Genesis

Пожалуй, начнем с самого начала. Происхождение моей семьи уходит корнями в холодную и мрачную царскую Россию, где родился мой прадед Иван Роботник. В конце 1880-х, ещё будучи ребенком, он мигрировал в США, вместе со своей семьёй. Здесь он вырос и стал выдающимся учёным в области генной инженерии, специализируясь на вирусах. Имел двоих сыновей, но младший сын был случайно застрелен в перестрелке не дожив и до двадцати лет. Его старший сын, мой дед, Брутус Роботник, как и его отец решил связать свою жизнь с наукой. Он принимал участие в разработке ЛСД, биологического оружия и в опытах над людьми, под статусом строжайшей секретности, работая на правительство. Еще сильнее пренебрегая всеми принципами морали в своих исследованиях, чем его отец, Брутус, тем не менее, не унаследовал его буйного нрава и был более холоден и расчётлив. Что, все же, не помешало ему жениться, но его жена скончалась почти сразу после рождения их единственного сына — Джеральда, моего отца. До шести лет он воспитывался отцом и много времени проводил в его лаборатории. Собственно там и научился многому, опережая стандартную на то время школьную программу. Правда, нужно сказать, что сентиментальностью мой дед не отличался и такие понятия, как «семья» и «родственные связи» для него были довольно чужды и уж точно не в приоритете. Серьезным и зачастую опасным исследованиям ребенок просто мешал, поэтому в возрасте семи лет Джеральд был отправлен своим отцом в элитную школу-пансионат, где проучился до шестнадцати, так как благодаря своему интеллекту, освоил всю программу намного быстрее сверстников. После окончания школы на некоторое время он перебрался обратно к отцу. В возрасте двадцати лет мой отец защитил свою первую докторскую работу, которую разрабатывал вместе с Брутусом. Но, спустя всего несколько недель после защиты, Джеральд нашел своего отца мертвым в лаборатории. Загадочный несчастный случай, причину которого так и не удалось до конца установить, ввел молодого ученого в продолжительную депрессию. Это может показаться странным, но мой отец всегда стремился наладить связь с единственным близким ему человеком, не смотря на холодность и отстраненность последнего и на то, что его отец, по сути, попытался когда-то буквально от него избавиться, сдав в школу-интернат. Но, дело в том, что хоть его интеллект всегда был таким же высоким, как у его отца и деда, по характеру Джеральд был более мягким и добрым, даже, не побоюсь этого слова, человечным, по сравнению с нашими предками. Но из-за потери родителя, с которым он был очень близок, Джеральд стал намного более закрытым, несколько угрюмым и резким. И на много лет погрузился в работу, чтобы забыть боль от потери семьи. В возрасте двадцати пяти лет его заметило правительство и наняло, в добровольно-принудительной форме, для разработок сверхсекретных проектов. К этому времени он уже защитил несколько докторских и, разумеется, такое количество талантов и достижений трудно было не заметить. Не могло быть и речи, чтобы правительство, к тому моменту уже глубоко запустившее свои липкие щупальца в нашу семью, отказалось от такого «ценного ресурса». А Джеральд обладал многими талантами, освоив несколько областей науки, включая в первую очередь, биологию и генетику, а также архитектуру, физику, астрологию, астрофизику и робототехнику. Он был тем, кто спроектировал первую в мире космическую колонию бернальных сфер, Space Colony ARK, и разработал невероятные устройства и механизмы, такие как Эклипс пушка, способная уничтожать планеты и пробивать звезды, двигатели Хаоса, содержащие энергию изумрудов Хаоса — «мистические частицы энергии, искусственного хаоса, единицы исцеления и уничтожения.» Именно это открытие в последствие и привело к почти полному истреблению нашей семьи, но об этом позже… Спустя несколько лет во время работы над очередным проектом, мой отец познакомился с молодой девушкой-ученой Дженнифер Васкес, которую начальство приставило к нему в качестве ассистентки. Через некоторое время их профессиональные отношения переросли в романтические, что в свою очередь привело к браку, а потом и к рождению их общих детей: старшего сына — Джеральда Брутуса Роботника младшего, моего брата, и, собственно, меня — их младшей дочери - Альбертины Дженнифер Роботник. О своем детстве я не могу сказать ничего, кроме того, что оно было счастливым. Да, наверное, так можно сказать. Мы были счастливы, живя и воспитываясь в любви, понимании и заботе. Мой старший брат с рождения был окружен любовью и вниманием родителей, по большей части со стороны отца. Думаю, что такая чрезмерная забота о старшем сыне была обусловлена нехваткой заботы и внимания со стороны Брутуса. И Роботник старший не хотел допустить тех же ошибок, которые совершил его отец. Но не буду вдаваться в психоанализ, тем более, что я не слишком сильна в области человеческих чувств и переживаний… Джеральдо, как его называли домашние, с детства был вундеркиндом и много времени проводил с родителями в лаборатории, вместо игрушек и детских книг предпочитая научные работы своих родителей и всякий рабочий инвентарь. В возрасте четырех лет он уже был зачислен в элитную школу для одаренных детей, где как и Джеральд в его возрасте, перескакивал через классы и экстерном закончил школу в возрасте шестнадцати лет. Примерно в это же время он поступил в один из лучших университетов мира. Когда Джеральдо исполнилось пять, родилась я. В отличие от моего брата, я никогда не была ласковым и общительным ребенком, да и достижениями в учебе не слишком радовала в ранние годы. Я вообще практически не разговаривала лет до пяти, не любила нежностей и прикосновений и отказывалась взаимодействовать с другими детьми. И где-то около шести лет мне был поставлен диагноз — аутизм. Точнее, так скорее решили мои родители, отказавшись верить диагнозу «шизофрения», о котором твердили врачи. На то время эта область ещё была слабо изучена, и само понятие «аутизм» только начало появляться во врачебной практике, так что замкнутый, неконтактный, неговорящий ребенок автоматически был записан в «умственно-отсталые». Мама тогда от души посмеялась над этим заключением и предложила доктору психологических наук, профессору кафедры психиатрии Медицинской школы Гарварда, который меня обследовал, самому собрать модель молекулы углеводорода, которую я с трёх с половиной лет могла сложить за пять секунд с закрытыми глазами, что являлось, надо сказать, моим любимым занятием. Я часами могла сидеть в своём уголке, собирая новые сложные цепочки молекулярных соединений из папиных схем. Вряд ли умственно-отсталый ребенок был способен на такое, как впрочем, и пресловутый профессор, выгнанный из нашего дома с позором. Меня же оставили на домашнем обучении до пятнадцати лет, даже не предпринимая попыток «социализировать» и всунуть в обычную школу, пусть даже и элитную, за что я буду до конца жизни безмерно благодарна своим родителям, — они полностью оградили меня от внешнего мира, тупости, грубости и жестокости обычных, примитивных людей. Я росла в понимании и полном принятии, не смотря на многочисленные выходки, вспышки гнева, срывы и ещё многие проблемы, которые я доставляла своим родным. Со мной было, мягко говоря, непросто, но они всегда защищали и прощали меня, особенно мама и брат, и я всегда знала, что бы ни случилось, меня все равно будут любить, не смотря ни на что. По крайней мере, так было, пока не умерла наша мама. Это произошло внезапно, когда Джеральдо было двадцать, а мне исполнилось шестнадцать. Аневризма мозга, она просто однажды не проснулась. После ее смерти, наша жизнь разделилась на до и после. Джеральд впал в очень глубокую и продолжительную депрессию и с головой погрузился в многочисленные проекты, вследствие чего сильно отдалился от нас, своих детей, и почти не принимал участия в наших жизнях на тот момент, особенно в моей… ______________________ — Ты здесь? Берти?.. — молодой человек заходит в темную комнату и чуть не падает, спотыкаясь обо что-то на полу, вроде бы перевернутый стул. — Черт, что это.. почему так темно? Берти? А, вот ты где… — он находит сестру в самом углу комнаты, сидящей на краю дивана, свернувшись клубочком и мерно раскачиваясь взад-вперед, — колени подтянуты к лицу, которое наполовину скрыто за ними, невидящий, пустой взгляд устремлён в одну точку на противоположной стене. Она никак не реагирует на приближение брата, даже когда он осторожно и медленно садится на диван рядом с ней. — Берти?.. — предпринимает он ещё одну попытку привлечь её внимание, но вздыхает, сразу понимая, что это бесполезно, она слишком глубоко ушла в себя. Снова. Джеральдо перемещается на пол напротив сестры, чтобы попадать в поле её зрения и не слишком напугать, когда она выйдет из своего транса и, наконец, заметит его. Он ещё раз вздыхает, медленно протягивает руку и едва касается её колена, снова негромко зовя по имени. — Берти. Эй, это я. Покачивания на миг останавливаются, девушка на секунду замирает, но тут же начинает раскачиваться снова, на этот раз интенсивнее, теперь полностью пряча лицо в коленях, отказываясь смотреть на брата. — Уходи. — единственное, что приглушённо доносится из ее убежища. — Прекрасно. — также негромко хмыкает он в ответ. Ну, по крайней мере, ему удалось привлечь её внимание без испуга, криков и истерики, это уже что-то. — Я тоже рад тебя видеть, Бертс. — Девушка никак не реагирует, продолжая раскачиваться и не поднимая головы, и Джеральдо со входом продолжает. — Вообще-то с последней нашей встречи прошло больше месяца, и я просто хотел навестить вас с отцом и узнать, как вы. И пока что, то что я вижу, мне не слишком нравится… Он все такой же, да? — реакция с ее стороны остаётся прежней, только к раскачиванию ещё прибавляется недовольное пыхтение. — Ладно-ладно, не будем об этом. Я просто… Волнуюсь за тебя, понимаешь? Может, всё-таки подумаешь ещё раз над моим предложением? Переехать ко мне? На этих словах девушка вдруг резко поднимает голову и начинает быстро отрицательно мотать ею из стороны в сторону, продолжая при этом сильно раскачиваться. — Я понимаю, понимаю, новое место, незнакомая обстановка, но я обещаю, я сделаю все возможное, чтобы тебе было комфортно. Со временем ты привыкнешь, и я смогу о тебе позаботиться намного лучше, если ты будешь рядом. Сюда я могу приезжать не так часто, чтобы нормально приглядывать за тобой, а отец… На него рассчитывать не приходится. — Джеральдо раздражённо хмыкает и поднимается с пола, чтобы сесть рядом с сестрой. — Вот скажи, когда ты последний раз ела, хм? — Очень медленно и нежно он кладет руку ей на плечи, ненавязчиво побуждая остановиться. — Девушка дёргается и замирает. А потом выдыхает и поднимает на него усталый и хмурый взгляд, даже скорее агрессивный. — Я не пытаюсь опекать тебя или в чем-либо упрекать, ты знаешь, — быстро, очень серьезно и твердо добавляет он, — просто волнуюсь. Пару секунд она изучает его пронзительным взглядом, а потом вздыхает, будто сдаваясь, и кладет голову ему на плечо. — Он пятые сутки не выходит из лаборатории. — явно имея в виду отца, тихо и немного хрипло из-за долгого молчания, произносит девушка. — Сменил пароли. Я не смогла войти. — Ясно. — отзывается Джеральдо, ласково притягивая ее к себе и хмурясь ещё сильнее. — Поэтому ты засела.. здесь? — он окидывает взглядом темную комнату, бывший кабинет их матери. После её смерти, их отец сюда ни разу не заходил, и состояние комнаты оставляет желать лучшего. В тусклом лунном свете, падающим из окна, теперь, когда его глаза привыкли к темноте, Джеральдо может разглядеть хаос из вещей, перевернутой мебели и разбитой кружки в углу. Кажется, у Берты случился приступ агрессии, может даже не один, после того, как она не смогла достучаться до отца, и она вымещала эту агрессию на предметах, прячась в самом знакомом, самом безопасном для нее месте в доме. По крайней мере, раньше этот кабинет был для нее таким местом. А сейчас… Только рабочий стол с колбами, схемами и пробирками остаётся нетронутым, все приборы стоят на своих местах, покрытые слоем пыли, никто не прикасался к ним с тех пор, как их мама вышла из этой комнаты в последний раз. Среди записей и оборудования Джеральдо взглядом находит их семейное фото. Оно было сделано лет пять назад, прекрасным солнечным днём, когда они всей семьёй ходили в поход, собирать образцы полиподиопсидов, им было весело, даже Берта сделала одолжение, посмотрев в камеру и слегка улыбнувшись. Джеральдо с трудом отворачивается от фотографии, слегка содрогаясь от общей картины безжизненности и запущенности комнаты. — Ты здесь как в склепе, Бертс. — очень тихим шепотом произносит он, утыкаясь лицом в пушистые рыжие волосы сестры и закрывая глаза. — Давай уедем. Дай мне забрать тебя отсюда. Я тебя прошу, пожалуйста. ______________________ И я согласилась. Согласилась переехать в его небольшой корпоративный домик, выделенный ему правительством, на которое он уже начал работать, выполняя не самые приятные заказы, тем не менее необходимые для финансирования его действительно значимых проектов. Для меня это означало новую, непонятную и неприятную для меня жизнь среди людей. Разумеется, живя с родителями я общалась с людьми, я не была полной затворницей, которую скрывают от друзей и коллег, нет, я общалась с людьми вхожими в наш дом, но в основном это были учёные и инженеры, то есть люди с более развитым интеллектом, чем общая, среднестатистическая масса, и с ними было.. терпимо. Теперь же, я вступала во взрослую жизнь, и хоть я знала, что мой брат придет на помощь, если будет нужно, я прекрасно понимала, что он не всегда будет рядом. Мамы больше не было, отца все равно что не было, а у Джеральдо была своя жизнь. Я не хотела привязывать его к себе, я вполне была способна постоять за себя и приспособиться, я никогда не хотела, чтобы он жертвовал своей жизнью, своим комфортом, своим прогрессом, ради меня. Ему всегда нравилась эта суета с достижениями, защитами, премиями, банкетами, девушками… Я не хотела лишать его этого, хоть для меня это все всегда было чем-то чуждым и даже абсурдным. Но я решила, что нет ничего невозможного, и стала учиться жить в обществе. Сейчас, вспоминая проблемы, которые беспокоили меня тогда, я невольно начинаю смеяться. Забавно, ведь тогда я действительно считала, что хуже уже не будет. Что потеря матери и разлад с отцом, это худшее, что могло со мной случиться… ****** Подскакивая от резкого сигнала будильника, Стоун садится в кровати, роняя блокнот. Черт, он читал всю ночь, не отрываясь, и теперь чувствует пульсирующую боль в висках от недосыпа, с которой ему придется справляться весь день. Кажется, он провалил задание доктора, касающееся полноценного отдыха… Зевая и потирая глаза, Стоун потягивается, разминая затёкшие мышцы, и его взгляд падает на черный маленький блокнот на его постели. Он снова чувствует укол совести из-за того, что продолжает читать и до сих пор так и не отдал дневник доктору. Но он в очередной раз заглушает свою тревогу аргументом, что вероятность того, что Роботник избавится от записей, не читая, слишком велика, а Стоун теперь просто обязан узнать, что же произошло на самом деле… — Стоун! Где мой кофе? — доносится из лаборатории, и агент подскакивает с кровати, окончательно стряхивая сон и переживания, пытаясь взять себя в руки и быть профессионалом, быстро суёт блокнот под матрас и выбегает из комнаты. — Это крайне важно и действительно может стать прорывом в нашем плане возмездия, Стоун. — слушает агент вполуха за завтраком, потягивая свой кофе, в попытке взбодриться, незаметно разглядывая своего босса, пока тот увлечен пламенной речью. Судя по растрёпанным волосам, безумному блеску в глазах и мешкам под ними, у Роботника, тоже выдалась та ещё ночка, которую он провел за изучением записей своего деда. — Тебе нужно разузнать как можно больше о космической станции АРК, мне нужна подробная информация обо всем, что с ней связано, точнее о том, что от нее осталось. Необходимо выяснить, с чем ещё можно иметь дело, сохранилось ли там интересующее меня оружие, и тогда… Стоун хмурится, глядя в его лицо, думая о том, как могла бы сложиться жизнь этого удивительного, экстраординарного человека, если бы он вырос в той семье, о которой Стоун читал в дневнике его матери. Что могло бы быть, если бы он знал её, если бы он знал их всех, если бы этот феноменальный разум рос и воспитывался среди подобных ему, а не в липком болоте примитивности, тупости, неприятия и жестокости. Стоун пока не так много узнал о матери доктора, но уже может сделать вывод о том, что они определенно похожи. Он сам не специалист в разделе психиатрии и не может точно определить, унаследовал ли Роботник аутизм, но по его мнению, это скорее всего не так. Поскольку, его проблемы с взаимодействием с людьми и отторжение от социума в целом, его эксцентричная манера поведения и общения, скорее являются следствием гигантской пропасти между уровнем развития разума гения и среднестатистического человека, чем неумения доктора построить адекватный диалог. Нет, Стоун не раз сам был свидетелем того, как доктор блестяще манипулировал людьми, заставляя их делать и даже думать то, что выгодно ему, прекрасно распознавая их эмоции и настроения, то что, насколько Стоун знает, не способны делать люди с аутизмом. Они почти не различают иронию, сарказм и подтекст, в то время как доктор в принципе общается, используя практически один только сарказм. Он просто сознательно дистанцирует себя от основной массы общества, испытывая явный дискомфорт и неприязнь к их сентиментальности, чрезмерной эмоциональности, стереотипам и предубеждениям, просто банально считая себя выше всего этого, совершенно справедливо и объективно, надо сказать. — …слушаешь меня вообще? — улавливает агент окончание фразы, возвращаясь в реальность. — Где ты витаешь, подхалим? Ты понял свое задание на сегодня? — Эм, да, конечно, доктор, я все понял. — быстро отвечает Стоун, допивая свой кофе, бросая взгляд на часы и вставая из-за стола. — Извини, я немного отвлекся. Я все сделаю, только сначала разберусь с рапортом о вчерашней миссии… Черт, мне уже пора бежать. — Он подхватывает свой пиджак со спинки стула, натягивая его на ходу, при этом свистом подзывая к себе бэдник, парящий неподалеку. Дрон тут же отзывается на знакомый призыв и подлетает к агенту, издавая сигналы и зависая напротив его лица в ожидании приказов. Тем временем на него обрушивается поток возмущения и недовольства со стороны босса, разгневанного его невниманием. — Ты кем себя возомнил? Что за фамильярности ты себе позволяешь, агент? Ты рассеян, не внимателен, не сосредоточен, это просто неприем… Эй, какого хрена ты творишь?! — вдруг резко обрывает он свою тираду, начиная кричать на агента, нажатием кнопки на перчатке отзывая приказ, отданный Стоуном. Бэдник выключает готовящийся к выстрелу лазер и поворачивается от одного мужчины к другому, издавая удивлённые трели в явной растерянности. Стоун вздыхает и продолжает закатывать рукав на рубашке, снова кивая дрону, чтобы тот прогревал лазер, и поясняет. — Меня и так подозревают. Мне нужны весомые доказательства того, что вчера произошел несчастный случай, когда вышедший из-под контроля бэдник атаковал всех агентов, включая меня. — он ещё раз кивает дрону и отворачивается, зажмуривая глаза в ожидании резкой, обжигающей боли. — Какие бы идиоты ни сидели в главном штабе, даже они не настолько тупы, чтобы не начать что-то подозревать, если я один приду сегодня без травм после вчерашнего рейда. — Ты думаешь, я этого не… Я не просил тебя озвучивать для меня очевидные вещи, Стоун! — ещё больше закипает Роботник после его объяснений. — Нет! Отмена, я сказал! Меня слушай, ты, бесполезный кусок железа! Абсолютно точно и однозначно нет. Этого не будет. — Но доктор… — пытается снова возразить Стоун, но учёный его не слушает, подходя ближе и резко одергивая его рукав вниз. — Я запрещаю. Ты хорошо меня слышишь, агент? Я сказал, я запрещаю тебе наносить себе телесные повреждения, даже самые, на твой взгляд, незначительные. Я же ещё вчера четко и ясно об этом сказал, разве нет? Тшш, цыц, тихо, сейчас я говорю! — резко обрывает он попытку агента вставить слово. — Ты совсем распоясался, Стоун. С каких пор ты смеешь так нагло оспаривать мои приказы? Ещё раз повторяю, это приказ! Не просьба, не предложение, не совет, или что ты там себе ещё навоображал. Я не позволю наносить урон своим ценным боевым единицам, а ты, так уж исторически сложилось, как раз являешься одной из них. — Да боже, какой тут урон, это всего лишь царапина на предплечье! — вдруг неожиданно взрывается Стоун. Он уже сильно опаздывает, и у него сейчас просто нет времени терпеливо подбирать слова и выкручиваться. — Я не понимаю, что здесь такого? Ты представляешь, как это будет выглядеть, если после вчерашнего я один явлюсь на работу целый и невредимый? Что ты предлагаешь мне им говорить? Ты сам вчера слышал, они и так мне не слишком доверяют. Это может поставить всю мою миссию под удар, я не понимаю, что… Его пламенную речь прерывает рука в перчатке, резко и довольно ощутимо запечатывающая ему рот. Стоун недовольно пыхтит и хмуро смотрит из-под сдвинутых бровей на своего пышушего яростью и мечущего молнии из глаз босса. — Немедленно. Прижми. Себя к стене. — Буквально задыхаясь от гнева, в три этапа выдыхает тот. И Стоун подчиняется, раздражённо вздыхая, быстро закатывая глаза и отступая назад, припечатывая себя спиной к стене, когда доктор убирает руку с его рта. В ту же секунду гений угрожающе нависает над ним, продолжая извергать оскорбления в паре миллиметров от его лица. — Если ты, конченный примитивный имбецил, возомнил, что раз уж я вынужден прибегать к твоим услугам, чтобы достичь своих целей, это даёт тебе право на собственное мнение, то ты ОЧЕНЬ! СИЛЬНО! ОШИБАЕШЬСЯ! — от слишком громкого крика прямо ему в ухо агент непроизвольно морщится и зажмуривает глаза. И это определенно та реакция, которую доктор ожидал от него. Роботник фыркает, слегка успокаиваясь, очевидно, принимая эмоции агента за страх и раскаяние. — Предупреждаю первый и последний раз, ты, жалкий, никчёмный прилипала, ещё раз ты посмеешь открыть свой рот и возразить мне хоть в чем-то, клянусь… — он с силой сжимает кулак, так что слышится скрип материала перчатки, прямо напротив глаз Стоуна, чтобы тот четко это видел, а потом резко и сильно бьёт этим кулаком по стене в одном сантиметре от лица агента. — …ты пожалеешь о том дне, когда тупоголовые пентагонские индюки решили повесить тебя на мою шею! Это понятно? — Стоун медленно кивает, смотря на учёного снизу вверх, немного растерянно. Он не чувствует страха, он перестал бояться угроз доктора уже очень давно, но испытывает нарастающее беспокойство от того, что не понимает, в чем кроется причина такого поведения. Что вызвало сейчас у доктора такую реакцию? Почему одна мысль о незначительной, безобидной травме у агента, даже не настоящей, ради прикрытия, вызывает у его босса такую бурю эмоций. Роботник резко покидает его личное пространство и отходит к компьютерам, больше не смотря на Стоуна, показывая, что этот разговор окончен. Но теперь сам Стоун просто не может это так оставить. Он вздыхает и решается на отчаянный шаг — попытаться задать вопрос. — Доктор… — Он откашливается и подходит чуть ближе, останавливаясь в паре шагов позади учёного, выправляясь и соединяя руки за спиной. — Я хотел бы извиниться за свое крайне непрофессиональное и неподобающее поведение. Я.. даже не знаю, что на меня нашло. Такого больше не повторится, обещаю. Извини. — Роботник не отвечает, продолжая что-то печатать, но по его позе, по тому, как слегка расслабляются его плечи, Стоун понимает, что мужчина слушает и, возможно, даже принимает его извинения. По крайней мере, агента не выгоняют в ту же секунду, это уже хорошо, значит, можно продолжать. — Ты прав, я не имел никакого права оспаривать твой приказ и возражать, но, если я все же мог бы спросить… Роботник медленно разворачивается к нему вполоборота, театрально поднимая одну бровь практически до линии роста волос, явно намекая на то, что он просто поражен такой наглостью после того, что только что произошло. Стоун выдыхает, пряча полную нежности улыбку, и трясет головой. — Да брось, док, в чем дело? Это же я. Просто скажи мне. Я правда не понимаю, что такого в маленькой травме, которая нужна исключительно для того, чтобы представить правдоподобные доказательства, необходимые для поддержания прикрытия. Почему тебя это так… — Я не обязан пояснять для тебя свои приказы, агент, а вот ты обязан исполнять их четко и неукоснительно, независимо от того, понимаешь ты их или нет. — отвечает доктор резко и сухо, отворачиваясь обратно к контрольной панели спиной к агенту. — А теперь прекрати говорить со мной в таком тоне и выметайся. Ты уже сильно опоздываешь на идиотские собрание тупоголовых кретинов, так что, советую поторопиться. Потому что, если ты всё-таки провалишь свое задание сейчас, и им хватит одной мозговой клетки на всех, чтобы тебя раскрыть, обратно можешь не приползать. Твое присутствие здесь будет без надобности. Внутри Стоуна что-то обрывается, а внутренности сжимаются и холодеют, не столько от слов, сколько от ледяного тона, которым они сказаны. Он буквально чувствует, как хрупкий намек на дружбу и доверие, сформировавшийся между ними за последнее время, разбивается на осколки у него на глазах. И это ещё страшнее от того, что он все ещё не знает причины. Агент сжимает руки в кулаки, выпрямляя их вдоль туловища и коротко кивает, беря себя в руки. — Так точно, сэр. — Еле слышным шепотом произносит он и разворачивается, чтобы уйти, физически ощущая тяжёлый взгляд на своей спине. Роботник ненавидит военный жаргон и обращения, и Стоун знает это, он не говорил так с доктором с тех пор как… Он даже не может вспомнить, и не может понять, что им движет сейчас, эмоций слишком много, и он просто не в состоянии сдержаться. Он вылетает из их логова, чувствуя гнев, разочарование, обиду, страх, непонимание и горечь. Вся эта бурлящая смесь кипит в нем, когда он садится в машину, громко хлопая дверью и резко выворачивая руль, и выезжает на трассу. Пытаясь дышать глубже и успокоиться, Стоун изо всех сил старается придумать подходящее оправдание своему опозданию, а самое главное — своей невредимости после вчерашнего инцидента. Как бы то ни было, он никак не может позволить себя раскрыть и провалить миссию. Что бы с ним не происходило, он никогда в жизни не сможет подвести доктора.