Да, Рома в чём-то прав. Это выглядело, может, и адекватно, но звучало очень странно.
Почему я вообще слушаю какого-то глупого гопника?
Антон всегда был очень подвержен чужим мнениям и чужим словам, но, как оказалось, слушать слова избитого гопника оказалось глупой идеей. С такой мыслью, Петров уснул, ближе к часу ночи. Утро с самого начала не задалось: Антон проснулся раньше положенного из-за того, что мама с кем-то громко ругалась по телефону. Услышав знакомое «Боря», пришло осознание, что это папа. Сердце забилось быстрее. Прошло всего ничего времени, но Петров правда очень скучает по отцу. На кухне он разлил чай прямо на свой жилет, поэтому, придется идти без него. Петров не сделал математику, от этого стало ещё хуже. Портить свою репутацию в новой школе совсем не хочется, хотя бы, в глазах учителей. Хочется быть прилежным и заинтересованным в учебе ребёнком, чтобы хотя бы взрослые относились к нему с уважением и поддержкой. Отличником Антон никогда не был, скорее, твёрдым ударником, но и это является хорошим показателем того, что он учится и на уроках не занимается быссмысленными вещами. Мир сегодня и правда против него, потому что шнурки на кроссовках совсем не получается завязать, пальцы путаются, и Петров удручённо вздыхает, заправляя концы шнурков в обувь, словно он маленький. Дорога до школы запомнилась быстро, хоть на этом спасибо. Но всё-таки, Антон опаздывает на первый урок, на урок истории, долго мнётся в дверном проёме, пытаясь придумать причину опоздания.Шнурки завязать не мог.
— Просто, немного проспал. — Петров пристыженно опускает голову, пока старая учительница смеряет его неприветливым взглядом. Она разрешает ему сесть, и пока Антон идёт к свободному месту на первой парте, он ловит заинтересованные взгляды своих знакомых гопников. Они о чём-то шепчутся, переглядываются, Бяша хихикает. Из-за наростающей паники и тревоги приходит осознание того, что он не принял ксанакс. От этого сдавливает грудную клетку: Антон, без ксанакса, чувствует себя таким уязвимым и маленьким, будто все взгляды направлены только на него, и каждый взгляд готов прожечь в нем сквозную дыру, заставить его трястись от такого сильного морального давления. Но на деле же: никто на него не смотрит, кроме учительницы, пытающейся понять, почему Антон сидит, вцепившись в колени, и не достает никаких нужных принадлежностей. Он словно ошпаренный током опоминается, дрожащими руками достает из рюкзака пенал, учебник, тетрадь, тихо шепчет: «извините». После объяснений что такое «имперализм» и объявления начала новой темы, Антон замечает, как одноклассники конспектируют параграф, а он всё ещё пытается разобраться с этим термином. С запоминанием терминов у Петрова всё очень плохо, хуже не бывает, и прочитав в учебнике что такое этот «имперализм», Антон вообще ничего не понял, даже с третьего раза. Без ксанакса он ужасно рассеянный и невнимательный, и внутри появляется острое желание его принять. Организм и мозг просто требует этих маленьких белых таблеток, дающих Петрову эмоциональное равновесие и спокойствие во время их действия. На перемене Антон спешит в туалет на втором этаже, чтобы принять таблетки, но за шкирку его одним махом останавливает кто-то большой, и Петров сразу понимает, кто это. Бабурин. — Ты чё такой странный? — Вонь изо рта вызывает рвотный позыв, но Антон всеми силами его сдерживает. — Ты пиздец фриковый, Петров. — Отпусти, пожалуйста, мне плохо, мне нужно… — Я так и знал, что ты наркоман, — Бабурин сжимает в мясистых ладонях антоновский воротник. — Педик-наркоман, это отвратительно. — Отпусти, — тихо скулит Антон, и одноклассник отпускает воротник и со всей силы кидает Петрова в пол. Он проезжает на спине по линолеуму и чуть не сбивает девушку, останавливаясь у неё в ногах. — Смотри куда летишь, нахал! — Пищит она, и в этой девушке Антон узнаёт Катю Смирнову. Девушку с выразительными глазами, длинной блондинистой косой он сразу посчитал очень симпатичной, но узнав об её скверном характере от новой знакомой, желание контактировать с Екатериной мигом пропало. Она раздражённо поджимает юбку к ногам, и до Петрова только сейчас доходит осознание, что он буквально лежал у неё под юбкой. Смущённо прикрыв лицо, он попытался встать, но получил пронзительный удар по ногам носком кроссовка Семёна, от чего чуть не завыл на весь коридор. Кое-как добежав до туалета и вытащив из блистера четыре таблетки, Антон залпом запил их водой из-под крана. И, похоже, в этой школе у всех присутствует привычка: пугать людей, пока они пьют воду. — У-у, Антоха, я так и знал, что ты марафонишь, — раздается знакомый голос справа, и Петров встревоженно оборачивается. — Ч-что? О чём ты? — Не просто так у тебя зрачки всё время по пять копеек, — Рома шлёпает ногами по потресканному кафелю, смотрит в глаза Петрова, будто пытаясь отследить, в какой момент они станут огромными. — Что за таблетки? — Это успокоительные, — Антон ведь не соврал, просто опустил некоторые детали, — Какое тебе дело? — Интересно просто. — В глазах Пятифанова читается насмешка, Антон пятится назад, сжимая в руке блистер. Рома, кажется, услышал хруст упаковки, от того сжал антоновское запястье и попытался вырвать из кулака блистер с таблетками, что вышло у него довольно легко, ведь по физическим качествам он явно превосходил костлявого Петрова. — Фе-на-зе-пам, — читает он по слогам, и Антон следит за его губами, подмечая разбитый краешек ухмылки. — Так это ж наркота!Стоп, я ведь пил ксанакс?
— Нет, это седативные. — Да ладно тебе, признайся уже. По твоему поведению и зрачкам видно, что ты пьешь эти таблетки не просто, чтобы успокоиться, — Петров от этих слов испуганно сглатывает, всё ещё ощущая хватку на запястье. — Ты ж кайф от них ловишь, наркоша. — Не говори никому о том, что ты видел, что я принимаю какие-то таблетки, — Антон сдается и опускает взгляд. Это бесполезно. Пятифанов прёт как танк, настойчиво, и не отвертишься ведь. Петров разглядывает хищную ухмылку напротив, зелёные глаза, ожидая, когда Рома соизволит отпустить его бедное запястье, на котором, скорее всего, уже появились синяки от длинных пальцев. Нехотя Антон подмечает, что Пятифан довольно красив, и это глупо отрицать. У него грубые, четкие черты лица, разукрашенные ссадинами и синяками. Одноклассник обнажает правый острый клык, как у дикого зверя, и, наконец, отпускает Петрова, вручая ему блистер. — Не будешь подходить к моей Полине, возможно, мы даже подружимся. Это забавно слышать, особенно после того, как Антон, вчера, совершенно случайно, застал их громкую сцену посреди улицы. Ксанакс (или не ксанакс?) начинает действовать, и Петрову становится хорошо, и даже как-то слишком спокойно. — Как скажешь, — Антон фыркает, улыбаясь. Расслабление и умиротворение растекается по венам, ксанакс (?) вмешивается в состав крови, кажется, что конечности из ледяных превращаются в тёплые и лёгкие. Взгляд мутнеет: переборщил, кажется. Очки давят на переносицу, и Антон их снимает. — Тебя чё, вштырило? — Голос Пятифанова кажется фоновым шумом, и Петров скатывается по стене рядом с раковиной, упираясь об её ножку головой. Антон машет рукой, мол, «отвали», закрывает глаза. Становится так спокойно, что даже если Рома сейчас его изобьёт ногами, или, вообще обоссыт, то будет плевать, ровно до момента, пока его не отпустит. Глаза заплывают, и все вокруг становится таким мутным, и неважным. Внутри растекается приятная нега эйфории.Так хорошо, пиздец.
Перед глазами мельтешит размытый Рома, который, видимо, не понимает, что происходит, и что ему нужно сделать, чтобы помочь Антону. А зачем ему помогать? Ему так хорошо и спокойно, будто его не зачмырили десять минут назад в МБОУ СОШ номер семьдесят. Ощущение, будто он находится на мягких облаках, которые медленно рассеиваются под весом в пятьдесят килограмм, но держат тело уверенно. Вокруг все такое белое, слепящее нещадно, и Антон усмехается. Кажется, он умер, он сейчас в раю. Хорошо. Очень хорошо. Легко. Осознание того, что Петров находится в зассаном туалете своей новой школы, а не на мягких облаках, приходит не сразу. Неизвестно, сколько времени провел Антон, сидя на холодном кафеле в обнимку с раковиной в туалете. Рядом уже никого нет, а в голове мозги мешаются с бурлящей кровью в одну тошнотворную массу. Петров поправляет съехавшие очки и смотрит на пол, обнаруживая блистер таблеток.Твою мать.
Я перепутал ебаный ксанакс с феназепамом.
Кажется, он всего лишь обдолбался феназепамом, на глазах у Пятифанова. Сколько ещё людей видело его под раковиной с таблетками рядом? Во рту пересыхает, и кажется, язык настолько сильно прилип к верхнему небу, что Антон не может вымолвить ни слова, когда видит заходящих в туалет Рому и Бяшу. — Чё за хуйня, на? — Бяша хмурится и наклоняется над Антоном, что мучается от отходняка. — Блять, ряльно нарик! — Да тише ты, — Рома шипит на него и присаживается на корточки перед Петровым, рассматривая его зрачки. Усмехается, поднимает рядом лежащие таблетки. — Тебе домой надо. Антон же просто хлопает светлыми ресницами, стонет от боли в затекших конечностях и затылке. — Браво, новенький, ты объебался наркотой в туалете, во второй свой день учебы тут. — Петров удручённо кивает на слова Пятифанова и поджимает колени. — Сколько я просидел здесь? — Он поднимает беспомощные голубые глаза на одноклассников, загораживающих ему свет от лампы. Лучи возвышаются над их головами как ореолы каких-то божеств, но Антон сразу откидывает эти мысли.Да какие из них божества? Гопники, не более.
— Да где-то урок, — Рома пожимает плечами. — Тебе очень повезло, что сюда никто не зашёл за всё это время, помимо нас. Зашёл бы сюда Свин — мало бы не показалось. — Свин? — Бабурин, — уточняет Бяша. — Пойдём, нарик, тебя доведём до дома, на. Антон встаёт, опираясь на дрожащие руки. Ноги кажутся ватными, ненужными культями, они путаются и подкашиваются. Петров давно не ловил приходов от феназепама, потому что, в одно время, он сидел только на нём, от чего развилось привыкание к его эффектам, так что, подобные состояния почти не ощущались. Но сейчас, Антон всё время сидел на ксанаксе, а феназепам пил только перед сном, так что, к горлу подкатывает тошнота, лишь стоит ему оказаться в вертикальном положении. Антона выворачивает на кафельный пол. Он сгибается пополам, выблевывая недопитый с утра чай, роняя слезы от неприятных ощущений.Как же плохо.
— Блять, Антон, — Рома матерится и с отвращением отворачивается. — Пошли уже, заебал. Если нас увидят, разгребать это придется нам. — Ага. «Вы же хулиганы, на, это вы накачали его таблетками!» — Бяша недовольно сжимает предплечье Петрова, у которого нереально кружится голова и наступает приступ дереализации. Хорошо, когда таблетки действуют: Антон находится в другой реальности, убегает от серой обыденности в иномирье: этакий эскапизм, в уникальном его проявлении. Плохо, когда действие таблеток заканчивается, но почему-то, принимая их, Петров об этом не думает. Его никогда не останавливали последствия, даже в тот день, когда мама впервые нашла его под препаратами в своей комнате. Тогда ему было пятнадцать, и после того, как он застал громкую ссору родителей, он впервые принял экстази. Когда разноцветные таблетки оказались внутри, да даже когда они лежали в ледяных ладонях, Антон не думал ни о чем, кроме как о том, что ему хочется убежать от того, что происходит в сером мире куда-то, где более спокойно и весело. И вот сейчас, Петров хотел всего лишь успокоиться и дать себе уверенность в том, что он не словит паническую атаку при всех в классе, приняв ксанакс, но по своей же глупости, не посмотрев, что он пьёт не маленькие таблеточки, а капсулы, так ещё и в огромной на его вес дозе, случайно объебался, и сейчас его тащат до дома местные гопники. Они ведут его по серой улице, держат за плечи, ловят, когда Антону становится плохо, и он совсем не понимает, к чему такое резкое милосердие. — Почему вы мне помогаете? — вяло скулит Петров, осмотрев сначала серьёзного Бяшу, а потом не менее серьёзного Рому. — Потому что, первым делом, пизды вставят нам. — Твердо и грубо выплёвывает Пятифанов, кусая разбитую губу. — А мы и так на учёте стоим, на, загреметь в колонию ой как не хочется, знаешь ли. — Бяша пожимает плечами. Антон теперь обрёл проблем не только себе, но ещё и этим гопникам, которые теперь кажутся не такими уж и плохими людьми. Да, они делают это для того, чтобы спасти свою шкуру, но Петров в любом случае, в какой-то степени, благодарен им за то, что они не прошли мимо него, и не оставили грустно блевать в туалете под таблетками. Они прощаются сухо, но больше и не нужно. Рома смотрит на него как-то странно, то ли по-злому, то ли ему смешно с того, какой Петров идиот. Да, он идиот. Тот ещё идиот. В приступе паники наколоть таких дров, это ведь верх идиотизма. Пятифановская рука ложится на плечо Антона, и он, даже, как-то, искренне интересуется: — До двери сам доковыляешь? — Да, думаю. Спасибо. — Антон смущённо отводит взгляд, прячет его в грязный асфальт. — Мгм. Бывай. — Рома хмыкает и они с Бяшей скрываются за поворотом. Дома мать обеспокоенно разглядывает бледное лицо, и Антон оправдывает свое состояние тем, что, кажется, отравился чем-то из буфета. Ага, как же. В его желудке за сегодняшний день не было ничего помимо феназепама, чая и грязной воды из-под крана в школьном туалете. Петров засыпает до самого вечера, мучается от головной боли. Он настолько отвык от подобных приходов, что не мог банально встать с кровати, чтобы лечь на диван, и посмотреть с Олей новый мультик. Карина неохотно, но поверила сыну, что он отравился, принесла ему какие-то таблетки, но от одного только вида чего-то похожего на феназепам его вновь стошнило желудочным соком. И после этого, Антон вновь лёг спать. И проспал в таком состоянии до самого утра, не поев, и не сделав уроки. Но это сейчас волнует меньше всего, честно. Сейчас волнует только то, что он доставил неудобства Ромке и Бяше. Он чувствует вину за то, что им пришлось это разгребать, но с другой стороны, их ведь никто не просил?В любом случае, я им благодарен.