***
Когда Нина увидела свои комнаты в доме Хендриксов, она чуть не поцеловала Уайлена в губы. В ее спальне могла бы поместиться полноразмерная баскетбольная площадка. Высокие сводчатые потолки вмещали не одну, а две ромбовидные люстры; с одной стороны стена с эркером, с другой кованый балкон, с видом на озеро. Солнечный свет от окон играл на мебели цвета слоновой кости и кремовых коврах, что придавало месту ощущение белизны и воздушности, как будто комната создана из стекла и света. Слишком хорошо для гостевых комнат даже в таком доме. Судя по размеру и качеству платьев в шкафу, Нина подозревала, что эти комнаты принадлежали матери Уайлена, но, судя по количеству пыли, эта женщина — где бы она ни была — давно здесь не жила. Нина сделала глоток кофе и стала наблюдать, как над озером ныряет зимородок. Она сидела, скрестив ноги, на полу своей спальни, которая теперь превратилась в ее кабинет, окруженный со всех сторон кольцами документов и чистых листов. Читая с ноутбука, стоящего на коленях, она делала заметки одной рукой, а другой держала кофейную кружку, периодически делая паузы в чтении, чтобы хлебнуть из нее. В дверь постучали. Она издала звук и сглотнула: — Мм! Войдите. Дверь со скрипом открылась, и вошла Инеж с подносом в руках. Она сменила свою обычную черную одежду на темно-серую блузку и брюки с высокой талией, а волосы заплела в небрежную косу. — Обед, — произнесла она. — Уайлен попросил передать тебе. — Ой, ты не должна была. — Нина потянулась к подносу. На нем стояла дымящаяся тарелка золотистой жареной трески с белым соусом и гарнир из печеной, с насыщенно-зелеными стеблями спаржи. Она пронзила кусок рыбы и окунула его в соус, затем сунула в рот и застонала: — Боже мой. Ты волшебница. — Подрумяненный слой кожи разорвался, и тонкий, насыщенный вкус рыбы прокатился по ее языку, подслащенный оттенком лимона из соуса. — О, это не я, — ответила Инеж. — Если бы я это готовила, ты бы не смогла переварить. Уайлен готовил. — Это сделал Уайлен? — Он на кухне каждый день с тех пор, как персонал ушел. — Он может так готовить еду? И живет в таком доме? Инеж пожала плечами. Нина откусила еще кусок трески и вздохнула: Я выйду за него замуж. — М-м-м. Я желаю тебе счастья. — Инеж присела, чтобы через плечо читать с её ноутбука. — Что ты делаешь? — Исследование. — Для чего? Нина грызла стебель спаржи. — Доза сомнацина, необходимая для такого сна очень велика, — объяснила она. — Иначе сон начнет рушиться после двух уровней. По сути, я отправлю вас всех в мини-кому. Другой человек нашел бы эту информацию тревожной. Инеж, чье отношение к опасности было одновременно вдохновляющим и, вероятно, нездоровым, выдержала взгляд Нины и согласно кивнула. — Но сомнацин, в конце концов, все-таки успокоительное. Он замедляет твое тело. Примешь слишком много и… — Нина подняла руку ладонью вниз к голове, затем опустила ее на землю. — Все начнут отключаться. Нормальное количество седативных средств снизит частоту сердечных сокращений в состоянии покоя до таких, что бывает во время сна; это замедлит их дальше. У нас будет около двух-трех минут сна, прежде чем это начнет влиять на кровообращение в мозге. — И наши тела начинают медленно умирать? — Вот только я этого не допущу. Я буду заставлять ваши сердца биться вручную, пока мы во сне, используя силу сердцебита. — Она протянула ей стопку уже сделанных заметок. Инеж кивнула, просматривая: — Сколько для этого потребуется концентрации? — Концентрация? Па! Сердцебиение это легкое. Если бы мы грезили, я бы взяла твое сердцебиение и остановила его вот так. Она щелкнула пальцами. Инеж вытащила один из своих ножей из кобуры на руке и лениво покрутила его, возможно, по привычке: — Как скажешь. — Использование силы сердцебита не самая сложная часть. Даже шесть сразу, главное, чтобы вы не уходили от меня слишком далеко… Главный вопрос будет во времени. На каждом уровне сна… — Время идет по-другому. Быстрее на нижних уровнях. — Да. Но твое сердцебиение в реальном мире должно оставаться неизменным, несмотря ни на что. Если я буду двигаться слишком медленно, ты начнешь умирать. Если я слишком быстро… Инеж растопырила пальцы перед грудью: — Пуф. — Пуф, — согласилась Нина. Призрак села на корточки, просматривая записи. — Это хорошая работа. — Ого, спасибо, Инежечка. — Нина знала, но все равно приятно, когда говорят. Не зря же она была лучшим химиком, украшавшим Малый дворец, со времен Жени Сафиной. Инеж улыбнулась: — Конечно… Ниночка? Нина расхохоталась. Она ничего не могла с собой поделать. Инеж говорила так серьезно. — Нет. — Ладно. С минуту они сидели, молча, пока Нина ела. Инеж закрыла глаза и запрокинула голову, чтобы насладиться солнцем. Она казалась умиротворенной, сидя в луже света на полу прекрасной комнаты, лучи ловили блеск ее ножей, пристегнутых к телу. Когда они встретились, она была маленькой, мускулов едва хватало, чтобы заполнить её штаны, и до белизны костяшек сжимала единственный нож, которым обладала. Мало ела, еще меньше говорила, никогда не отходила от Каза больше, чем на несколько метров. Теперь она была выше, сильнее, спокойнее. Более опаснее также, но в данном бизнесе это лишь еще один признак роста. Одним грациозным движением Инеж поднялась, словно собираясь уйти. — Я оставлю тебя. — Нет. Останься. Поговори со мной. Я не видела тебя почти год. Последний раз, когда мы работали вместе, это было… в Сан-Сальвадоре, не так ли? — Работа Де Каппеля. — Да. Кстати, чем закончилось? Инеж опустилась обратно на пол, аккуратно подогнув под себя ноги. — Извлечение прошло хорошо. Картина ушла за миллионы, как и ожидал Каз. — Сколько из этих миллионов ты увидела? — Достаточно. — А Каз? Он тоже увидел «достаточно»? — Мы оба получили обещанную долю, — ответила Инеж с железной жилкой в голосе. Нина вздохнула и откусила головку очередной спаржи: — Инеж, — произнесла она, указывая стеблем, — вот в чем дело, не просто так: ты слишком хороший извлекатор, чтобы по-прежнему работать на Каза Бреккера. Инеж подтянула ноги и обхватила колени руками. Она нахмурилась. — Я знаю, — ответила она, удивив Нину. Было много вещей, которых Нина не понимала в Казе. Она не притворялась, что первой понимала, что пришло в голову этому маленькому эгоманьяку, да и не хотела. Почему он пользовался тростью, почему он носил перчатки, почему его акцент напоминал лондонского скинхеда, скрещенного с торговцем алмазами из Южной Африки. Но из всего, чего она не понимала в Казе, больше всего с толку сбивало то, как он завоевал бесконечную преданность Инеж Гафы — вежливой, скромной, глубоко религиозной и лучшей среди них — слишком превосходной, чтобы измерить. — Ну, тогда, — проговорила она через мгновение, — почему не уйдешь? Инеж покачала головой: — Я не могу. Нина почувствовала, что гнев поднимается, как желчь: — Инеж, если он каким-то образом заставляет тебя… — Это не так. — Голова Инеж поникла, и голос зазвучал расстроенно. — Он не заставляет меня ничего делать. Я работаю на него. Он платит мне. Мы команда. — Так ты… что, его сотрудник? — Нина изогнула бровь. — Это сложнее, чем ты думаешь. — Звучит нездорово. — Нет. — Звучит неловко. — Иногда. Мы справляемся. Нина протянула руку ладонью вверх. Поколебавшись, Инеж вложила свою. Нина сжала её, а затем скользнула пальцами вниз по запястью Инеж, обвивая ее точку пульса. — Тогда посмотри мне в глаза, — проговорила она, — и скажи мне, и я узнаю, лжешь ли ты. Если бы ты пришла к Казу прямо сейчас и сказала, что не будешь выполнять эту работу, что больше никогда не будешь грезить, независимо от того, сколько он тебе платит, и что ты хочешь уйти из индустрии прямо сейчас, он бы позволил? Тогда Инеж сделала странную вещь: она улыбнулась. Улыбка осветила ее лицо, как костер в летнюю ночь, и Нина могла только дивиться тому, как она хороша: маленькая горбинка ее носика, золотые блики в глазах, сверкающие, словно зажженные каким-то внутренним огнем. Она хотела бы знать, получал ли Каз когда-либо одну из этих улыбок. Она хотела бы знать, как он смог выдержать. — Знаешь, что однажды сказал мне Каз? — проговорила она, и Нина не пропустила, как ее сердцебиение споткнулось на полшага при слове «Каз». — Он сказал, что в этом мире нет такой вещи, как обещания, и едва ли есть такая вещь, как сделки. Если ты чего-то хочешь, ты должна это взять, обычно силой. Нина вздрогнула. — Похоже на него. Инеж кивнула с необъяснимо довольным выражением лица. — А потом он дал мне это. Она постучала по ножу, привязанному к ее левому бедру. — И сказал, что каждый раз, когда я чего-то хочу, я должна брать. От него или от кого-нибудь еще. Ее пульс стучал гулко, ровно, как барабанный бой. — Это, — произнесла Нина, — хоть и мило, но в какой-то тревожно-эмоциональной подавленной манере, не отвечает на вопрос. Инеж высвободила свою руку из руки Нины и встала. — В тот день, когда я захочу свободы от Каза, я получу ее, — проговорила она. — Между тем, он мне ничего не «позволяет». — А что Святые думают обо всем этом захвате? — спросила Нина, не в силах сопротивляться. Инеж остановилась в дверях и заговорила через плечо. — Мой отец довольно часто слышал этот вопрос. Когда он выпивал, или курил сигару, или кормил меня слишком большим количеством сладостей. Моя мать спрашивала его: «Что подумают Святые?» А мой отец говорил: «Asla öğrenmememiz için dua edelim» . — Я не говорю по-турецки. — Давайте молиться, чтобы мы никогда не узнали, — тихо ответила Инеж и ушла без единого звука. *** Уайлен прожил в доме Хендриксов всю свою жизнь. Он мало и неразнообразно путешествовал, что значило: когда речь шла о его доме, не было ничего, чего бы он не знал. Не было ни одной комнаты, которую не смог бы найти с закрытыми глазами, и ни одной скрипучей половицы, которую он не мог бы опознать только по высоте звука и громкости. Еще когда его отец жил здесь, он запомнил все способы попасть на кухню из своей спальни, минуя главный кабинет. Сейчас, единственным человеком в этом кабинете, превративший его в военный пункт, был Каз Бреккер. Три дня он вкладывался в сосредоточенное плетение интриг, более обдуманно, чем Уайлен во что-либо и когда-либо — если это не являлось бомбой или личным недостатком, — и он не показывал никаких признаков растущих изменений до того, как они уедут из Амстердама. Однако Уайлен радовался, что взялся за исследование. Сейчас он меньше боялся этого места, когда там находился только главарь банды, с которым он теперь был вовлечен в преступный сговор, чем когда отец здесь читал деловую электронную почту. Тем не менее, он спустился по черной лестнице на первый этаж. Старые привычки и так далее. Было уже далеко за полночь, а под дверью спальни все еще горел свет. Дом всегда пустовал, пока он жил в нем один, и только ветер смягчал тишину. Странная смена тона. В течение трех дней дом стал живым и суетливым и теперь, когда в нем появились люди, почти неузнаваемым: Уайлен спускался вниз и находил Нину, читающую в библиотеке, или Инеж, тренирующуюся в спортзале, или Джеспера и Матиаса, спорящих об архитектуре в гостиной. В доме Хендриксов разносились голоса, и последние три дня не представлялось невозможным выйти из его комнаты, не услышав чьего-то разговора, доносящегося по просторным коридорам или поднимающегося из вентиляционных отверстий. Если кабинет был комнатой отца, то кухня — матери. Ян Ван Эк никогда не заходил на кухню, если мог, что означало: Уайлен и его мама принадлежали себе, когда хотели что-то испечь. Выпечка стала первым знакомством Уайлена с химией, кладовая — его первым химическим набором: наблюдая, как длинные ловкие пальцы матери отмеряют количество муки, сахара и масла, он садился на прилавок и задавал вопросы. Почему мука? Почему масло? Почему сахар? Сколько тепла? Почему духовка, а не сковорода? Что происходит? Почему? И она отвечала ему, пока работала: Потому что это разрыхлитель. Потому что это липид. Потому что из-за воды это вещество склеивается. Однако тесто должно подняться. Так оно пропечется равномерно. Почему бы тебе не подойти и посмотреть? Тебе не нужны буквы, чтобы понять химию. Это символы и числа, движение энергии по сбалансированному уравнению. Но там, где мама использовала химию для изготовления сладостей и пирожных, Уайлен стал создавать кошмары, когда вырос. Он вошел на кухню. Замер и, увидев виртуального незнакомца, копающегося в его шкафах, через секунду оправился от инстинктивного шока. Затем вздохнул и произнес: — Джеспер. Джеспер выругался и развернулся, засовывая бутылку вина за спину. — Ван Солнышко, — весело ответил он. — Что такой мальчик, как ты, делает в таком месте, как здесь? — Живу. — Это, — продолжил Джеспер, — исправляет ситуацию. Ты пришел в нужное время. Может быть, ты скажешь, где штопоры, и мы разделим доход от наших усилий. — Он, ухмыляясь, помахал бутылкой с вином. Уайлен пересек комнату и, открыл холодильник, вынув пакет апельсинового сока. — Не знаю, — солгал он, вытаскивая из шкафа стакан. — Ты не знаешь, где хранишь вещи на собственной кухне? — Я не персонал. Обычно я не готовлю для своих гостей. — Факты. По мнению Уайлена, те, чем он тактически защищал бутылку любимого его матерью Каберне Совиньон, ничуть не умаляли правды. Джеспер прогуливался по центру кухни. Он сбросил куртку и теперь казался незащищенным в одной рубашке и красных брюках. Оба предмета одежды были несколько тесноваты. Не неприлично тесные, просто… облегающими. — Ты хочешь сказать, что ты такой беспомощный ягненок, — произнес он тихим голосом, — что не можешь открыть бутылку собственного вина на собственной кухне? Тебе придется звать на помощь, чтобы найти открывашку? Уайлен открыл рот. Закрыл и посмотрел на Джеспера. — Дай сюда. — Молодчина, любовь моя. Он схватил бутылку вина и выдвинул ближайший ящик. Сорвав фольгу с бутылки, резким движением запястья пробил пробку. — Возьми два бокала, — сказал он Джесперу. — И убери апельсиновый сок. Когда Джеспер не пошевелился, он добавил: — Это Chateau Lafite Rothschild 1998 года, и мы не пьем его из бутылки. Неважно, как сильно это разозлило бы моего отца. Брови Джеспера изогнулись, но он не стал жаловаться. Он подбежал к шкафу и принес два бокала. Не имея стульев, они сидели на стойке. Бутылка покоилась между ними, и Джеспер игрался, пытаясь ударить Уайлена по лодыжкам, притворяясь, что этого не делает. — Безупречно, — вздохнул Джеспер, поднимая свой стакан. — Так и должно быть. Такой бокал стоит около двухсот евро. Джеспер обдумал это, а затем отпил половину большим глотком: — Это третья самая дорогая вещь, которую я пробовал. Уайлен издал недоверчивый звук. — Правда. Второй была бутылка Moët Imperial 1901 года. Каз поручил мне развлекать незначительного представителя из Палаты лордов, и я должен был отвлечь Филю и накормить его успокоительным, чтобы мы могли вывезти его из столовой и воткнуть PASIV. Каз сказал: «Заставь его пить». По такому случаю он дал мне кредитку. —Что он сказал? — Ни слова. Но на следующем задании по извлечению мы работали в канализации, и он заставил меня проползти четыре мили трубопровода с фонариком и рацией. — Джеспер улыбнулся. — Мстительный ублюдок, — закончил он с необъяснимой нежностью и допил. Уайлен налил ему еще. — Почему ты работаешь на него? — вслух задумался. — Он выглядит… — Холодным? — Да. — Жестоким? — Да. — Нечувствителен к эмоциональным потребностям других и совершенно безразличен к ним, даже если это не так? — Я собирался сказать «специфический вкус». Джеспер рассмеялся. — Ага. Я все еще жду, чтобы приобрести его самому. Но Каз… Святые, не знаю. Он постоянный, вот какой. Другие люди сложные. Ты всегда будешь беспокоиться о том, нравишься им, или нет, дадут ли они то, что ты хочешь, что захотят взамен. С Казом такого нет. Ты знаешь, чего он хочет. Ты знаешь, что не имеет значения, нравишься ли ему, а скорее всего, не нравишься. Да в любом случае нет разницы. Он даст тебе то, о чем ты попросишь, если сможешь заплатить цену. А цена всегда одна. — Какая? — с любопытством спросил Уайлен. Ему не терпелось нажать, вонзить пальцы и выжать секреты Джеспера, запомнить и сбалансировать их, как уравнение. Но он не стал заходить слишком далеко. Не осмелился, не тогда, когда Джеспер, казалось, на мгновение забыл о своей любви к насмешкам над Уайленом. — Верность, — ответил Джеспер. На мгновение в его голосе не было юмора. — И все? Он покачал головой. — Не так, как ты думаешь. Это означает совершенную верность. Религиозная верность. Ветхозаветную верность. — «Я Господь, Бог твой», — процитировал Уайлен. — «Да не будет у тебя других богов перед лицем Моим». — Теперь ты понимаешь. — Джеспер задел лодыжку Уайлена своей. — Единственное допущение, которое он когда-либо делал, когда речь шла о преданности, — это Инеж и ее Святые, и даже тогда, я думаю, между ними возникло напряжение. — Он видит в Боге соперника, — подытожил Уайлен. — У Каза нет соперников. Бог — это просто парень, завладевший вниманием своей возлюбленной. — Джеспер сделал долгий, смачный глоток, а затем спрыгнул со стойки. — Что ж, — сказал он, — это было чудесно, Ван Солнышко. В обычных обстоятельствах я бы наперегонки выпил с тобой эту бутылку до дна, но если я завтра объявлюсь с похмелья, Каз найдет способ заставить меня карабкаться по шахтам мусоросжигательных заводов для следующих десяти работ после этой. Уайлен подавил укол разочарования. Он откинулся на стойку и произнес: — Почему у меня такое чувство, что тебе понадобится больше одной бутылки, чтобы вызвать похмелье, Джеспер? Джеспер одарил его дьявольской ухмылкой. — Потому что ты, a mhuirnín, очень умная печенька. Все же. Он выхватил пистолет, открыл патронник, взглянул на него, затем захлопнул, повернул ствол и снова сунул в кобуру. — Зачем ты это сделал? — с любопытством спросил Уайлен. — Это? — Джеспер снова вытащил пистолет и повертел его в руках. — Это говорит мне, что я не сплю. Всегда есть риск рядом с красивыми мальчиками. Уайлен проигнорировал вторую часть, хотя его щеки рефлекторно вспыхнули. Он ненавидел свой румянец, но его цвет делал его более или менее беззащитным. — Твой тотем? — Мм-хм. — Какая его часть отличается? Когда ты спишь, я имею в виду. — Ой-ой-ой. — Джеспер снисходительно улыбнулся. — Настоящий похититель снов знал бы, что это невежливый вопрос. — Возможно, — безрассудно продолжал Уайлен. Возможно, он выпил больше вина, чем думал. — Я все еще спрашиваю. — Тебе повезло, — заметил Джеспер. — я думаю, что любопытство тебе идет. Небольшое предупреждение? Не пытайся задать этот вопрос другим. Они не будут так откровенны с ответами. Это значит: ты ничего мне не скажешь? Уайлен почти выговорил, когда Джеспер поманил его. — Иди сюда. Он соскользнул на пол и подошел к Джесперу. — Быстрый урок по технике безопасности с огнестрельным оружием, — Джеспер схватил Уайлена за руку. Он вложил пистолет в ладонь Уайлена и маневрировал вокруг пальцами: четыре сжимали переднюю рукоятку пистолета в тисках, а его указательный палец вытянулся вдоль ствола. — Держи крепко, держи жестко, не вцепляйся. Твой палец остается на спусковом крючке, пока ты не будешь готов выстрелить. — Хорошо. — Поднимается другая рука, — Джеспер потянулся за спину Уайлена, чтобы взять его за запястье и направить в нужное положение. Это было что-то вроде объятия, подумал Уайлен и тут же покраснел. — Сложи левые пальцы над правыми, вот так. Большой палец проходит вдоль ствола для баланса. С одной рукой это немного по-другому, но если, как новичок, ты хочешь получить шанс попасть во что-нибудь, ты будешь использовать обе. Направь его на пол. Разумеется, следи за своими ногами. Теперь он остается там, пока ты не будешь готов стрелять. Никогда не направляй оружие ни на что, если ты не готов выстрелить. — Понятно. — Отлично. Теперь левой рукой, большим и указательным пальцем зажми заднюю часть дула. Вот так. Хорошо. Потяни. Уайлен дернул. Дуло отодвинулось, открывая серебристый патрон. Он отпустил, и оно встало на место. — Вот. Ты только что сделал первую проверку наличия патрона. Он готов стрелять. — Круто, — проговорил Уайлен. Руки Джеспера все еще парили вокруг его локтей, и это немного отвлекало. Он покачал головой. — Какое отношение это имеет к твоему тотему? — Это мой тотем. Когда я сплю, ни один из них не заряжен. И тем не менее они стреляют. — Это физически невозможно. — нахмурился Уайлен. — Нет, но это можно представить. — Джеспер рассмеялся. — Что во сне означает: возможно. Он щелкнул Уайлена по носу, и Уайлен хмыкнул. — Если ты хочешь пробиться в индустрии совместных снов, ты должны начать думать как сновидец. Что означает: единственными правилами являются те, которые тебе нравятся. — Угу, — подумав, ответил Уайлен. Его собственным тотемом была полая ладья, которую он украл из шахмат отца в библиотеке, что в то время казалось очень смелым актом самодовольства, но, оглядываясь назад, вероятно, отцом даже не было замечено. Она нормально работала, но Уайлен ненавидел носить её с собой. Шахматы ничего не значили для Уайлена, они никогда не играли вместе. Ладья была лишь одним из многих предметов, которыми когда-то владел его отец. Я думаю о нем достаточно и без напоминания в кармане, подумал Уайлен. Тогда у него появилась идея. Джеспер опустил руки и отступил назад, и Уайлен поразился тому, какой холодной оказалась его спина без согревающего тепла другого тела. Он вернул Джесперу пистолет. — Спасибо, — сказал он. — За то, что показал мне. И, знаешь… за урок. — В любое время, — легко ответил Джеспер. Он спрятал пистолет в кобуру и хлопнул Уайлена по плечу. Затем неторопливо направился к двери. По мере удаления его шагов, мысль, как капля дождя, неожиданно упавшая с ясного неба, поразила Уайлена: — Тебе не нужно было давать мне целый урок, чтобы показать свой тотем, — обвинил он, повернувшись к Джесперу. — Ты мог бы просто сказать. Джеспер остановился в дверях. Уайлен не мог видеть его лица, но его голова склонилась набок, и Уайлен поставил бы каждый цент состояния отца на то, что он улыбается. — Мог бы, — ответил он и добавил, — и в любое время, пока ты думал, ты мог бы сказать об этом. Дыхание Уайлена сбилось. Смех Джеспера протяжно и громко разнёсся по коридору, когда он вышел из кухни.***
Почти рассвело, когда Инеж нашла Каза. Она никогда не спала ночью перед работой и знала: он тоже. У каждого в команде имелись свои способы собраться перед работой. Матиас пробегал пять миль, а затем тренировался, пока истощение не заставляло его уснуть. Джеспер обычно отправлялся за крепким напитком и кем-нибудь симпатичным, чтобы пофлиртовать. Нина готовила себе на ужин вафли, съедала их с большим количеством сиропа и шоколадного соуса, затем принимала две таблетки мелатонина и отправилась спать. Инеж не знала, что делал Уайлен, кроме того, он никогда раньше не участвовал в совместных снах, поэтому, если бы он походил на Инеж, то лежал без сна в постели, обливаясь потом и молясь Санкт-Петру об избавлении. Впрочем, спальня Каза была пуста. Инеж заглянула в кабинет, он пустовал, и к этому моменту тревога начала грызть низ живота. Полный обыск дома не дал никаких признаков присутствия. Все наружные двери были заперты изнутри, и она уже собиралась поднять тревогу, когда, проходя мимо открытого окна на втором этаже, увидела маленький отблеск света, мерцающим над озером. Когда она пришла, он сидел на скамейке среди камыша. Теплая ночь пахла цветами, и огни дома сияли на воде, оставляя фестончатые блики на её стекляннообразном лице. — Призрак, — произнес он. Она вложила в ножны Санкту-Марию и вышла на лунный свет. — Я думала, ты ушел, — сказала она. Это не был выговор, но был. — Я хотел воздуха. — Это не было извинением, но могло бы быть. Достаточно близко для Каза. Она опустилась на скамейку. — Могу присоединиться? Каз махнул рукой на сиденье. Не очень выразительный жест, подумала она. Могло означать «Да», а могло «Ты уже» или «Делай, что хочешь, мне все равно». Вероятно, третье. Некоторое время они сидели молча. Она почувствовала, что расслабляется, тело наполнилось густым содержимым похожим на сироп. С большинством людей тишина заставляла чувствовать себя некомфортно, но с Казом тишина никогда не становилась затхлой или тяжелой, как с другими. Если бы он хотел говорить, он бы говорил. Странный, злобный, жадный человек, но он никогда не лгал, и его нрав был виден из космоса. Никто не мог усомниться, когда он спорил с ними. Вот почему она доверяла ему. В один момент Танте Хелен целовала тебя в щеку, в следующий — била. Каз не целовал, и не имел какой-либо другой привязанности, но если Инеж сидела рядом с ним, то потому, что он хотел этого. Она вспомнила, как впервые увидела его. Шесть лет назад она пробралась в салон грез Танты Хелен и обнаружила, что ее хозяйка подключена к новому клиенту. Мужчине, которого она никогда не видела, с темными волосами, темными перчатками и темными кругами под глазами. Инеж не знала, что заставило ее подойти поближе, не говоря уже о том, чтобы сесть на собственный стул, сделать внутривенную инъекцию и погрузиться в сон вместе с ним. Просто это казалось правильным. Они были в одном из любимых пейзажей Танте Хелен, искусственном арабском дворце, созданном по образцу замка из «Аладдина». Могольские башенки, луковичные купола, разноцветные шелка, танцующие девушки. Клише за клише. Инеж так хорошо слилась с проекциями Хелен, что ни один из сновидцев не заметил, как она следовала за ними, пока, в одном из многочисленных тусклых, задымленных коридоров дворца, она не схватила Каза за рукав Я могу помочь тебе. Он отстранился, но она никогда не забудет потрясение на его лице. Ты сон? Спросил он. Она никогда не забудет и то, как он это сказал: скрежет, полный недоверчивого удивления, будто он только что услышал голос Святого, в которого, как он утверждал, не верит. Она покачала головой, а затем, прежде чем Танте Хелен успела ее заметить, ловко выпрыгнула из окна. Инеж удовлетворенно вздохнула. Несмотря на боль от удара, это было хорошее воспоминание. Вскоре Каз нарушил молчание: — Маттиас говорит, что Уайлен изо всех сил пытался запомнить пейзаж своего сна. Конечно, он хотел поговорить о деле. Инеж потянулась к голове и начала вытаскивать шпильки из пучка. — Уайлен — новичок. Ему никогда не приходилось работать с макетом, созданным не им самим. — Может быть. Не имеет значения, если он взорвет первый уровень, потому что забудет, где находятся комнаты. — Я так понимаю, что Матиас не дал ему особо легкого пейзажа сна для запоминания. — Это не работа Матиаса — давать легкий путь. Он сказал, что справится с работой в команде. — Я согласна. Он также сновидец-новичок, пытающийся выучить сложный пейзаж сна в течении недели, что, по его собственному осознанию, намного меньше времени, чем принято в индустрии, и, тем не менее, ни разу никому не пожаловался ни на это, ни на что-либо другое. Каз фыркнул. — Если завтра не получится из-за его ошибки… — Тогда я полагаю, что многие из нас спросят, чья это была идея, в первую очередь, поставить начинающего сновидца на такую важную работу. Губы Каза скривились от недовольства, и он повернулся, чтобы полностью обратиться к ней. Затем на его лице мелькнуло изумление. — Что ты делаешь? Она размотала косу из кольца на затылке и перекинула через плечо. Ловкими движениями начала распутывать. — Распускаю волосы. — Я знаю, но почему ты делаешь это здесь? — Потому что уже поздно, и я обычно распускаю волосы перед сном. Каз, похоже, не знал, что делать с этой информацией. — Я видел, как ты спишь сотни раз. С косой. — Когда я на работе. Когда мне, возможно, придется проснуться и бежать в любой момент. Хотя обычно я так не сплю. — Значит, ты повторяешь это каждое утро? — А ты что думал? — Я не знаю. Не повторяешь это каждое утро. Она улыбнулась. — Почему это так поразительно? — У тебя много волос. Я думаю, что плетение всего этого требует много времени и усилий. Есть вещи получше, которыми ты могла бы заниматься. — Как думаешь, сколько времени нужно, чтобы заплести мои волосы, Каз? — Я могу честно сообщить тебе, что никогда специально не уделял внимание этому вопросу, — натянуто ответил Каз, — и никогда не стану. Это идиотский разговор. Ее улыбка стала шире. — Что, по-твоему, я делаю, когда принимаю душ? — Что, по-моему… ты делаешь… со своими волосами. Когда принимаешь душ? — Да. — Инеж, я хочу, чтобы ты попыталась… и я имею ввиду, серьезно попыталась… представить, на что я решил потратить свое ограниченное время на этой земле, размышляя. Сделай список. — Хорошо. — Теперь спроси себя, входит ли в этот список то, что Инеж делает со своими волосами, когда принимает душ. — Вероятно, — она спрятала улыбку за рукой. — Моя коса точно в нем. Не похоже на такой уж большой шаг. Он закрыл рот и резко отвернулся. Она рассмеялась и вернулась к косе. Когда она потянула за последние плетение, волосы распустились и, как шелк, скользнули между ее пальцев. Она потянула кончики пальцев к корням и встряхнула, пока волосы не упали за спину. — Солнце скоро взойдет, — проговорил Каз. — М-м-м. — Она расчесывала волосы пальцами. Каз медленно провел кончиком своей трости по кругу в грязи. — Ты будешь спать? — Скорее всего, нет. А ты? — Нет, если я могу избежать. — Плохие сны? — спросила она тихо. Каз убрал свою трость. Фигура, которую он нарисовал, представляла собой серию концентрических кругов, усеянных линиями и разрывами — лабиринт. Он осмотрел его, а затем стер ботинком. — Бывает ли по-другому? — ответил он. Если бы он был кем-то другим, Инеж потянулась к его руке. Но он не был, и поэтому она лишь коротко вздохнула, подтянула ноги к груди, и они просидели вместе до восхода солнца.