Вот и беги, истеричка ебаная.
Злость пожирает грудную клетку Пятифанова и поглощает в себя все внутренние органы, словно чёрная дыра в одной из галактик. Невероятно сильно хочется счесать только зажившие костяшки об чьё-то лицо. Рома поджимает губы и осматривается. Какая встреча! Это ведь новенький, Антон Петров, прямо посреди улицы, в нескольких десятках метров от Ромы, кормит дворняжку какими-то сосисками. Вполне себе хорошая жертва. Пятифанов переходит дорогу в неположенном месте, потому что он хулиган, и ему плевать на устои и безопасность. — Эй, Петров, — Рома свистит настолько пронзительно, что прохожие люди оборачиваются на него, как и сам Антон. С испуганным взглядом он поднимается с корточек на ровные ноги и хмурит брови. Пятифан подмечает забавную разницу в росте, подойдя ближе. — Ты серьёзно задержался после уроков, чтобы покормить псину? — Рома смеряет тревожного одноклассника взглядом свысока, пока тот бегает глазами по асфальту. — Я ей пообещал. — Пообещал? Ты что сделал? Пообещал собаке покормить её? О, да, она ведь, наверное, запомнила твое обещание, и если бы ты его не выполнил, она бы загрызла тебя по дороге домой. — Роме становится смешно с наивности и, даже, какой-то детской глупости Антона. Он заламывает худые пальцы, — ого, они реально костлявые, — поправляет свои идиотские очки и переминается с ноги на ногу. — Что такого? Что тебя смущает? — Да нет, ничего, просто это максимально по-детски. От своей сестрёнки набрался? Или это была твоя дочь…? — Что…? — глаза мальчишки округляются от полного непонимания тупой логики Ромы, но тот на это лишь смеётся и достаёт из пачки сигарету, прожигая огромные зрачки взглядом. Видимо, Антон и правда под чем-то. — Вы как две капли воды, просто. Ей бы ещё очки как у Гарри Поттера, ну, то есть, как у тебя — ваще не отличишь. Рост у вас почти одинаковый, кажись. — Тебе не кажется странным, что ты цепляешься к прохожим, и пытаешься их унизить? — Рома, мягко говоря, в шоке от такой смелости этого очкарика, но это лишь поджигает его интерес, в то время, как сигарета начинает тлеть в его разбитых пальцах. — Чего ты хочешь? — Да скучно, чё. Скажи спасибо что я до тебя с агрессией не доебался, а то сейчас ты бы уже валялся с разбитыми очками. — Пятифан втягивает дым сигареты и выдыхает его вверх, формируя колечко. Помнится, как он хвастался этим Полине в седьмом классе, на что та лишь показушно морщила нос и говорила, что Рома — дурак. На душе становится тяжело. И вот куда эта дура пошла? Плакать, к своему деду? Или к своей кошке? Джоанну Рома не очень любит, учитывая то, что эта сиамка при каждую удобной возможности царапает и кусает руки и ноги Пятифанова, у них сложились не самые хорошие отношения. Джоанну Рома недолюбливает, а Полину… Непонятно. С одной стороны, он всё ещё смотрит в её серые глаза с теплотой, с некой любовью и улыбкой на разбитых губах, а с другой он чувствует отторжение, горечь во рту, когда целует её губы, не чувствует ничего, когда видит её обнажённое тело, когда держит её за руку, когда несёт её тяжёлый футляр, пока она мило улыбается и поправляет волосы. Возможно потому, что она больше не мило улыбается, а лишь кривится и находит любой способ всковырнуть расшатанные нервы Пятифанова, возможно потому, что любовь живёт три года (у них жила четыре), а возможно потому, что и Полине, и Роме просто надоело. Едкий дым обжигает лёгкие, рядом Антон нервно поправляет очки и поднимает голову на Рому. — Я пойду, наверное, — Петров нарушает неловкую тишину. Разворачивается на пятках, держится за лямки рюкзака, но на последок кидает взгляд из-за худого плеча, будто боится, что Рома ударит его со спины. — Пока. — Пожимает плечами Пятифан и облакачивается об кирпичную стену старой трёхэтажки. Курит в небо, рассматривает серые облака, из которых срываются капли дождя. Обычно, таким как Антон, Рома сразу бил лицо или диктовал правила, заявлял о своей позиции в классе и в общем в школе, но сейчас, даже в таком состоянии, почему-то, перехотелось. Настолько паршиво, что хочется выкурить всю пачку дешёвых сигарет за час и сжечь уже, наверняка, чёрные лёгкие до пепла, а не бить чьё-то лицо, просто за то, что прошёл рядом, допустим, не с правой ноги, а с левой. — И чё, на? Чё с Полинкой-то? — Голос товарища в старой Нокиа даёт хоть какую-то уверенность в себе и в том, что Рома не один. Он лежит на своём письменном столе за математикой, ведь он пообещал Морозовой сегодня в школе сделать домашнее задание, хотя бы раз за всю старшую школу. Теперь он сомневается в том, что вообще что-то ей должен. — Да ничё, разверещалась и убежала. «Рома, мне надоело, что ты ничего не делаешь! Ты обещал забрать меня! Я хочу серьёзных отношений!», — Передразнивание девчачьего голоса вызвало у Бяши на том конце провода короткий смешок. — Мне через полгода всего семнадцать исполнится, куда я её отвезу, блять? На электричке могу в Подмосковье отправить, там пусть и верещит. — Точно, Ромк! Ты ей скажи один раз твёрдо, а то чё ты как каблук, на? Ты же пацан! — Ага. Видел я кстати новенького этого, ну, Тоху, — Рома зевает и окончательно забивает на математику, вместо этого пялясь в окно. — И? — Да пиздец, реально нарик, какой-то. Пообещал собаке, что покормит её, так ещё и зрачки были огроменные. И где он, интересно, в школе нашёл чем обдолбаться? Неужто у Матюхина спросил? — Да куда там, Вовка завязал ведь, — Бяша шмыгает носом. — Да и выглядит этот Антоха, как застенчивый малый, на, не смог бы дилера отыскать в этой глухомани без связей. — Ты прав. Ладно брат, давай, у меня минуты заканчиваются, а платить этим козлам в телефоне жирно чёто, — Рома снова зевает. — Спокойной ночи, все дела. — Да, досвидос, на! Связь обрывается, и Рома снова остаётся один, наедине со своими давящими на мозги мыслями. Он думает о Полине. Полина, Полина, Полина. Как же много проблем и боли причиняет эта маленькая девчонка. Пятифан сжимает и разжимает правый кулак, от мысли о том, что она всё ещё не позвонила, не написала, не извинилась за внезапную истерику, и просто забила болт на эту ситуацию. Привязанность — вот, что держит их вместе. Рома сходит с ума от злости. Ногти впиваются в стёртые от турников ладони, больно давят в мозоли, гнутся от напора, пока Пятифанов борится с желанием не заорать и не разбить, например, ебаный торшер в углу комнаты. Если он сделает это — разбудит свою мать. Рома выходит во двор, на порог, и выкуривает две сигареты, до самого фильтра. Он слышит, как мама ходит на кухне, и думает о том, как она, выглянув в окно, снова прочитает ему лекцию о том, чтобы он не становился, как свой отец. Зэком и алкоголиком, у которого, наверняка, в тюрьме вылез рак горла от табака. Но Роме сейчас плевать. Ему бы просто не сломать перила старого порога и побороть свою агрессию ко всему вокруг, и разобраться в своих чувствах к Полине. Скуренная сигарета обжигает пальцы, и Рома тихо матерится, выбрасывая бычок в мокрую от дождя гальку рядом с порогом.Сама же прибежит, в слезах причем, извиняться будет.
Думает Пятифан и засыпает в три часа ночи, после бессмысленных скитаний по дому, в приступе неконтролируемой агрессии. Утром будет легче.