Genesis

— Берти… Берти, милая, просыпайся, нам надо уходить. — Джулиан теребит жену за плечо, она просыпается, с трудом открывая глаза и несколько раз моргая в рассветном полумраке комнаты. Её взгляд падает на часы на тумбочке и она зевает, раздражённо пихая мужа в плечо. — Сейчас четыре утра, ты совсем спятил? Чего тебе надо?.. — она с трудом садится на кровати, с кряхтением разворачиваясь и спуская ноги вниз, не без помощи Джулиана, так как на девятом месяце беременности даже такие простые действия вызывают затруднения. — Берти, послушай меня очень внимательно. Только не волнуйся. — очень серьезно и быстро произносит он, беря её руки в свои. Она моментально чувствует, как они дрожат, и понимает, что он сам из последних сил пытается казаться спокойным, чтобы не напугать её. Но это предсказуемо не срабатывает, она вцепляется в его руки, мгновенно напрягаясь и становясь серьезной, её сердце сжимает ледяная волна страха, пока Джулиан продолжает быстро объяснять, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Джер прислал зашифрованное сообщение: на станции код красный. Они нашли Биолизарда. Людей эвакуируют, но их и других учёных не выпускают из лабораторного отсека. Он сказал, что мы должны уходить. Нам срочно нужно уехать к домику у озера и спрятаться пока там. — Что?! Подожди, стой, что... Нет, мы не можем уехать, нам нужно туда! Мы должны попасть на станцию, они же… — Берта вскакивает на ноги, начиная быстро и прерывисто дышать от надвигающейся паники, и Джулиан останавливает ее, хватает за плечи, сжимая их и пытаясь успокоить жену. — Берти, ты должна успокоиться. Сейчас мы ничего не можем сделать. Мы не имеем права паниковать, действовать нужно быстро. Насколько я понял из сообщения, им удалось отправить к нам спасательную капсулу с Марией и Шэдоу, она должна прибыть с минуты на минуту. Как только они окажутся здесь, мы все вместе должны сесть в машину и уехать как можно скорее. Ты меня понимаешь? — Но.. как же? Как же они все, почему они… — Берту трясет, по щекам текут слезы, она смотрит на мужа полными ужаса глазами, пока он быстро помогает ей одеться и тащит к выходу. — Как они выберутся? — Я не знаю, я правда ничего больше не знаю. Связи со станцией нет. Все, что мы можем сейчас сделать, это действовать по плану Джеральдо и надеяться на лучшее. Как только мы все будем в безопасности, мы найдем способ связаться с колонией и вытащим их оттуда. Все будет хорошо, обещаю. — он притягивает Берту ближе к себе и соединяет их лбы вместе. Она не верит ни единому его слову, её все ещё трясет, но она кивает, всхлипывая и пытаясь восстановить дыхание. В одном он прав, паника сейчас никак не поможет. Она кладет руки на живот и делает глубокий вдох и выдох, ощущая, как малыш начинает активно пинаться под ее прикосновением, очевидно чувствуя мамин страх. Джулиан отстраняется и быстро целует ее в висок. — Хорошо. Теперь идём, надо спешить. Они не успевают добежать до автомобиля, когда высоко в небе слышится свист, и что-то стремительно приближается к земле. — Это капсула. Иди к машине, я их приведу. — бросает на бегу Джулиан, устремляясь к самопилотируемой капсуле. Но Берта, разумеется, его не слушает, она сильно отстаёт, но все равно присоединяется к мужу, который уже склоняется к открытой стеклянной двери спасательной капсулы, чтобы помочь выбраться из неё тем, кто внутри. — Шэдоу?.. Где Мария? — спрашивает Джулиан у ежа, который смотрит на них обоих широкими глазами, полными ужаса и тяжело дышит, слезы, с которыми он борется из последних сил, сжимают ему горло и не дают нормального говорить. — Она… Её.. Её нет. — он задыхается и покачивается на ногах, начиная падать, но Джулиан вовремя успевает подхватить его и аккуратно опустить на землю рядом с капсулой. — Её нет, её нет, она… Они все… — продолжает повторять Шэдоу будто в каком-то бреду. — Уходите. Вам нужно.. нужно бежать, они идут.. сюда. — Эй, эй, не засыпай! — слегка встряхивает его учёный и нащупывает пульс. — Черт, он впадает в анабиоз, Джеральд ввел тебе лекарство? Шэдоу! Что произошло?! Ответь, не засыпай, пожалуйста… — Дже.. ральдо. Мария. Мередит. Они все... — ёж с трудом шевелит языком, выдавливая из себя слова из последних сил, усыпляющее средство в его крови все быстрее погружает его в небытие. — Все мертвы. Все.. Джеральд.. укол, на землю... должен.. я должен... Мария! Нет, нет.. нет. Бегите. Они идут, они.. здесь… — Это неправда. Это не… — Берта за спиной Джулиана трясет головой, сжимая кулаки в отчаянии, глядя как на его руках последние силы покидают Шэдоу, и ёж окончательно отключается, погружаясь в состояние глубокого анабиоза. — Этого не может быть, это неправда, они не могли… В этот момент из-за поворота выезжают огромные, бронированные правительственные джипы и паркуются на подъезде к дому. Дом Джулиана и Берты расположен довольно обособлено от других людей, так что, даже те немногие соседи, которые ещё выглядывали из окон, с любопытством пытаясь разглядеть издалека, что же там упало с небес на соседский газон, завидев машины правительства, быстро прячутся обратно в дома и задергивают шторы. Из машин выходят несколько вооруженных агентов в одинаковых черных костюмах и пара человек в военной камуфляжной форме, явно кто-то из руководства. Один из них делает круговое движение рукой над головой и агенты берут Берту, Джулиана и Шэдоу в кольцо, целясь со всех сторон и не давая возможности сбежать. Не то чтобы у них вообще был шанс на побег, учитывая положение Берты. Джулиан отпускает Шэдоу и выпрямляется, стараясь загородить собой жену. — Что вам нужно? Убирайтесь отсюда! — зло и резко выплёвывает он в лицо подходящего ближе командира отряда. — О, а вот и наш объект, парни. — усмехается тот, кивая в сторону неподвижного Шэдоу на земле. — Значит, мы прибыли по месту назначения. Грузите его в машину. — Черта с два вы его заберёте! Он вам не принадлежит! Проект Шэдоу — собственность Роботник Индастрис. — А вы, должно быть, доктор Джулиан Роботник? — все с той же кривой усмешкой спрашивает военный, сцепляя руки за спиной и переводя на него презрительный взгляд. — Именно так. И я требую, чтобы вы немедленно… — Прекрасно. Агент Грей? Прошу. — командир перебивает его и отступает чуть назад, кивая агенту рядом с собой. Тот поднимает оружие и, не говоря ни слова, просто стреляет Джулиану в голову в упор. Берта наблюдает будто в замедленной съёмке, как тело ее мужа с простреленной головой нереалистично медленно падает на траву рядом с ней. Кровь брызжет ей на лицо, от чего она вздрагивает и делает резкий вдох, словно выходя из ступора. Она слышит громкий, душераздирающий крик, от которого звенит в ушах, но даже не сразу понимает, что этот крик — её собственный. Пара капель крови попадает также на лицо военного, стоявшего слишком близко. Он недовольно цокает языком, достает белый платок из кармана и вытирает им щеку, разворачиваясь обратно к джипам и отдавая агентам приказ. — Все, это последний. Из всей семейки осталась только истеричная будущая мамаша, грузите её вместе с объектом в машину, только усыпите ее ради всевышнего, а то от этих криков уже голова болит. Последнее, что чувствует Берта, перед тем как тьма заволакивает все вокруг, это как чужие руки пытаются разжать её хватку и оторвать от тела Джулиана, а плечо пронзает острая боль от иглы. Она пытается бороться, из последних сил пытается вырваться, но снотворное начинает действовать, и она теряет сознание. *************** Когда Берта просыпается в больнице спустя несколько часов, её мозг сначала пытается убедить её, что все это было безумным и ужасным плохим сном. Ничего из последних событий не было правдой, просто не могло быть. Джеральдо и Мередит, Мария и Джеральд, все они живы, а Джулиан… Берта слышит шаги вдалеке, и воображение тут же подкидывает ей картинку, где Джулиан живой и невредимый входит в их спальню с завтраком на подносе, чтобы её разбудить. Но шаги удаляются и затихают вдали, а учёная резко открывает глаза. И вся боль осознания мгновенно обрушивается на неё, грозя раздавить своей тяжестью. Перед её внутренним взором проносятся все события этого утра, слова Шэдоу, смерть Джулиана… Его кровь на её руках и на лице… Все это кажется ей слишком нереальным, не желая укладываться в сознании. Её психика отчаянно пытается защититься от всепоглощающей волны боли, не давая окончательно поверить в то, что это конец. Берта медленно и осторожно садится на кровати, придерживая живот и прислушиваясь к себе. Ребенок не шевелился с самого утра, это тревожный знак, но, возможно, он просто спит. Берта прекрасно знает о том, как нервы, стресс и страхи матери могут негативно сказаться на малыше, поэтому она сознательно старается просто не думать ни о чем, вместо этого оглядываясь по сторонам, решая сосредоточиться на насущных проблемах. Голые, слегка обшарпанные, белые стены палаты, туалет и умывальник в углу, никаких окон, вместо обычной двери тяжёлая железная с маленьким окошком посередине, должно быть, с кодовым замком. Она что, в тюрьме? Берта медленно встаёт и, пошатываясь, подходит к окошку в двери, но наружу выглянуть не удастся, защёлка открывается только снаружи. Она возвращается обратно к своей кушетке и замечает толстые кожаные ремни по краям. И тут же её пронзает страшная догадка — она не в больнице, не в тюрьме, она в психиатрической клинике. — Эй! Эй, кто-нибудь! Здесь кто-нибудь есть? — она начинает кричать, снова подходя к двери и стуча по ней кулаками, в надежде, что кто-то придет и хотя бы объяснит ей, что происходит. — Эй! Меня кто-нибудь слышит?! Откройте! Выпустите меня отсюда немедленно! На ее крики приходит крупная темнокожая медсестра, или скорее, надсмотрщица, с очень недовольным выражением лица, которое Берта видит, отшатываясь назад, когда та резко отдергивает задвижку и с силой бьёт резиновой битой по двери. — А ну, прекрати орать! Заткнись немедленно, или мне придется войти внутрь и познакомить тебя с моей дубинкой! — она демонстративно поднимает её вверх, чтобы Берта могла её лучше разглядеть. — Где я? Что происходит? Почему я здесь? — Я сказала, заткнись, ты что, плохо слышишь? Никаких вопросов, разговоров и пререканий! Сиди тихо в своем углу, и чтобы ни единого… — Ответьте мне, где я! Немедленно! — перебивает ее Берта, игнорируя угрозы. — Где моя семья? Что произошло на станции? Откройте дверь и выпустите меня, сейчас же! — О-хо, с характером, значит? — поигрывая битой, с жуткой ухмылкой отвечает надсмотрщица. — Ничего, подожди пока я его из тебя выбью. И если ты думаешь, что меня остановит мелкий ублюдок в твоём животе, ты сильно ошибаешься. Последний раз говорю, сиди тихо, а не то… — Откройте дверь! Выпустите меня! Вы не имеете права меня здесь держать! — не слушая ее, впадая в ярость и отчаяние, кричит Берта, колотя руками по двери с другой стороны. — Я сказала, откройте дверь! Сейчас же! — Так, значит. Ну раз ты так хочешь… — пожимая плечами, охранница вводит код на двери, и она отъезжает в сторону. Массивная женщина входит внутрь и нависает над Бертой, хоть та и сама не маленького роста. Но по сравнению с мощной фигурой надсмотрщицы, учёная кажется маленькой и хрупкой. Дверь за ней закрывается, и женщина замахивается дубинкой. Все, что успевает сделать Берта, отступая назад, это поднять руки, закрывая живот, прежде чем мощный удар по спине и плечу заставляет ее отступить назад. — Я тебя научу манерам, выскочка! Генерал предупреждал, что ты можешь оказаться буйной, но ничего… У нас с такими, как ты, тут короткий разговор. — свою речь сквозь зубы она разбавляет крепкими ударами битой куда придется, пока Берта пятится под ними назад, падая на кушетку и сворачиваясь в комок так, чтобы в первую очередь закрыть живот и по возможности, голову. Через пару минут надсмотрщица слегка успокаивается и отступает, вытирая пот со лба и тяжело дыша от напряжения. — Ну, что притихла? Усвоила урок? Надеюсь, что так, иначе у нас с тобой будут проблемы. А быть со мной врагами я тебе сильно не советую. Сиди тихо, как мышка, тогда, возможно, я даже подумаю над тем, чтобы дать тебе еды. С этими словами она выходит из палаты, железная дверь закрывается за ней с тихим щелчком, и Берта остаётся одна, наедине со своей болью, физической и душевной, обидой и страхом. Она ещё сильнее сжимается на кушетке, сотрясаясь от беззвучных рыданий, обнимая руками живот и чувствуя как по лицу текут горячие слезы. Так проходит три дня. Точнее, Берте кажется, что прошло три дня, так подсказывают ей её биологические часы. За это время надсмотрщица всего трижды приходила к ней, снисходительно хваля за тишину и ставя поднос с едой, и сразу уходила, по-прежнему ничего не объясняя. Берта больше не делает попыток что-либо узнать или спросить, уходя глубоко в себя, погружаясь в некое подобие транса. В подобном состоянии она уже находилась однажды в своей жизни, — в течение нескольких недель после смерти матери. Сейчас, когда она потеряла всех своих близких, такое состояние позволяет ей просто не сойти с ума. Каждый раз, как она закрывает глаза, она видит перед внутренним взором лицо Джулиана и думает о том, что только теперь по-настоящему понимает, что имел в виду Джеральдо, когда говорил, что другой человек может стать целым миром. Джулиан в самом деле стал для нее целым миром, и сейчас она чувствует себя именно так, как если бы весь мир в один миг перестал существовать. Абсолютное ничто и пустота. И Берта добровольно погружается в эту темную бездну пустоты и забвения, в эту черную дыру, которая зият теперь у нее в груди вместо сердца. В основном она просто лежит неподвижно на кушетке, слегка раскачиваясь и обнимая себя руками, как бы баюкая. Единственная ее активность заключается в том, что она несколько раз заставляет себя поесть хоть немного, поскольку питание необходимо ребенку. Его шевеления она по-прежнему чувствует крайне редко, что говорит о состоянии стресса, а также о том, что срок его рождения все ближе. В один из дней дверь в ее палату открывается, и в нее входят четверо вооруженных агентов, сопровождаемые все той же надсмотрщицей. Она кивает им на учёную, неподвижно сидящую на кушетке и смотрящую в одну точку, как сомнамбула, и они подходят и поднимают ее под локти. Берта не сопротивляется, когда ей в рот вставляют кляп, а на голову надевают мешок. Она покорно следует, когда её уводят, уже давно чувствуя себя ходячим трупом. Единственное, что на данный момент ещё удерживает ее в живых — это знание того, что внутри нее бьётся ещё одно сердце. Их с Джулианом ребенок все ещё жив, и она не имеет права его потерять. Агенты долго ведут её куда-то длинными коридорами со множеством поворотов, пока наконец, не останавливаются перед массивной дверью, которую Берта видит, когда с её головы снимают мешок. Кляп также вынимают, дверь открывается и один из агентов вталкивает ее внутрь. — У вас пять минут. — бросает он сквозь зубы, закрывая дверь. В комнате, похожей на комнату для допросов со столом посередине и большим стеклом с односторонней видимостью, царит полумрак и ощущается чье-то присутствие. Берта неподвижно стоит у входа, опустив голову вниз и никак не реагирует на крупную мужскую фигуру, медленно поднимающуюся из-за стола. Пока не слышит знакомый, немного хриплый голос. — Берта?.. Учёная мгновенно вскидывает голову, выходя из своего ступора и смотрит на мужчину напротив широко раскрытыми от удивления глазами. — Пап?.. Это.. ты? — Боже… — Джеральд делает шаг вперёд, выходя из тени, чтобы Берта могла лучше его разглядеть и убедиться, что это правда он, и протягивает к ней руки, неуверенно раскрывая объятия. Она издает сдавленный звук, похожий на всхлип и бросается к нему. Роботник старший обнимает её и порывисто прижимает к себе, насколько позволяет ее живот. — Боже… Они не соврали, ты жива. Ты жива… — Папа… — она хватается руками за его плечи, сжимая белеющими пальцами такую же светло-серую робу, как у нее. — Они.. пап, они… — задыхаясь от рыданий, она пытается ему что-то сказать, но ей слишком трудно справиться с эмоциями, снова накрывающими ее волной горя от утраты, о которой она так старательно пыталась не думать. — Они убили его. Они убили.. Джулиана. — наконец удается ей тихо выдавить из себя, отстраняясь и заглядывая отцу в глаза, как будто надеясь найти там ответы. Как будто он волшебным образом сейчас как-то сможет отменить этот чудовищный факт. — Я знаю. — также тихо и горько отвечает он, сжимая своими большими руками ее тонкие, дрожащие запястья. — Знаю. Мне так жаль… — от делает судорожный вдох, и закрывает глаза, не давая пролиться собственным слезам. — Берта, мне очень жаль. — Но ты… Ты здесь! Значит, остальные тоже? Джер, Мария, Мередит, они… Они тоже здесь? — в ее глазах теплится слабая надежда, пока она вглядывается в его осунувшееся от горя, бледное лицо, но она тут же гаснет, когда он с трудом сглатывает и отрицательно качает головой, не смотря ей в глаза. — Нет. Нет, нет, это неправда, скажи, что это неправда! Они не могли, они все… — Берта вырывается из его рук и с силой толкает в грудь, срываясь на крик. — Они не могли умереть! Они не должны были… Они не должны были умереть вот так! Это ты виноват! Ты! Это твоя вина! Нееееет, нет, нет… — её крики снова превращаются в рыдания, она несколько раз бьёт его кулаками по груди и оседает на пол, захлебываясь слезами и задыхаясь под грузом невыносимой боли. Джеральд подхватывает её и опускается вместе с ней на колени, снова прижимая к себе и гладя по спине и волосам, баюкая в своих руках, как маленькую, пока рыдания немного не стихают. — Да. Ты совершенно права. — тихо говорит он ей на ухо, и его собственный голос предаёт его, всё-таки срываясь на всхлип. — Ты права, это я виноват. Я во всем виноват, они погибли из-за меня. Я совершил в своей жизни столько ошибок, что это уже ничем не искупить. И больше всех я виноват перед тобой, милая. Мне так жаль… — он снова всхлипывает и слегка отстраняется, чтобы увидеть выражение её лица. Но она не смотрит ему в глаза, слезы будто все кончились, она просто тяжело дышит, не в состоянии больше плакать, снова впадая в состояние равнодушного транса. — Берти… Пожалуйста, посмотри на меня. — она медленно поднимает на него пустой взгляд блестящих глаз. — Прости меня, мне правда, очень жаль. Я сожалею обо всем, что я сделал или не сделал, по отношению к тебе за всю свою жизнь. Я знаю, что сейчас это не имеет значения, что это ничего не изменит, но я обязан тебе сейчас это сказать. Я очень тебя люблю и всегда любил, прости, что так плохо и так мало это показывал. Прости меня, милая, если сможешь… Когда-нибудь… Она моргает и молча отворачивается, никак не комментируя эту исповедь. Джеральд тяжело вздыхает и встаёт, осторожно помогая встать и дочери. — Эй, вы там! Время почти вышло! Заканчивайте! — кто-то вдруг резко стучит по двери, и Берта вздрагивает, оглядываясь и вспоминая, где они находятся. — Послушай меня, это очень важно. — отец снова разворачивает её к себе за плечи и начинает объяснять хриплым шепотом. — Всех моих сбережений и связей хватило только на то, чтобы подкупить охрану и увидеться с тобой, в качестве последнего желания перед тем, как… В общем, мне пришлось заключить с правительством последнюю сделку, и теперь ты должна кое-что сделать. Ты меня слышишь? У Берты вырывается истерический смешок, когда она поднимает голову и с холодной злостью смотрит в его глаза. — И что же я должна сделать? — Выжить. — он нежно обхватывает ее лицо ладонями и целует в лоб, прикрывая глаза, в то время как дверь в комнату открывается, и внутрь входят агенты Г.А.Н. — Ты должна выжить, Берта, любой ценой. Ради него. — он кивает на ее живот, пока агенты сковывают его руки наручниками за спиной. — И ради себя. Что бы ни случилось, — ты должна выжить. Пообещай мне! — Я… Куда вы его ведёте? — учёная бросается за отцом, но два других агента преграждают ей путь. — Папа! Куда вы его ведёте? Что происходит? — Давай, идём. — один из агентов грубо заламывает ей руку, собираясь снова надеть мешок на голову. — Нет, пожалуйста… — у Берты подкашиваются ноги от нервов и усталости, она больше не требует, она может только умолять. — Что за сделка? Куда его ведут? Пожалуйста, ответьте мне… — А он не сказал? — хмыкает второй агент, более разговорчивый, чем остальные. Видимо, его Джеральду и удалось подкупить. — Его жизнь в обмен на твою. Его ведут на казнь. О, и ещё он добровольно передал начальству все свои технологии и проекты, взамен на обещание, что тебя оставят в живых. Ты не знала?.. — Нет… Нет, нет, пожалуйста, нет! Папа! — Берта снова начинает кричать и вырываться, слыша нарастающий звон в ушах и чувствуя подступающую тошноту. — Нет! Не делайте этого! Хватит! Оставьте нас в покое! Папа! Нет… — Стой смирно! Успокойся, а то хуже будет. — двое агентов скручивают её, с силой впихивают в рот кляп и натягивают на голову мешок. Обратно до ее палаты агенты уже буквально дотаскивают Берту на руках, потому что ноги отказываются ее слушать, все её тело внезапно пронзает острая боль, заставляя складываться пополам и задыхаться до темноты в глазах. Когда они добираются до места, она чувствует теплую жидкость стекающую по ногам прямо на пол и слышит удивлённые возгласы агентов, когда они брезгливо опускают ее на койку и бесцеремонно срывают мешок и кляп. — Вы что творите, идиоты? — вдруг слышит она громкий и грубый голос своей надсмотрщицы, входящей в этот момент в палату. — Вы что, не видите, у нее воды отошли! Она рожает. В операционную ее, быстро! Следующие несколько часов кажутся Берте самыми долгими и мучительными в её жизни. Она то теряет сознание в промежутках между схватками, то снова приходит в себя от невыносимой режущей боли. Она не кричит, отстраненно думая о том, что в массмедиа все врут, роженицы не кричат. Чтобы закричать, надо сделать вдох, а как можно издать звук, когда ты от боли не можешь дышать? Это становится похоже на какую-то средневековую пытку, к Берте почти никто не подходит, никаких врачей, только все та же надсмотрщица, по совместительству медсестра, которая время от времени грубо и болезненно проверяет у неё раскрытие, и снова уходит. В размытом от боли и нервного истощения сознании учёной мелькает мысль, что вот так они и погибнут. Она и её ребенок, последние, кто остались от большой и великой семьи Роботник. По её ощущениям, идёт уже где-то десятый час родовой деятельности, когда в операционную, наконец, входит доктор, судя по перчаткам и маске. Он осматривает Берту и начинает громко кричать на медсестру, возмущаясь, почему его не вызвали раньше. Берта просто отворачивается, морщась от громких звуков и снова почти отключаясь. Единственное, что она успевает осмыслить из разговора врача и медсестры, это то, что ребенок поменял положение и теперь лежит неправильно. Эта мысль заставляет её вынырнуть из небытия и схватить доктора за руку, потому что она знает, что это значит. Ребенок может задохнуться. — Делайте кесарево! Достаньте его! Сейчас! — Тихо, тихо, милочка, я знаю, что делаю. — снисходительно отвечает доктор, уже самостоятельно вводя анестезию. — Не волнуйтесь, у меня все под контролем, хоть я и сильно ограничен в ресурсах и людях… Обычно для кесарева вводится местный наркоз, но у меня нет ни анестезиолога, ни времени. Вот так, засыпаем, все будет хорошо. Проснетесь вы уже мамочкой, волноваться не о чем… Его слова наоборот заставляют Берту волноваться ещё сильнее, но наркоз начинает действовать, боль, наконец, отступает, и она проваливается в благостное небытие. Когда учёная приходит в себя, она не знает, сколько времени прошло, или где она сейчас, все её тело ноет от боли. Но единственное, что сейчас беспокоит её больше всего, это состояние её ребенка. О чем она пытается несколько раз спросить заплетающимся языком, оглядываясь по сторонам и понимая, что она уже не в операционной, она в своей палате. — Сколько времени прошло? Где мой ребенок? — О, очнулась? Молодец, а теперь умолкни и лежи тихо. Не нарывайся на неприятности. — бурчит в ответ все та же медсестра из угла комнаты. — Скоро придет майор Свон, у него к тебе дело. Советую быть вежливой. — Где мой ребенок? Он жив? — Берта дёргается, пытаясь встать, но морщится от боли, к её руке подключена капельница. — Да жив, жив твой гаденыш, — решает смилостивиться медсестра и отвечает на ее вопрос, — орет так, что на весь этаж слышно, аж тошно уже. Лёгкие чистые, вод наглотаться не успел, гипоксии не было, сильный, здоровый мальчик. Довольна? Берта кивает, позволяя этим словам осесть в своем все ещё немного спутанном сознании и даже слегка улыбается. — Когда я смогу его увидеть? Медсестра медлит с ответом, как-то мнется на месте и неохотно выдавливает. — Позже. Вот придет майор, ему и задашь все вопросы. А теперь, спи, восстанавливай силы. ********** — В каком смысле, я не могу его увидеть? Какой отказ? Я не собираюсь ничего подписывать! — Берта со злостью швыряет лист бумаги прямо в лицо майора, и тот тяжело вздыхает, изображая сочувствие. — Таковы были условия сделки, миссис Роботник, ваш отец… — Доктор. — Прошу прощения? — Доктор Роботник. — сквозь зубы цедит Берта, в паре секунд от того, чтобы этими же зубами вцепится мужчине в глотку. — Мда, доктор Роботник, разумеется. хотя по сути, это уже не важно. — майор откашливается, прочищая горло и сцепляя пальцы в замок и продолжает. — С этого дня вы все равно числитесь погибшей при родах, вам будет присвоено новое имя. А о докторе Альбертине Роботник, боюсь, никто больше не вспомнит. Что же касается вашего… потомства, ваш отец согласился на условия сделки, по которым вас оставляют в живых, позволяя родить ребенка, который потом будет передан на попечительство властей. — Нет! Нет, этого не может быть, он не мог… — Берта задыхается от возмущения и вскакивает на ноги, но тут же падает обратно на кушетку, капельницу уже отключили, но она все ещё слишком слаба. — Я на это не согласна! Я ни за что это не подпишу! — Боюсь, у вас нет выбора, доктор… — ухмыляется в ответ майор, уже даже не утруждая себя изображением сочувствия. Заметно, что вся эта ситуация заставляет его скучать, и с бОльшим удовольствием он поприсутствовал бы сейчас где-нибудь ещё. — Поскольку альтернативой является только смерть младенца. Да, да, не смотрите на меня так, мне тоже это не нравится. Нам не хотелось бы убивать ребенка, мы же не звери, в конце концов… — Вы уже убили ребенка. — зло шипит в ответ Берта, сжимая кулаки. — Вы хуже, чем звери. Вы детоубийцы. Вы убили Марию! — О, вы про ту девчонку, которая пыталась сбежать вместе с объектом? Да, припоминаю. Что ж, сопутствующий ущерб, ничего не поделаешь. Нам нужен был объект, она просто случайно попала под огонь… — Она.. не сопутствующий ущерб, ты ублюдок… Она моя племянница! А вы ее убили, и вы за это ответите! — Попрошу без оскорблений. И без угроз. Вы уж точно не в том положении, чтобы угрожать, доктор. — с коротким смешком, холодно отвечает майор Свон, снова поднимая бумагу. — Итак, кажется, я все доступно объяснил? А теперь, будьте так добры, подпишите бумаги, и покончим уже с этим. — Нет! Я ничего не подпишу! Где мой ребенок? Дайте мне его увидеть! — Берта снова встаёт, делает пару нетвердых шагов в сторону военного, очевидно, собираясь наброситься на него и разорвать голыми руками, но её организм ещё слишком слаб. Она падает на колени прямо перед ним. — Ну что же вы так, доктор. Совсем себя не бережете. Вы так и в самом деле можете умереть, не то чтобы мне было до этого дело… Но тогда жертва вашего отца будет напрасной, подумайте об этом. — майор брезгливо отступает на шаг назад. — Сестра Боунс, пожалуйста, уложите нашу подопечную обратно на койку и зафиксируйте её там, будьте так любезны. К Берте подходит все та же надсмотрщица, резко дёргает ее за руку вверх и тащит обратно к койке. — Нет, нет, пожалуйста, нет… Дайте мне увидеть моего ребенка! Это мой ребенок, я не отдам его вам! — учёная продолжает кричать, пытается вырваться из стальной хватки сестры Боунс, но это бесполезно. — Нет, я ничего не подпишу, я не брошу его! Это мой ребенок, отдайте мне моего ребенка… Майор отворачивается, морщась от криков, которые явно начинают его раздражать. — Ох уж эти учёные, ничему не хотят верить на слово, не так ли? — произносит он, склоняясь над пристегнутой ремнями к койке, из последних сил брыкающейся Берте. — Что ж, возможно, наглядная демонстрация убедит вас лучше, доктор. Принесите младенца. — кивает он надсмотрщице, и та быстро выходит за дверь, возвращаясь через несколько минут, толкая перед собой специальную переноску для новорожденных. Её стенки прозрачны, и видно, как ребенок начинает потягиваться, по видимому только проснувшись. Берта замирает, забывая кричать и вырываться, жадно и завороженно разглядывая маленькие ручки в паре метров от себя. Младенец начинает тихонько хныкать, кряхтя и набирая обороты для настоящего плача. — Ну все, сейчас будет орать. — мрачно предупреждает сестра Боунс и отходит в сторону, затыкая уши пальцами. И действительно, ребенок начинает громко плакать, а Берта на кушетке так сильно дёргается в его сторону, что едва не выворачиваает плечо из сустава из-за натянутых до предела ремней, удерживающих её на месте. — Дайте его мне! Это мой ребенок, отдайте его мне сейчас же! — её крики сливаются с криками младенца в один невероятно громкий вой, и майор морщится ещё сильнее, подходя к ребенку и склоняясь над колыбелькой. Он цокает языком, тянется рукой внутрь пиджака, достает пистолет и демонстративно перезаряжает. — Ну все, достаточно. Пора это заканчивать. Ставьте подпись, доктор, или я заткну его навсегда. — военный целится из оружия в младенца, перекрикивая его вопли. — Нет, нет, пожалуйста, нет… — захлебываясь рыданиями, Берта по-настоящему пугается и начинает умолять. — Не надо, прошу вас, вы этого не сделаете! — Хотите проверить? Думаете, я не смогу убить младенца? Я видел и делал такие вещи, какие вам даже не снились. Сейчас я выстрелю ему в голову и пойду доедать свой сендвич, поскольку у меня уже пять минут как начался законный перерыв. Итак, четыре, три, два… — Хорошо! Стойте, хватит… — Берта поднимает вверх руки, насколько это возможно, сдаваясь и умоляя его остановиться. Её трясет, по лицу безудержно текут слезы. — Я согласна. Я подпишу. Только не трогайте его. — Прекрасно. — майор кивает сестре Боунс и та подносит бумагу учёной, держа лист перед ней так, чтобы она могла расписаться. — Вот, сразу бы так, не пришлось бы тратить мое драгоценное время. Увозите. — он ещё раз кивает надсмотрщице, и та выходит из палаты вместе с младенцем, тряся головой от его криков и на ходу передавая бумагу военному. — Ох, долгожданная тишина. — прикрывая глаза, и снова подходя ближе к Берте, произносит майор Свон, когда крики ребенка стихают вдали. — Не переживайте за его судьбу, доктор, власти прекрасно о нем позаботятся. У них на него большие планы! Высший совет постановил, что мальчика вырастят в соответствии с его наследственными способностями, так что он ещё послужит на благо государства. Если выживет, разумеется… я слышал, что в приюте святого Брутуса порядки весьма строгие… Мдэ, в любом случае, это уже не касается, ни вас, ни меня. Все в руках господа, как говорится… — пару секунд он смотрит сверху вниз в остекленевшие, безжизненные глаза Берты, из которых все ещё беззвучно текут слезы. Она больше не сопротивляется, потеряв всякую надежду. — Что ж, мне пора, меня ждут неотложные дела на континенте. Ах да, чуть не забыл! Имя ребенка? — Берта ничего не отвечает, по-прежнему смотря в потолок пустым взглядом. — Ну? Как вы его назовёте? Вам разрешено дать ему имя. — в ответ все ещё тишина. — Ну, как знаете. Мы можем и сами его назвать. Не думаю, правда, что у чиновников богатая фантазия на имена, скорее всего его просто будут звать Джоном Доу, как безымянного сиротку… — Айво. — Берта сорвала свой голос, и теперь он звучит очень хрипло и тихо. — Что это было? Не расслышал? — насмешливо переспрашивает майор. — Его зовут Айво Джеральд Роботник. — Ничего более нелепого в жизни не слышал. — со смешком отвечает военный и подходит к двери. — Но я понял, не волнуйтесь, имя будет вписано в личное дело. Благодарю за сотрудничество. Когда он уходит, в голове Берты крутятся всего несколько слов, которым болтливый майор позволил проскользнуть в своей пафосной речи: «Приют святого Брутуса. Континент.» Раз у майора дела на континенте, значит сейчас они находятся на острове. И у учёной начинает зреть план. ____________________ Следующие несколько лет слились для меня в одну бесконечную каторгу и безуспешные попытки сбежать. После девятой я потеряла им счёт. Моё существование превратилось в один бесконечный замкнутый круг: я разрабатываю план, я воплощаю его в жизнь, каким-то образом обманывая или усыпляя свою тюремщицу, я выбираюсь из камеры, обхожу несколько постов охраны, но рано или поздно, на каком-либо из уровней этой тюрьмы-лабиринта, меня все равно ловят и возвращают обратно, и я приступаю к разработке нового плана. Я не боец, у меня нет никаких боевых навыков, я не умею ни драться, ни защищаться, я учёная, а не солдат. Какие у меня шансы против вооруженных мужчин? Единственное, чего мне удалось добиться во время моих безуспешных попыток побега, это то, что я неплохо смогла изучить строение самого здания тюрьмы. Однажды мне даже удалось выбраться на поверхность всего на несколько минут, которых хватило на то, чтобы оглядеться и убедиться в том, что да, это действительно остров. С которого ещё надо как-то уплыть и добраться до континента незамеченной, но меня схватили раньше, чем я успела придумать, как это сделать. Потом я снова сбегала, меня снова ловили, избивали, запирали в камере, пристегивая ремнями к кушетке, морили голодом и поливали ледяной водой из шланга, в качестве наказания, и на какое-то время я погружалась в отчаяние и депрессию, жалея себя и теряя всякую надежду на спасение. Но спустя какое-то время, я вновь начинала убеждать себя, что я должна бороться, я не имею права сдаваться. Но потом мои новые тюремщики научились издеваться надо мной не только физически, но и психологически, надо признать, довольно умело играя со мной в жестокие игры разума. После того, как мне несколько раз удалось провести медсестру Боунс и сбежать из-под её надзора, ее уволили и ко мне приставили других, они тоже звали себя медсёстрами и позиционировали мое заключение, как пребывание в психиатрической клинике, планомерно пичкая меня какой-то психотропной дрянью и убеждая, что всех тех событий, которые предшествовали моему заключению, никогда не было. Что личность доктора Альбертины Роботник — это всего лишь плод моего больного воображения, а всей моей семьи, включая новорожденного ребенка, никогда не существовало. Они пытались подменить мои настоящие воспоминания ложными, называя меня новым, выдуманным именем — миссис Прайс, рассказывая истории о моем погибшем ребёнке, после потери которого я и лишилась рассудка, после чего мой муж, мистер Джонатан Прайс был вынужден сдать меня в эту клинику на лечение, поскольку я опасна для себя и окружающих. Иногда мне не удавалось вовремя вывести из организма лекарства рвотой, иногда они ловили меня на этом и не давали этого сделать, тогда их доводы и продуманная легенда ложной личности начинали казаться слишком реальными, и я по нескольку месяцев могла не предпринимать новых попыток побега, позволяя им убедить меня в том, что они действительно лечат меня и хотят помочь. А поверить в это и сдаться было так просто. Ведь, когда я «вела себя хорошо», меня хорошо кормили, обращались ласково и уважительно, не избивали и не поливали ледяной водой… Но в такие моменты, когда я уже была почти готова смириться, мне начинал сниться Джулиан. Его глаза, его руки, его улыбка, наша памятная первая встреча, или как мы танцевали на свадьбе у Джеральдо… Как он защищал меня перед советом директоров, отстаивая мой проект, как мы сидели в обнимку на террасе, слушая раскаты грома и любуясь грозой и вспышками молний, и он гладил мой живот и тихо разговаривал с будущим малышом. И тогда я начинала слышать крики младенца. Они мерещились мне повсюду, и днём, и ночью, почти постоянно, в самом деле буквально сводя с ума. Хотя я понимала, что младенца уже давно нет, прошло уже несколько лет, мой ребенок вырос, на тот момент ему должно было быть… четыре? Пять лет? Я пыталась представить себе его лицо, как он выглядит, как говорит, на кого похож. Если, конечно, он все ещё жив… Если лекарство, полученное ещё внутриутробно сработало, и он не унаследовал нейроиммунодифицит, если он все ещё где-то там, жив и здоров, среди совершенно чужих людей, все ещё ждёт меня… И тогда я начала вести этот дневник, который мне вместе с карандашом удалось стащить однажды с поста охраны. Я записала все, что помню, с самого начала, чтобы не забывать в моменты слабости, за что я сражаюсь. Чтобы помнить, кто я на самом деле, и ради кого я должна продолжать бороться. И в один из череды однообразных дней случилось то, что заставило меня снова начать разрабатывать план побега. В этот день я вновь увидела очень знакомое лицо. Лицо человека, которого я видела лишь однажды, в день, когда он силой отобрал у меня моего ребенка сразу после рождения. Это лицо я уж точно не смогу забыть никогда. ____________________ Генерал Свон, не так давно получивший новое звание, делает штатный обход вверенных ему владений на Тюремном острове, приближаясь к камере заключённой, о которой уже пару лет не было ни слуху, ни духу, никаких проблем или нарушений режима. Он прекрасно помнит ее историю, помнит то, как она оказалась здесь, и решает не упускать возможности проверить, как поживает его бывшая подопечная и полюбоваться на результат работы спецслужб по подавлению воли и некогда буйного нрава учёной. — Ну, как поживаете, миссис Прайс? — деланно бодрым тоном начинает он, входя в палату и плюхаясь на стул в углу, ухмыляясь и кивая женщине в больничной рубашке на кушетке. — Мне передали, что вы прекрасно себя ведёте в последнее время и даже идете на поправку! — Здравствуйте, доктор… Вы же мой новый доктор, да? — негромко спрашивает Берта, скромно и неуверенно улыбаясь мужчине. — О, прошу прощения, я забыл представиться, где мои манеры? — со смешком отвечает военный. — Разумеется, я доктор, доктор Свон. Я наблюдал вас в самом начале, миссис Прайс, и сейчас не мог не полюбопытствовать, как у вас идут дела. О, гляжу, вам даже подали сегодня желе в качестве бонуса? — Да, доктор, за хорошее поведение. — кивает Берта, все так же скромно и приветливо улыбаясь. Она уже давно заметила, что такая улыбка даёт ей больше снисхождения от персонала и научилась изображать её крайне убедительно. — Это третья порция за неделю, я вела себя очень хорошо. Пожалуйста, угощайтесь. — О, ну если вы настаиваете… — хмыкает генерал и берет с прикроватной тумбочки маленький стаканчик и пластиковую ложку. — Ммм, а это очень даже неплохо для больницы, согласитесь? — хмыкает он с полным ртом сладости. — В конце концов, ваше пребывание здесь… пошло вам.. пошло.. кхгм, на пользу, ..разве нет? — он вдруг начинает кашлять, а потом задыхаться, стремительно синея и роняя пустой стаканчик на пол. — Что.. это.. как?.. — О, это? Это всего лишь яд, доктор Свон, не о чем волноваться. — отвечает Берта все тем же ровным тихим голосом, вставая с кушетки и подходя к генералу, который тем временем хватается за горло и валится на пол, не в состоянии не то что закричать и позвать на помощь охрану, он не может даже просто сделать вдох. Его глаза практически вылазят из орбит, а лицо становится красно-фиолетового цвета, изо рта начинает идти пена. — Я ещё могу сказать вам, какой именно это был яд, чтобы скорая успела вас спасти и дать правильное противоядие, если вы сообщите мне адрес детского дома, в который вы поместили моего сына. Ну же! Счёт идёт на минуты, вот вам карандаш, пишите. — она вкладывает в его дрожащие пальцы карандаш, и военный кое-как выводит буквы на клочке бумаги, издавая предсмертные хрипы. — Прекрасно. Но, к сожалению, вы уже не сможете сообщить врачам название яда, поскольку через несколько секунд вы уже будете мертвы. Потому что этот яд — ни что иное, как цианид натрия, и противоядия от него хоть и существуют, но, боюсь, у вас недостаточно времени. Слишком большая доза, мне удалось раздобыть достаточно, когда им травили здесь крыс. Я знала, что такой жадный ублюдок, как вы, не устоит перед бесплатным угощением. — В этот момент глаза генерала закатываются, а тело начинает биться в предсмертных судорогах. — Благодарю за сотрудничество. — добавляет Берта, снимая с мертвого тела пропуск и вешая его себе на шею, пряча под рубашкой. После этого она подбегает к двери и что есть сил начинает стучать по ней и кричать. — Помогите! Быстрее! Доктору плохо! На помощь! Скорее! — через пару секунд в палату вбегают медсестры и тут же бросаются к телу генерала на полу, а Берта тем временем, не теряя ни секунды, выбегает из палаты и устремляется вверх по извилистым коридорам. Её знаний плана здания хватает для того, чтобы миновать посты охраны, используя украденный пропуск, и выбраться наружу до того, как сработает сигнал тревоги. Но к тому моменту, как она достигает доков, вся тюрьма уже стоит на ушах, вводится чрезвычайное положение, все ищут беглую, опасную, сумасшедшую преступницу. Но ей каким-то чудом все же удается забраться в трюм одного из судов, отходящих на материк, а там добраться до машинного отделения и спрятаться за двигателем, пачкаясь в мазуте, обжигая руку о турбину и трясясь от страха при каждом шорохе, когда кто-то из рабочих проходит мимо. Когда они прибывают на материк, на улице уже царит глубокая ночь, и спрятаться намного легче, так что Берте удается незаметно проскользнуть мимо отряда солдат и побежать, сломя голову, в какие-то заросли. Она бежит на чистом адреналине так долго, что даже не замечает мелких камней, впивающихся в босые ноги, веток, хлестающих по лицу и пронзительного холода, она бежит, пока лес внезапно не заканчивается, и она не оказывается на трассе. Мимо неё, сигналя, проносятся автомобили, и женщине приходится отступить назад, чтобы ее не сбили, закрывая рукой глаза от яркого света фар. Вдруг одна из машин тормозит прямо рядом с ней, и Берта нерешительно подходит ближе, когда её несколько раз окликает пожилая пара. — Милая, вам нужна помощь? — спрашивает старушка, открывая дверь и выходя из машины. — Боже, да вы совсем продрогли, вы ранены? Она выглядит такой приветливой и безобидной, что измученная Берта сдается и кивает, соглашаясь принять помощь. — Садитесь, садитесь, не волнуйтесь, мы отвезем вас в больницу. — Нет! Никакой больницы! Нет, пожалуйста! — Хорошо, хорошо, только успокойтесь! Мы отвезем вас домой, правда, Стенли? И даже не спорь! Бедняжке нужна помощь, один бог знает, через что ей пришлось пройти… Несколько часов спустя, стоя в ванной в чужом доме у людей приютивших её, Берта чувствует всю тяжесть событий этого дня, которая внезапно наваливается на нее, когда адреналин отпускает. Еле передвигая ноги, она медленно подходит к зеркалу и отшатывается от ужаса при первом взгляде на свое отражение. Слишком худое, изможденное лицо, кажущееся более старым, чем есть на самом деле, запавшие глаза с затравленным взглядом, выбритая голова с едва отросшим рыжим пушком, они сбрили её тяжёлую копну волос ещё в самом начале, чтобы проще было поддерживать гигиену. С чувством отвращения Берта отворачивается и залезает под горячий душ. Она стоит под струями воды даже слишком долго, отчасти наслаждаясь возможностью нормально помыться впервые за несколько лет, отчасти пытаясь смыть с себя всю грязь, которую она ощущает не только на своем теле, но и на своей душе. Там в камере, когда она наблюдала за медленной и мучительной смертью ненавистного военного, она не испытывала ничего, кроме чувства удовлетворенной мести. Сейчас же, когда перед её внутренним взором снова и снова встаёт синюшное лицо отравленного ею человека, до нее постепенно начинает доходить тот факт, что как ни крути, теперь она в самом деле стала настоящей преступницей. Убийцей. Она собственноручно убила человека. Но, как бы она не пыталась себя убедить в том, что она совершила нечто ужасное, что должно было бы повергнуть её в ужас, она не испытывает угрызений совести. Даже будь у неё возможность что-либо изменить, она поступила бы также. Возможно, после всего, что она пережила, она просто полностью утратила способность испытывать какие-либо эмоции вообще. Но у нее все еще есть цель. Она наконец-то это сделала, она смогла сбежать. И теперь никто и ничто не сможет её остановить. Берта выходит из душа и одевается в приготовленные для нее чистые вещи, с удовольствием вдыхая их запах. Потом она заходит в столовую и щурится от яркого света, пока идёт к столу. — Приглуши свет, Стенли, разве ты не видишь, нашей гостье некомфортно. — тут же подлетает к ней ее спасительница — миссис Смит, начиная щебетать без умолку и провожая ее к столу. — Вот так, так гораздо лучше, не правда ли? Присаживайтесь, дорогая, угощайтесь, чувствуете себя как дома. Бояться больше нечего, вам ничего не грозит. И не волнуйтесь, с нашей стороны не будет никаких расспросов, сначала вам нужно прийти в себя, хорошенько отдохнуть и восстановить силы. Все вопросы потом, слышал Стенли? — ее муж послушно кивает, хотя Берта до сих пор не слышала от него вообще ни единого слова, он только молча и безропотно выполнял каждую просьбу своей жены. — Это далеко отсюда? — когда ужин окончен, спрашивает у хозяйки Берта, протягивая ей смятый клочок бумаги. Та разворачивает его, читает и вздыхает. — О, я знаю этот приют, весьма мрачное местечко. Но это недалеко отсюда, всего три квартала. У Берты сердце начинает биться чаще от осознания того, как близка она к своей цели. Она резко вскакивает с места, немного пугая этим движением стариков. — Мне нужно туда. — должно быть, лихорадочный блеск в ее глазах заставляет ее спасителей переглянуться и слегка насторожиться, поскольку миссис Смит улыбается слегка натянуто и осторожно касается её руки, успокаивая. — Хорошо, милая, непременно. Я покажу тебе дорогу, но только завтра. Сейчас уже очень поздно, а тебе нужно отдохнуть. Ты явно прошла через много испытаний, тебе нужно восстановить силы. А завтра сразу после завтрака я могу тебя проводить, если захочешь. Немного помедлив, Берта все же кивает и позволяет этой доброй женщине проводить себя в спальню, уложить в кровать и накрыть одеялом. — Вот так, отдыхай, бедняжка, пусть тебе приснятся самые добрые сны. Внезапно эти слова напоминают Берте о детстве и о том, как их с Джеральдо укладывала спать мама, и в этот момент последние крохи адреналина выветриваются и хрупкие стены ее самоконтроля окончательно рушатся, и Берта начинает безудержно плакать. Она сильнее закутывается в одеяло, утыкается в подушку и отпускает себя, позволяя всему напряжению, боли и отчаянию, копившемся в ней столько лет, выйти вместе со слезами. Миссис Смит аккуратно садится на постель рядом с ней и начинает ласково гладит по голове, тихо шепча слова утешения. Только дождавшись момента, когда рыдания стихнут, и девушка, наконец, уснет, она тихо встаёт и выходит из комнаты. *********** — Не волнуйся, дорогая, ты прекрасно выглядишь. Я уверена, все пройдет просто прекрасно. — улыбаясь и поправляя свое платье на Берте, которое ей слегка велико, но все же, смотрится хорошо, в сотый раз повторяет миссис Смит. — Ты уверена, что не хочешь, чтобы я пошла с тобой? Берта только отрицательно качает головой, не смотря на нее и теребя рукав платья, не в силах оторвать взгляд от мрачного вида старинного здания за высоким резным забором напротив. Она заметно нервничает и не может думать сейчас ни о чем, кроме того, что вот сейчас, совсем скоро, всего через пару минут она впервые после рождения увидит своего ребенка. Миссис Смит прекрасно видит ее волнение и ласково касается руки. — Не переживай, ты найдешь своего сыночка, материнское сердце не обманешь. И помни, что вы оба всегда можете прийти к нам на первое время, мы со Стенли будем только рады. Берта первый раз за все время смотрит ей прямо в глаза в ответ на эти слова, медлит пару секунд, и вдруг порывисто бросается к женщине и крепко обнимает. — Спасибо. — Ну что ты, дорогая, мы всегда рады помочь. Нам с мужем не посчастливилось иметь своих детей, но мы всегда стараемся помогать тем, кто нуждается. Ну что ж, иди, иди. Тебе пора. Иди, верни своего кроху, а мы будем вас ждать. Берта улыбается ей на прощание и кивает, потом разворачивается и уверенно переходит дорогу. Она входит в ворота приюта и оказывается на территории сада и игровой площадки, которые находятся не в лучшем состоянии, но все же, здесь очень много детей. Одни играют в догонялки, другие строят башню из кубиков, те, что постарше сидят на лавочках, болтают и громко смеются. Берта останавливается на месте, в ужасе смотря по сторонам, не представляя, как среди всей этой толпы найти одного ребенка, когда она даже не знает, как он выглядит. Она понимает, что спрашивать у нянек нельзя, это вызовет подозрения, нужно действовать как можно незаметнее. Она отступает в тень деревьев, продолжая крутиться на месте и смотря по сторонам, когда вдруг её взгляд падает на маленькую одинокую фигурку за самым дальнем столом в углу сада. Сердце Берты будто останавливается на секунду, проваливаясь куда-то под ребра, а потом начинает колотиться в два раза быстрее, потому что сейчас она буквально смотрит на копию Джеральдо в детстве. Она приближается к нему, двигаясь медленно, будто во сне, и замирает в паре метров, пользуясь возможностью и разглядывая ребенка, стараясь впитать каждую деталь, пока он её не заметил. Мальчик сидит к ней вполоборота, что-то рисуя, зачеркивая и снова рисуя в тетрадке так сосредоточенно, что от усердия аж высовывает язык. Густые пряди волос медно-рыжего цвета, намного темнее, чем у Берты, падают ему на лицо, он кажется довольно высоким для своих лет, но слишком худым, коленки и локти торчат в стороны, напоминая кузнечика. В какой-то момент мальчик всё-таки замечает, что на него смотрят, и медленно поднимает взгляд на незнакомую женщину напротив. И Берта забывает, как дышать, потому что на нее пристально смотрят внимательные и любознательные, светло-карие глаза Джулиана. Она судорожно всхлипывает, но усилием воли берет себя в руки, подходит чуть ближе и даже выдавливает слабую улыбку. — Ты… Тебя.. тебя зовут Айво? Айво Роботник, верно? — А кто спрашивает? — дерзко отвечает мальчик вопросом на вопрос и хмурит брови. — Я… Я просто хочу поговорить. Можно мне присесть? — она указывает на скамейку рядом с ним. Айво чуть медлит, но все же кивает, продолжая недоверчиво разглядывать Берту, пока она пытается унять своё колотящееся сердце и подобрать правильные слова. — Сколько.. тебе сейчас лет? — Пять с половиной. А что? — мальчик прищуриваться, пытаясь понять, что этой женщине от него нужно. — Кто вы такая? — Я.. Айво, дело в том, что я… Я твоя.. мама. Он смотрит на нее пару секунд немного озадаченно, потом хмыкает и отворачивается. — Мои родители умерли. — Я знаю, тебе так сказали… Но это неправда. — Берта начинает говорить быстрее, а ее голос становится увереннее. — Все, что тебе говорили о твоих родителях, это враньё. То есть, твой отец правда мертв, они убили его, но я все ещё жива. И я здесь, я нашла тебя. Айво, послушай… — она прерывает свою сбивчивую, сумбурную речь, слегка касаясь его руки, чтобы привлечь внимание. — Послушай, я все тебе объясню, но ты должен пойти со мной. Но ребенок быстро отдергивает руку и качает головой. — Нет уж, я не идиот, чтобы уходить куда-то с незнакомцами. Я вас не знаю. Не разговаривайте больше со мной, а то мне придется позвать мисс Бёрнс. — он решительно поворачивается к Берте спиной и продолжает что-то чертить в своей тетрадке. Берта чувствует отчаяние и лихорадочно пытается придумать, что сказать или сделать дальше, чтобы заставить сына уйти с ней, не привлекая лишнего внимания. И тут её взгляд падает на то, ЧТО он рисует. — Это лента Мёбиуса? — спрашивает она, чувствуя восторг и гордость. — Она у тебя немного не сходится, потому что правый край нужно завернуть, вот так, смотри… — она выхватывает у него карандаш и исправляет чертеж. — Видишь? Теперь получилось, и она будет односторонней при вложении в обычное трёхмерное евклидово пространство. — О, и правда, получилось! — Айво придвигает тетрадку обратно к себе, слишком увлекаясь открытием, чтобы успеть испугаться или рассердиться из-за её импульсивных действий. — А ты умная. Не то что местные няньки. Ты учительница? — Я учёная, биолог и биоинженер. То есть.. я была учёной. Айво, тебе.. нравится здесь? — Что? Нееееет… — он смеётся как-то совсем невесело и качает головой. — Здесь отвратительно. Все вокруг полные идиоты, особенно Клиффорд, он вчера опять порвал мои схемы… А мисс Бёрнс хуже всех, она отбирает у меня книги, если ловит за чтением по ночам, и может даже за это выпороть… — Послушай, у нас мало времени. Ты должен пойти со мной. Я.. могу тебя ещё очень многому научить, всему, что я знаю и даже больше. Ты должен мне поверить, прошу тебя. У тебя ещё есть семья, все что тебе здесь говорят, это обман. — Но… Они обещали мне свою лабораторию, когда я вырасту. — задумчиво произносит Айво. — Здесь паршиво, но они позволяют мне учиться по собственной программе, и не ходить в эту дурацкую общую школу. У меня хорошие учителя, и мисс Бёрнс говорит, что когда я вырасту, у меня будет своя собственная лаборатория, и я смогу изобретать что угодно, читать сколько хочу и когда хочу, хоть не спать всю ночь! И даже смогу стать начальником и командовать людьми, и все тупоголовые идиоты вокруг будут обязаны меня слушаться, и никто больше не посмеет назвать меня странным, психом-одиночкой или заучкой… — Тише, Айво, тише, послушай… — Берта переходит на шепот, наклоняясь ближе к нему, замечая движение, кто-то взрослый направляется в их сторону. — Я понимаю, это все звучит здорово, но ты не должен им доверять. Люди, которые обещают тебе это, военные или твои воспитатели.. это плохие люди. Они хотят использовать тебя. Тебя и твои способности, как использовали всегда всю нашу семью. Я не могу позволить этому случиться, ты должен пойти со мной! — Но… Я не.. не знаю… — Пожалуйста, идём. Айво, я твоя мама, ты должен в это поверить. Прошу тебя… Доверься мне. — она встаёт из-за стола и протягивает ему руку. Мальчик медлит пару секунд, переводя взгляд с Берты на свою тетрадку и обратно. Потом вздыхает и кивает, видимо решая, что умная незнакомка лучше сварливых нянек. Он берет ее за руку, но они не успевают пройти и пяти метров, когда на них налетают двое охранников. Они моментально скручивают Берту, отрывая ее от сына и оттаскивая прочь. А грузная пожилая женщина, по видимому, мисс Бёрнс, хватает мальчика за предплечье мертвой хваткой, удерживая на месте. — Это она, держите ее, мальчики, это та самая сбежавшая сумасшедшая. Я вовремя успела сделать звонок, куда следует, за ней уже едут. — Нет! Нет, пожалуйста… Оставьте меня в покое, отпустите! — Берта пытается вырваться, но двое мужчин держат ее крепко. — Айво, не верь им! Никому не верь! — Отпустите меня, я хочу пойти с ней! — мальчик вырывается, но воспитательница с силой дёргает его за руку, таща в сторону дверей приюта. — Она сказала, что она моя мама! У меня есть семья, я не сирота, мне здесь не место, отпустите меня! — А ну тихо! Я тебе покажу, где твое место, щенок, а ну, быстро внутрь! — мисс Бёрнс грубо впихивает ребенка в здание и хлопает тяжёлой дверью. В этот момент к рыдающей, оседающей на землю от отчаяния Берте приближается новоприбывший отряд агентов в знакомой черной форме Г.А.Н., и она даже не сопротивляется, когда они вводят ей успокоительное и седативное и выносят на руках, провожаемые сотнями любопытных взглядов детей и работников детского дома. *************** — Взгляните ещё раз, миссис Прайс, присмотритесь получше. Вы узнаёте этих людей? — ее новый надсмотрщик третий раз задаёт ей этот вопрос, побуждая посмотреть в одностороннее стекло в том самом кабинете, где Берта в последний раз видела своего отца. Только теперь они стоят по другую сторону, а с той стороны, привязанные к стульям сидят до смерти испуганные старики — миссис и мистер Смит. Берта снова быстро отрицательно машет головой и отводит взгляд, она просто не в силах смотреть. — Я не знаю, кто это. Я никогда их не видела. — Она пытается придать своему голосу твердости, но все её тело дрожит мелкой дрожью и выдает ее состояние. — Мда, простите, но врать вы не умеете совершенно. В любом случае, ваше признание и не обязательно. Мы точно знаем, что эти люди вас укрывали. — военный отдает приказ в рацию, и агент с пистолетом подходит к миссис Смит и приставляет оружие вплотную к её затылку. — Нет, не надо, пожалуйста… Я буду послушной, я больше не буду убегать… Пожалуйста, не надо.. не трогайте их, не… Выстрел. И ещё один выстрел. — Смотрите, миссис Прайс, не отворачивайтесь. — надсмотрщик насильно разворачивает голову трясущейся женщины, по щекам который текут беззвучные слезы, и заставляет посмотреть на происходящее в соседней комнате. — Это послужит вам уроком. Будем надеяться, вы и впрямь его выучите и больше не позволите себе такой вопиющей наглости, как убийство офицера. Скажите спасибо, что мы сохраняем вам жизнь, поскольку умеем держать своё слово и чтить старые договоренности. В палату её. ************* Через несколько ничем не отличающихся друг от друга монотонных лет, Берте сообщают, что ее переводят в другое учреждение, закрытую психиатрическую клинику на континенте. Она безразлично позволяет себя переодеть и застегнуть наручники на запястьях, пребывая в своем депрессивном состоянии транса теперь уже постоянно. Когда в ее палату входит незнакомый ей военный, чтобы сопроводить ее на паром, она не обращает на него никакого внимания. — Доктор Роботник? Я знаю, кто вы. Вы должны меня выслушать. — вдруг обращается он к ней, присаживаясь на корточки возле ее кушетки и делая вид, что проверяет надёжность наручников. — Меня зовут миссис Элизабет Прайс. Я пациентка этой больницы, я прохожу тут лечение у лучших докторов, и скоро мне станет лучше. — монотонно и безэмоционально отвечает Берта, повторяя заученную фразу и смотря при этом в одну точку пустым взглядом. — Да, да, я знаю, вас тут пичкают какой-то дрянью и промывают мозги, но я не один из них. То есть, я был одним из них, но я ушел в отставку. Больше я не буду частью этой прогнившей системы, но сейчас не об этом. — он сглатывает, качает головой и продолжает. — Меня зовут Томас Вачовски, и когда-то я был солдатом в одном из отрядов Г.А.Н., который отправили на колонию Арк, вместе с моим другом, Карлом Шоу. Я знаю, что там произошло, мы видели своими глазами, что они сделали с вашей семьей и с другими людьми… Мой друг видел там нечто такое, ..что сначала лишило его сна, а затем и вовсе свело с ума, его списали со службы и отправили в отставку. Я не принимал участия в расстрелах, но и не мог помешать им без последствий. Поэтому, я знаю, кто вы, вы — доктор Альбертина Роботник, можете не признавать, можете вообще мне не отвечать, но я знаю, что это вы. И очень надеюсь, что под этой маской покладистости вы все ещё в здравом уме и сможете осознать то, что я хочу вам сказать. Вас переводят на континент, но я хочу вас предупредить. Вам нельзя больше пытаться сбежать. Вам нельзя видеться с сыном. Я понимаю, наверняка, вы тихо лелеете эту мысль и план побега, но вам нельзя этого делать. Я понимаю, как это важно для вас, у меня самого есть сын, ему сейчас шесть, а вашему недавно исполнилось двенадцать. У меня.. у меня для вас кое-что есть. — он лезет в карман, достает оттуда маленький свёрнутый газетный лист, разворачивает его и показывает Берте. — Он защитил свою первую докторскую, всего в двенадцать лет, представляете? Об этом даже написали в газете, я принес вам вырезку. Взгляд Берты падает на клочок бумаги, и она отмирает. Резко выхватывая вырезку из рук военного, она жадно всматривается в лицо подростка на ней. — Он... Он в порядке? — тихо и немного хрипло от долгого молчания спрашивает она. — У него нет… Нет генетических заболеваний? — Генетических? Нет, что вы. Насколько я слышал, ваш ребенок не просто отличается исключительным здоровьем, он не болеет вообще. То есть, вообще никогда. Даже все обычные стандартные детские болячки, все проходят мимо него. Все дети в приюте болеют, а он нет. Это интересно и необычно, поэтому я слышал краем уха разговоры об этом. Удивительно, правда? Должно быть, у него очень крепкий иммунитет. Берта издает истерический смешок и прижимает фотографию к груди, смеясь и плача одновременно. Вачовски улыбается в ответ на ее реакцию и продолжает. — Я понимаю, что это значит для вас, я бы тоже собственными зубами прогрызал себе дорогу к своему ребенку, если бы его у меня забрали, но… Я случайно подслушал разговоры начальства. Собственно, поэтому я к вам и пришел, я обязан сделать хоть что-то… Я не могу исправить прошлое, но могу хотя бы предупредить. В общем, они говорили о том, что и вы, и ваш сын доставляете слишком много неудобств, и при первом серьезном нарушении вас пустят в расход. Мальчик тоже не отличается покладистым характером, он знатно треплет нервы властям и своим опекунам. А поскольку вас переводят на континент, в связи с сокращением бюджета и закрытием Тюремного острова, они ждут вашей ошибки. Ждут, что вы попытаетесь сбежать, нарушите правила, и им больше не придется тратить ни сил, ни денег на ваше содержание. Мне очень жаль, доктор, но кажется, сейчас вашему ребенку в самом деле безопаснее будет вдали от вас. Берта медленно переводит на него глаза, с трудом отрываясь от фотографии, и Вачовски тяжело вздыхает. — Я знаю. Я понимаю, что вы чувствуете. Но, боюсь, что единственный способ сохранить жизни вам обоим — это сдаться. И, боюсь, это все, чем я могу вам помочь. Я и так сильно рискую, предупреждая вас, как я уже сказал, у меня есть семья, жена и ребенок. Мы с ними прячемся в маленьком городке в глуши, подальше от глаз правительства. Мне правда очень жаль, что я не могу сделать больше… Мне пора. Берегите себя. ____________________ И я последовала его совету. Я сдалась. Чтобы сохранить жизнь себе и своему ребенку, я должна была перестать бороться за него. На этом месте я заканчиваю свой дневник и оставляю его здесь, в своём тайнике на Тюремном острове, предоставляя всю эту информацию на волю случая. Отныне доктор Альбертина Дженнифер Роботник окончательно перестает существовать. Хотя на самом деле, она умерла ещё очень давно, в тот день, когда вся её семья была уничтожена. Но я буду продолжать жить в своем сыне, буду верить в его силы и в то, что мой выбор даст ему надежду на будущее. Я буду надеяться, что однажды он сможет разорвать этот порочный круг, сможет вырваться из оков, достигнуть невероятных высот в науке и, возможно, просто… быть счастливым.