Ей должно понравиться. Она уже перебесилась, и все будет хорошо.
Боже, не пизди хотя бы себе, Ром.
Пятифан сейчас очень хочет закурить, но если он уж и надеялся на то, что Полина простит его — надо держаться. Он просто скажет пару ласковых слов, извинится, и настанет хэппи-энд. А так ли вообще нужен этот хэппи-энд? Весь день в школе Рома пытался понять то, что он чувствует: тоска, смешанная с болью. Его сердце неприятно сжимается, когда он слышит тихий знакомый смех. Совсем не так, как раньше. Всё совершенно не так. Сзади Пятифанова — голые стволы деревьев, которые шуршат ветками, тихие звуки просёлочной дороги. Перед ним — дом его девушки, к которой он даже не знает, как подобраться. Рома стучит неуверенно пару раз и слышит спешные шаги за дверью. Дверь открывается, и взгляд Полины, из расслабленного, подёрнутого чуть озорной пеленой, в момент каменеет. — Чего тебе, Пятифанов? — Если она называет Рому по фамилии, это значит, что всё очень плохо. — Ну, привет, — Пятифан натянуто улыбается, тянет дрожащей рукой белые ромашки. — Как насчёт того, чтобы поговорить? — О чём мне с тобой разговаривать, Ром? — Она вздёрнула левую бровь, осмотрев ромашки, облакотилась об дверной проём и стала разглядывать аккуратные пластины ногтей, всем видом показывая то, как она незаинтересована в этом разговоре. — От тебя ни звонка, ни сообщения за всё это время. Я сделала свои выводы. — Какие выводы ты сделала? Это я, — Рома делает акцент, — закатил истерику? Это я с нихуя убежал от тебя и не захотел ничего обсуждать? Она молчит и смотрит холодно из-под длинных ресниц. Молчит, молчит, молчит, кажется, проходит целая вечность, перед тем, как она тихо, но в своей привычной, лёгкой манере скажет: — Мы расстаёмся, — она пожимает худыми плечами, и внутри Ромы, всё, что строилось годами, с треском рушится. — Я не люблю тебя. Ни капли. Он знал, что к этому всё и идёт, он знал, что рано или поздно она скажет эти слова ему прямо в лицо, растопчет, разломает, своими аккуратными, маленькими руками, просто разломит на две равные части собранное из маленьких осколков сердце, а потом пропустит его кровь через свои худые пальцы с короткими ногтями, будет смотреть как она капает и улыбаться Роме в лицо. Он. Знал. Внутри материализуется чёрная дыра размером с его лёгкие, туда медленно падает его сердце и всё, что находится внутри. Глаза мокнут, но Пятифан держится для вида, натягивает улыбку и едко выплёвывает: — Только знай, что это не ты бросила меня, а я сделал это с тобой, ещё тогда, пока ты, скорее всего, веселилась с кем-то из подружек, а я сгорал от ярости и непонимания, — сейчас Рома чувствует лишь резкое отторжение от своей уже бывшей девушки и жгучую ненависть. — Ясно, блять? — Не начинай истерить, — Полина закатывает глаза. — Дедушка спит. Если ты его разбудишь, пеняй на себя.Сука.
— …Да пошла ты. — Рома едко плюёт в сторону. — Цветы хоть возьми. — Спасибо, они мне не нужны. — Полина ядовито улыбается и закрывает громоздкую деревянную дверь прямо перед пятифановским носом. Рот наполняется горечью, и Рома вновь сплёвывает.Сама же загнётся без меня, и прибежит, как лань горная, ко мне.
Кто она вообще без меня?
В спину дует холодный октябрьский ветер, и Рома всё-таки закуривает, выходя со двора Полины. Внутри нет ничего кроме вопроса: что делать дальше? Морозовой больше не будет в его жизни, а значит, и жизни как таковой не будет. Кто будет контролировать количество выкуренных Ромой сигарет? Кто будет успокаивать его в приступах агрессии и отчаяния? Кто будет гладить его волосы, держать его за руку, целовать, когда ему грустно? Перед поникшими глазами мелькают серые жилые дома, трёхэтажки, бездомные собаки, люди, много людей. С улыбками, с таким же поникшим взглядом, как у Пятифана, с лицами, полными безразличия и безучастия. В душе разрастается липкая ярость, обволакивающая тело. Рома сжимает в дрожащем кулаке букет ромашек. На повороте он заходит магазин, берёт три бутылки пива, оправдывая это тем, что ему надо для матери, и направляется туда, куда глядят глаза. Он подходит ко двору Антона, к месту, в котором он проводил много времени до этого. Садится на скамейку, открывает пиво. Залпом выпивает половину бутылки, не морщась. Тяжело.Пошла нахуй, Полина. Я тебя тоже не люблю.
Глаза метаются по поношенным кроссовкам, по асфальту, и как итог, натыкаются на знакомый силуэт вдали.Бля, так и знал, не надо сюда было идти.
Ладно, Тоха же слепой, может, не заметит.
Перед глазами всё плывёт: Пятифан ничего не ел перед этим, поэтому, от бутылки пива его стало немного вести. Злость слегка затупляется, как и всё вокруг. Шум голых веток, машин, проезжающих по дороге за двором и всё остальное мешается в одном котле лёгкого опьянения и нарастающей тоски. Солнце, скрытое за пасмурным облаками окончательно гаснет, и перед Ромой вырастает тень. — Привет, — знакомый голос заставляет Пятифана поднять мокрые глаза наверх: это Антон. — Что ты тут делаешь? — А чё, нельзя? — Рома шмыгает носом и отпивает пиво из второй бутылки. — Я здесь зависал ещё до того, как ты сюда приехал. Предлагаю не лезть не в своё дело, Тошик. Ты в моих глазах всё ещё ровный пацан, не порть впечатления о себе, будь добр. Антона, кажется, чуть пугает подобная грубость, и он замолкает на миг. Перебирает свои худые пальцы, и Рома замечает забавный контраст: у Петрова пальцы тонкие, аккуратные, когда у него самого — сбитые в кровь, грубые, какие-то несуразные. Но Полина всегда говорила, что ей нравится эта грубость в его руках. Блять, Полина… — Ты в порядке? — голос его звучит как-то слишком искренне, спокойно, но Рома на это лишь усмехается, вытирая с губ капли пива. — Вполне. Можешь идти. Но Антон не уходит. Он садится рядом, на скамейку, взглядом высматривая, кажется, его сестру, которая гуляет на детской площадке. Они правда похожи, словно две капли воды. Возможно, если бы Петров был девочкой — их было бы совсем не отличить друг от друга. Антон молчит, ковыряет отходящую от поверхности краску. Рома молчит с ним и отпивает пиво. — Ты ведь говорил, что нас можно считать друзьями, верно? — Петров разрывает тишину первым, кидая на Рому робкий взгляд. — Тогда, ну… Ты можешь рассказать мне, если у тебя что-то случилось. Знаешь, когда тебе плохо — стоит и правда выговориться кому-то. Это ослабит твои терзания. — На кой чёрт тебе нужно выслушивать мои проблемы? — Пятифан кидает на Антона недоумевающий взгляд. — Реально, иди с сестрой гуляй. — Ты мне помог, а я помогу тебе. Ну… вещи, конечно, разные, но я не думаю, что всё стоит оставлять просто так и пускать всё на самотёк. По правде говоря, в его тихом, чуть подрагивающем голосе, Рома находит какое-то спасение и умиротворение. Антон не кажется ублюдком, который рассмеётся ему в лицо, окунёт в грязь одной лишь надменной усмешкой. Он кажется понимающим и мягким человеком, и Пятифан принимает решение, всё-таки, излить душу новому знакомому. Он кидает взгляд на рядом лежащие замёрзшие ромашки и вздыхает. — С девушкой расстался, чё случилось. Полина настоящая змеюка, даже цветы не приняла, — Рома не смотрит на Антона, но чувствует его внимательный взгляд на себе. — В последнее время всё было очень натянуто, знаешь, холодно, будто у нее чувства пропали.Блять, нужно покурить, иначе я сейчас зареву. Не дай Бог перед Тохой плакать, я не размазня.
Пятифан чиркает массивной зажигалкой возле дешёвой сигареты и стряхивает пепел в пустую бутылку. — Ну и чё, я когда до тебя доебался на улице, она тогда убежала, и… Кароче, истерит она дохера. С пустого места. Мы почти две недели не общались, вообще, ну, и сегодня я к ней пришёл, так, перетереть об отношениях. Ну и она сказала, что не любит меня. Терь я сомневаюсь, что она мне лапшу на уши не вешала четыре года подряд, — едкий дым обволакивает лёгкие, и Рома выдыхает табак в серое небо. — Полина не пальцем деланная, она вполне могла мне пиздеть. Антон кивает как-то неопределенно, смотрит вдаль, наблюдая за тем, как его сестра общается с какой-то девочкой примерно её возраста. Поправляет очки, морщится от дыма, и всё же подаёт голос: — И что ты чувствуешь по отношению к ней? — Отвращение. Абсолютно от всего, что она делала для меня, и что я делал для неё, — Рома берёт поникшие ромашки и показывает их Антону. — Сто рублей на эту хуету вкинул, хотя бы из приличия нельзя было взять, блять? Как можно быть настолько противной сукой? — Ром, я считаю, что тебе надо просто смириться. Если она не ценила то, что ты делал для неё — разве тебе нужен этот человек? — сквозь толстенные линзы очков Пятифан читает в голубых глазах искренность и благие намерения. — Жизнь на этом не заканчивается. У тебя есть Бяша, ещё друзья, наверное, одна птичка мне нашептала, что в тебя многие девочки влюблены. Разве на Полине заканчивается твоя личная жизнь? Рома шмыгает носом. Глаза мокнут.Блять, даже не смей.
— Ты вон какой крутой, сильный, хочу сказать, что ты симпатичный. Не то чтобы я хорошо разбираюсь в мужской красоте, нет… — Антон смущённо поправляет очки. — Но как художник, да, назовём меня так, могу сказать, что твоя внешность очень портретная. И думаешь, не найдется кто-то лучше Полины? Кто-то, кто будет любить тебя намного больше не за то, что ты делаешь для этого человека, а просто за то, что ты существуешь, и что ты замечательный. Ты весь из себя такой крутой, опасный, но знаешь… Петров мягко улыбается и кладёт свою ладонь на подрагивающее плечо Ромы. — Я уверен, что ты хороший. Что ты добрый и достоин чего-то намного более искреннего, чем то, что у тебя было с Полиной. — Бля, Тох, закрой пасть, — Из серо-зелёных глаз всё-таки падает слеза. Она впитывается в спортивные штаны на колене, и Рома закрывает это место рукой чтобы Петров не подумал чего лишнего. — Всё, замолчи. Антон тихо хихикает. — На твоём месте, я бы не отказывался от этих слов. Я, конечно, не так уж и хорошо знаю тебя, но я в этом уверен. После этого они замолкают. Рома рассматривает ствол дерева, Антон разглядывает детскую площадку. — Я… В общем, ты можешь взять мой номер телефона, и написать, ну, или позвонить, если будет совсем плохо. Мы можем поболтать ещё. — Пятифан молча кивает, даёт ему свою старую Нокиа, на которой Антон тонкими пальцами набирает цифры. — Не стесняйся, я могу… Петров вновь хотел было продолжить, но его прервал приглушённый стук и детский плач. — Оля! Боже, Оля, что такое?! — Петров, словно ошпаренный кипятком, поднимается со скамейки. Одноклассник стремительно отдаляется от Ромы, и сквозь слёзы Пятифан видит лишь то, как Антон в панике мельтешит над сестрой и берёт её на руки. И стерев слёзы, Рома видит, как Петров смотрит на него, а после одобрительно кивает, мягко улыбается, и скрывается за громоздкой подъездной дверью. А Пятифан так и остаётся сидеть на лавочке с недокуренной сигаретой, открытым пивом, которое уже давно потеряло свой вкус, и телефоном в руке. Он опускает взгляд на маленький дисплей, и подписывает новый номер в его телефонной книге как «Тоха». На душе становится правда намного легче, теплее, и на лёгких уже не лежит того тяжёлого камня, заставляющего Рому задыхаться, и в панике вдыхать холодный октябрьский голос. Петров излучает какое-то необъяснимое тепло, такое таинственное, но приятное, несмотря на свою, кажется, побитую судьбу он ярко светится, особенно когда смущённо улыбается и натягивает на ладони рукава ветровки. Уходя, Рома кидает ромашки и пустые бутылки в урну, но одну, недопитую, всё-таки забирает. Полина уходит на второй план: настроение поднимается, и Рома, чуть шатаясь от пива на голодный желудок, идёт домой, улыбаясь и рассматривая свои кроссовки.Ну спасибо, Тошик. Выручил, друг. Пусть Семён только попробует тебя тронуть — кровью плеваться будет.