***
— А мёд-то, пожалуй, и правда хорош… — задумчиво сказал Свен, отставляя пустую кружку. Кружка деликатно подтвердила, тихо и влажно стукнув по деревянному столу, подтверждая, что так оно и есть — и что она тоже чувствует свою причастность. — Ага, особенно после хорошей закуски. — поддакнула Лира. Спать не хотелось, пить не хотелось — и вообще ничего не хотелось, кроме как продолжать сидеть в тепле, слушая разговоры тех, кто сидел в хижине. Пахло чистотой, уютом, домашним пламенем и дымом, который словно был там для приправы, аккуратно и незаметно выходя через почерневшую от времени вытяжку. И делать особенно было нечего. — Лира, а чем займёмся? — спросил Свен, крутя в пальцах пустую и приятно тяжёлую кружку. Кружка, словно сохраняя в себе вес приятных обещаний и ненапрасных надежд, снова деликатно напомнила о том, что можно и снова наполнить её и вновь опустошить, а потом снять комнату и остаться спать до тех пор, пока она снова не понадобится. — Свен, а знаешь, мы можем найти пропавшего щенка и вернуть его Лоду. — предложила чародейка. Окружающая уютная обстановка, наполненная запахом мёда, стуком кружек и звуком голосов, задрожала, как летнее марево, и начала таять, как туман с восходом Солнца. Бревенчатые стены исчезли, и на смену им пришли вековые угрюмые сосны и ели, не видевшие солнечного света с тех времён, как они попали в эту холодную и вечно стылую землю семенами. Пол, усыпанный крошками и шелухой от колотых орехов, то здесь, то там заляпанный кляксами высохшего мёда, покрылся опавшими еловыми иголками, зазмеился звериными тропами, ведущими из глуши на водопой. И из-под тяжёлых и тёмных еловых лап выполз навстречу ещё не пришедшим путникам очаровательный и маленький заблудившийся щенок. От одного только вида ещё полупрозрачного, покачивающегося на толстых мягких лапах щенули, проступающего всё более и более отчётливо сквозь стены таверны, становилось ясно, каким именно образом он смог победить стаю свирепых волков, которые непонятно зачем вышли к окрестностям Фолкрита, а потом… Серые разбойники неслышным, но стремительным шагом направлялись к городу. Там была еда, и эта мысль заглушала все остальные мысли и чувства. Даже тот факт, что помимо еды там были ещё и люди, от которых отвратительно и страшно пахло огнём и металлом, отступал, отходил на задний план. Впереди шёл вожак, — старый и полуседой матёрый волк с одним ухом. Поворачивая голову из стороны в сторону, Одноухий осматривал местность, чтобы ни одна опасность не смогла зайти к ним сзади, — и чтобы добыча не смогла спастись. Возможно, Одноухий и был параноиком, что не особенно приветствуется среди этих странных изнеженных двуногих, но если бы старый вожак не был бы именно таким, он бы просто не выжил. Умер бы ещё во времена далёкого и беззаботного нежного щенячества, которое быстро закончилось, когда сначала мать, а потом и отец в один, как оказалось, совсем не прекрасный день ушли на охоту — и не вернулись. Тогда он и стал недоверчивым и злобным волчонком, — и молчаливым. Иначе он бы погиб. Потом он оставался всё таким же молчаливым, но всё более злобным, не прощающим ни своих, ни чужих — иначе бы он умер. Он никогда не позволял врагу зайти ни с боков, ни с тыла, — иначе бы он умер. Одноухий всегда спал чутко, плохо и вполглаза, даже когда сам обзавёлся собственной стаей из преданных ему душой и телом волков, — и поступи он не как обычно, он бы уже не умер… но привычка, взращённая за долгие годы жизни, стала его второй шкурой, такой же крепкой, покрытой старыми шрамами, серой и полуседой, как и первая. И Одноухий знал, что если однажды что-то случится с ним или с его стаей, — то он умрёт. Потому что жизнь в Скайриме полна опасности, — и не только для двуногих, но и для волков тоже. Только об этих странных двуногих всегда жалеют другие двуногие существа, такие же странные, непредсказуемые и изнеженные, как и те, которые однажды ложатся спать и не просыпаются, — а вот о волках не жалеет никто. Волки никогда не жалеют о других волках. Иначе они умрут. Но сегодня Отец Хирсин, похоже, был занят какими-то другими делами и не заметил волчью стаю, бегущую в сумерках к человеческому жилью, потому что дальше произошло что-то совсем уж странное. Невозможное. Непостижимое. Из кустов, темнеющих вдоль дороги, с топотом, шорохом и громким шумом на дорогу прямо перед волками выкатился… щенок. Самый обычный, домашний избалованный щенок, не знающий жизни, бестактный, беспардонный — и возмутительно избалованный донельзя. Волчья стая ощетинилась и оскалила зубы, намереваясь показать этой живой игрушке двуногих что ему теперь будет за такую безрассудную наглость. Одноухий ощерился, припав к земле и с удовлетворением увидев, как Рыжая, потерявшая год за годом всех своих щенков, а потому славившаяся на весь окрестный лес своей жестокостью по отношению к двуногим, своим заклятым врагам, подобралась для первого и последнего броска, как вдруг… «Хирсин, только не это…» — обречённо подумал Одноухий, почувствовав, как обмякли его мышцы, падая на дорогу и умирая. — Тяф! — громко и звонко сказал щенок — Я так рад вас видеть! А где вы были? Я соскучился и проголодался! Волчья стая застыла в изумлении, впервые в жизни не зная, что делать. — Мама! — крикнул щенок, видя, как прямо на него несётся рыжая волчица — Наконец-то ты вернулась! Надо было видеть выражение морды Рыжей… только, милостью Хирсина, её в этот момент не видел никто. Те волки, которые уже успели оправиться от изумления, смотрели куда угодно, только не на Рыжую. И не на Одноухого, который упал на землю, словно подстреленный насмерть одним из Двуногих. Так странно и непонятно старый вожак стаи не вёл себя никогда… но и таких странных, не поддающихся никакому пониманию ситуаций стая тоже ещё не видела. Волки не были уверены, что в этот момент они сами вели себя умнее, да и вообще не были уверены уже ни в чём. Рыжая так удивилась, что от неожиданности захлопнула пасть и с размаху села на землю, как простая псина, окликнутая строгим хозяином. «Мама»… это недоразумение назвало её мамой! Теперь вместо того, чтобы загрызть щенка, рыжая волчица была готова загрызть любого из стаи, кто хотя бы косо посмотрел на чужака. — Папа! — громко и звонко выкрикнул щенок на волчье-собачьем, закончив вылизывать ту, которую перед этим назвал матерью — Папа! Наконец-то ты снова вернулся! — Хирсин… — обречённо простонал Одноухий, пока наглый щенок облизывал его злодейскую и лишённую всякой сентиментальности морду — Дай мне умереть прямо сейчас… позор-то какой… Облизываемая наглым щенком Рыжая обернулась к вожаку стаи и как-то мечтательно и недвусмысленно посмотрела на него. И было во взгляде матёрой волчицы что-то такое, от чего Одноухий встрепенулся и чуть не взобрался на сосну, как пытался сделать это во времена своего щенячества. «А он ведь ещё ничего…» — явственно читалось в её взгляде, наполненном нежностью ко всему живому. А самым близким живым к ней в тот момент был старый волк, валявшийся от изумления на дороге. А хвост старого вожака, не слушаясь своего хозяина, вилял из стороны в сторону и молотил по земле, как у самой обычной домашней доброй псины, которая представляла опасность только для полной миски с едой, которую регулярно приносит любящий добрый хозяин. Кто кем вилял в этот момент — волк хвостом или хвост волком — Одноухий предпочитал не задумываться. Обычно такого позора уважающие себя волки не позволяют себе никогда. … Уже глубоким вечером, плавно и незаметно перешедшим в ночь, старый вожак отвёл щенка в Фолкрит. За этот долгий, богатый событиями день и вечер стая устала так, словно они пробежали несколько раз весь Скайрим. Они и наохотились, и наигрались, и рассказали по нескольку раз все истории, более или менее подходящие для ушей подрастающего поколения, и теперь хотели просто лечь и поспать… Но щенок был свеж, бодр и весел иГлава 7. Волчьи сказки и заговор в хижине
3 марта 2024 г. в 18:04
При выходе из Мшистой пещеры путникам сначала показалось, что они попали в другой мир. Похожий на тот, из которого они пришли сюда по одной из дорог, которые уже давно вели их повсюду вместе, — но вместе с тем совершенно другим.
Их, да… ведь уже начинался вечер.
Вечер был близко, и становилось прохладнее.
От реки веяло свежестью, и задумчиво шелестели кроны высоких деревьев. Лира долго осматривала это всё, словно никогда раньше не видела, но много слышала об этом мире, хоть и знала, что не так уж и много времени они провели во Мшистой пещере, что день даже не закончился.
Для мира ничего не произошло.
Только надо было остановиться — и подумать об этом.
А потом просто подумать о том, что ничего и не случилось — и самой поверить в это. Ведь те, у кого хорошее воображение, может представить себе всё, что угодно, и убедить себя в этом, не правда ли?
И из-за далёких Джеррольских гор повеяло ветром с её родины, и задумчиво закачались деревья, которые были выше любого человека и жили гораздо дольше его, словно шёпотом повторяя последние новости. Где-то там, далеко отсюда, осталось графство Брума; а что, если и она сама, Лира, теперь осталась где-то далеко отсюда? Каждый прожитый день меняет нас, и неизвестно, где и как мы можем снова найти себя прежних.
Кроме того, — не хотелось ни идти рядом с Вальдром, ни оставлять его по пути, словно сделав вид, что они вообще-то не друзья, а потому и расстанутся так же легко, как и встретились, ни ждать его так, словно предлагаешь ему свою компанию как минимум — или вообще дружбу.
Лира не имела ничего против Вальдра или даже общения или дружбы с ним… просто у неё до сих пор не было ни малейшего опыта, как вести себя в таких ситуациях. В детстве было так просто и легко находить себе друзей надолго, если не навсегда, — и врагов ненадолго, с которыми впоследствие тоже можно было дружить. Но теперь Лира стала взрослой, и вспоминала об этом только в самый неподходящий и неудобный момент.
Выручил ситуацию, сам того не зная, сам Вальдр.
— Здесь неподалёку есть хижина охотников. — сказал он, практически догнав искателей приключений — Я пойду к ним. Вы могли бы пойти со мной? — спросил он и зачем-то добавил: — Пожалуйста!
Лира почему-то вспомнила, как давным-давно, во времена её далёкого детства в Бруме, у неё был заклятый враг… который, впрочем, через полдня стал одним из её лучших друзей, и от этого непонятно как пришедшего воспоминания настроение резко улучшилось. Если что-то было очень легко в детстве, почему оно обязательно должно стать сложным, когда мы взрослые? Тем более, что Вальдр — не ребёнок, и они врагами никогда не были. Может, не стоило так от него шарахаться, придумывая тактики общения с ним так, словно он император, а то и опальный? А когда что-то специально хочешь сделать простым, всё получается запутанным как специально.
К тому же, Вальдра совершенно не нужно было развлекать, особенно учитывая то, что произошло с ним совсем недавно. И, хотя с двумя ривервудскими недотёпами не случилось вообще ничего, они тоже были так или иначе замешаны в эту историю. Так что рядом с ним было комфортно и разговаривать, и молчать, и просто идти следом за ним по каменистой тропинке между скалами.
… Как это зачастую бывает, всё может внешне идти и чувствоваться хорошо, но когда ты помнишь, что есть какое-то несделанное дельце, то оно словно портит собой всё, отравляет, как мелкая пакость, случайно попавшая в твой мёд. Пить его, конечно, можно, — он не отравлен и вкус не сказать, чтобы очень уж сильно изменился, — но всё равно чувствуешь, что там что-то не то.
требовал продолжения банкета требовал новых рассказов, новых историй и новых игр. Но почему-то бегать и играть не хотел уже никто. Равно как и отвечать на постоянные и уже набившие вопросы «почему?»
Первым домом, к которому вышли волки, была кузница.
— Почему? — сразу же спросил щенок.
— Сейчас узнаешь. — ответил Одноухий, щёлкнув для острастки зубами.
Но щенок ожидаемо не испугался.
— Папа, а почему тебя называют одноухим? Я тоже так хочу! А почему мама рыжая, а ты — нет? А почему здесь пахнет дымом? А кто этот дядя? А почему ты не смог достать шишку? А куда она свалилась? А где дядя Однохвостый? А почему он больше не хочет играть со мной в прятки и так спрятался, что я его не нашёл? А почему его так зовут? Хочу играть! Хочу!.. хочу!.. хочу!..
— Хирсин, да замолчишь ты уже или нет? — взвыл вожак, бросаясь прямиком к кузнецу, который уже собирался уходить домой.
— А почему? — спросил щенок.
— У-у-у-у-у!..
— Папа, а почему ты воешь?
— Мужик, вот, у тебя щенок потерялся. — Одноухий подтолкнул щенка к остолбеневшему кузнецу. — Насилу нашли. Слышь, мужик, забери его пока, а? Просто… просто сейчас время уже позднее, детям спать пора. А мы с ребятами скоро уходим. Ребёнок устанет, ему идти будет тяжело.
— А почему я хочу спать? — спросил щенок — А куда вы пойдёте? Я тоже хочу! А куда вы пойдёте? А почему?
Кузнец, посмеиваясь, взял щенка на руки и уже открыл дверь, чтобы войти в дом. Почему-то запах жилища Двуногих уже не вызывал у волков ни страха, ни неприязни.
— Только ты это, мужик… — сказал один из волков, и Лод обернулся — Ты давай за ним ухаживай хорошо. А то ведь мы, это, задерём тебя. — вышло, правда, совершенно не убедительно: такого здоровяка попробуй задери, особенно когда у него в руке молот или, не приведи Хирсин, новенький меч для какого-нибудь легата, — Ну, то есть, мы скоро вернёмся, ребёнка проведать. Привыкли мы к нему… вот только ребята с ним уже устали. Тяжело это, волчат воспитывать. Так что не спускай с него глаз! А то ведь ещё в лес убежит, а его там обидит кто.
— Не беспокойтесь, господа волки, — улыбнулся Лод, — у меня у самого уже семеро волчат выросло. Человеческих волчат. Так что я знаю, каково это… — и он ласково потрепал между ушами щенка, зажмурившегося от удовольствия.
— А куда пошёл папа? — слышали волки из-за двери, пока медленным шагом уходили от Фолкрита — А почему мама ушла на охоту? А почему волки охотятся? А почему они большие, а я маленький? А почему…?
… Так думала молодая, вернее, юная бретонская чародейка, сидя в тепле и уюте в маленькой хижине на окраине владения Фолкрит. И было тихо, — тишину наполняли только голоса людей, эльфов, каджитов и аргониан, зашедших перекусить или выпить кружку мёда. Иногда кто-то с кем-то спорил, смеялся или шутил, но вскоре всё затихало, как волны в озере Румаре, и снова ждало следующего прилива. Свен, незаметно отлучившись и подойдя к Вальдру, позаимствовал у него по новой бутылке холодного мёда, через которые было видно огонь в очаге, казавшийся то насыщенно-золотым, то светло-багровым.
— Во имя Девяти… — довольно протянул юноша, открывая бутылку и наливая им обоим слегка вспенившуюся холодную терпкую жидкость — Хорошо-то как…
За тусклыми слюдяными окнами был дневной свет, из-за света очагов и свечей казавшийся неизменным.
Лира не ответила, слишком расслабившаяся и довольная, чтобы говорить, и только довольно улыбнулась и кивнула.
«Интересно, у меня в роду могли быть каджиты — или нет? — с усмешкой подумала она — Или альфики, хотя бы? Говорят, они не столько милые, сколько хорошие бойцы. Ну, и они должны были тоже сытость, уют и покой любить. Решено: когда построим дом, там обязательно будет очаг. Хороший, а не как в доме Тёплых Ветров. И без разницы, каджиты или нет. Не думаю, чтобы высокие эльфы, бывшие у меня в роду, тепло и комфорт не любили. Да и имперцы тоже.»
Кто-то требовал ещё мёда, где-то смеялись дети, обсуждая животрепещущий вопрос, есть ли около Фолкрита странная пещера, в которую нельзя зайти — и водятся ли у местных озёр грязекрабы.
— Ха-ха! — ответил детский голос — И врёшь ты всё! Грязекрабы не умеют разговаривать. Потому что они здесь не водятся. А мой папа сказал, что недавно видел здесь коруса, вот.
— А вот и неправда. А мой папа сказал, что видел даже двух корусов, и они были около нашего дома! А ты их не видела, вот.
— А я сейчас старшего брата позову, он тебе покажет!
— А мой старший брат — разбойник, во как!
Лира не выдержала и рассмеялась. Определённо детство имело своё очарование и на что другое не похожую прелесть.
Фолкритский мёд, который с удовольствием пили, казалось, все живые, и который, как оказалось, был вовсе не мертвецким, был выше всяких похвал.
«Так» — деликатно напомнила кружка, словно говоря, что она может вместить в себя ещё очень много мёда и что она никогда и никому не расскажет о том, какие задушевные или не очень разговоры велись за ней и над ней. Да и вообще, она — могила любой тайны, ей определённо можно и стоит доверять. Она помнит вкусное питьё, как горячее, так и холодное, смех и голоса, веселье и песни, и хотя она сама ни на что не влияет, она могла бы с полной уверенностью сказать, что прожила долгую и хорошую жизнь, и что всё было не зря.
Через некоторое время две полные кружки, стоявшие совсем близко друг от друга на грубо сколоченном крепком столе, опустели, а одна белокурая голова доверительно приблизилась к другой.
— Свен, знаешь, что я подумала? — раздался шёпот.
— Догадываюсь, что что-то интересное. — ответил другой посетитель — А куда пойдём и что будем делать?
— Да вот… Знаешь, что я подумала? Короче, мы пойдём к Лоду, кузнецу в Фолкрите, пока его не будет дома.
— Похоже, это так интересно, что я о таком даже не задумывался. А с чего бы это вдруг? И что мы ему скажем?
Кружки с холодным мёдом, стоявшие на столе, промолчали и, казалось, слушали, затаив дыхание.
За всю свою долгую жизнь одна из них слышала, как сидящие за столом разбойники обсуждали, как они будут грабить караван. Другая слышала о покушении на императора. Но и сейчас им всё равно было очень интересно.
— Да в том-то и дело, что ничего мы ему не скажем. Потому что его там не будет. Помнишь, что нам Денгейр рассказал?
— Помню, но… Лира, а ты уверена, что это хорошая идея?
— Нет, не уверена. Вообще. Но мы должны узнать, что у него там за письмо и чем он занимается. Найдём письмо, прочитаем, — а потом решим, что будем с ним делать.
— С письмом — или с Лодом?
— А с обоими. Всё зависит от того, что будет написано в письме. Прочитаем, а потом и решим, что к чему.
Воцарилось недолгое молчание.
— В смысле… Лира, ты хочешь сказать, что в случае чего ты могла бы этого кузнеца… ну, того?
Бретонка чуть не подавилась мёдом. Благо дело, он был холодным и таким лёгким, словно варившие его знали, что кто-то мог бы им и подавиться, особенно сидя за столом в компании своих сообщников и обсуждая какие-то свои, только им одним ведомые замыслы и дела.
Сам по себе мёд ни в чём виноват не был, — и прав не был тоже.
— С чего ты это вообще взял, Свен? — шёпотом спросила девушка — Я, что, когда-то любила кого-то убивать? Особенно просто так, без причин?
— А если Лод узнает, что ты залезла без спросу в его дом и выкрала письмо… — похоже, Свен был настроен скептично — И сам захочет тебя… того?
— Вообще-то я собиралась полезть к нему в дом не одна, а с тобой. Просто мне так спокойнее. — ответила Лира — Уже потому, что если тебя там на улице увидит стражник, могут возникнуть вопросы, что ты там делаешь, перед домом кузнеца. Да и если дверь будет приоткрыта. А так никто и ничего не спросит, потому что никто нас не увидит.
— А если тогда Лод нас обоих «того», когда узнает? Ну, или если узнает?
— Не сможет. — отмахнулась чародейка — И потом, то я его «того», то он меня, то он нас обоих, будто ему кто позволит… Во имя Девяти, кто бы мог подумать, что ты такой кровожадный?
Лира и Свен переглянулись и засмеялись.
Как ни крути, но когда ты ещё молодой, очень многое кажется забавным и смешным, или просто легко реализуемым. Да и потом, что такого страшного мог написать кузнец — или какое особенное послание мог получить? Ну, написала ему письмо богатая вдовушка, — Лира была доброй девушкой и щедрой, а потому от щедрости своего богатого воображения решила наделить Лода не только счастливой личной жизнью, но и достатком тоже. Кому от этого было бы плохо?
Вот только вдовушка или нет, а идти к кузнецу придётся.
И не постучав в дверь, а несколько другим путём.
Выходит, они тогда обнадёжили бывшего ярла, и дороги назад уже не было. И неважно, что Денгейр был уже не только взрослым, но и не особо молодым, а значит, всегда можно было предположить, что он прожил долгую жизнь и видел разочарования и посерьёзнее — а кто, в самом деле, может про это знать наверняка, кроме него самого? Вот только… не так важно, кто — другой, важно то, кто ты сам.
А значило и это тоже только одно. Что пути отступления не было, — ни этого, ни какого бы то ни было ещё тоже. Что ж, а потом…
Нет, Лира не собиралась ни похищать Лода, ни держать где-то взаперти, ни тем более убивать его. Она имела ввиду исключительно поиск каких-то мирных решений, при которых не пострадает никто, в том числе и сами Денгейр и Лод. Равно как и их отношения, которые, как ни крути, тоже надо было беречь, насколько это вообще возможно — и насколько Лира смогла что-то понять по этому поводу. Что бы там ни вышло, а оба были у неё в приоритете. А если при этом сохранится и их старая дружба, — то можно будет с твёрдой уверенностью сказать, что дело не только сделано, но и очень хорошо.
Другого варианта развития событий чародейка для себя и не видела.
— Лира, а как ты думаешь, мы уже помянули или ещё нет? — задал Свен интересовавший его вопрос.
Лира сразу поняла, кого он имел ввиду. И не надо было находить в кармане счастливый кинжал Вальдра, чтобы вспомнить об этом. Помянуть… помянуть… А как, на самом деле, поминают? Просто сидят и пьют холодный мёд, думая о чём-то своём, или о самих поминаемых — или это делается как-то по-другому?
Кажется, там должен был быть костёр; один точно горел прямо перед хижиной охотников, но у него изначально было другое предназначение. Да и захотят ли души погибших друзей Вальдра подходить к тому костру, который живые разжигали совсем для других нужд, да и вообще изначально только для себя? Конечно, они охотно приняли к себе Лиру и Свена, — но то другое. Оба искателя приключений были живыми, и самое главное, — были таковыми на момент появления перед охотниками. А вот духи — это совсем другое дело. Вполне могло оказаться, что мёртвые и обидчивые, и ранимые, да и вообще очень консервативные и не любят никаких новшеств. И одно из таких новшеств — это их смерть.
— Об этом надо будет поговорить с любым жрецом, я думаю. — сказала Лира, глядя в огонь — А если что, мы можем и просто подумать о них. Мне кажется, для начала этого может быть достаточно.
Ночной костёр тихо горел, поднимаясь в бездонное чёрное небо. И бретонке показалось, что призраки погибших друзей Вальдра присутствовали среди них невидимыми, чтобы ещё хоть немного побыть среди живых и подготовиться к грядущему прощанию.