целуют (зачем?!), но он был прагматиком, потому первое, что он сделал, это направил на неё палочку. - Так зачем мы здесь? – хрипло переспрашивает Люицус, наблюдая, как трясёт тело девчонки от спазмов. Вода почти вышла. Главное – дышит, остальное херня. - Я открыл Тайную комнату Салазара Слизерина несколько лет назад. Наследника у меня нет и не предвидится. Посему я ищу достойного, чтобы передать ему… некий артефакт. Чтобы пройти сквозь портал через книгу нужен чистокровный волшебник, который вымазался в грязной крови. И тут вы… вдвоём. Представь себе моё удивление! - Мы прошли твоё испытание? - Нет, вы проваливаете последнее. Третий раз – решающий. Если умрёте, то назад уже не вернётесь, будете вечно скитаться в этом мире, повезёт, если на балу, а так… кто знает! Люциус пытается встать, тянет за собой грязнокровку. Третий раунд, решающий. Он наконец вспоминает, чем можно противостоять таким заклятьям, которые любит Волан-де-Морт. - У вас обоих есть шанс не разочаровывать меня. И вы знаете, что я чувствую ложь. Так как? Я услышу от вас правду? Упрямо сжав губы, Люциус молчит. Лили Измученная собственным страхом Эванс бледнее обычного, оттого на ней, словно на карте небесного свода, проступают звёзды-веснушки. Увы и ах, ни одной из них не стать путеводной для двух потерявшихся во тьме волшебников. Сам Люциус становится полотном военной баталии, на алебастре аристократической кожи синяки расцветают в индиговый багрянец, переливаются и набрякают, словно павлинье оперение. Разве им место на теле молодого лорда? И останутся ли они, если удастся пройти сквозь все испытания на прочность от явно безумного колдуна? Гриффиндорское солнце прячет собственное беспокойство за бравадой и привычными колкостями в адрес Ледяного принца, чья смерть не стала бы облегчением, и, более того, явно бы означала, что её удел – скитание между страхом, болью, наслаждением и неизвестностью. Маршрут, который ни в коей мере не устраивал рыжеволосую волшебницу, что, мягко улыбаясь, наконец-то предлагает помощь, интересуясь, не хочет ли он и дальше напоминать отбивную или всё же следует обезболить и замаскировать весь этот великолепный перформанс. Видимо, что-то во фразе Люциуса доводит их оппонента до белого каления, и вот им навстречу несутся мифические твари, что оскаленным сонмом огненных пастей желают только одного – вкусить плоти, как грязнокровки, так и чистокровного волшебника, что после червивого уик-енда могли представлять сборную Хогвартса по синхронному бегу. Их слаженное, однако, недолгое сопротивление, гаснет в собственных криках, что раздирают лёгкие изнутри, опаляя жаром кожу, слизывая её, как шоколадную глазурь с пирожного, заставляя принимать смерть в муках, сгорая (жаль что они не фениксы и возродиться из пепла не выйдет). На самой грани угасающего сознания, вкупе с болью, прохлада чужой руки, ставшая якорем, маяком среди острых скал, прежде чем вязкая боль затопила всё, не оставляя мыслям и шанса. Смерть оказывается недолгой, она хранит вкус и запах, от которых хочется сбежать, но пепел и дым словно заполняют их изнутри. Жжёная плоть и волосы, одежда и обувь - всё это тонким шлейфом смертельного парфюма окутывает фигуры, что снова были выдвинуты на шахматную доску. Её кожа словно пульсирует, отдаётся колкими воспоминаниями об укусах «Адского пламени», поднимая температуру многократно. Как жаль, что стоящий рядом Малфой не похож на ледяную глыбу льда, пожалуй, сейчас его змеиная кожа могла бы принести несказанное облегчение. Однако ей приходится отлепить язык от нёба, и ответить на вопрос того, кому хотелось выпустить всю кровь по капле и прогреть её на медленной горелке, ведь колдун не стесняясь вытаскивает из её собственного разума неприглядные воспоминания. Ей не хочется быть такой, не хочется, чтобы кто-то знал об этом и смотрел на неё так же, как и Люциус, что переводит мутные льды, прошивая её насквозь. Эванс упрямится, хмурится, когда чувствует, как в её голову бесцеремонно врывается ураган по имени Том Реддл и отвечает «ты же видишь, ч.т.о я думаю». Гриффиндорка трясётся в беззвучном смехе, всё это напоминает сон, страшный кошмар, в который они отчего-то попали вместе и от того, что зарвавшийся колдун пытается вытащить наружу все её неприглядные поступки, только хуже. Лиса в ней замирает, ощущая скорее на уровне подсознания, как жар «Адского пламени» сменяется следующей порцией наказания. Вода - место зарождения жизни. Она образует плотный шар, заковывая их в мутную темницу, каждое заклинание становится бесполезным и выматывающим, и, наконец, Лили делает единственный верный выбор. В конце концов, слизеринский принц и сам не раз говорил о «ценности» её жизни, и эти же слова подтвердил их мучитель. Кто знает, может быть, без балласта у Люциуса будет больше шансов. Оттого кислород медленно, но верно покидает её нутро, кочует за сомкнутые зубы блондина, чьи ледовитые океаны глаз непонимающе сияют под сдвинутыми на переносице бровями. Выдох, и ещё один. Она оставляет его губы в покое, на кону пожар внутри. Вода заполняет её, болезненно наполняя альвеолы, оставляя профиль Ледяного принца выжженным на сетчатке изумрудных глаз, что гаснут, наконец становясь безжизненными, совсем, как у той леди на балу. Смерть ей к лицу, она невесомо опадает в зачем-то подставленные руки и не видит, как спустя непродолжительное время вода забирает и наследника древнего рода, заставляя их двоих опасть безвольными марионетками в руках изрядно порезвившегося кукловода. Покой и безвременье, ничто, зыбкая пелена, сквозь которую не суждено прорваться голосу Люциуса, что неустанно повторяет её фамилию. Прохлада рук новоявленного нага, что подполз к расхристанной на полу Горгоне, больше не резонирует с привычным теплом Лили. Кажется, что вода навсегда отняла его, выпила, словно дементор душу, и теперь медь волос станет лишь тускнеть, пока не превратится прах, оседая на тёмной поверхности пола. У милорда на этот счёт вполне понятные планы, и он озвучивает их, словно истину, которую неразумный аристократ не хочет принимать. Чаша весов неумолимо склоняется только в его пользу, так было и будет всегда. Он – Малфой, чистокровный волшебник, история семьи которого начертана на рёбрах этого мира, он один из «Священные двадцать восемь», в его жилах кристальный голубой кварц, и от этого беловолосый мальчишка априори важнее. Впрочем, Волан-де-Морт с любопытством глядит на то, как отпрыск Абраксаса (какая ирония) змеёй извивается вокруг грязнокровки, силясь вернуть ей жизнь. Смешно, глупо, недостойно и, разумеется, бесполезно. Градус презрительности во взгляде наследника Салазара Слизерина достигает максимума, когда синюшные губы рыжеволосой раскрываются для того, чтобы исторгнуть воду. Жаль. Боль, похожая на росчерк раскалённого докрасна скальпеля, пронзает сознание и тело Лили, возвращая её в бренный подлунный мир. Она, словно Афродита, выходит из моря, но не без помощи его владыки, что мановением руки избавляет волшебницу от последствий их второго фиаско. Нутро горит, саднит и жжётся, каждая порция жидкости причиняет невероятную боль, а вдох воздуха заставляет желать скорой смерти. Спазм за спазмом, и, наконец, она может вдохнуть не грозясь захлебнуться. Лили приподнимается на локтях, бросая безмолвное «спасибо» Люциусу, который интересуется у колдуна причиной их мытарства. Сказанное Реддлом напоминает ушат холодной воды, который пробирает до самых костей. Неужели он действительно открыл Тайную комнату, о которой в Школе магии и волшебства не говорил только ленивый. История, связанная с этим местом, будоражила воображение, как чистокровных, так и грязнокровых волшебников. Последние нетривиально опасались за свою жизнь, ведь чудовище, что по легенде обитало в той самой комнате, с удовольствием избавит мир волшебства от их омерзительного присутствия. И пока Том рассказывает об их незавидной участи в случае провала, Эванс цепляется за руку Малфоя, чтобы встать. Ноги неприятно скользят по тёмной поверхности пола, и гриффиндорка ненадолго утыкается в бледное плечо едва тёплым лбом, говоря больше себе, нежели ему, что придётся сказать правду. Упрямец сбоку хранит молчание, и Лили ничего не остаётся, как потянуть время, в надежде на то, что собственная гордость Люциуса не станет стоить им жизни. - Я убила их всех, – мутность зелёных глаз наполняется отвращением к самой себе, ведь хорошие люди так не поступают, а это значит, что от Эванс осталась лишь яркая оболочка, которая, как приятный конфетный фантик, хранит гниль. - Мне понравилось, и я бы не раздумывая повторила это ещё раз, – кажется она отошла от Малфоя на шаг, чтобы не видеть, как лазурь глаз наполнится ещё большей неприязнью. - Они кричали и корчились, но я продолжала, растягивая агонию. Кровь смешалась с пеплом да песком, и могилой им стали стёкла, – и словно осколки бутылочного зелёного стекла, её глаза смотрят прямо, не мигая, грозясь остаться осколками в восприятии собеседника, – Я не хотела, чтобы об этом узнал кто-либо, потому что это не правильно. Я – гриффиндорка, отличница, староста, не убийца, не причина убийства своей сестры. Так было раньше, а теперь мне ясно, что из-за таких, как ты, я всегда должна бояться за их жизнь или же оборвать её самой. Вот и вся правда. Она наконец-то смотрит на Малфоя, намекая на то, что и ему следует раскрыть тайну мадридского двора, но упирается лишь в надменный профиль. Овации Тома глухо резонируют от стен, заставляя их дрожать, он смотрит на двух волшебников поочередно, прежде чем сообщить, что разочарован. - Люциус, твоё молчание стало заключительным аккордом Вашей недолгой пьесы. Мне жаль, что Абраксас лишится наследника, впрочем, он бы и так это сделал, узнай все нюансы, – последний хлопок раскрывает завесу тайны, и мириады стеклянных осколков начинают свой путь, попутно крошась в стеклянную крошку, что словно песчаная буря накроет их с головой. - Ты идиот, Малфой! – Эванс прикрывает рот воздушным пузырём, что не даст им вдохнуть своеобразного песка, пока они оба не станут заживо погребёнными здесь, как в небезызвестной арабской пустыне. Люциус Проповедь грязнокровки становится ещё одним интригующим откровением их приключения в ловушках хитроумного милорда. Тёмная магия не знала границ, она, словно ненасытное чудовище, пожирало всё больше и больше душ, желая полностью подчинить себе их. Люциус упрямо молчит, прекрасно понимая, что Волан-де-Морту нужна НЕ_ЭТА правда. Реддл и так знает, что ему понравилось. Он знает и видит его насквозь. Речь шла о другой правде, которую Люциус то ли не хотел озвучивать, как будто не знал наверняка верную формулировку, то ли отказывался уверовать, искренне полагая, что девчонка рядом с ним для него не более, чем разменная монета, таких, как она, сотни, если не тысячи, он найдёт новую игрушку для своих потребностей. Да мало ли сломанных кукол без кукловода?! Монолог Эванс обрастает подробностями подобно младому древу, что обзаводится ветвями, вновь и вновь пуская побеги в благодатной почве. Люциус выгибает бровь, когда слышит «потому что это неправильно». «Кто тебе такое сказал?» - фыркнул бы он в ответ, будь они одни или, по крайней мере, в компании менее напряжённой, чем сейчас. Правильно и неправильно – понятия относительные, у каждого человека своё мерило морали, посему ни к чему окрашивать свои поступки столь категорично. Громкие хлопки в ладоши от выслушивающего наравне с Малфоем сей перфоманс грязнокровки Тома Реддла. Он доволен, но ровно наполовину, ибо переведя взгляд с рыжей головы на снежно-белую, он не находит нужной реакции, как и правды, коей добивается с неистовством католического проповедника. - … впрочем, он бы и так это сделал, узнай все нюансы. Хлопок, последний, вместе с которым на них обрушивается стеклянная пыль. Люциус выставляет щит, прикрывая лицо рукой. - Ты идиот, Малфой! – слышит он панический визг Эванс сквозь пелену песка. Ну всё, его это порядком достало. Словно ощутив это, Реддл делает взмах рукой. Сопротивляющаяся напору песка (теперь уже не столько стеклянного, сколько пустынного) грязнокровка утопает в новой порции. Вокруг неё смыкается стекло. Часы. Она внутри огромного счётчика времени, как иронично. Внутри – песчаная буря в стакане. С периодичностью гневное и красное лицо Эванс пропадает за пеленой песка. Том ухмыляется. Люциус вскидывает подбородок, холодно глядя на их мучителя. - Поиграем? С таким успехом, девчонка задохнется через пару минут. У тебя есть время для того, чтобы ты дал мне верный ответ. - Даже будь у меня более верный ответ, чем прежде, я бы всё равно тебе ничего не ответил. Это не твоё дело, - голос звенит от напряжения, в голове одно-единственное заклинание. «Фините». - Наглец, - издевательски цокает темноволосый колдун, насмешливо глядя на противника. Новое заклятье упирается в щит, который тут же раскалывается мириадами льдинок. – Она думала, ты тоже должен признаться в содеянном, не так ли? Какая милая и правильная девочка. Люциус молча поджимает губы. "Ага, аж тошно" - проносится в его голове. Он скашивает глаза на Эванс, но видит лишь бурю из песка. Ответное заклятье («Импедимента») не долетает до тёмного мага. А посланное разрушительное в часы («Бомбарда») и вовсе не причиняет им вреда. Видимо, покуда жив колдун, сотворивший их, они так и будут отсчитывать секунды до смерти грязнокровки. - Тик-так, - издевательский глас милорда раздражает барабанные перепонки своим бархатом. – Но мы оба прекрасно знаем, кто ты такой. Красив снаружи, уродлив внутри. Напоминает одну маггловскую сказку. Мы с тобой похожи, отпрыск Абраксаса. А вот кто она… это интереснее, верно? Взмах. В сторону слизеринца отправляется волна льда, призванного сковать его ноги и добраться до сердца. Он ждал этого, но не думал, что выбранной карой станет лёд. Нет времени на триумфальный хохот, однако, в голубых глазах отливает сталью торжество. Его даже боль в теле не беспокоит, синяки – ничто. Тёмная палочка из вяза упирается в пол, препятствуя пожирающему пространство льду. - ФИНИТЕ! Раскол ледяного полотна оглушителен, треск стоит такой, как будто сама земля под ними решила разверзнуться, но они стоят на чём-то гладком и тёмном. На губах сына Абраксаса Малфоя ледяная усмешка, он едва не хохочет. - Ты странно весел. Твоя девица сейчас задохнётся. Или тебе всё равно? – тон Лорда вальяжен, однако, в тёмных провалах глаз виднеется что-то неопознанное. – Часы разрушит лишь моё поражение. - Лёд? Серьёзно? Да ты кретин, - ядовито изрекает Ледяной принц, облизнув пересохшие от напряжения губы. Три удара, хоть один да должен попасть! – Экспеллиармус! Экспульсо! Авада Кедавра! Он видит рябь щитовых чар, но ведь против «Авады» никто и ничто не способно устоять. Марионетке ничего не станется, но кривая усмешка становится знаком поражения. Вдох-выдох. Оглушительный взрыв из стекла и пыли. Люциус не успевает среагировать, палочку вырывает из рук порыв ветра, в запястье и под ключицу впиваются осколки. Он падает на колени, прикрывая лицо и голову, пачкая себя в собственной крови. Оседая на пол, казалось, нескончаемый поток песка, прорывался сквозь заслон из пальцев. Малфой надсадно кашляет, сплёвывает кровью. Лёгкие горят от недостатка воздуха, во рту полно песка, он неприятно скрипит на зубах. Но он слышит голос Эванс, это значит, девчонка не умерла. Двое вошли, двое вышли. Таков закон. В глаза тоже попал песок. Попробовав их открыть, Люциус шипит от боли. Они наполняются непрошенными слезами, он пытается освободиться от песчинок, но они только сильнее режут мягкую оболочку глазного яблока. - Мы выполнили твои задания, отдавай свой сраный артефакт и отправляй нас обратно! – выплёвывает Малфой, поднимаясь с места и продолжая неистово сражаться с песком. Расплывчатая фигура Тома Реддла подходит ближе. Лили Последнее, что видит Эванс - это непреклонный взгляд надменного павлина, что не собирается вытряхивать правду из захудалого, пыльного шкафа своей памяти. Что может быть проще, чем правда? Неужели блондину настолько тяжело рассказать про отца, что он предпочтет этим знаниям смерть, свою и её? Все вопросы остаются без ответа, смыкаясь вокруг стеклянной фигурой часов, что становятся настоящей темницей для гриффиндорки. Их яркий блеск лишает её возможности наблюдать за поединком, а толща стекла и нарастающий песчаный гул лишает слуха. Словно недостойный, нерадивый воришка, что так и не стал неогранённым алмазом, она тонет в недрах песка, силясь расколоть собственную погибель. Время застывает, оборачиваясь против неё бесконечным песчаным уроборосом, что заглатывает бледное веснушчатое тело, чтобы потом на мгновение отпустить. Отпечатки ладоней и колен слизываются острыми гранями песка, не оставляя грязной крови и шанса, пока Лили раз за разом пытается разбить сосуд, но ни заклинания, ни грубая сила не помогают. Она тонет в песке, что мириадом своих крупиц надсекает её плоть, вбирая в себя багрянец, меняя оттенок и кружась, словно буря в стакане. Тик-так. Запас кислорода нивелируется жарким ураганом, заставляющим преклонить колени, прижаться к полу в надежде, что песок не попадет в лёгкие. Тщетно. Воздушный пузырь лопается под его натиском, заставляя Лили кричать, истошно и болезненно. Ей страшно не только за себя, но эту боль она разделяет лишь с собой, не в силах узнать что там происходит с невыносимым слизеринским принцем. В то время, как он стоически выдерживает заточение своей спутницы, Том силится понять, отчего наследник Абраксаса упрямится? Неужели он ошибся? Ответ приходит змеиным шипением, складывающимся во фразу «это не твоё дело». Сын своего отца, остаётся проверить, насколько он искусен. Первое заклинание встречается со щитом, что крошится, распадаясь на миллионы льдистых осколков, что так подходят Ледяному принцу, однако, на ум волшебнику приходит другая аналогия из маггловской, как иронично, сказки. Они действительно похожи, не столько внешне, сколько внутренне. Амбициозность, незаурядный ум, высокие магические способности и внешность, что так или иначе способствует открытию многих дверей. Только вот суть одна – монстр, чудовище под личиной принца, и ни одна живая душа не сможет принять этот яд. Хотя красавица, что сейчас находилась одной ногой в импровизированной песчаной могиле, была скорее Луной, нежели Солнцем, но осознают ли они оба, что всё это значит? Следующее заклинание срывается с палочки легко, оно подходит для того, чтобы поставить незримую точку в их диалоге и лишить семью Малфоев наследника. Холодный и безжалостный лёд, острые грани которого силятся добраться до сердца упрямца, однако, на удивление колдуна встречаются с заклятьем, которое юнцу и знать не положено. Эффектное приземление палочки о гладь пола вызывает дрожь и треск льда, что рушится по желанию мальчишки. Милорд поджимает губы, склоняет голову набок и почти шепчет, интересуясь причиной малфоевского веселья. Неужели он ошибся и наследнику древнего рода всё равно? Три вспышки, одна за другой, окрашивают темноту зала, и две из них успешно парируются, отскакивая от глади щитов, однако, изумрудная зелень, точно такая же, что сейчас угасала под натиском волшебства, разбивается о грудную клеть, оседая усмешкой со вкусом поражения. Она синхронна с оглушающим треском стекла и вырвавшейся на волю стихией. Мир распадается на части, оглушительной волной взрыва, когда колдунья освобождается из плена песочных часов. Лили падает оземь, на осколки и остатки песка, что прошили и бледного мальчишку, оставляя кровавые подтёки в районе тонких ключиц и оплетающие запястье тонкой, багряной вязью. Кажется, что вся она из песка и крови, каждый сантиметр кожи саднит, стёсанный о грани напитанного кровью ортзанда. Она говорит тихо, но в звенящей тишине зала голос Эванс расходится, достигая его ушей. - Кажется, твоей рубашке пришёл конец, Малфой, – и действительно, полотно одеяния обвисает на теле гриффиндорки лентами, прилипая на местах разрезов, когда она протягивает ему руку, чтобы поднять и подспудно вымыть песок из ран. «Агуаменти» проходится по ним двоим приятной прохладой, забирая ручейком каждую песчинку, за исключением тех, что изнутри царапали горло. Водная преграда не даёт песку подобраться обратно, когда Люциус ставит вескую точку в разговоре, а волшебник, что придумал испытание на прочность, подходит ближе. Эванс дёргает плечом, но не отходит, а лишь оборачивается, впиваясь взглядом в ледовитые океаны. Что значит прошли? Люциус наконец-то рассказал правду и они свободны или что? - Я не стану наказывать сильнее, чем это уже сделала Ваша судьба, – он кривит губы, когда песок ласковой барханной кошкой стелится у ног волшебника, – Однако не могу отказать в удовольствии отдать свой_сраный_артефакт. Он не снимется до срока, да и после лучше его носить. В них поочередно вплавляется металл, заставляя Лили подогнуть правую ногу, что едва не обугливается под натиском извивающегося чешуйчатого браслета (он живой что ли?). Такой же, но немного светлее, сковывает левую руку аристократа, грозясь отнять его кисть, вздумай мальчишка принять одно неверное решение. Парные змеи, вероятно, складывались в одно украшение, но были разделены волей колдуна. - Не разочаровывайте меня, дети. Они падают, ощущая лопатками ворс ковра в библиотеке. Никто не замечает, как блондин и рыжеволосая волшебница пропадают в книжной полке. Каждая царапина и удар, что они получили в этих испытаниях, остаются с ними молчаливым напоминанием о том, что произошедшее - не плод их больной фантазии. Змеи холодят кожу, сияя красными и зелёными камнями, храня тайну последующего испытания, достойного наследника Слизерина. Эванс возводит очи к потолку, констатируя ёмкое «Блять». Если её опять застанут с едва прикрытой задницей в компании джентльмена в одних штанах, это будет фиаско. Люциус - Кажется, твоей рубашке пришёл конец, Малфой. Красноречивым его ответный взгляд на Эванс был бы, не будь у него в глазах целая Аграба. Но Люциус, как назло, полон песка и негатива, посему покрасневшие очи лишь слепо мажут по рыжеволосой фигуре девушки. Бесчувственность Малфоя с платиной вместо сердца распространялась только на окружающих, а всё, что касалось его венценосной персоны, выходило за рамки. Именно поэтому болевые ощущения наследника древнего чистокровного рода воспринимались стократ сильнее. Вода смывает лишь часть набившего порядочную оскомину песка. Ему приходится вытаскивать голыми руками стекло из руки и ключиц, искать палочку и заживлять раны по ходу пьесы заклинанием из фолианта тёмной магии отца, размазывая кровь по бледной коже. Он обращает свой ледяной взор на Тома Реддла, не отвлекаясь на вопросительные глаза грязнокровки. Ему нужен артефакт, а ещё было бы неплохо наконец свалить отсюда. Естественно, он подозревал, что без подставы их не отпустят. Так и получилось. Насмешливый взгляд источающего презрение тёмного волшебника говорит сам за себя, ему даже не обязательно было произносить все эти слова вслух. Люциус щурит воспалённые от песка глаза и непонимающе выгибает бровь. Что значит «лучше его носить»?! Левое запястье обжигает боль, подобная прикосновению раскалённого добела металла. Слизеринец дёргает рукой, поднимая кисть на уровень груди, и в немом недовольстве рассматривая браслет из светлой бледной платины в виде змеи с изумрудами глаз. Класс. Просто прекрасно. Таким же одарил милорд и Эванс (хотя, не совсем такой же, вроде глаза у змеи красные и металл потемнее). - И что нам... - Не разочаровывайте меня, дети. Темнота. Они снова падают, Люциус без утайки чертыхается, припоминая все эмоциональные словечки из числа русского матерного лексикона крёстного отца, памятуя и чёрта, и дьявола всуе. Внезапно под его лопатками оказывается ворс ковра, беглый взгляд определяет тишь библиотеки Хогвартса, запах книг, пыли и высокие (но не слишком) стеллажи тёмного коричневого цвета. Тело ломит и болит в местах, куда попадал фантомный Абраксас тростью, магией и руками, когда пытался сломить волю нерадивого сынка. Люциус шумно дышит и едва не соглашается (к своему неудовольствию) с выругавшейся Эванс. Запястье жжёт холодом змеи, пригревшейся на бледной аристократической коже. Парень с усилием трёт глаза, но по ощущениям делает себе лишь хуже. Ему и невдомёк (пока что), что сейчас они выглядят еще хуже, чем тогда, когда выпали из шкафа Дамблдора. - Дерьмо гоблина... - хрипло шепчет Малфой, когда в дальнем конце Запретной секции слышатся торопливые шаги. Быстрый взгляд на грязнокровку в его порванной рубашке, собственный голый торс, вымазанный в крови, и красноречивые синяки по всему телу говорили явно не о том, что они тут книжки читали или материал искали. Молча и, главное, быстро слизеринец подрывается с пола, красноречиво пихая по ходу дела Эванс в бок. - Расходимся, - краткость сестра таланта. Люциус оглядывается и выбирает левый поворот в противоположную секцию. Обсуждать то, что сейчас произошло, нет никакого желания. Судя по тому, что библиотекарь намеренно шёл в эту часть Запретной секции, дела у них донельзя плохи. Стало быть, прошло какое-то время, может, столько, что это показалось подозрительным даже для такого книжного червя, как библиотекарь. Он не оглядывается, не требует вернуть ему починенную или новую рубашку взамен утраченной. Сейчас его главное желание - забраться под душ. Продефилировать по всему замку от библиотеки до спальни мальчиков шестого курса полуголым было не так страшно, да и впрочем вполне в духе эпатажного капитана команды Слизерина, как то, что их могли вновь застать вместе с Эванс вдвоём в весьма интригующем виде. Тем более, что возможные догадки были бы наполовину правдой. И это чертовски бесило его.