Свидание в Варанавате

— Ты меня правда видеть не можешь? — прищурив один глаз, Шакуни возлежал на спине и разглядывал Бхишму, молчаливо разводившего костёр в ракшасьем лесу. Белёсый туман низко стелился по траве, извивался меж стволами деревьев, затягивая всё вокруг мутной, зловещей дымкой. — Какого другого отношения ты ждёшь после всего? — Давай начистоту, — Шакуни перевернулся на бок, подпирая голову рукой. — Ты хотел его. А весь мой грех заключался в том, что я дал тебе желанное, пусть и неправедным путём. Я показал тебе истинное твоё лицо. — Уж молчал бы, — беззлобно буркнул Бхишма. — Откуда тебе знать, каково моё истинное лицо? Ты видишь перед собой только самое последнее и крайне неудачное моё воплощение в человеческой форме. И если ты думаешь, что это — весь я, то ты глупец, гандхарадж. Клинок кинжала, вынутый из ножен, яростно лязгнул по ближайшему камню. От выскочившей искры занялся полуистлевший мох и сухие ветки, собранные в кучу. — Дэвы — эгоисты, — не сдавался Шакуни. — Даже ты, хоть я и люблю тебя несравненно больше всех. Вы что-то там говорите про дхарму, но сами никогда её не соблюдаете. Каково быть лицемером, Дьяус? — Кстати, о лицемерии. Ты пришёл в этот мир, чтобы помочь развязать войну, но притворяешься близким для кауравов человеком, — напомнил Бхишма, поворачиваясь к нему. — Каково осознать, что всё полетело к бхутам, сценарий поменялся, и ты теперь, возможно, не нужен? — в свою очередь жёстко спросил он, уже не церемонясь. — Плевать, — очаровательно улыбнулся Шакуни. — Я всегда знал, что никто из нас никому не нужен, а потому к собственной ненужности относился спокойно. И уж тем более нечем гордиться пандавам, в которых дэвы нуждаются. Подобная «забота» лишает свободы. А твой брат, я полагаю, хотел именно свободы… Так вот, он освободился. Не понимаю, о чём ты печалишься? Придёт время, ты вернёшься к нему. Вы встретитесь. Вы оба — дэвы высочайшего уровня. Я лишь прах под вашими ногами. Или мельче праха? Давай узнаем, насколько я мелок! Скажи, каков тот мир, откуда ты явился, по сравнению с моим? Бхишма молчал, неотрывно глядя в горящий костёр. — А ты сам как думаешь? — неожиданно спросил Бхишма. Такого тона Шакуни у него прежде не слышал. — Как считаешь, что снаружи твоего мира? — Другие Локи. Снизу — Патала, сверху — Брахмалока. Мритью Лока посредине. — Снаружи море тьмы. Бездонное, бескрайнее, — негромко и медленно заговорил Бхишма, и Шакуни затаил дыхание, не смея его перебивать. — Это не вода, не земля, не огонь, не воздух, не прана. Это море не созданное, вечное. Ваш мир со всех сторон покрыт оболочкой, называемой небесным сводом. А море, о котором я говорю, — мир моего батюшки, — по другую сторону оболочки. Те, кто вращаются в сансаре, туда никогда не попадают. Все ваши Локи внутри оболочки. Даже те, где живут дэвы и Триада. А снаружи находится источник, питающий всё. Благословенная амрита и настоящая сома. Только туда нельзя выходить конечным существам, имеющим форму. Вас ждёт гибель. Однако лишь находясь в том мире можно понять, что такое вечная жизнь. Без реинкарнаций, без принуждений и бесцельного блуждания по кругу. Шакуни недоверчиво поморщился: — Даже Брахма имеет начало и конец. Вечен лишь Парабрахман. — Это он и есть, — не смутился Бхишма. — Парабрахман выглядит как море образов того, что только будет создано в будущих манвантарах. Понятие о времени — одна капля этого моря. Понятие о пространстве — другая. Понятие о созидании — третья, а о разрушении — четвёртая. И таких капель бессчётное множество, им нет конца. Там, в глубине спрятано нечто большее, чем жизнь, смерть, пространство, время. Неизведанная тайна, не открытая никому, даже батюшке. Эту тайну можно открывать вечно, но она никогда не будет исчерпана. Каждый раз, ныряя в бесконечную бездну моря образов, ты будешь доставать нечто новое, не похожее на всё, найденное прежде. И сколько бы ни нырял, хоть вечность вечностей, никогда не достанешь всё. Мой батюшка делает так, что море постоянно колеблется. Оно не пребывает в покое, благодаря его вмешательству. Оно двигается, рождая образы того, что появится в будущем, став реальным. Отец черпает из моря не миры, но идеи о них, а брат сплетает из добытого нити. Крохотные, тоньше волоса… На нитях, будто плоды на деревьях, начинают зарождаться миры, чей образ извлечён из Парабрахмана-моря. Один из них — этот, — Бхишма обвёл рукой небо, землю, деревья, костёр. — Да, ограниченный, имеющий форму. Смертный, неидеальный. Конечно, теперь ты спросишь, кто я сам таков, чтобы судить о неидеальности мира? Я — Дьяус. Меня создали намного позже брата ради того, чтобы я спустился сюда и временно поддержал оболочку молодого мира форм, когда понятие о форме как таковой было извлечено из бездонного моря. Именно тогда я стал небесным сводом. Именно тогда я тут и застрял. — А Триада? — заинтересовался Шакуни. — Мне даже любопытно, что ты скажешь о них? — Все они явились в бытие позже. Отец их создал для постоянного поддержания циклического мира. Моей же задачей было придать им форму и заставить действовать. Я должен был вернуться к Отцу, выполнив задачу, но брат вздумал проникнуть сюда следом за мной. Хотел посмотреть на батюшкино творение изнутри… Любопытство его и сгубило. Он не вытащил меня, когда следовало, вдобавок сам сюда провалился. Мы оба заблудились сначала в верхних, а теперь и в нижних Локах, будто в лабиринте. Потеряли ориентиры, забыли путь назад. И понеслось! Манвантара за манвантарой я творил форму, а брат — бесформенность. Я наводил порядок, а он — хаос. У меня было имя, у него — нет. Те имена, которыми он себя тут называл, все сплошь фальшивые. У него не существует имени. Отец не назвал его никак, породив на свет. Вот потому я Дьяус, а он для меня — «брат». Безымянный, неуловимый… Я всегда был обречён притягиваться к нему, где бы он ни находился. Силу этого притяжения батюшка назвал «любовью». Он привязал меня к брату теми самыми нитями, питающими миры. Благодаря этой любви, я должен был всегда возвращаться в исходный мир, в каких бы вселенных ни находился. Там, откуда мы родом, нет понятия двойственности. Там нет плохого и хорошего, а потому порождённая батюшкой любовь была уместной. Она выполняла роль связующего звена между мной и братом, не позволяющего нам потерять друг друга в наших путешествиях. Но когда мы начали блуждать внутри здешних Лок, меняя форму, теряя силу, — Бхишма провёл ладонями по лицу сверху вниз, — всё изменилось. Из невинного притяжения наша любовь превратились в страстное желание, полное греха, а мы сами — в две противоположности, которым нельзя приближаться друг к другу. Если бы мы оказались слишком близко, заставив изначальную тьму, из которой состоим, колебаться чересчур быстро, этот поступок ничем не отличался бы от тандавы Шивы. Батюшкино творение распалось бы на исходные нити. Впрочем… возможно, стоило именно так и поступить? — Бхишма задумался, поглаживая подбородок пальцами. — Ты, определённо, упустил шанс разрушить мир, насладившись своей запретной любовью, — Шакуни понимающе вздохнул. — Правда, всё ещё можешь вернуться к брату. Он ведь просто обязан притянуть тебя назад, — последнее слово прозвучало с изрядной долей ревности и обиды. — Не притянет. Моя любовь с некоторых пор — это низкое вожделение, омрачённое плотским грехом, а всё благодаря тебе! Не знаю, сколько манвантар придётся очищаться отныне. — Будем очищаться вместе! — бодро предложил гандхарадж. — Знаю хорошее уединённое место. — И не мечтай! — Ты всё сокрушался, что у тебя негодное тело, — быстро сменил тему Шакуни. — Какое же было в исходном мире? Бхишма ткнул веткой в костёр, чтобы тот разгорелся ярче. — Я был бесконечно расширяющейся волной, как и брат. А батюшка — тем, кто эти волны поддерживает в движении. Здесь я будто в тюрьме… Иметь конечную форму и такие крошечные размеры при том, что мой разум остался прежним — бессмертным и ничем не ограниченным — это проклятие! Ладно, — неожиданно прервался вдруг он. — Костёр покараулю. Заткнись и спи. — Зачем Отец вообще создал всё? — Шакуни не желал затыкаться. — Бхут ведает, — проворчал Бхишма. — Я тогда молодой был. Не поинтересовался. Вернусь — спрошу. — Спроси, мне любопытно, — удобнее устраиваясь на своей накидке, пробормотал Шакуни. — Все эти Триады, дэвы… Как по мне, лучше бы твой родитель остановился на начальном этапе. Создал нас с тобой. И хватит. Брата твоего побоку. Ты слишком много страдал из-за него. Такой не нужен. — А как же сестра и любимый племянник? — в изумлении обернулся к нему Бхишма, едва приметно улыбаясь кончиком рта. От слов гандхараджа Деваврате почему-то стало смешно. Шакуни тоже заулыбался. — Сам бы создал обоих, когда понял бы, как творить свободно, без колеса повторений. А ещё нам нужен мир, в котором можно приближаться к кому угодно, и ничего не будет разрушено из-за этого. Бхишма задумчиво покачал головой, но не возразил ни словом. *** — Вы главное не беспокойтесь, махарани, — Вьяса успокаивал расстроенную Кунти, пока её сыновья сидели поодаль на стволе поваленного дерева с виноватыми лицами. Наиболее удручёнными выглядели Накула с Духшасаной. — Все трудности решит Васудева. Я не превозношу его умения, но он, и правда, велик! Васудева придумает что-нибудь. Может, он знает мантру или подскажет ягью, целью проведения которой будет уничтожение позорного влечения. — Это всё Духшасана-а-а. Этот негодный соблазнил нашего Накулу-у, — жалобно всхлипывала Кунти, вытирая опухшие глаза. — Несомненно, — закивал Вьяса. — Накула не мог бы так поступить по собственной воле! — Ну какая между ними может быть любо-оо-вь? — лицо царицы снова сморщилось, а по щекам побежали потоки слёз. — Это же просто ошибка какая-то! Хорошо, что хоть остальные мои сыновья чисты, и их праведность не запятнана! Но Накула… Мой бедный мальчик, лишённый невинности так рано злодеем Духшасаной! Не-е-ет, — и она снова захлюпала носом, впав в отчаяние. Вьяса заботливо промокнул влажную кожу царицы кусочком вышитого шёлка. — Не расстраивайтесь. Вы же так хорошо держались поначалу, когда злодей Духшасана признался… Даже пытались шутить. — Это оттого, что до меня всегда всё доходит медленно-о-о, — и Кунти опять разрыдалась в голос, причитая. — Какая ужасная адхарма! Что бы сказал мой праведный отец?! Он бы выгнал Накулу из дворца и отправил жить к тем людям! — У тех людей не было Васудевы, им некому помочь, — словно маленького ребёнка, уговаривал Вьяса царицу. — Я уже отправил голубя в Двараку. Через четыре дня приедет Кришна и всё будет хорошо. Пока Вьяса пытался привести Кунти в чувство, «ужасные адхармики», расположившиеся на поваленном дереве, начали понемногу приходить в себя. — Если приедет Кришна, — заговорил Арджуна, — нам не миновать какой-нибудь целебной мантры, либо мощной ягьи, чтобы все дэвы явились разом и вычистили божественными лучами нашу адхарму. — Возможно, это и есть выход? — пробормотал Юдхиштхира, обхватывая ладонями колени. — Вычистить всё, — но голос его предательски дрогнул. — Угу. И потом вы однажды придёте и перебьёте нас, — буркнул Духшасана, печально поглядев на Накулу. — Дядюшка всегда это говорил! Он сказал, вы захватчики. Так и вышло? — Не торопи события, — прервал его Ашваттхама. — Ещё никто никого не убил. И надеюсь, не убьёт в будущем. А что нам дальше делать, подумать надо. Сахадэва, ты ничего не ощущаешь? — обратился он вполголоса к любимому. — Дед Бхишма сюда едет. Он почти на выходе из леса ракшасов. С ним кто-то, кого я не могу опознать… Молодой спутник. Мужчина! Неожиданно лицо Сахадэвы вытянулось, а глаза едва не выскочили из орбит. — Ну?! Что? — толкнул его в бок Арджуна. — Говори! Не томи. — Не могу о таком, — прохрипел бледный Сахадэва, неожиданно хватаясь за грудь обеими руками. — Пусть дед сам расскажет. — Да что там?! — напирал Арджуна. Не добившись ответа, посмотрел на Юдхиштхиру. — Прикажи ему говорить, старший брат! — Не буду, — заупрямился сын Дхармараджа. — Если Сахадэва увидел некую тайну, говорить об этом вслух он действительно не имеет права. Молчи, Сахадэва. — Вот ведь… идиотское благородство! — Арджуна шёпотом выругался, но Карна тут же придвинулся к нему ближе и приобнял, что-то успокаивающе шепча на ухо. — Подумать только! Я и не знал, что иногда можно любить мужчин! — неожиданно глубокомысленно изрёк Бхима, который до сих пор стоял в ступоре поблизости от братьев и не реагировал даже на умопомрачительный запах свежесваренного риса, распространяющийся по территории ашрама. — Накула, — он повернулся к младшему брату, — а почему у вас с Духшасаной любовь? Это из-за проклятия, которое вы получили в Варанавате? Из-за того, что голыми уединялись в покоях и разозлили Шан-ди? Все снова замолчали. Да и что тут можно было ответить… — Ну и ладно. Не хотите разговаривать — и не надо. Пойду тогда поем. Что-то проголодался, — пожаловался Бхима, не дождавшись никаких объяснений.— А ведь думал, целый год есть не захочу после этих орехов в скорлупе и манговых косточек! — и он двинулся в сторону хижины, возле которой ученики Вьясы оставили без присмотра приготовленный обед. — Теперь, когда этот тигр среди мужей ушёл, давайте обсудим, что делать! — на сей раз инициативу проявил Карна. — Бежать, не дожидаясь Кришну, — мрачно заключил Ашваттхама. — Просто бежать как можно дальше и тайком от этого… Вьясы. — Согласен. Если приедет Кришна, неизвестно, какую магию он применит и как изменятся наши чувства после общения с ним, — кивнул Арджуна. — А я не собираюсь в будущем убивать Карну или тех, кто ему дорог! — Как и я Сахадэву, — решительным тоном выдал Ашваттхама. — А я люблю Дурьодхану, — неожиданно выпалил Юдхиштхира. Наступила такая тишина, что стало прекрасно слышно удовлетворённое чавканье голодного Бхимы, влезшего в чан с рисом. Ученики Вьясы, застыв в медитации под баньянами, саловым деревом и ашокой, ещё не успели заметить, что их еда стремительно убавляется. — Можете, что угодно обо мне думать, — устало выдохнул Юдхиштхира. Губы его дрожали. — Мне надоело прятаться. Да, мои чувства греховны, но они существуют. Я больше не могу отрицать их. Так что, скажу честно, вы более не под защитой моей праведности. Я грешник, моя душа нечиста. Даже аскезы не помогут, потому что я не хочу бороться с тем, что есть во мне. Я хочу оставить свою любовь нетронутой, даже если ответа не будет, а я спятил или заболел. Вот так… Можете теперь говорить всё. — Не беспокойся, старший брат, — Арджуна положил ладонь ему на плечо. — Что мы можем сказать? Мы все плывём в одной лодке по той же самой бурной реке. Кому, как не нам, понять тебя? Если мы все решили бежать из этого ашрама, значит, надо бежать. Уйдём ночью. Тихо и незаметно. — А как же матушка? — перепугался Накула. — Унесём спящую. Будем нести по очереди, как после пожара! — Вообще не надо никуда бежать, — вдруг не выдержал Сахадэва. — Завтра здесь появится дед Бхишма со своим молодым спутником. Как только они придут, — Сахадэва на миг запнулся, но потом собрался с духом и продолжил, — падайте деду в ноги и признавайтесь честно во всём. Юдхиштхире только пока лучше помалкивать… Он знает, почему, — и Сахадэва одарил старшего брата многозначительным взглядом, от которого последнему стало не по себе. — А остальные могут признаться. Лучше все сразу! — Сахадэва, ты в своём уме? — Арджуна сочувственно посмотрел на младшего брата. — Дед из нас дух выбьет ещё раньше, чем Васудева Кришна перемагичит наш манас целебными ягьями! — Не выбьет. Дед тоже в одной лодке с нами. У меня только что было видение. Этот его молодой спутник спустя три дня после нашего возвращения в Хастинапур подарит Великому Бхишме любовные ласки в опочивальне. И судя по тем репликам, которые он скажет в пылу страсти, эти двое уже сейчас любовники. Их первый раз случился на пепелище. Перед тем, как они поехали за нами через ракшасий лес, — стыдясь самого себя, как на духу выдал чужую тайну Сахадэва. Когда он договорил, Бхимасена уже успел опустошить чан с рисом. Аппетитное чавканье прекратилось. В тёплом воздухе жужжали пчёлы и шмели. Пели сладкоголосые лесные птицы. Сдавленно рыдала махарани Кунти, не имея сил перенести страшную новость об адхарме младшего сына. Но все сидящие на стволе поваленного дерева хранили мёртвое молчание.