Свидание в Варанавате

Шакуни с медитативным спокойствием наблюдал за мечущимся по опочивальне Дурьодханой. Статуэтки дэвов по традиции летели на пол, сосуды и шкатулки давно были опрокинуты или разбиты, лампады погасли, масло разлилось, благовония рассыпались. Лишь крохотный огонёк последнего уцелевшего светильника, подхваченного невозмутимым Шакуни, слабо освещал разгромленные покои. — Поверить не могу! Дед Бхишма и вы!!! Как же это вышло?! — тень, отбрасываемая Дурьодханой на стены и потолок комнаты, колебалась, стремительно меняя форму. Она то становилась пугающе огромной, то истончалась, извиваясь змеёй. Следуя взглядом за причудливой игрой теней, Шакуни внезапно подумал, как иронично было бы, если б вдруг это колеблющееся пятно отделилось от владельца, обрело собственное существование и стало перечислять грехи гандхараджа, вторя оригиналу. Дурьодхана бушевал, не давая ни единого шанса вымолвить хоть слово. Поняв, что и пытаться не стоит, Шакуни покорно слушал возмущённый монолог племянника, наблюдая за тем, как очередная прекрасная опочивальня приходит в запустение. — Вы потеряли сознание, узнав, что Духшасана, Карна и Ашваттхама связались с пандавами! Для вас любовь мужчин — адхарма, как и для меня. Но тогда почему… Нет, думать не могу об этом! Иначе просто свихнусь, — Дурьодхана наконец замолчал и плюхнулся на пол, усевшись посреди устроенного им бедлама и обхватив голову руками. Подождав ещё немного и поняв, что теперь наконец можно вставить реплику, Шакуни негромко заговорил, открывая новые горизонты для племянника: — Я тебя сейчас сильно удивлю, мальчик мой, но, видишь ли, с моей точки зрения, любовь двух мужчин адхармой вовсе не является… Дурьодхана посмотрел на дядю так, будто впервые его видел. Впрочем, с того момента, как Шакуни заявился в Хастинапур в новом теле, ювраджа и без того постоянно преследовало ощущение, что этого дядю он точно видит впервые. — Как? — потерянно пробормотал царевич. — Вы забыли, что с вами приключилось, когда я пришёл просить о домике в Варанавате? Я опасался, что придётся звать Крипачарью. Еле привёл вас в чувство! — Ты неверно понял причину моих душевных страданий, мой мальчик. Для меня единственной адхармой является любовь к пандавам. Если бы твой брат, Ашваттхама и… кхм… этот Карна, — именем ангараджа Шакуни подавился, будто затвердевшими от долгого хранения роти, — полюбили других мужчин, я бы слова не сказал! Но ПАНДАВЫ?! Нет… Хуже этого ничего быть не может. — То есть, по-вашему, дядя, нормально, когда один кшатрий использует не по назначению свой лингам, а второй кшатрий полностью его действия поддерживает, допуская тот лингам в себя? — сурово вопросил Дурьодхана. — Всё вокруг создано с помощью силы Шакти. Она течёт как река. Ты представить себе не можешь, сколь разными и сколь извилистыми путями Шакти может прокладывать путь до Шивы, — многозначительно улыбнулся Шакуни. Дурьодхана выпучил глаза и ничего не ответил на это спорное, с его точки зрения, высказывание. — А сейчас я спрошу ещё кое-что, мой мальчик, — продолжил Шакуни. — Ты не терпишь любых ограничений своей свободы, так почему желаешь ограничивать свободу других? Дурьодхана растерялся ещё больше, а потом вдруг от души врезал кулаком по собственному колену. — Бхут с вами. Делайте, что хотите. Вы, дед, пандавы… Только, Шивы ради, не трогайте меня и не заставляйте узнавать о подробностях ваших похождений! Я просто хочу жениться. — Непременно женишься, — Шакуни отставил уцелевшую лампаду в сторону, приблизился к племяннику и присел на корточки рядом с ним. — Царевна Калинги выберет тебя. Не о чем волноваться! — И всё-таки, — Дурьодхана тоскливо посмотрел на дядю, — как вам удалось совратить деда? Он же не поддавался никому. Хранил свой обет брахмачарьи годами! Да что там годами — десятилетиями! Шакуни густо покраснел, что прежде было ему несвойственно. — Если я желаю достичь цели, то рано или поздно получаю это. Впрочем, я хотел благ не только для себя. Я наблюдал за Гангеей много лет так внимательно, как мой Шукра не следит за добычей. Я видел, что Деваврата несчастлив. Я решил, что сумею дать ему то, чего он лишён, если придумаю безупречный план. Но сейчас, поразмыслив обо всём случившемся, я уже не столь уверен в правильности своих поступков. — Ещё бы! — хмыкнул Дурьодхана. — Пожалуй, даже от Карны, Духшасаны и Ашваттхамы можно было ожидать чего-то… подобного, но только не от вас, дядя, — юврадж покачал головой и развёл руками. — Я хотел подарить Бхишме наслаждение, от которого он отказался по вине проклятой Сатьявати. Эта дурная женщина не имела права требовать от него такую невыносимую клятву! Я думал, Гангее будет хорошо со мной. Но вышло так, что, желая уменьшить его боль, я лишь нанёс новую рану, гораздо глубже той, которая у него имелась. Теперь, наверное, он не простит меня. — Разве деду нужно что-то вам прощать? — всполошился Дурьодхана. — Косвенно я оказался повинен в гибели его брата. — Но Читрангада и Вичитравирья давно мертвы. И вы, дядя, уж точно непричастны к их смерти! — искренне изумился Дурьодхана. — Я говорю об изначальном брате. О том, кто находился рядом с Бхишмой с момента создания мира. Эти двое были, как ты с ангараджем. Или, пожалуй, ближе. — Невозможно быть ближе, — пробурчал Дурьодхана. — Митр — часть меня. Моя плоть, кровь, дыхание. Также как и братья. Как Ашваттхама. — В любом случае, — вздохнул Шакуни, — смерть завершила всё. — Смерть?! — начал что-то понимать Дурьодхана. — На пепелище посланцы Видуры нашли обгорелое тело. Это был брат Бхишмы? — Он, — коротко подтвердил Шакуни. — В Варанавате обнаружили именно его останки. Я думал, что веду партию и побеждаю, но стал лишь пешкой в чужой игре. Для того, чтобы покинуть сансару, брат Бхишмы подстроил всё так, что Гангея убил его, проведя ночь со мной. Эти обстоятельства являлись условиями освобождения души из круговорота рождений и смертей. Тот хитрый бхут больше не будет перерождаться. Однако Бхишма не смог последовать за ним, а виноватым оказался я. — Вы-то при чём? — недоумевал Дурьодхана. — Вас использовали, чтобы разорвать кольцо сансары! Шакуни долго молчал, прежде чем признаться. — Но и я был хорош. Я смог заполучить Бхишму, выдав себя за его брата. Правда, на тот момент я не знал, чей облик мне дали. Знал лишь одно: именно такое тело поможет соблазнить Бхишму. Всего на одну ночь я достиг цели, но в итоге всё равно проиграл. — И кто же вам дал такое тело? — остолбенел Дурьодхана. — Его брат и дал. Он сделал это преднамеренно, чтобы потом самоубиться магической стрелой Дьяуса и сбежать из сансары. А напоследок «одарил» Деваврату мной. Этим двоим близость была запрещена, иначе мир сгорит, как от тандавы Шивы. Я стал… заменой. И от этого, признаюсь, хочется орать на всю Мритью Локу! Я ещё никогда не выигрывал, одновременно фатально проиграв! — Зачем вы сейчас рассказали мне всё это, дядя? — побледнел юврадж. — Я теперь вообще никогда спать не смогу. До конца жизни. — Со сном и у меня теперь проблемы, — признался Шакуни. — Как раз с того момента, как дворец погорел. — И вы решили сделать так, чтобы я составлял вам компанию в бессонные ночи?! — разбушевался Дурьодхана. — Как мне забыть ваши откровения?! — Ты сам хотел слышать всё, — возразил Шакуни. — Вопросы вон задавал… разные. — Я точно никогда не хотел знать такое!!! — бушевал наследный царевич. — Как же с вашей семьёй сложно общаться, мальчик мой, — сокрушённо вымолвил Шакуни, горестно вздыхая. — Странно, что я до сих пор не привык, прожив здесь столько лет. — Скорей бы война! С кем угодно. На поле боя хоть можно забыться, — страдальчески пробормотал Дурьодхана. — Мысли пропадают. Кроме того, я в последнее время так зол, что без особого труда в одиночку положу армию! Хастинапур выиграет, против кого бы мы ни выступили. Хоть против асуров и Триады! Гандхарадж потёр пальцем подбородок: — После всего, что произошло, войны, похоже, не будет. Ни с пандавами, ни с кем-то ещё, — сказал и осёкся, вспомнив, что Дурьодхане знать про Курукшетру, пожалуй, рано. С другой стороны, терять больше нечего, когда решительно все планы Триады полетели в Нараку. Дурьодхана посмотрел на дядю испепеляющим взглядом. — А вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее, мамашри! Что вы там сказали про войну с пандавами? Шакуни ещё раз тяжело вздохнул и приступил к очередному непростому повествованию. *** Невыносимо тяжело становиться на путь греха, после того, как тебя создали блистающим, кристально честным праведником. Впрочем, когда душа вдребезги разбита, то путь греха кажется последним возможным выходом из внутреннего ада. Стоя перед потайной нишей, вцепившись трясущимися пальцами в синий шёлковый полог, Юдхиштхира на миг замешкался и закрыл глаза, будто пытаясь спрятаться от самого себя. «Как я вообще мог испортиться настолько, чтобы возжелать чего-то, кроме совершения аскез? Как я мог оскверниться настолько, чтобы допустить лукавство перед отцом? Сказал Дхармараджу, что хочу встретиться со своей небесной семьёй, и это не было ложью. Однако, намеренно преувеличив такое желание, я замаскировал свои истинные мотивы! Не задав ни единого вопроса, меня впустили в Дэвалоку, радушно встретили. И чем я занялся после того, как вкусил трапезу в присутствии Сурьядэва? Попросил возможности осмотреть дворец прадеда, якобы из интереса к его изысканиям, а сам дождался, когда Вишвакарман уснёт, влез в его секретные покои и прямо сейчас покушаюсь на эликсир!» Бесспорно, легче всего было свалить грехи на Карну, который навёл его на столь неподобающие мысли, соблазнив осуществлением заветной мечты… Но Юдхиштхира не собирался облегчать себе жизнь. «Я отвратительный обманщик, вот в чём заключается правда!» Сомнений в собственном безвозвратном падении у Юдхиштхиры не оставалось. Однако он ещё мог остановить себя от совершения куда более тяжкого преступления — воровства в доме прадеда. «Я просто закрою полог и уйду. Я забуду, что пытался забрать сосуд. Никто не узнает!» «И Дурьодхана никогда не будет близок с тобой, — послышался в голове насмешливый голос Карны. — Он насладится любовью с царевной Бханумати, а ты до конца своих дней проживёшь девственником в лесу, так и не узнав, чего лишился, и это притом, что трое твоих младших братьев подобное счастье уже изведали». «И ничего. Пусть. Это только правильно. Он не осквернится со мной». Правая рука уже почти задёрнула полог, но внезапно левая сама собой молниеносно сдёрнула с полки сосуд с эликсиром и быстро спрятала за пазухой. — Здесь кто-то есть? — послышался за полуоткрытой дверью сонный голос Вишвакармана. — Я слышал шаги! Кто тут? — Я, — самым вкрадчивым голосом, который только сумел изобразить, ответил Юдхиштхира. — У вас столько разных покоев, дедушка! Их действительно очень, очень много, — привычка балансировать на грани между лукавством и откровенной ложью становилась обычным делом, и Юдхиштхира испытывал неимоверный стыд по этому поводу. — Ты заплутал? Ничего, сейчас выведу тебя, внучок. Где ты? — Тут, — с невозмутимым видом Юдхиштхира вышел в коридор. — Вот я. — Пойдём, — Вишвакарман крепко взял его за руку, словно малого ребёнка. — Сейчас выберемся. Ты забрёл не в самое лучшее место. Как я уже говорил, у меня там хранится множество магических предметов. Они могут быть опасны. Ты ведь ничего не успел тронуть, понюхать или выпить? Золотой сосуд за пазухой жёг обнажённую грудь так, будто был заполнен доверху крутым кипятком. — Впрочем, ты разумный. Весь в нашего Ямараджа. Ты, конечно, не наделаешь глупостей, — добавил Вишвакарман через мгновение, и Юдхиштхира с облегчением выдохнул. Мучить раздёрганную душу бесстыжей ложью не пришлось. *** Всё шло как по маслу до последнего шага. Он попался на выходе из Дэвалоки. Всего лишь нужно было миновать Каколя, мудрого ворона и лучшего друга Шанидэва, чтобы тихо и бесшумно спуститься в Мритью Локу через Врата, оставленные открытыми Ямой… Однако сделать этого Юдхиштхире не удалось. — Стой! — Каколь в человечьем облике смело преградил дорогу, внимательно заглядывая старшему из пандавов в глаза. — Друг Шани попросил меня подежурить около выходных Врат. Ты ведь знаешь, почему не можешь попасть обратно в Мритью Локу, сын Ямы? Мне не нужно тратить время на очевидные объяснения? Юдхиштхира тяжело выдохнул. — Знаю, — коротко обронил он, отчётливо понимая, что любые отговорки теперь бесполезны. Ему конец. — Я отведу тебя к отцу, чтобы Дхармарадж решил, как поступить с тобой. Следуй за мной, — и Каколь указал вперёд. Юдхиштхира молча пошёл за вороном. Он осознавал, что наказание за совершённый проступок неминуемо, и его колотило от дурных предчувствий, но та половина души, которая отвращала его от греха, чувствовала себя удовлетворённой. «Вор должен получить заслуженное воздаяние. По-иному и быть не может! — назидательно твердила душа изнутри. — Искупление необходимо, так что терпи». Они миновали множество переходов. Янтарно-золотые, огненно-красные сверкающие стены мелькали перед глазами Юдхиштхиры, затуманенными бесконечным стыдом. Несколько раз они проходили сквозь роскошные покои, внутри которых не обнаруживалось никого. В конце концов оба вошли в ту часть дворца, где звенящая тишина пронзила слух Юдхиштхиры, заставив очнуться от невесёлых мыслей о грядущем позоре. — Куда ты меня ведёшь? — спросил он, останавливаясь и осознав, что Каколь довольно долго уже таскает его по запутанному лабиринту коридоров, но вовсе не намерен доставлять на справедливый суд ни к Дхармараджу, ни к Шанидэву. — Отдай сосуд с эликсиром, — неожиданно предложил Каколь, протягивая руку. — Я верну Вишвакарману. Никто и не заметит. — Но ты-то заметил, — справедливо возразил Юдхиштхира. — И конечно вскоре расскажешь Шанидэву. Знаешь, убей меня! А потом скажи, что произошёл несчастный случай, а тело сбрось в хребтах Химавана. После всего, что я сотворил, это будет лучше всего. Каколь встрепенулся и нахохлился. Вполне по-вороньи. — Давай начистоту. Зачем тебе сдалась волшебная жидкость? — откровенно спросил он. — Мы сейчас одни. Говори прямо! — Ни за что. Я умру, и моя тайна умрёт со мной, — спокойно отвечал Юдхиштхира. — Хотя бы на это я имею право — умереть молча. — Упрямый! — рассердился Каколь. — Хорошо же. Откровенность за откровенность. Мне эта жидкость нужна, чтобы друг Шани перестал быть… просто другом, — щёки Каколя заалели. — Конечно, он и так рождён тенью, и неизвестно, что будет, если породить тень от тени, но… я больше не могу! — Каколь рвано выдохнул. — Это мой последний шанс. В общем, сын Ямы, сжалься! — ворон сложил руки перед грудью. — Или отдай весь сосуд целиком, или отлей немного. Сильно надо. Я бы сказал, давно уже невтерпёж! Юдхиштхира некоторое время стоял на месте, как вкопанный, а потом вдруг потрясённо промолвил: — Я думал, ты желаешь, чтобы семья Сурьядэва судила меня… — Если бы, — Каколь всё ещё умоляюще смотрел на Юдхиштхиру. — Я следил за твоими перемещениями, как только ты появился тут сегодня. Я видел, как ты взял сосуд в покоях Вишвакармана. Мне нужно то же самое, но я никогда не решался. Ты оказался смелее. Поделись, будь добр! — Ну нет! — вдруг грозно раздалось из пустоты, и перед обмершими от ужаса Каколем и Юдхиштхирой возник Дхармарадж. — Никто ничем делиться не будет. Ни по-дружески, ни по-братски. Сейчас я сам лично разберусь со всей этой вашей адхармой! Я тоже не слепой и многое вижу! И слышу, кстати, тоже. Каколь побледнел и с перепугу обратился в птицу. Издав жалобный писк, заметался в узком пространстве между стенами и, обнаружив небольшое узкое оконце, вылетел прочь, потеряв по пути пучок перьев. Юдхиштхира такой удачной возможности удалиться с глаз отца был лишён, пусть и очень хотелось. Он просто стоял и смотрел в раскрасневшееся лицо Дхармараджа, отчётливо понимая: на сей раз спасения не будет. — Я — позор семьи. Уничтожьте меня, умоляю, — склонив голову, вымолвил «грешник». — Ради нашего обоюдного блага, сохраняй молчание! Просто ничего не говори, — лицо Дхармараджа ещё больше исказилось, и Юдхиштхира уже не мог бы сказать, чего там видит больше — гнева, разочарования или… сострадания? — Идём, — Яма протянул сыну раскрытую ладонь. — Кажется, пришла пора кое в чём серьёзно разобраться. Юдхиштхира неуверенно взялся за ладонь отца, и они вместе мгновенно переместились в покои Дхармараджа. *** — Будешь? Юдхишхира робко поглядел на золотистую амриту, налитую в изукрашенную алмазами чашу. Будь его совесть чиста, выпил бы и не поперхнулся. Но разве можно теперь? Он гнусный вор, чья душа запачкана худшими грехами. — Я не заслужил, — отводя взгляд в сторону, ответил он. — Я не имею права ни на что, кроме смерти. — Зачем ты забрал эликсир у Вишвакармана? — Яма положил на блестящую столешницу обе руки, нервно сцепив пальцы, и воткнул горящий, всепроникающий взор в лицо сына. Даже упав на самое дно неправедности, Юдхиштхира не смог бы прикрыться спасительным молчанием в такой ситуации. Перед ним находился отец. Он имел полное право требовать ответы. — Я… влюблён в другого мужчину. С отрочества. С пятнадцати лет. — Так, — Дхармарадж смотрел на сына, не проявляя признаков ярости или желания немедленно отсечь неудачную ветвь, криво выросшую на идеальном семейном древе. — Я хотел заполучить его тень, потому что… — говорить было невыносимо тяжело. Язык отказывался воспроизводить слова. — Я думал, возможно… хотя бы тень сможет полюбить меня? Да, я мерзок, отец! И я не понимаю, почему вы до сих пор щадите мою жизнь? Почему после всего совершённого я ещё не убит и не отправлен в Паталу?! — сердце Юдхиштхиры внезапно заколотилось так, словно готово было выскочить из груди. Опустошив чашу с амритой вместо сына, Дхармарадж встал с места и прошёлся по комнате. Приблизился к окну в полукруглой башне, нависшей над густой пеленой белоснежных облаков, проплывающих внизу. — Это Дурьодхана? — стоя спиной к Юдхиштхире, мрачно спросил он. — Мужчина, ради которого ты решился на кражу, старший сын Дхритараштры? Внутри Юдхиштхиры всё оборвалось. — Откуда… — дрогнувшим голосом спросил Юдхиштхира. — Откуда вам это известно, отец?! — Потому что чего-то подобного следовало ожидать, — медленно и тяжело вымолвил Яма, снова возвращаясь за стол. — Когда души сшивают из кусков, трудно требовать от них безупречности. А я предупреждал Триаду… Я предупреждал, что хотя бы тебя нельзя вовлекать в этот процесс! Хотели улучшить жатву? Так получили! — и Яма неожиданно хватил по столешнице кулаком с такой яростью, что по лакированной поверхности побежали трещины. — О чём только думали?! «Отец в ярости такой же, как Дурьодхана», — с невольным восторгом подумалось Юдхиштхире. — Что вы сейчас имели в виду? Души, сшитые из кусков… это кто? — Все живущие во всех Локах, кроме нас, дэвов. Впрочем, есть ещё Дьяус, — гнев Ямараджа немного утих. — Но с Дьяусом сама Триада не совладает, а потому с ним никто и не связывается. Это ваш дед Бхишма, как ты уже, наверное, понял. — Нет, отец, я слишком многого ещё не понял, — Юдхиштхира выглядел растерянным. — Мудрец Ведавьяса сказал, что все пандавы рождены, чтобы победить зло в лице наших двоюродных братьев. Якобы мы должны убить их в войне. Сама Триада желает этого. Однако никто из моих родных братьев не хочет участвовать в убийстве! Я, например, не смогу убить Дурьодхану. Лучше сам умру, — он достал из-за пазухи золотой сосуд и протянул отцу. — Верните деду. Я приношу глубочайшие извинения. Ладонь Ямы мягко коснулась его затылка, но сосуд он не взял. Вместо этого заговорил вдруг, как поначалу показалось Юдхиштхире, совершенно о другом: — Двое браминов, живших в начале Двапара Юги, совершили то, что обычно называют жуткой адхармой. Они осмелились влюбиться один в другого, позабыв запреты. Как думаешь, почему шудрам, вайшьям и даже кшатриям мужского пола разрешается в исключительных случаях любить друг друга, хоть подобное и не одобряется обществом, но браминам подобное строго запрещено? — Это же очевидно! Осквернение недопустимо. Вы сами учили меня, и гуру Дрона учил, и Крипачарья говорил о том же: брамин обязан сохранять чистоту, ведь только через его душу божественная сила входит в мир. И только благодаря чистоте браминов и божественной силе мир не разрушается. — Да, именно так вас и учат, — кивнул Дхармарадж, — но причина иная. Души браминов и без того близки к тому, чтобы от одной вспышки стать целостными. Для этого, правда, нужно быть подлинными и следовать зову души, а не соблюдать надуманные дэвами правила. Однако именно браминов сковывают максимальным количеством правил, чтобы они никогда ничего не достигли. Но у тех двоих вспышка случилась! Оба жили в одном ашраме. Их ничего, кроме аскез и поклонений, не должно было волновать. Однако их любовь, едва возникнув, оказалась столь велика, что души обоих мгновенно превзошли двойственность. От первой тайной близости! Проживи они чуть дольше в Мритью Локе, они бы выбрались. Их ничто в сансаре не держало. Однако Триада, почуяв опасность, в полном составе явилась к остальным браминам. «Грешников» объявили асурами, проникшими из Паталы с целью совратить всю общину. Триада предложила очистить обоих «ритуальным огнём». Сам понимаешь, усомниться в словах Триады невозможно для тех, кто посвятил всю свою жизнь служению им. Как только души «грешников» стараниями своих собратьев из ашрама попали ко мне на посмертный суд, я сразу понял, что расщепить их не удастся. Оба стали невероятно сильными. И я сообщил об этом Триаде. Вишнудэв предложил временно изъять обоих из круговорота душ и усыпить, поместив в особое хранилище на Вайкунтхе. Нараяна успокоил меня, сказав, что в конце Двапара Юги намечается огромное сражение. Безудержной ярости в битве выплеснется достаточно, чтобы под её воздействием расщепились даже самые непокорные бунтари, заточённые в его хранилище в различные Юги. И когда приблизилось время битвы, одного из браминов соединили с твоей душой, Юдхиштхира, хоть я и был против этого. Второго сшили с душой кшатрия в теле Дурьодханы, добавив в качестве «тюремной решётки» фрагменты душ покойных асуров, коими вполне успешно управляла Дэви Парвати в её разрушительной ипостаси. Вашей задачей — твоей и Дурьодханы — было «переработать» бунтарей, враждуя между собой с ранней юности и, в конце концов, добить их души окончательно, выйдя на поле боя друг против друга. Но, как вижу, ты притянулся к тому, кто заточён в Дурьодхане и о наличии кого сын Дхритараштры и сам не подозревает… Разве что, может, пересекается с той душой через сны… Однако ты должен понять, Юдхиштхира, это не твои чувства, а следствие неудачного выбора Триады! По моему мнению, вас нельзя было соединять. Бхимасена стал бы куда лучшей темницей для брамина, но не ты, сын мой, с твоей ранимой, тонкой натурой! — Нет! — отпрянул от отца Юдхиштхира. Его глаза в ужасе расширились. — Отец, умоляю, скажите, что это всё неправда! — Увы. Я не могу такого сказать, — грустно произнёс Дхармарадж. — Утешу тебя лишь тем, что подобное положение вещей продлится недолго. После Курукшетры ты вернёшься в Дэвалоку, оставшись собой. Душа брамина разобьётся, превратившись в безликую силу, которую разбросает по телам людей, растений, животных. Ты освободишься от этого непомерного груза, сын. — Но я не хочу, чтобы душа разбивалась! — Юдхиштхира, утратив самообладание вскочил на ноги. — Она моя! Вы хотите расщепить меня, отец? Если так, давайте прямо сейчас! Не ждите битвы. Её не будет. Накула, Сахадэва, Арджуна — никто не пойдёт сражаться! Или моих братьев вы тоже разобьёте, чтобы и они перестали быть собой? Дхармарадж поражённо смотрел на бунтующего Юдхиштхиру. — Вишнудэв говорил, что возможно управлять только душами, разбитыми на части. Тот, кто стал целым, непременно выйдет из-под контроля. И вот ты не подчиняешься… Что же на самом деле случилось с тобой? Неужели то самое, чего более всего опасается Триада?! — неожиданно осенило его. — Я страшно запутался. Мне больно, отец, — с отчаянием выпалил Юдхиштхира. — И то, что дэвы творят с этими сражениями, расщеплениями… я не в силах осознать такое! И не желаю участвовать в этом! — Но ты рождён как раз для того, чтобы участвовать! — возвысил голос Яма. — Ты дэв и обязан поддерживать Триаду! И ты заставишь своих братьев поступать так же. У вас нет иного выбора, кроме как помогать нам в божественных лилах! — Тогда вам, батюшка, придётся объяснить, какова конечная цель этих лил! — запальчиво воскликнул Юдхиштхира. — Дэвы поддерживают мир в том виде, в котором он им достался, — попытался объяснить Дхармарадж. — Этот порядок вещей необходимо всегда сохранять, чтобы жизнь не погибла. — Вы даже сами не верите себе, говоря такое, — печально возразил Юдхиштхира. — Хорошо. Снаружи мира находятся чуждые нам энергии. Дэвы оберегают души от опасности, не позволяя им выйти наружу и погибнуть среди враждебной среды. — Опять сказки, — устало вымолвил Юдхиштхира. — Прекратите кормить меня несъедобной пищей, отец… Вы ведь привели меня сюда, чтобы рассказать всё! А моя душа, — та самая, которую вы собираетесь расщепить, — говорит: вы по-прежнему о многом умалчиваете. Зачем? — Что ж, я слишком люблю тебя, чтобы продолжать скармливать, как ты говоришь, «несъедобную пищу». Слушай! Снаружи нашего мира и правда действуют иные силы. Мы раздроблены, а они слиты и взаимозависимы. Они развиваются по единому закону. Никто там не главный. Никто не подчинённый. Нет лучших и худших. Любовь, единение, гармония там реальность, а не пустой звук, как здесь. Это иной мир, живущий по иным законам, куда все хотят, но не попадает никто, ибо Триада когда-то решила за всех, что лучше быть главными в Нараке, чем равными в Дэвалоке. Особенно если периодически размалывают на части не тебя. По праву сильного Триада поддерживает порядок, устраивающий их, объявляя асурами всех, кто мешает управлять Локами по их усмотрению. Каждая сбежавшая за пределы Лок душа уменьшает количество энергии в этом мире, делая вселенную меньше, а Триаду — слабее, поэтому принято решение, что сбегать не должен никто. Запечатать же развивающиеся души в замкнутом мире можно только одним способом — постоянно прерывая их естественное развитие и предлагая ложную дхарму вместо настоящей. Пока души живущих разбиты на части, они бессильны. Ими легко манипулировать. Они не знают, что такое настоящая дхарма, а потому их несложно обмануть, подсунув фальшивую. Что же касается непокорных золотых семян, способных прорастать даже в отравленной земле, то для них предназначена особая судьба — пройти через жатву. Через жертвоприношение. — Что это значит? — потерянно спросил Юдхиштхира. — В каждую Югу появляются души, которые находят способ оставаться целостными, несмотря ни на что. Никакие уловки Триады не работают против них. Эти души так просто не разъять никому. Даже после смерти они не поддаются разделению. Они могли бы сбежать, но Триада прекрасно изучила их! Руководствуясь любовью и состраданием, они начинают помогать другим, направляя души по пути истинной дхармы. Когда подобных «спасателей» становится слишком много, когда они начинают наносить ощутимый ущерб, выходя из-под контроля Триады, приходит время жатвы. В больших битвах на изломе Юг расщепляются души, которые невозможно разбить лёгким путём — через обычные страдания или обычную смерть. Изломать сильную душу можно только ударом в спину, полученным от самого близкого человека, при этом когда вокруг размалываются тем же способом сотни тысяч, подобных ей. Их специально собирают на поле боя, выставляя друг против друга. Временными темницами для них служат обломки душ сильных асуров либо души сильных дэвов. Принесённые в жертву таким образом теряют свою индивидуальность, вновь становясь безликим потоком энергии. Беспамятной Шакти, так и не обретшей Шиву, но зато обладающей бесконечной мощью, которую можно использовать для построения очередной Сатья Юги. Так мир начинается сначала — молодым, беспамятным, свежим. Я слышал, в каждую Кали Югу мудрецы периода упадка любят разгадывать загадку о том, что было раньше: курица или яйцо? Им неведомо, что до курицы дело вообще не дошло. У нас всё время есть только яйцо, и на нём за столько манвантар скорлупа лишь слегка треснула, потому что каждый раз почти рождённого цыплёнка с помощью божественных лил снова превращают в желток и успешно заталкивают обратно под оболочку! Прости, сын. Это и есть правда, которую ты хотел узнать.