Человек с языком

Разлепить глаза удалось с трудом. Всё тело ужасно ныло, особенно голова, а под челюстью как будто поселилось что-то инородное. Судя по тому, что я лежала и вокруг было довольно мягко, меня кто-то перенёс на кровать. «Ничего себе... Я убегала от одного маньяка, напоролась на второго, который сделал со мной невесть что, при этом я жива...» А ровно через секунду меня как обухом по голове ударило. «Значит, все эти укусы, связывания и убегания мне не приснились... А это значит только одно... Мама всё-таки правда умерла. А я бросила её тело в подъезде.» И в этот момент внутри что-то щёлкнуло. Как будто какой-то человечек в голове открыл водопроводный кран, и тут же хлынули слёзы, а из горла вырвался полузадушенный крик. Я ревела, ревела, ревела. И била руками по подушке, как будто это могло что-то изменить. Не отпускало долго. В конце, когда силы опять ушли, я просто сжала подушку руками и плакала уже в неё. А когда слёзы всё же закончились, кто-то аккуратно тронул меня за левое плечо. Я резко вскинула голову, но рука с плеча не исчезла. Тогда я медленно перевела взгляд влево, надеясь увидеть там вестника того, что я тоже всё-таки умерла. Но его там не было. На краю кровати сидела женщина в красном и участливо и одновременно холодно меня рассматривала. Именно её рука и лежала на моём плече. — Что случилось? Какой странный голос... Низкий, тягучий, будто у ведьмы с другой планеты. Да и выглядела она несколько необычно: точёное лицо, очень светлые волосы до плеч и даже как будто розоватые, а глаза тёмно-вишнёвые. Наверное, линзы. — Повторю: что случилось? Судя по голосу, ей не было никакого дела до моих проблем. Скорее всего, её просто очень смущало моё заплаканное лицо. Огромного усилия мне стоило растянуть сухие губы в улыбке и сказать: — Да всё хорошо. Просто жизнь раскололась на до и после. Сразу же я почувствовала что-то мокрое на подбородке. Стоило провести по нему пальцем и увидеть на нём красный след, стало ясно, что губа треснула. Опять. Я облизнула губу и тут же почувствовала, что с верхней челюстью что-то не так. Провела языком и там. - А... А где мои зубы? На месте верхних клыков зияли две гладкие дыры, как в детстве, когда выпадали молочные зубы. — Это часть процесса, — женщина улыбнулась, и что-то наподобие искренности скользнуло по её лицу. — Как самочувствие в остальном? — Отвратительно... Это была правда: голова раскалывалась, в груди была страшная тяжесть, а от злости на судьбу хотелось крушить всё на своём пути. — А почему ты так ревела-то? Неужели ты не понимаешь, как сильно тебе повезло? — Ага. Маму убили, со мной сотворили невесть что, сестра сводная ничего не знает, рассказать ей не могу. Прыгаю до потолка. Слёзы снова заволокли глаза. — Соболезную. Но это никак не связано с тем, кто ты теперь. Если бы сил было чуть побольше, я бы начала кричать, но я просто злобно посмотрела на женщину и снова упала на подушку. — А вы кто? — Я Мокошь. Тоже вампир, как и ты. «То есть вчерашние россказни про вампиров всё же не выдумки и не бред... Хотя, может, у маньяков блонд и розовые пряди тоже в моде.» — Вероника... — голос снова стал похож на вороний. — Ну это раньше тебя так звали. Теперь ты Никкаль. — Что? — я снова поднялась и посмотрела на Мокошь как на сумасшедшую. — Это имя написано у тебя на лбу, вдруг забудешь. И Локи в записке написал, что ты будешь его преемницей. — А ещё тяжелее не придумали? Почему не Галадриэль или не Турандот? — Традиция. Вампиры носят имена богов. И ты тоже теперь вампир, и назад дороги нет. А раз уж так, давай мы кое-что проверим... Мокошь подошла к стоящему недалеко от кровати столику, взяла с него какую-то пробирку и направилась ко мне. Я сразу же заёрзала на кровати и сжала пальцами подушку. — Сначала говорите состав, иначе я не буду это пить. Мокошь улыбнулась, и эта улыбка была куда живее и веселее, чем раньше. — Химик — горе в семье... — Вы меня укусили, что ли...? — Конечно. Надо же мне было знать, с кем я буду иметь дело. А в пробирке, раз уж на то пошло, водный раствор красной жидкости из вены человека... — Концентрация? Наличие чужеродных материалов или заразы? Улыбка Мокоши стала ещё шире, но она не выглядела при этом безумной. — Концентрация один к ста. А насчёт остального не беспокойся, вампир иммунен ко всем заболеваниям, передающимся через красную жидкость. Открой рот. Она вытащила пипетку, и несколько капель упали мне на язык. — Потри язык о нёбо. Стараясь не думать, что в этом растворе может быть, кроме крови, я послушалась. На нёбе теперь было что-то вязкое, и, прикоснувшись к нему языком, я ощутила лёгкое покалывание, как от наэлектризованной кофты. И вдруг как будто вспышка, хотя света перед глазами и не возникло. От неожиданности я повалилась на спину, благо я всё ещё сидела на кровати. Я увидела или даже скорее почувствовала другого человека. Я сразу почувствовала всё, чем он жил и о чём мечтал, увидела мир его глазами (причём буквально немного размыто: видимо, у него было не очень хорошее зрение, а очки он не носил)... Я будто парила над тропинкой, наблюдая за его мыслями и объектами симпатии и неприязни... Видимо, моё лицо в этот момент было настолько удивлённым, что Мокошь засмеялась. — Поздравляю с первой дегустацией. Это был пока самый лёгкий вариант, если бы ты выпила чистой красной жидкости, ты бы перестала понимать, кто ты такая, но это всё с непривычки. Что ж, ты теперь одна из нас, Никкаль. Я несколько раз моргнула, и наваждение исчезло. — Не называйте меня так, пожалуйста. — Давай лучше на ты. И как же мне тебя называть, если не по имени? — Это не моё имя. Меня зовут Вероника, Ника для друзей, для дразнилок Тётя Колба или Никель. Не Никкаль. Я прикрыла глаза и представила себе Никкаль. Наверное, она вся такая горделивая и величественная, в бальном платье и с высокой причёской с тонной лака, вокруг неё вьются толпы парней, из химических элементов она дай бог знает кислород и водород, а из книжек, наверное, читала только «Джейн Эйр» или «Сумерки». Никакая я не Никкаль. Мокошь пожала плечами. — Шаг первый — отрицание... Здесь уж я ничем помочь тебе не могу, тебе придётся научиться отзываться на это имя. — А переименоваться или компромисс найти нельзя? — Если вдруг найдёшь, сообщи, — Мокошь вновь заговорила с таким холодом, что стало понятно: она не сомневается в том, что я ничего не придумаю. — А пока встань, походи, расскажи о самочувствии. Я осторожно поднялась с кровати и встала. — Если что, проблемы с вестибулярным аппаратом тоже в порядке вещей, пока язык не приживётся. «Язык, язык... Что ж они с ним носятся, как с писаной торбой?» — А что это такое? То Локи исполняет его прихоти, то теперь ты меня просишь делать то же самое... В глаза бросилось моё собственное отражение в оконном стекле. Ёлки-палки, лучше бы я этого не видела... Волосы всклокочены, всё лицо красное, глаза как у пьяного кролика, всё плечо в запёкшейся крови, причём неизвестно чьей, тёмные круги под мышками, наверное, доходили до груди, руки тряслись как ветки осины, и в целом возникало ощущение, что я сбежала со скотобойни. Теперь понятно, почему Мокошь смотрела на меня с таким снисходительным участием... — Другое живое существо высшего порядка, своего рода магический червь, на 90 процентов состоящий из нервных окончаний. Раньше он жил в Локи, а теперь живёт в тебе. Язык пересаживается с человека на человека, как всадник... — А люди для него, что, лошади? — Именно. «Интересно, а те, кто придумал эту аллегорию, читали «Скотный двор»? А если читали, помнят ли, кто именно убил человека при восстании? Или четвёртую книгу про Гулливера, где он к гуигнгнмам попал?...» Но вслух этого я не сказала. А Мокошь продолжила объяснять: — Фактически, приживаясь в новом организме, язык рождается заново, и тебе нужно будет учиться всему, что должен знать вампир. За короткое время тебе нужно стать очень высококультурной и утончённой личностью... — У меня с гуманитарными предметами всегда было плохо. — Знаю. Но это не страшно, у нас другая система и другие предметы. Мы учим не тому, чему тебя учили в школе и в вузе. Хотя странно, что ты так не любишь гуманитарные предметы, ты же столько читаешь... — Мои любимые книги всегда расходились с программой, а ещё я не люблю учителей, которым уже лет десять как пора на пенсию, — прошипела я, пытаясь сделать шаг. — В любом случае тебе не стоит переживать, мы всё подготовим сами. Как только сможешь нормально ходить, можешь всё тут осмотреть. Личные вещи покойного увезли, а всё, что осталось, твоё. — Подождите, а как я вернусь домой...? Мокошь посмотрела на меня так, будто я сморозила страшную глупость. — Домой? Ни в коем случае. Теперь ты будешь жить здесь. Что ж, осваивайся, восстанавливайся. Туалет, если что, налево и по коридору, душ там же. Напоследок она искренне улыбнулась и вышла из комнаты. Попытка пройтись кругом по комнате увенчалась успехом, несмотря на боль в голове. Убедившись, что картинка перед глазами не расплывается, я поплелась в ванную. Нужно было смыть хотя бы то, что у меня было на лбу, а в идеале ещё и причесаться. Смывая с тела пот и запёкшуюся кровь, я подумала, почему Мокошь так легко оставила меня и не убедилась в том, что я точно не сбегу. Внутри головы я чувствовала странную тяжесть, причём как будто ненастоящую: падать не хотелось, спать тоже. «Что ж, тяжесть, видимо, ты и есть язык. И раз ты живое существо, давай поговорим. Привет, язык. Меня Вероника зовут, а у тебя есть имя?» Молчание. Даже как-то разочаровывающе. «Не можешь говорить, значит? Ну ладно, попробуй ответить как-нибудь по-другому. Ты совсем без носителя не можешь?» По-прежнему тишина. Только в глубине головы стало очень тепло, как будто там заработала печка, так что я невольно пошатнулась. «Это воспринимать как да?» Ещё теплее. «Ой, всё-всё, перестань, я ж так помру! Ну хорошо. Надеюсь, мы сможем с тобой нормально взаимодействовать...» Скрыть пятно крови на футболке, которое без перекиси отстирать не вышло, и заплаканное лицо с красными глазами помогла куртка с капюшоном, из-за которой Локи вчера и принял меня за мальчика. «Как же самонадеянно с твоей стороны было, Мокошь, бросить меня и не удостовериться, что я не сбегу...» — ехидно думала я, выходя на улицу и чуть щурясь от света. Внутри головы и сразу же во всём теле как будто резко похолодало. Понятно, языку не понравилась моя авантюра... Но мне плевать. Я стиснула зубы и зашагала вперёд. «Ты уж прости, но я не хочу быть вампиром. Я хочу домой, к Василисе. Маму нормально похороним, будем вдвоём дальше жить, безо всяких спекуляций... Я поступлю в другой вуз, диссер защищу...» Холод не покидал моё тело всю дорогу, и раз в три минуты я всё думала «может, всё-таки назад?», но каждый раз отмахивалась. «Так, это ТЫ оказался в моём теле без спроса, и без меня ты жить не сможешь, так что хватит капризничать! Я пойду домой!» Однако холоднее всего стало у самого подъезда. Я чуть приподняла капюшон и остолбенела. Возле железной входной двери, на скамейке, где обычно сидели бабушки или дворовые кошки, стояло множество свечей, лежало ещё больше цветов, и были две фотографии с чёрными ленточками. Мамина и моя. Сердце ухнуло и упало куда-то вниз, а я сама присела на забор. «Похоже, у меня опять нет выбора... Извини, язык. Я только зайду в квартиру, вещи соберу и сразу назад.» Ключ всё ещё был в кармане джинсов. Дрожащими руками я вставила его в замочную скважину и повернула. На часах в подъезде было одиннадцать, в это время Василиса всегда на работе, и дома никого не должно было быть... Так и оказалось. Впрочем, расслабляться, не стоило: в том таинственном доме, где меня собирались поселить вампиры, меня наверняка хватились и отправились искать... Одним движением я схватила свой старый огромный рюкзак и стала сметать в него все вещи, которые не могла бросить. Всё химическое оборудование и материалы для опытов (стеклянные тары, колбы и пробирки я засунула в носки, чтобы не дай бог не разбились), все вещества в пластиковых контейнерах, все тетрадки с формулами и мыслями, любимая ручка с полимерной совой, личный дневник в двух томах, старые мамины альмандиновые бусы, которые она мне подарила на четырнадцатилетие, модные наушники и плеер, смешные футболки... Любимая кружка оказалась занята стоящими в ней цветами, её пришлось оставить. С грустью я посмотрела на огромные книжные шкафы, такие недоступные теперь. Когда я была маленькая, я всегда свободно брала оттуда книги и читала взахлёб, но всегда возвращала, ведь это была Василисина библиотека. Но сейчас их забрать было нельзя... Наверняка это единственное оставшееся утешение сестры после всего, что произошло. Я со вздохом провела рукой по деревянной стене шкафчика. Рюкзак, ставший размером с Краснодарский край, уже был застёгнут и почти оказался на плечах, но тут мой взгляд упал на кровать, на которой сидела и смотрела на меня своими глазами-бусинками мягкая собачка. Она сидела, чуть наклонив голову и развесив свои огромные уши, уже облезлая, но всё ещё пушистая и рыжая-рыжая... и я почувствовала, что не могу без неё уйти. Это была последняя вещь, которую подарил двухлетней мне отец, прежде чем раствориться в воздухе. У нас в семье вообще была какая-то проблема с отцами: мама своего отца не знала, Василисин папа ушёл, когда сестре было шесть, и мой тоже рано исчез, только мне два было. Наверное, поэтому я совсем его не помню. И игрушечная собака — единственное напоминание о том, что у меня когда-то был папа. Я сжала руки в кулаки... и уже через минуту выбежала из дома с гигантским походным рюкзаком за спиной. А в кармане, куда надо класть фляжку, сидела плюшевая собака и подставляла свой пластиковый нос солнцу. «Прощай, прощай, моя квартира...» От осознания того, что я взяла из квартиры почти всё, что могла, мне стало гораздо легче. И вампиром уже было не так страшно становиться. Наверное, среди вампиров никто не хранит мягкие игрушки и не занимается химией. Ну и ладно. А я — кто. С рюкзаком, однако, идти было тяжелее, так что уже на полпути я остановилась в парке и присела на скамейку. Рядом со мной там же сидел мальчик, на вид лет одиннадцати, и читал какую-то книжку. «Надо бы запомнить это. Хрен знает, как там у вампиров принято... Вроде с солнцем отношения у них нормальные, но кто знает, вдруг они запрут меня в этой мраморной комнате с портретами китайцев с катанами и голых женщин и не будут на улицу выпускать? Надо бы ощущение запомнить...» Взгляд сам собой упал на книжку, которую пацан читал... «Мифы разных стран и народов». «И привела Стикс к Зевсу детей своих, Бию и Нику. Ника вызвалась быть колесничей...» Я моргнула пару раз, чтобы убедиться, что я точно всё прочитала правильно. Вроде правильно. Тогда я аккуратно тронула пацана за плечо. — Мальчик, мальчик, а расскажи, про что ты читаешь? Он посмотрел на меня немного удивлённо, но радостно. — А это мифы Древней Греции, нам в школе задали читать. — Ну это я вижу. Скажи, а Ника... Так богиню зовут? — Ну да. Я уже дочитал почти, она богиня победы. А зачем Вам, тётенька? — Да так, для общего развития. Учись давай. Мальчик воодушевлённо кивнул и снова уткнулся в книгу, а я улыбнулась. Вот и нашёлся компромисс, Мокошь. И не пришлось рыться в горе литературы. Когда я вернулась, Мокошь снова была в комнате. Она скользнула взглядом по моему рюкзаку, а затем подошла ко мне, слегка наклонилась к моему плечу и тут же выпрямилась. — Ну что? Не даёт язык убежать? «Укусила... Как они все так быстро это делают?!» — Скорее обстоятельства. Но и он тоже... Судя по тому, как спокойно она на меня смотрела, она знала, что убежать далеко я всё равно не смогу. И я даже догадалась почему — она понимала, что такое язык и как с ним жить. — Его слушаться теперь надо, что ли? — А его и не получается не слушаться. Наверное, просто он ещё не прижился у тебя полностью, прошло ведь всего несколько часов. Через пару недель твоё сознание и его сольются воедино, и желание спорить пропадёт. — А у тебя так было? Ты могла с ним общаться или сразу начала слушаться? Глаза Мокоши стали какими-то странными, будто она цеплялась за воспоминание и не могла вспомнить. Но уже через мгновение она с улыбкой покачала головой. — Нет, сразу начала слушаться. И лучше сделать именно так. Уже завтра, когда ты почувствуешь себя лучше, тебя начнут обучать. Я кивнула. Но перед тем, как Мокошь вышла, я окликнула её: — А я нашла компромисс с именем. Мокошь лишь скосила куда-то глаза и тихо сказала: — Посоветуешься насчёт него завтра с Аматэрасу Иосифовной. Потом уж передавай мне. И дверь за ней закрылась.