Со мной что-то не так?
Я странно выгляжу?
Они знают?
С каждым новым косым взглядом паника внутри Петрова разрастается все больше, мерзкими чёрными ветвями заполняя лёгкие, проникая в вены, заменяя своей липкой слизью кровь. Запрещает дышать, заставляет тело трястись и тяжелеть. Эти взгляды впиваются шипами в спину, причиняя невыносимую боль в грудной клетке. И тут, на помощь приходит Ромка. Но и он — до жути мутный тип, внутри которого лишь непроглядная темнота. Кто знает, что он может учудить? Не воткнёт ли он нож в спину Антона при любой удобной возможности? А та же самая Алиса? Местная чудачка, схожая на плутовку-лисичку, может оказаться настолько же хитрой, как и зверь, с которым возникает первая же ассоциация, стоит лишь вспомнить рыжую косу и орехово-золотые глаза. Полина? От них с Ромой Антон уж точно не ждёт ничего хорошего, но Полина манит, притягивает к себе. Морозова — мелодия, которую хочется слушать, вода из родника, которой хочется напиться. Но по рассказам Алисы — она не так мила внутри, как снаружи. Снаружи она красивее Афродиты, будто бы забрала все прекрасные качества божественной внешности себе. Она нежнее самых нежных тканей, мягче любой перовой подушки. Их контраст с Ромой будоражит. Рома, с тяжёлым, как тонна стали взглядом, с прокуренным грубым голосом, разбитыми руками и лицом. Рома, с кривой насмешливой ухмылкой, Рома, с его точёнными и грубыми чертами лица, прямым носом, чёткой линией челюсти и зелёно-серыми глазами, которые кажутся непросветно тёмными. Рома, с его странным подгоном ксанакса Антону, за обычный рисунок. Полина — мягкая и аккуратная. Пятифан — грубый и пугающий. И что пугает Антона больше — он так и не решил. Нежная Полина, которая в любой момент окажется сиреной, прямо как из его детских книжек с мифами, или Рома, от которого будет совсем неудивительно получить оглушающий удар в ухо? Спустя неделю это не стало чем-то очевидным, и спустя две — тоже. Не станет ясным и через месяц, два, год, последний год в школе, и всю последующую жизнь. По школе Антон ходит аккуратно, не привлекая чужого внимания. Обычно, зажимается где-то по углам, повторяет заданные параграфы, рисует в блокноте на подоконнике, однажды даже хотел сыграть в змейку на своей Сони Эрриксон, но увидел рядом проходящего Семёна, и идея отпала сама собой. Отберёт же. И ничего не меняется спустя две недели — Бабурин всё также холодно прожигает его взглядом. Сидя на парте спереди, на уроке физики, он дожидается, пока учитель, робкий, забитый мужчина (Антон тяжело вздыхает и осознает, что они чем-то похожи) выйдет из класса. Семён плюёт в тетрадь Петрова, пока он ошарашенно разглядывает толстый рыжий силуэт. — Зачем? — тихо спрашивает Антон под смешки класса. Семён всё ещё не смирился с тем, что Петров — очкарик-педик-наркоман. Кажется, один его костлявый силуэт просто сводит с ума Бабурина, от того он и бесится, словно дикий зверь. — Чтоб не расслаблялся. — Он мерзко гогочет, обнажая гнилые зубы. Антона начинает трясти и подташнивать. — Тебе нечем заняться, или что-то в этом духе? — Голубые глаза с отвращением метаются между Семёном и плевком. — Что я тебе сделал? Антон словно чувствует сзади взгляды Ромы и Бяши, но не может определить, какие они: насмешливые, или внимательные. — Тебе здесь просто не рады, мудила, — Бабурин оборачивается к Антону всем телом. — На твоём месте, сука приезжая, я бы следил за своим пидорским языком, а то недолго, и его тебе вырвут. Ярость — не в полной мере, лишь её малая часть, из-за ксанакса, принятого утром — закипает внутри, бурлит в крови. Антон впивается ногтями в ледяные ладони. — Я здесь уже почти две недели учусь, — Петров сглатывает ком гнева, — А ты всё ещё не угомонился? Диалог прерывает звонок и физик, впопыхах извиняющийся за то, что он не смог закончить урок по достоинству, даёт домашнее задание и отпускает класс. И стоит Антону перешагнуть дверной проём, как он летит на деревянный пол, еле успевая подставить руки и не разбить нос. На его спину наступает чья-то нога, не позволяя Петрову встать. Догадаться несложно: это Семён. Его задевают очевидные вещи, что говорит о том, что он невероятно слаб морально. — Ты меня не понял, кажется, пидрила, — Бабурин нажимает сильнее и обдает лицо Антона кариозной вонью, наклоняясь над ним. — Тебе здесь не рады. — Ты тоже, походу, не понял, — голос Петрова дрожит, становится выше, но он не сдаётся. — Тебе должно быть плевать на то, что я— — Закрой ебальник, наркоша! — Антон не выносит, когда на него кричат, и на миг его глаза становятся мокрыми. Приложив все силы, что есть у него в его пятидесяти килограммах, Петров встал на ноги, пошатываясь и сжимая кулаки. Бабурин, кажется не сопротивлялся: возможно, ему хочется посмотреть, как Антон будет плакать в кругу одноклассников от последующего удара: Семён ударяет Петрова в ухо мясистым кулаком. Оно моментально начинает гореть и звенеть. Ноги подкашиваются, и сам Антон летит вправо, тихо ойкая, но на пол не падает. — Ты только и умеешь, что махать своими кулаками, — Петров яростно шипит, держась ледяными руками за ухо. — Что на самом деле ты представляешь из себя? В толпе школьников, собравшихся кругом, размытым взглядом Антон обнаруживает Бяшу и Рому. Эти взгляды, будто ожидающие продолжения шоу, заставляют грудную клетку сжаться и упасть в пятки. Не то чтобы ему очень важно признание гопников, но холодный взгляд Пятифанова будто говорит ему: «ебашь, Петров.» — Ты не знаешь, кем ты являешься на самом деле, — дрожащий голос становится громче, а глаза Семёна круглее. — Ты — затравленный ребёнок, который не имеет представления о том, как нужно относиться к людям. Жгучая боль в ухе будто подкидывает дров в костёр ярости в Антоне, и он делает шаг вперёд. — Для тебя настоящий триумфом является то, как круто ты можешь уделать кулаками человека, младше тебя, — Петров подходит почти вплотную. Рискует, но внутренний голос, горящее ухо и тяжёлые взгляды новых знакомых из толпы диктуют свои правила. — Но это лишь мнимая победа над собой, над своими страхами, и над тем, насколько на самом деле ты всё-таки опущенный. Антону плохо. Таблетки, боль, взгляды, ярость — всё мешается в одном котле, и Петров сам продолжает медленно размешивать эту кашу из факторов, заставляющих продолжать. Слова едко срываются с обветренных губ и заливают Семёна ядом и кислотой с головы до пят. Тело трясется, внутренние органы вздрагивают от каждого слова, и мозг словно настолько разогнался, что уже даже не крутит педали — Антон разгоняется сам, всё больше и больше. — И если ты считаешь, что можешь задеть мою честь и достоинство, унизить меня, приложив меня с кулака — ты максимально ошибаешься. Униженный здесь только ты, и задет здесь только твой авторитет, ранее присутствующий в этом классе. Можешь ударить меня, можешь плакать, можешь облить грязью — ничего не заставит меня сдвинуться со своей позиции. Все присутствующие уже сделали выводы о твоей личности, в том числе и я.Я порву тебя, сука.
Мне просто нужно было захотеть.
Семён остаётся в ступоре. Серьёзно? В этом классе ещё никто не ткнул его поросячьим носом в грязь? Не заставил признать свою ничтожность? Из толпы раздаются хлопки, все начинают улюлюкать и свистеть, пока Бабурин рефлексирует своё явное поражение. Антон замечает, что ухо горит непросто так — на руке растекается яркая артериальная кровь. — Иди нахуй. — твёрдо чеканит Петров и разворачивается на пятках, намереваясь выйти в туалет и смыть кровь с уха и руки. Гордость за себя берёт верх, хочется победно скалиться оппоненту в лицо, кричать и крушить всё вокруг. Антон ни капли не размазня: он застенчивый, робкий и мягкий, но никто, особенно такие недоросли из глуши, не могут унизить его и растоптать. Семён и вправду силён, в силу своих физических качеств: он выше Антона на голову, и в одних его штанах поместится, как минимум, три Петровых, и ещё его половина, но морально он слаб и жалок. Ледяная вода слегка успокаивает, но лёгкие всё равно царапаются об комок злости из толстых иголок, и Антон достаёт из рюкзака ксанакс, запивая одну таблетку. Из зеркала на него смотрит всё такой же Антон Петров — тихий, робкий и стеснительный, но, кажется, уже не такой забитый, как раньше. «Можешь же, когда захочешь» — впервые он согласен с голосом мамы в своей голове. Дверь туалета распахивается, и сзади Антона материализуется Пятифанов. Он по-хозяйски заходит внутрь и запирает дверь. Антон чуть испуганно оборачивается: осознание приходит только сейчас. Рома и Бяша с Семёном, кажется дружат. Неужели он спутал взгляд «прекрати, пока в твоём животе не смешались кишки и желудок от моих ударов» с «ебашь, Петров»? Но, вместо ожидаемых тумаков, Рома лишь протягивает побитую руку. — Красава, Тошик.Тошик?
—Я в тебе ни на долю не ошибся, когда подумал, что ты ровный пацан, — Антон неуверенно жмёт его руку. — Свинья и правда получила по заслугам, всё по полкам разложил. Базаришь. В стальном и остром как бритва взгляде Ромы читается нескрываемая гордость и бесконечное уважение. Антон от этого лишь тушуется и смущается. — Я так на словах в грязь человека окунуть не могу, — Пятифан чешет затылок. — Спасиб, что на место его поставил. Кулаками он не понимает, хотя Бяша им уже занялся. — Да ладно, что уж там… — Петров застенчиво обнимает себя руками и усмехается. — Это пустяки. В руке Ромы, вынырнувшей из кармана палёных адидасовских штанов, оказывается пачка феназепама. Да откуда… — За хорошую работу, — Пятифан скалится, и Антона прошибает током насквозь. Какого чёрта? — Бери, блять, чё зыришь? — Откуда? — Нет, ты, конечно, ровный, но тупой. Оттуда же, откуда и ксанакс. Шевели полушариями, Антошка. Петров неуверенно забирает пачку. Серьёзно, феназепам. Обычный, самый обычный феназепам, который лежит у него в ящике под столом. И зачем он уже второй раз снабжает Антона препаратами? Это шутка какая-то, или Рома на полном серьёзе? — Зачем ты… Зачем ты даёшь мне таблетки? Это что-то вроде вашей с Бяшей шутки? — Антон озирается по сторонам, ожидая увидеть где-то Бяшу, да и вообще весь класс, которые до конца учёбы здесь будут клеймить Петрова наркоманом. Рома же на это только кривится, складывает руки на груди. —Я повторяю ещё раз: я чё, похож на ублюдка? Просто дал тебе таблетки, чё, не надо — не бери, ёпт, — Пятифан хватает Антона за запястье и дёргает на себя, пытаясь вырвать пачку таблеток из рук. — Нет, стой, — задавленно проговаривает Петров, почти падая на Рому. — Нет, мне надо, просто… это странно. Одноклассник отпускает антоновское запястье и шмыгает носом. — Можешь воспринимать это как начало нашей дружбы, четырёхглазый, — Рома выуживает из кармана пачку сигарет и массивную зажигалку, щёлкает её колёсиком, пачкает палец в масле и затягивается сигаретой. Туалет наполняется тяжёлым табачным дымом. — Буш? Рома протягивает зажатую между пальцев сигарету Антону, и тот мотает головой. Он и так сидит на таблетках, и новой зависимостью обзавестись не хочется от слова совсем. Пятифан на это усмехается и пожимает плечами, выдыхает дым в сторону. Они стоят в тишине до того момента, как не зазвенит звонок — Рома курит, а Антон обеспокоенно рассматривает феназепам. — Лан, пойду проверю, чё там товарищ мой ненаглядный со свиньёй наделал, — Он тушит сигарету об поток воды в кране и кидает в слив. Ужасно. — Давай, бывай. — А… а урок? — А нахуя мне английский? Я не спикинг на нём, иф ю ноу вот ай мин¹. — Рома усмехается, добавляя в английские слова как можно больше небрежности и русского акцента.И то верно.
Рома скрывается, уходя вниз по лестнице, а Антон спешит на урок английского. В рюкзаке болтается феназепам, а в голове мысли — правильно ли вообще начинать водить дружбу с Пятифановым? Но как бы то ни было, это хоть что-то, и местные гопники — это не самый плохой вариант. Самое главное, не натворить глупостей, и все держать под контролем. Проблемами обзавестись не хочется от слова совсем, а друзьями, на которых можно положиться — очень даже.Хорошо. Будем друзьями.