the scenes which hold the waking world

      Джип мчался по белой пустыне. Вела Нина.       Каз проверил свой тотем. Черный плохой выбор для перчаток в такую жару, но ничего не поделаешь. Остальные тоже не намного лучше: на заднем сиденье Инеж и Матиас были одеты в темную форму, их глаза закрывали зеркальные авиаторы. Кювей сидел между ними в белом льняном костюме и курил сигарету.       — Проверка тотема, — сказал Каз.       — Готово, — ответила Инеж.       Она по-прежнему не смотрела на него. Хорошо. Жесткие морщинки вокруг ее рта означали: она специально решила не говорить. Тоже хорошо.       Нет времени на сантименты. Его или ее.       — Броневик на восемь часов, — указал Матиас. Он поднял огромный АК-47 и повернулся на сиденье.       — Разберись, — бросил Каз, и Матиас, нажав на курок, разобрался. Казу нравилось, когда люди, работавшие у него, были компетентны. Это случалось так редко.       На западе из линии горизонта появился серый бетонный квадрат. Пока они, приближаясь, пересекали пустыню, комплекс постепенно расширялся, его черные окна становились все более четкими, суровые линии поднимались, заслоняя бледно-голубое небо. Уродливое место, подходящее для безобразных снов, но все же мир вокруг обладал аскетичной красотой: васильковое небо с облаками, словно кружевные салфетки; призрачно-бледный песок, кое-где пронизанный копьями кактусов; одинокий ястреб, бесшумно скользящий параллельно с близнецом своей тени. Бесплодная простота архитектуры Матиаса стала элегантной благодаря Нине. Каким-то образом это казалось правильным, как всегда случалось в хорошо сконструированных снах.       — Признаки тени? — спросила Инеж.       — Ни одного, — ответил Матиас, не сводя глаз с прицела АК.       — Нина?       — Не чувствую его, — ее руки побелели на руле. — Мы летим вслепую. Каз, если ты можешь обнаружить…       — Не могу.       — Хорошо, — она вздохнула и выдохнула. — Тогда делаем то, что планировали.       Кювей выпустил струю дыма в воздух рядом с лицом Матиаса, и Матиас одарил Каза убийственным взглядом. Каз сделал ладонью маленький успокаивающий жест. Матиас опустил голову и продолжал смотреть на горизонт, потому что он профессионал.       Каз это ценил. Он ценил многое в Матиасе. В конце концов, он являлся плодом более профессиональной подготовки, чем у большинства в индустрии, и это проявилось в его профессионализме. Он был бы почти идеальным оперативником — послушным, умелым, тактичным — конечно, если бы не Нина.       Опять же, если бы не Нина, Каз никогда бы не получил в свои руки такой приз, как Хельвар. Он полагал, что должен благодарить ее, хотя Матиасу следует благодарить сильнее. Она научила, насколько опасно оставлять свое сердце в игре их индустрии. Матиас никогда больше не совершит такую ошибку, и за это должен опуститься на колени, благодаря Нину. Нечасто мужчина мог назвать себя неуязвимым.       Каз мог. Каз держал свое сердце вне игры. И, верный своему слову, он горячо поблагодарит человека, преподавшего ему такой урок, а потом вонзит нож себе в горло.       — Мы все еще придерживаемся первоначального плана? — спросила Инеж.       Она вытащила два ножа, Святой Неизвестно и Неважно; он никогда не мог вспомнить проклятые имена. Он всегда думал, что Инеж с клинком похожа на птицу в полете, или акулу в воде; тавтологически совершенное состояние. Он знал это с момента, как встретил ее. Он увидел равновесие танцовщицы, грациозную и неторопливую постановку ног, жилистую силу рук, и подумал: В этой руке должен быть клинок.       И тогда он вытащил ее из ада — из чего-то похуже ада — и забрал…       Ну. Не то чтобы в лучшее, но в какое-то другое место, которое по непонятным ему причинам, казалось ей достаточно хорошим. Мужчина получше, дал бы ей то, чего она заслуживала, но он мог предложить только то, чего она хотела.       — Каз?       — Без изменений, — ответил он.       Теперь она смотрела на него, что являлось приятной переменой, хотя ее явное беспокойство таковым не казалось. Инеж не могла смириться с проблемой жизни, что было фантастическим качеством для партнера при попытке сложного ограбления, а также сильно раздражало.        Он хотел, чтобы она перестала на него смотреть. Он также надеялся, что она не перестанет. Каз хотел многого, и в любой момент времени он мог смотреть в глаза только половине этого.       Джип подъехал к воротам комплекса. Охранник вышел, чтобы проверить их документы, на шее Нины мелькнул шнурок.       — Доктор Нина Зеник, из Малого дворца, — сказала она. — Я здесь, чтобы встретиться с доктором Юл-Баюром. Мне поручили сопровождать его сына.       Она улыбнулась. Улыбка Нины Зеник могла называться по-разному: манящая, умопомрачительная, парализующая, сердцеостанавливающая. И метафорично тоже. Волна блаженного удовольствия пробежала по лицу охранника. Он махнул рукой, не взглянув на удостоверение.       Каз строго напомнил себе, что это не волшебство: ограничение обратного захвата серотонина может убедить большинство людей улыбнуться и согласиться практически с чем угодно, и, в любом случае, докторские степени не раздаются за что-то, недостаточно научное. Не то чтобы у Каза имелся какой-то опыт получения высшего образования, для подтверждения данного предположения, но он получил подтверждение от людей, которые точно знали.       Когда они въехали в ворота, маячащие на горизонте черные машины исчезли. Теперь они скользнули в мысленный ландшафт, и проекции на мгновение потеряли бдительность. Следующие минуты станут решающими.       Нина припарковала джип и выпрыгнула наружу, а Матиас вывел Кювея.       — Сюда, мистер Юл-Бо, — весело сказала она и протянула руку. Матиас прикрывал. Она многозначительно взглянула на Каза, словно говоря: Не облажайся. Затем провела мальчика внутрь.       Пара охранников захлопнула двери. Металлический лист загрохотал сильно, словно финальный аккорд.       Инеж, изящно повернув бедра, скользнула на водительское сиденье, а он неуклюже вскарабкался на пассажирское. Она завела двигатель и направилась к противоположной стороне здания.       Она не говорила, и хорошо, потому что он не хотел. Но мало-помалу молчание Инеж превратилось в своего рода целенаправленное молчание, которое еще больше действовало на нервы. Потому что в равной степени отвлекало и не решало её явную проблему.       — О, ради Бога. — он выключил радио, которое Нина настроила на какую-то устаревшую джазовую станцию 1940-х.       — Скажи это.       Нужно отдать ей должное: она не снизошла до него словами «Мне нечего сказать» или, что еще хуже, не унизила их обоих фразой «Я не знаю, что ты имеешь в виду». Даже на пике своего гнева Инеж не оскорбила, притворившись, что не понимает.       Нельзя сказать, что она была в восторге.       — Сейчас? — процедила она, — правда, сейчас? Мы собираемся говорить именно сейчас?       — Я бы предпочел этого не делать, но, похоже, это твое пожелание.       — Я ничего не говорила.       — Да, и ты сказала это очень громко.       — Мои извинения, — холодно ответила она, — но ты должен решить, хочешь ли, чтобы я говорила или нет, потому что прямо сейчас, кажется, у тебя два мнения по этому поводу, а я могу сделать только одно или другое.       — О, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, что можешь свободно говорить.       — Значит, я могу делать все, что хочу?       — Конечно, можешь. Ты всегда… Инеж, — он почувствовал первую волну колючего раздражения, — в чем дело?       — Я просто хочу быть уверена в своей полезности. — ответила она.       Более или менее худшее, что она могла сказать. Он мог бы составить список вещей, которые могла сказать ему Инеж Гафа, ранжировать их по интенсивности и продолжительности дискомфорта, и конкретно это замечание звучало вполне дословно, и находилось почти вначале списка. Проигрывало с минимальным отрывом слову Прощай.       Касаемо ощущений: то, что происходило в желудке Каза, казалось почти таким же приятным, как пилинг стекловолокном. Невероятно бесило.       — Не будь прислугой, — отрезал он. Не то, что он хотел сказать, или, по крайней мере, он почти уверен, что не собирался, когда открыл рот.       Инеж пожала плечами. Убийственно спокойно. Ее не задевало ничего, и меньше всего мрачное нытье раздражительного мальчишки.       — Ты привносишь сюда чувства, Каз.       — Ты хочешь извинений? Не так ли?        Она сухо рассмеялась:       — Я бы никогда не попросила их.       — Я спросил хочешь? Они избавит тебя от этой жалкой гребаной темы?       Её спина напряглась:       — Я не собираюсь умолять о сострадании…       — Умолять, ты даже не спрашивала …       — …если ты не можете набраться терпения, чтобы предложить по собственной воле. У меня нет никакого желания смотреть, как ты изображаешь смирение ради меня. Меня отталкивает такая идея.       — Отлично. Ты не хочешь, чтобы я извинялся, ты не хочешь, чтобы я этого не делал. У кого сейчас два мнения?       — Я пытаюсь работать, — ответила она спокойным, ужасно-профессиональным голосом. — Ты сам решаешь, что хочешь сказать. У меня нет времени писать тебе сценарий.       Он должен был сказать: я не имел в виду то, что сказал тебе в оперном театре. Я никогда этого не имел в виду. Я бы не сказал этого, если бы знал, что ты услышишь.       Он мог бы также сказать: я боялся. Ты сделала что-то очень опасное и привлекла внимание тени. Прости меня за слабость, если можешь.       — Я пытался выманить тень, — вместо этого бесцветным тоном произнес он. — Центр сцены. Очевидно и предсказуемо, и далеко от всех остальных. Я знал, что Роллинс придет за мной при первой же возможности, поэтому выбрал место, где риск жертв был бы ничтожно мал.       Инеж обдумала, склонив голову набок, потом спросила:       — Роллинс. Это твоя тень?       Он кивнул.       — Значит, ты знал, что он там будет.       — Всегда была возможность, — проговорил он.       Инеж промычала, признавая это, но не ответила.       — Ну?       — Что «ну»?       — Этого достаточно? — спросил он, — ты удовлетворена?       Инеж повернулась и посмотрела на него, и от отвращения в ее глазах могла содраться кожа.       — Не понимаю, почему ты думаешь, что это лучше, — ответила она, — поскольку ты уже используешь наши жизни в качестве залога против своей тени.       Его тени. Все вернулось к чертовой тени. Он снова проверил свои тотемы, но не потому, что действительно сомневался в том, что грезит, а потому, что хотел подтверждения прослойки между пальцами и миром. Нервный тик. Слабость, которую он допускал, так как она предотвращала еще большую.       — Пекка Роллинс — моя забота, — процедил он.       — Был, — согласилась она. — Затем он выстрелил в Кювея. Теперь и моя.       — Оплошность. Я думал, что держу его под контролем. Я больше не совершу такой ошибки, — он помедлил, — и твоя жизнь не является залогом. В этой или любой другой авантюре.       — Но это не так. Ты поставил наши жизни на то, чтобы управлять тенью, и не справился. — ее прямолинейность была куда более жестокой, чем могла быть злоба. Он бы предпочел, чтобы она сердилась или злилась, но гнев Инеж разгорался не так. Там, где другие пылали, она становилась ледяной. Она никогда не проявляла недоброжелательность, даже малость несправедливости, что являлось худшим оскорблением — быть признанным недостойным усилий её возмущения.       — Я могу. Я смогу. В любом случае, это не имеет значения. В следующий раз, когда я увижу его, то убью.        — Правда? Как? — она припарковала джип, когда они подъехали к задней части здания. — И не лги.       — Это продолжение моего разума. Я стреляю — он умирает.       — Это не так работает. — она захлопнула дверь и, нетерпеливо барабаня ногой по пыли, стала ждать пока он вылезет. — Ты не можешь просто нажать на спусковой крючок и все исчезнет. Это часть твоего разума, а значит: здесь задействованы более глубокие вещи.       — Пожалуйста, продолжай учить тому, как работает мой разум.        Он дерзил, и ненавидел себя за это. Абсолютно неправильный разговор. Он должен был убить эту ужасную неловкость в младенчестве, прежде чем она успела сделать то же с его достоинством.       Инеж выглядела такой же равнодушной. Вытащив из рюкзака грейферное ружье, прицелилась в крышу:       — Ладно. Делай с тенью то, что считаешь нужным. Но ты не можешь выбирать, как я отношусь к тому, что ты подвергаешь мою жизнь риску.       Он чуть не схватил ее за плечо. Почти: три быстрых шага в ее пространство, а затем сознательная часть его мозга дернула ручник, и он резко остановился, его рука зависла рядом с ее рукой. Не прикоснувшись. Он мог бы гордиться этим, если бы был способен на какое-либо чувство, кроме чистого унижения. Если Инеж и вздрогнула, то, по крайней мере, не от страха.       Она посмотрела на него.       — Инеж, — начал он. Но, конечно же, фраза не имела окончания. Поэтому он позволил ей спокойно повиснуть в тишине.       Она склонила голову набок.       — Каз? — злость исчезла, и светлое, пытливое замешательство сверкнуло в её глазах. Темно-коричневых, с золотыми отсветами. Янтарными гранями. Напомнившие замечательный сорт виски, который он когда-то пробовал в шотландском замке, купаж настолько гладкий и насыщенный, обжегший грудь изнутри, прежде чем он понял, что проглотил.       — Готова? — спросил он.       — Да, — ответила она, что означало: да, конечно, и да, всегда. Потому что она Инеж, а он Каз, и когда он звал, она отвечала; и иногда вот так, без сложностей.       Она выстрелила. Грейфер зацепился за край крыши, и Инеж дважды резко дернула веревку, проверяя. Увидев ее удовлетворение, он схватил веревку и начал подъем.       Они взбирались медленно. На самом деле он мог карабкаться в довольно приличном темпе: веревка — это сила верхней части тела, и нога не мешает, в отличие от нахождении на земле, — но они двигались черепашьим темпом, чтобы не стать обнаруженными психической безопасностью Нины, которая патрулировала крышу и периметр. Конечно, Инеж могла бы подняться и войти в здание за короткое время, но она настояла на прикрытии его тыла. «Я не хочу, чтобы ты карабкался по зданию без наводчика, — сказала она, а когда он чуть не впал в ярость, добавила: — или я могла бы нести тебя на спине», что одновременно было ей под силу, а также служило видом предложения, на которое он не мог ответить, сохранив честь и достоинство. В любом случае, он взбирался медленно, и замедлился еще сильнее, когда подул ветер.       Сильный, садистский ветер пустыни, который мчался с равнины как раз тогда, когда они находились настолько высоко, что падение стало бы болезненным. Веревка беспокойно покачивалась. Каз схватил ее обеими руками и заставил себя не смотреть вниз, где между ним и землей зияло расстояние в три этажа. Его желудок перевернулся. Он проигнорировал. Он поднял лицо к небу, стиснул зубы и стал подтягиваться на веревке раз за разом, пока не смог сосчитать столбы забора вдоль крыши.       Они остановились у широкого эркера на самом верхнем этаже. Инеж щелкнула каблуком, и из ее сапога выскочило лезвие. Вися на единственной веревке на высоте сотен метров, Каз спонтанно и безмерно благодарил практичность клинка, которому не требовалось владение руками Что это было, рождественский подарок? Два года назад? Три? Он подарит ей аналог на следующий день рождения. Он подарит ей пары на все случаи жизни: так что она могла бы ходить по квартире в уютных тапочках и иметь при себе пару лезвий, готовых выскочить, если ей свяжут руки. Ей бы понравилось, он уверен.       Она осторожно оттолкнулась от окна, давая себе немного пространства, а затем сильно ударила ножом в сапоге по стеклу. Оно треснуло, и еще одним ударом Инеж разбила, оставив дыру, достаточно большую, чтобы она могла пролезть. Внутри приземлилась на пол и, избавляясь от инерции, сделала аккуратный перекат, подпрыгнула и повернулась, чтобы помочь ему залезть. Он продвигался медленнее, крепко держась за веревку, в то время как она стояла наготове со свободными руками и напряженными ногами, готовая поймать или нырнуть, чтобы втащить.       Ни то, ни другое не потребовалось. Он тяжело приземлился на ноги. Стекло хрустнуло под сапогами. Резкими движениями запястий он поправил костюм, а затем повернулся лицом к комнате.       Это была устаревшая лаборатория для совместных снов. На самом деле, раньше Каз никогда в таких не бывал, хотя и знал о них достаточно хорошо. Как и все он читал Доклад Морозова. Он предположил, что Нина, должно быть, тренировалась в подобном: полы с белым линолеумом, столы с черными столешницами, матово блестящие в свете флуоресцентных ламп, и отсек в углу, где стоял стационарный ASIV. Каз поразился, что никогда не задумывался о размерах старых ASIV, до того, как появилась портативная модель «портфеля». Тот, что находился в этой лаборатории, походил на небольшой стеклянный шкаф, с огромным белым троном внутри, от которого отходили сотни и сотни проводов, словно электрический стул по моде середины века.       Точь-в-точь как у Нины, по всей вероятности, поскольку это ее сон. Инеж коснулась красной куртки, которую кто-то бросил на соседнем стуле, и он прочистил горло.       — Я поищу в коридоре, — по-деловому предложила она и отошла. Однако прежде, чем она успела выйти, лифт загудел. Каз вытащил «беретту» из нагрудного кармана, а в каждой руке Инеж появилось по кинжалу. Он хотел бы, держать трость, но Инеж не позволяла кому-либо подойти достаточно близко, чтобы ему пришлось бежать.       Двери лифта открылись. Вышел мужчина в белом халате, держа кофе и коричневый бумажный пакет. Средних лет, китаец, с седыми волосами и знакомыми скулами. Как и сын, он носил очки.       — Доктор Юл-Баюр, — вежливо сказала Инеж, но вежливость немного затерялась из-за того, что она наставила на него нож.       Доктор поднял глаза и вздрогнул:       — Господи, — он уронил кофе, — какого черта вы двое… это исключительно недопустимо. О, черт, — он заметил разбитое окно позади них, — это ограбление? В этом дело?       — Не совсем, — ответил Каз. Бо Юл-Баюр быстро и оценивающе осмотрел Каза, пистолет и вероятность поражения цели почти в упор. Выводы из этих данных были очевидны.       Он поднял очки и помассировал переносицу.       — Хорошо, — он почти пискнул. — Послушайте, может, будет лучше, если я… мне действительно не обязательно знать. К лучшему. Просто берите, что нужно, а я получу страховку по телефону.       — На самом деле мы здесь не для того, чтобы воровать, — весело сказала Инеж.       — Это похищение? Меня похищали дважды, я застрахован и от этого. Опять же, позвольте мне позвонить. Мы закончим со всем к обеду.       — Доктор, где Кювей Юл-Бо? — спросил Каз.       Это, наконец, отрезвило. Бо Юл-Баюр выпрямился:       — Что вам нужно от моего сына? — раздражение сменилось чем-то напоминающее искренний страх.       — Позвольте мне кое-что объяснить. Когда в комнате двое мужчин и пистолет, человек, который отвечает на вопросы, во многом определяется тем, какой конец пистолета направлен на него. — Каз убрал предохранитель, щелчок в тихой комнате прозвучал очень приятно. — Боюсь, этот человек — не я.       — Он… его здесь нет, — затараторил Бо Юл-Баюр. — Он в интернате. Сотни километров отсюда. Вы не можете связаться с ним.       Значит, они еще не пересеклись. Значит, Матиас и Нина опаздывают.       — Инеж, найди сына доктора, — пробормотал он.       Спор предвещался в движении ее челюсти. Он приготовился. Надвигающаяся ссора не успела материализоваться, потому что лифт снова загудел.       Инеж встала между дверью и мужчинами. Напрасное движение. Когда двери открылись, вышла не охрана, а Кювей Юл-Бо.       Он выпорхнул из лифта с невыносимо флуоресцентной улыбкой.       — Здравствуйте, мистер Бреккер, — произнес он. — Мисс Гафа. Я не знаю, что вы здесь делаете, вы же не врачи.       — Кювей, — удивилась Инеж. — Где Ни… доктор Зеник?       — Она? О, понятия не имею, — ответил он. — Я бросил эскорт в вестибюле; я так ненавижу сердцебитов.       Инеж замерла. Каз крепче сжал «беретту». Невозможно. Он не мог знать, что Нина сердцебитка. Он даже не знал, что спит. Не должен. Не должен знать.       — Кювей? — в замешательстве позвал Бо Юл-Баюр.       Губы Кювея скривились в несчастную кривую.       — Отец, — вздохнул он. — Я сожалею об этом.       И прежде чем Каз или Инеж успели среагировать, он вытащил из куртки пистолет и выстрелил отцу в голову.

***

      Поскольку она была профессионалом, Нина подождала, пока Каз и Инеж окажутся за пределами слышимости, чтобы произнести избранные фразы на родном языке.       — Нина, я знаю солдат, которые покраснели бы от этого, — пробормотал Матиас.       — Американские солдаты — слабаки. Знаешь, обычно они так себя не ведут.       — Я не понимаю, о чем ты говоришь. — вежливо ответил он. Но, конечно, она знала: это не так. Матиас Хельвар не был дураком, и потребовалось гораздо меньше мозговых клеток, чем, надо признать, имелось в его тупой башке, чтобы понять: с Казом и Инеж что-то не так. Она тоже не знала, почему удивилась; для двух человек, чье отношение к личным проблемам колебалось между «дисфункциональным» и «никаким», середина работы с высокими ставками, должно быть, казалась идеальным временем, для выяснения отношений друг с другом. Она сомневалась, что у них когда-либо происходил честный разговор, не связанный с опьяняющими уровнями адреналина и эндорфинов. Вероятно, они считали перестрелки парной терапией.       Внутри учреждения не было окон и царила прохлада. Бетонные стены в узких тесных коридорах, изгибались неинтуитивными и лентообразными узорами по мере того, как путники углублялись в центр здания. Голые лампочки свисали со шнуров из потолка, пахло сыростью и переработанным воздухом.       Кювей шел вперед так, будто уже находился здесь раньше, с бодрой скоростью ориентируясь в поворотах. В этом заключалась простая гениальность лабиринта Матиаса: он использовал подсознание Фили, как нить Ариадны, увлекая спасательную группу в самое сердце сна. Неважно, пуст ли центр. Поместите сновидца в лабиринт, и он заполнит центр тем, что, по его мнению, должно там находиться. Чем сложнее лабиринт, тем глубже тайна. Все, что нужно сделать Нине и Матиасу — следовать за Кювеем, и он передаст ключи к своему разуму.       Или, в данном случае, к Бо Юл-Баюру.       Инеж и Каз возьмут в заложники Бо Юл-Баюра, а Нина и Матиас приведут Кювея им навстречу; а затем в деликатных выражениях предлагалось, чтобы Кювей передал секрет юрды парема в обмен на жизнь своего отца. В такой многоуровневой глубине его подсознания, подобная идея имела мощное влияние. Если верить Казу, а верить было трудно, то это сохранится, когда он проснется.       Достаточно простая концепция для имплантации, и даже не является ложью. Пока он держит формулу юрды парема, жизнь твоего отца в опасности.       Об остальном, заверил их Каз, Кювей позаботится сам. Кювей, насвистывая, зашел за угол. Она рискнула улыбнуться Матиасу. Уголок его рта дернулся. Он толкнул ее по руке локтем, мягко упрекая. Хватит ухмыляться, дрюсье. Не сглазь. Если честно, он был суевернее повитухи. На корабле в Греции он заставлял каждый вечер спускать флаг, даже когда они оказывались единственным судном на многие мили вокруг. Плохая примета — вывешивать флаг после наступления темноты. То же самое, что поднять флаг перед дьяволом.       Ты думаешь, я дьявол, рассмеялась она.       Почему ты думаешь, я волнуюсь? Тебя одной достаточно. Невозможно иметь дело с более чем одной. Это убьет меня.       Она потянулась и ощутила его сердцебиение. Медленное и ровное, как барабанный бой похоронного марша, настолько устойчивое, что она могла положить на него музыку. Как она любила это сердцебиение. Она любила этот ритм и точность. Любила, что оно никогда не ускорялось ни из-за кого, кроме нее.       Когда все закончится, она загонит Матиаса в угол, и они поговорят. Она позаботится. Она заплатит долг, какую бы цену он не пожелал.       Еще одна цепь коридоров, и в поле зрения появился лифт. Вместо кнопок панель с буквенно-цифровой клавиатурой, увенчанная красной мигающей лампочкой. Кювей отошел в сторону и, ожидая, засунул руки в карманы.       Нина подошла и, предполагая, набрала: 3П4. Раздался сигнал. Свет над дверями лифта стал зеленым. Двери открылись.       — Вы первый, сэр, — она склонилась, указывая на кабину.       — Мне нужно в туалет, — объявил Кювей. — Кто-нибудь из вас знает, где он?       Матиас фыркнул. Нина вздохнула. Цена всех этих напитков в аэропорту, предположила она, а вслух произнесла:       — Я уверена, что это может подождать, мистер Юл-Бо.       — Мне стыдно уточнять в присутствии дамы, но на самом деле не может. — он виновато улыбнулся. — Я быстро! Бьюсь об заклад, мужской за углом. Подожди меня здесь.       — Сэр…        Он выскользнул из ее рук, растопырив пальцы в ленивой капитуляции.       — Серьезно, доктор. Еще немного, и я опозорю нас обоих. Я туда и обратно.       Она потянулась к манжете Матиаса, но тот не нуждался в подсказках.       — Я последую с вами, сэр, — вежливо сказал он, делая шаг вперед.       — Ой, чушь. Вам на самом деле не стоит, и я абсолютно не смогу, пока кто-то смотрит. Слишком волнительно.       — Мои извинения, но я вынужден настаивать, сэр.       — Как и я, — ее голос наполнился приторным привкусом принуждения гришей. — Матиас довольно осторожен. Вы даже не заметите, что он там.       — Боже мой, — тон совершенно не изменился. — Что здесь нужно делать, чтобы спокойно облегчиться?       Проклятье. Принуждение не сработало, она должна была надавить сильнее. Нина открыла рот, готовясь во всю глотку бомбардировать нервные окончания мальчишки, когда ее прервали шаги с другой стороны коридора.       — Доктор Зеник, — послышался знакомый баритон курильщика.       Она услышала тень раньше, чем увидела. Она потянулась за пистолетом, но Матиас оказался быстрее. Через мгновение она поймала себя на том, что смотрит на его поясницу.       Kozyol, яростно подумала она. Уйди из моего поля зрения, ты большой тупой мужик.       — Доктор Зеник? — позвал Кювей. — Вы знаете этого человека?       Тень шагнул вперед. Нина выскользнула из-за спины Матиаса, и он сразу прикрыл ее. Ворча, она пихнула локтем его в живот и, проигнорировав его сдавленный вздох, выставила плечо перед мальчиком.       — Кювей, иди в лифт, — приказала она. — Матиас, бери его и уходи.       Матиас одарил ее взглядом, ясно и спокойно вопрошающим: не сошла ли она с ума.       — Герои! — радовался тень. — Je l’adore. Вы без конца очаровываете меня, доктор Зеник… а теперь не хмурьтесь, мистер Хелвар, разве вы не видите, что я слежу за своими манерами? Я не забыл ваш прощальный совет во время нашей последней встречи.       Матиас поднял АК и выстрелил. Мерцая, тень появлялась и исчезала, а пуля расколола цемент позади него.       — Ты сделал это и в прошлый раз, — он скривился. — Я начинаю думать, что ты не очень хороший собеседник.       — Черт возьми, — ужаснулся Кювей. — Ты только что застрелил его.       Нина выругалась.       — Я… о, блин… Кювей, поверь мне, он плохой человек. Держись за нами.       — Кто он? Почему он здесь? — Кювей указал дрожащим пальцем на тень, в приближающейся истерике. — Он не с вами?       — Кювей, — ласково проговорил тень. — Ах ты, бедный, бедный мальчик. Ты даже не подозреваешь, для чего тебя используют.       — Мне совсем не нравится такой тон голоса. — пробормотал Кювей.       — Это не жалость, мой мальчик. Это сочувствие. Ты знаешь, что умираешь, не так ли? — он постучал себя по груди.       Одновременно Нина и Кювей посмотрели на безвольно свисающую руку Кювея. На рубашке расцветали красные пятна.       — Да, умирает. Потому что ты в него стрелял, — отрезала Нина.       Тень поднял руки в показном смирении:       — Правда. Mea culpa. Но только из милосердия, клянусь. Парень, если бы ты умер на Первом Уровне, худшее, что с тобой случилось: проснуться с защемленной шеей. — Он пренебрежительно махнул рукой Матиасу и Нине. — Они подписали тебе приговор, когда спустили на уровень глубже. Они решили рискнуть Лимбом, не я.       — Подожди. Ты стрелял в меня?       — Я пытался устроить твой выброс, — улыбнулся тень с приторно-сладкой нежностью, — не сработало.       — Никто из вас мне не нравится, — пробормотал Кювей, — но меньше всего мне нравишься ты, странный человек. Доктор Зеник…       — Лифт, Кювей. Живо, — она вложила столько принуждения в приказ, что воздух, казалось, замерцал от силы гришей. Хватка Матиаса на пистолете на мгновение ослабла, прежде чем он встряхнулся.       Кювей, пошатываясь, направился к лифту, по-видимому, инстинктивно, но тут же ухватился за дверь.       — Подожди, — прохрипел он. — Я… подожди. Стой.       — Я сказала, иди.       — Нет, — хрипя, он зажмурился. — Я не хочу… я не…       — Увлекательно, — заинтриговано произнес тень, склонив голову.       — Я не… твоя марионетка… Гриш.       Со стоном Кювей выпрямился и прислонился к стене, от сопротивления его раскрасневшееся лицо исказилось.       — Я не такой, — выдохнул он. — Я сын моего отца… сын моего отца.       — Нина, — настойчиво пробормотал Матиас.       — Кювей, что бы ты ни делал, стой!       — Нет, — сказал он слабо. Потом улыбнулся. — Извините, доктор Зеник.       Затем он выхватил пистолет из набедренной кобуры Матиаса и выстрелил ей в ногу. В упор.       Остальное произошло одновременно: концентрация нарушилась и принуждение оборвалось; Нина упала на колени и вскрикнула от боли; Кювей нырнул в лифт; тень исчез оставив за собой лишь эхо тихого сердечного смеха. Двери лифта закрылись. Нина качнулась вперед и застонала, сжимая руками растущее красное пятно на бедре.       — Нина. — большие, грубые руки схватили ее запястья.       Она сжала ладони, прикусив язык. Кровь сочилась.       — Нина.       — Блядь!       Она задохнулась и сжала зубы, но сквозь них вырвался крик, звериный вой: Больно, больно, больно.       — Нина Федоровна Зеник, min kjære, пожалуйста. Посмотри на меня. Посмотри на меня.       Она открыла глаза. Сквозь туман боли она увидела синеву, чистую синеву, синеву Средиземного моря.       — Да. Правильно. Спасибо. Считай со мной… не смотри вниз. Нет. Смотреть нельзя. Смотри на меня. Вверх. Вверх, вверх, вверх. Я высокий, Нина, а ты сильнее этого. Как ты любила говорить? «Мои глаза слишком высоко».       Она издала смешок, постепенно превратившийся в стон.       — Больно, — всхлипнула она. — Я… о, блядь. Матиас.       — Да. Я знаю. Ш-ш. Не смотри. Смотри на меня. Я здесь, Нинита.       — Я собираюсь… ты должен идти. Матиас. Ты должен. Забрать Кювея. Предупредить Каз и Ин… ох…       — Nyet…       — Я никуда не пойду. — он отпустил ее запястья, и она прижала руки к ране, точнее попыталась, так как он снова схватил их. — Нет. Твои руки, полны микробов. Инфекция. Заболевание. Дай я.       — Я не дожи-и-иву, чтобы беспокоиться об инф-ф-фекции. Нужно остановить кровотечение.       — Тогда останови. Ты не думаешь, Нина.       — Я пытаюсь! Ты не даешь мне! — выплюнула она. И дернулась в его руках — бесполезно, его руки словно камень — и пнула свободной ногой. Он стойко принимал удары животом. — Отпусти! Perhot’ podzalupnaya! Idi umri v yamu, urodlivyy sukin syn!       — С каких это пор, — сказал он, — сердцебитам нужны руки?       Она перестала биться и зарычала:       — Это блядски больно! Я не могу сосредоточиться! Я не могу просто щелкнуть пальцами и связать это вместе, это не волшебство, я говорила, говорила тебе, а ты никогда не слушал…       — Хорошо. Послушай. Ты должна успокоиться. Забудьте об исцелении. Будем считать вместе. Считай со мной, да? Помнишь? Я начну. Dyes-yat.       У нее перехватило дыхание. Она закрыла глаза и откинула голову назад. Голова закружилась. Рука нежно шлепнула ее по щеке. Она открыла глаза.       — Нина.       — Девять, — выдавила она.       Он цокнул языком и отпустил ее запястье, ненадолго, чтобы щелкнуть по носу.       — Пфф. Это не наша игра, ты же знаешь.       — Мы давно не играли в эту игру, Матиас.       — Ты забыла правила? — он сжал ее запястья. — А может, слова? После того, как я так долго трудился, чтобы научить тебя? Ты разбиваешь мне сердце.       — Теперь ты… ох… решил стать милым? Теперь?       — А когда еще? — спросил он — Ты всегда так прекрасна, когда хочешь моей смерти.       Она посмотрела на него и произнесла:       —Ni.       Он кивнул:       — Vo-syem.       — Sju, — выдохнула она. Уголки раны покалывали и растягивались, кожа стягивалась.       — Sheist.       — Ха! shest, болван, — вздохнула она. — Shest, как шерсть, запомни.       — Shest. Да. — Он похлопал ее по плечу. — Ты хорошо справляешься.       — Заткнись. Не ободряй.       — Прости. Считаем дальше?       — Нет, — вымолвила она сквозь стиснутые зубы, — нет, я смогла, — грязный участок кожи покрылся коркой.       Рана по-прежнему уродлива. Кольцо кровавых швов окружало новую раскрасневшуюся и нежную плоть. Кровь пропитала одежду и потемнела на штанах до щиколоток, оставив алые пятна на их пальцах.       — Хорошая девочка, — сказал он одобрительно, и она возненавидела свои запылавшие щеки. — Великолепная работа. Госпожа Гриш, королева дрюсьей.       — Я все это знаю, — пробормотала она. — Тебе не нужно… говорить мне.       — Но тебе нравится это слышать.       — Не будь обаятельным. Я не в настроении. — она изо всех сил попыталась сесть, но его руки опустились ей на плечи, прижав к полу. — Это заставляет меня думать, что ты…блядь… думаешь, что я умру.       — Ты не умрешь.       — Тогда перестань вести себя так, будто ты меня не ненавидишь, — отрезала она. — Перестань беспокоиться обо мне. Я не хочу… выжимать из тебя прощение с жалостью.       Матиас не ответил. Вместо этого он обнял ее за талию одной рукой, а другой скользнул под колени:       — Нам нужно двигаться. Я собираюсь поднять тебя. На три.       — Ты точно не посмеешь!       Он точно посмел. Подняли некрасиво, методом пожарного, потому что (как он однажды ей сказал) это более устойчиво, чем перенос невесты, и никто из них не смог бы обвинить Матиаса в романтичности.       — Что теперь? — кисло спросила она.       Он попытался вызвать лифт: не сработало.       — Мне нужно подняться, — решил он. — Ты будешь у меня на спине.       — Я что?       — Ты не можешь лезть в таком состоянии. А должна идти со мной. Итак, я полезу в шахту лифта, а ты повиснешь у меня на спине. — Он поставил ее и повернулся, встав на колени, предлагая взобраться ему на плечи. — Давай.       — Нет! Нет, Матиас, я не позволю тебе поднимать меня на три этажа в шахте лифта!       — Я более чем способен, — заверил он. — Я сильный. Однажды я пронес тебя и дальше. Помнишь? На Милосе, в горах? Ты растянула лодыжку во время похода и заставила тащить себя на спине до самой яхты. А потом: чудо! Все прошло.       — Это другое! И перестань вспоминать о том, что было тогда, ты меня сбиваешь!       У него хватило приличия показаться огорченным, но, тем не менее, он деликатно ответил:       — Я просто привожу довод.       — Не важно! Это нелепая идея. Ты сумасшедший. Ты безумнее меня! Нет. Я просто отказываюсь.

***

      Шахту лифта продувало.       Ремней у них не было, так что Нине буквально пришлось держаться за Матиаса изо всех сил. Она обняла за плечи и обвила неповрежденной ногой за бедра, как необычайно упрямый рюкзак. За её спиной висел АК-47. Если это и беспокоило Матиаса, то он не подавал виду. Он бодро и радостно карабкался вверх по тросам лифта, словно лемур на стероидах, а мышцы спины приятно бились о её грудь. (Она не обращала на это внимания. Не обращала внимания и на то, как ее колено плотно обхватывало его бедро, это не имело никакого значения и ни капельки на нее не влияло.)       — Ублюдок, — пробормотала она относительно прямо ему в затылок. — Ты даже не выдыхаешься.       — Знаешь, у нас в спецназе проходили учения, очень похожие на это, — как ни в чем не бывало сообщил он. Она оказалась права: он даже не запыхался. — Часть физической подготовки. Курсанты разбиваются на команды по десять человек. Они привязывают несколько цепей к бревну, и у каждого курсанта была привязана одна цепь к спине. Затем все десять должны вместе взобраться на каменную стену. Выигрывает команда, которая первой поднимет бревно наверх.       — Твои товарищи по команде даже не удосужились тянуть? Они просто сели на бревно, позволив тащить тебе?       — Мы каждый раз побеждали, — весело согласился он, подтягивая их еще немного.       — Ты мне отвратителен.       — Врешь, — ответил он с поистине невыносимой уверенностью. — Ты можешь ненавидеть меня, но я никогда не вызывал у тебя отвращения.       Ироническое замечание растворилось у нее на языке:       — Я никогда не ненавидела тебя, — она поразилась своему удивлению.       Он фыркнул:       — Я не знала. — она замолчала и грохот кондиционера оглушил. — Я никогда… Матиас, рискну поднять очень щекотливую тему в тот момент, когда ты поставил меня в очень опасное положение, я никогда не хотела, тебе вреда.       Он остановился, держась за тросы лифта. Его плечи поднялись и опустились, и вздох она скорее почувствовала, чем услышала.       — У нас нет времени, — устало произнес он.       — Я знаю. Но это важно. Я хочу, чтобы ты понял.       — Нина. — его пальцы сжимались и разжимались на тросе. — Ты сказала, что не хочешь, чтобы я прощал тебя, потому что я думал, что ты умрешь.       — Нет. Вовсе нет.       — И это нормально. Можешь ли ты представить, что я могу не захотеть твоих извинений по тем же причинам?       — Но я всегда хотела извиниться перед тобой, — беспомощно проговорила она. — Даже когда я извиняюсь, я хочу извиняться. Я никогда не собиралась покидать тебя. Я собиралась вернуться и забрать тебя… я не думала, что они продадут тебя американцам, я думала, что смогу обратно обменять тебя …       — Ты должна была сказать мне. А еще лучше, спросить.       — Я знаю! Я знаю, и мне жаль! Но ты должен понять…       — У тебя проблемы, Нина.       Она ощетинилась:       — Ой? Расскажешь? — иронично попросила она.       — Ты думаешь, что ты лучшая во всем, что делаешь, — незлобиво ответил Матиас, — и ты так часто оказываешься права, что… я думаю, забываешь, как тяжело играть с жизнью другого человека.       Нина замолчала. Она положила голову ему на плечо, спрятав лицо, хотя он все равно не мог увидеть.       — Прости, — добавил он через мгновение. — Это не по правилам.       — Нет, — сказала она. — Нет, не по правилам.       Он ждал, что она скажет больше, но она не сказала.       — Я больше не буду об этом говорить, — сухо сказал он, и они молча поднялись на следующий этаж.

***

      Нине Зеник был двадцать один год, когда она встретила Матиаса Хельвара. Чему она не очень обрадовалась. Она только что закончила практику в Малом дворце и начала работу над докторской диссертацией. Зоя отправила ее в исследовательскую поездку в Соединенные Штаты. Кто-то из подпольной лаборатории сновидений в Хьюстоне утверждал, что производит штамм сомнацина, способный стабилизировать многоуровневое сновидение, и, поскольку она была молода, неопытна и почти не пробовала себя в полевых условиях, то не поняла что это наживка, пока спецназ не пробил окно.       Она в одиночку вывела из строя семерых и потом годами утверждала, что Матиас поймал ее только потому, что ему повезло.       Он заковал ее в три пары наручников и посадил на поезд до Далласа. Она сломала ему четыре пальца, ключицу и большой палец. Он ругался по-норвежски и по-английски; она по-русски и по-французски. Он не прикасался к ней, кроме того раза, когда приковывал к батарее, чтобы поспать. Она захотела его, как только увидела.       У тебя сильный акцент для американца.       Я не американец.       Откуда ты?       Осло.       Я люблю Осло! Там красиво. Почему ты уехал?       Охотиться на друсье. Вроде тебя.       В Норвегии не имелось военного подразделения совместных снов. Даже спустя годы. И тогда, и сейчас, Америка стала одной из немногих стран, изучавших их военное применение. Что всегда казалось Нине ироничным, учитывая, первоначальную идею военной операции. Большинство людей забыли, что Малый дворец создавался как военная база.       Ты ничего не знаешь о совместных снах.       Я знаю достаточно. Я знаю, что ты ведьма и лгунья. Я знаю, что ты совершила серьезные нарушения закона и человеческой добродетели.       Ты ничего не знаешь, кроме того, что они тебе сказали.       Мне достаточно.       Тогда раздели сон со мной, если так уверен. Я покажу тебе, что делаю, и ты решишь, заслуживаю ли я за это умереть.       Ей потребовалось две недели путешествия, чтобы убедить его поделиться PASIV. Еще месяц совместных снов, прежде чем он поцеловал ее.       Через месяц после этого он пришел посреди ночи в её обиталище и сказал, что если она любит его, то возьмет за руку и убежит. Так она и сделала.       Они бежали из страны. Она не могла взять американского оперативника домой в Россию, дезертира или нет, поэтому они бежали в Грецию, где плыли от острова к острову на яхте, которую она купила на свой последний чек из Малого дворца. Она перестала отвечать на позывные Зои. Он разорвал связи с армией. Ее признали пропавшей без вести; его — мертвым.       Она никогда точно не знала, сколько времени они провели на той яхте в Средиземном море. Между искаженным временем в совместных снах и залитой солнцем дорогой, дни слились друг с другом. Могли пройти недели или месяцы, прежде чем русские нашли ее.       Предполагалось, не без оснований, что он похитил ее. Предполагалось, не без доказательств, что она стала его пленницей. И предполагалось, Зоей в частности, что синяки на ее бедрах и шее после месяцев плавания в море были свидетельством преступлений, далеко выходящих за рамки закона.       До сих пор она оставалась убежденной, что если бы не сказала хоть что-нибудь, Зоя убила бы его. Она убила бы его без колебаний, полномочий и разрешения. Предстала бы перед судом за убийство с гордо поднятой головой. Нина должна была что-то сказать.       Так что, она сказала им правду или версию, в которую они могли поверить: предатель он, а не она. Что она соблазнила, а не стала жертвой. Что он выдал государственные секреты, информацию об американской программе совместных снов, особые тайны нашептывались между шелестом простыней. Что он, вероятно, расскажет ей еще больше, если они оставят его в живых. И, конечно же, в каждой лжи имелась доля правды, но Нина не могла подумать, что Матиас тоже поверит.       В любом случае, это не имело значения. Российское правительство вернуло его американцам за трех военнопленных, и Матиас Хельвар исчез с лица земли.       А Нина — ну, Нина жила. Что еще оставалось.       Она вернулась в Малый дворец и защитила докторскую. Зоя присутствовала на защите и выпускном. Женя вручила ей диплом. Устраивались вечеринки; она пила шампанское. Она пошла работать в поле извлекатором, а потом бросила это, как только поняла, что все ее сны стали похожи на Грецию. Хотя это не мешало работать. Она путешествовала. Писала статьи. Держалась подальше от Штатов. Обходила стороной Средиземное море. Наотрез отказалась ступать на борт яхт. У нее находились другие любовники, интрижки, мальчики и девочки и разнообразные без всякой конкретики со всех сверкающих уголков мира, большие и маленькие, одинаково прекрасные, и ни одного блондина.

***

      Наверху шахты они обнаружили сам лифт, все еще стоявший на последнем этаже. Матиас использовал приклад ружья, чтобы открыть панель в нижней части лифта. Отвалившись, она позволила залезть в кабину. Нина соскользнула с его спины и рухнула на пол, тяжело дыша, как будто это она поднялась на три этажа.       — Я мечтала о тебе, ты знаешь, — проговорила она. — Все, о чем я когда-либо мечтала, — это ты.       — Нина, — проворчал он.       — Я серьезно. Все пейзажи моих снов превратились в острова. Мои проекции стали светловолосыми, голубоглазыми и с ужасно-сильными акцентами.       — Нина, ты не должна этого говорить.       — Я поехала в Гренландию по работе, и все, о чем я могла думать, это то, как бы сильно тебе понравится. Пейзажи, фьорды, эта ледяная красота. Сделало бы тебя таким счастливым. И. И был тот суши-бар в Киото, а затем чайный магазин в Марракеше, и… и куда бы я ни пошла, когда бы ни происходило что-нибудь хорошее, я хотела, чтобы ты был там. Даже если тебе не нравилось, я хотела знать, хотела услышать, что ты думаешь. Я хотела посмотреть, как ты увидишь все в первый раз. Это было моей любимой частью путешествия с тобой. Всегда. Если бы мы вместе побывали в сотне стран, ты все равно был бы моей любимой частью каждой из них.       — Остановись. Умоляю.       Неохотно она послушалась.       — Я подумала, что это может что-то значить для тебя, — прошептала она.       Он встал на колени и взял ее руки в свои. Она схватила их, и он поднял ее на ноги.       — Это очень много значит, — торжественно сказал он. — Я никогда не забуду. Спасибо.       Затем, не говоря больше ни слова, он распахнул двери и вышел из лифта.

***

      Инеж была так занята Кювеем, что едва заметила, как Матиас и Нина вошли в комнату.       Остывающее тело Бо Юл-Баюра лежало на полу. Шок подавил её визг. Кювей, поморщившись, снова сунул пистолет в кобуру и перешагнул через тело.       — Я бы предпочел не поступать таким образом, — признался он. — Тем не менее, я считаю, что при работе с проекциями лучше всего использовать старые методы.       — Объяснись, — прорычал Каз.       — О, пожалуйста, перестань размахивать этой штукой, как будто собираешься меня застрелить, — немного съязвил Кювей. — Мы оба прекрасно знаем, что ты не отправишь меня в Лимб.       Инеж с вытянутыми руками шагнула вперед, хотя, увидев взгляд Каза, заколебалась.       — Кювей, расскажи нам, что именно, по твоему мнению, ты знаешь.       — Что я знаю? О снах? У тебя есть несколько свободных лет? — Кювей громко и невесело рассмеялся. — Мой отец был самым блестящим ученым снов в мире. Он делал с сомнацином такие вещи, которые другим химикам не хватало смелости даже представить. Он изобрел юрду парем! И вы думаете, он никогда не рассказывал своему сыну, что делал?       — Ты все время знал? — требовательно спросил Матиас.       — С оперы. Какое-то время я не удосуживался проверить свой тотем. А потом хотел выяснить, что вам нужно, чтобы не поднимать шума. Но до этого уровня я не осознавал, что с тобой здесь была тень, — и добавил несколько злобно, — и, честно, какая профессиональная команда по извлечению не разбирается в тенях? Это ошибка малолеток.       — Была, — тихо произнес Каз.       Инеж повернулась. «Он все еще направлял пистолет на Кювея, хотя и без всякой необходимости», — подумала она. Он повторил:       — Ты сказал, что твой отец был самым блестящим ученым снов в мире.       — Ох, — вздохнул Кювей. — Да. Видите ли, он мертв. Наступила тишина. Он одарил их улыбкой, похожей на битое стекло:       — Я имею в виду в реальном мире. Не во сне. Три дня назад. Давно окоченел.       Он раскинул руки, усмехаясь:       — Сюрприз! Вы поймали меня во время полета на его похороны.       Нина резко и мрачно рассмеялась.       — Это невозможно, — произнесла Инеж. — Мы бы услышали.       — Три дня назад, — пробормотала Нина. — Совсем недавно.       — Нет. Он был известен. Печально известен. Если бы он умер, мы бы знали.       Кювей сплюнул.       — Известный. Да, мой отец был известный. Вы думаете, что правительство стало бы афишировать? Как будто они гордились? Моего отца убили. Кто-то убил его в постели. Пока он спал, если вы вообще можете проглотить такую иронию. Они до сих пор не поймали человека, который это сделал. И вы приходите сюда, вы, стервятники, вы, доктор Зеник, его коллега, — Нина вздрогнула, — и пытаетесь украсть у меня его работу? Ну, у меня её нет. — он отряхнул руки, сбрасывая метафорические следы ответственности. — Значит, вы зря потратили время и, возможно, обрекли нас на Лимб, если верить этой тени.       — Знаешь, у меня есть имя, — произнес голос из окна, и Инеж повернулась.       Пекка Роллинс, обрамленный разбитой дырой в стекле, опирался на свою трость. Он ей улыбнулся:       — Здравствуй, дорогая.       Каз издал рык. В нем не слышалось слов, просто какой-то гортанный звук гнева. Это её охладило.       — Опусти пистолет, мальчик, ты никого не запугаешь, — проговорил Роллинс.       Каз упрямо не пошевелился. Он перевел пистолет с Кювея на Роллинса.       — Ну ладно. — Роллинс вытащил свое оружие: длинноствольный пистолет блестящего черного цвета. — Так. Теперь у всех на столе есть карты. — он саркастически указал на Кювея. — Ты бы тоже хотел стать частью?       Кювей поспешно направил пистолет на тень. Роллинс усмехнулся и снова повернулся к Казу.       Нина, которая, как заметила Инеж, несла на спине нелепо большое оружие, вытащила его из кобуры и тоже нацелила на Роллинса.       — Попробуй, — холодно процедила она. — Я отправлю тебя в Лимб так быстро, что ты даже не поймешь, что произошло.       — Прекрасная угроза, — Роллинс не отрывал взгляд от Каза. — К сожалению, у вас будут проблемы с доведением дела до конца, как вы прекрасно знаете. Как бы я остаюсь, пока он дышит. — он пожал плечами. — Конечно, если бы вы действительно хотели избавиться от меня, вы могли бы сделать парочку выстрелов по мистеру Бреккеру из своего автомата, и отправились дальше по нашему весёлому пути.       Инеж напряглась.       Каз облизал губы.       — Нина, — начал он.       — Я не собираюсь в тебя стрелять, не смеши, — отрезала она. — Просто… разберись с тенью.       Но он не мог, поняла Инеж. Что-то мешало ему выстрелить. Она видела легкую дрожь, почти незаметную, в его правой руке.       Она переложила один из своих ножей левой рукой и незаметно сменила стойку.       — Каз, — пробормотала она.       — Что? — он повернул к ней голову, не отрывая взгляда от Роллинса. Что-то неумолимо тянуло их на орбиту друг друга, как ненавистные двойные звезды.       — Каз, — повторила она.       — Что, Инеж.       Она не могла убить его тень за него. Но тень можно ненадолго устранить, что даст им немного времени. Достаточно, чтобы доставить Кювея в безопасное место и спланировать их следующий шаг, а Каз примирится с тем, чтобы убить его. Или достаточно долго, чтобы они могли дождаться выброса и вернуться на поверхность. Им не нужно окончательно решение. Только время.       Инеж не являлась сновидцем, архитектором или сердцебитом. Она охрана, в этом её работа. Призрак могла сделать то, что не могли другие. Это сделало ее такой, какой она стала.       Первый нож попал Роллинсу в плечо. Его отбросило на несколько шагов назад, он споткнулся, лицо покраснело от неприкрытого шока. Не имелось времени насладиться, потому что она уже бежала быстро, как ветер, на цыпочках, вытянув другую руку.       Он повернул пистолет. Она знала, что он так поступит. Ее второй нож полоснул по горлу, оставив рану, которая могла бы стать смертельной. Не для тени. Кровь не полилась. Кожа на горле просто разорвалась, зияя над черной раной, похожей на дыру в костюме марионетки.       Роллинс хмыкнул от дискомфорта, словно она нанесла хороший удар. Она сделала ложный выпад влево и скользнула вправо, стремясь нанести еще один порез вдоль артерии.       Кто-то закричал — все закричали, это отвлекало — и тут раздался первый выстрел, прозвучавший у ее уха. Она не знала чей.       Третий нож она вонзила ему в живот, где он застрял. Мужчина отступил еще дальше. Его каблуки захрустели разбитым под окном стеклом. Она достала еще один клинок и бросилась в безжалостный натиск, пригибаясь и извиваясь, чтобы не напороться на пистолет.       — Инеж! ИНЕЖ!       Звали несколько человек. Их голоса преследовали ее, как она преследовала его, прижимая к окну, к пропасти.       — Инеж, — с любопытством пробормотал Роллинз. Она вырезала каньон в его груди за то, что произнес её имя.       Он улыбнулся этому, затем ей. Он схватил рукоять у себя в животе и потянул. Санкта Алина высвободилась.       Он рассмотрел клинок, а затем перекинул через плечо.       Ее тотем завертелся в синем небе, вспыхнул и исчез.       — Моя дражайшая леди Инеж, — Роллинс произнес торжественно, близко к благоговению. — Для тебя у меня только сожаления и извинения. Ты была достойна большего.       Он нежно коснулся ее щеки. Затем, обхватив за шею, притянул к себе. Желчь подступила к горлу. В течение многих лет она не была объектом столь нежелательного контакта, нигде, везде, в смирительной рубашке давления и жары. Она могла бы закричать.       Однако у нее не было такой возможности. Пуля пробила ей живот и с коротким вздохом выгнала воздух изо рта.       Затем он опрокинулся назад, и они вместе упали в разбитое окно.