Bury your love

      — Да, досвидос.       Рома вылетает из чужого подъезда под стук собственного сердца в ушах. Пойди и разберись, от чего это: от того, что он буквально отдал Антону препараты прямо перед его дверью, или…       Общение с Петровым ощущается приятно, тепло давит на грудную клетку. Антон ещё несколько дней назад стал растекаться в венах Ромы тягучим сладким мёдом, заменяя собой кровь. Пятифан закуривает, выходит со двора и выдыхает дым в тёмное небо.       Серые хрущёвки погружаются в вечерний мрак, всё накрывается чёрной непроглядной пеленой, будто кто-то сверху накинул тёмное полотенце на эту глушь. Не видно даже звёзд, только разводы пасмурных облаков выделяются на чёрном небе. Не видно и людей, собак, ни души: весь посёлок будто вымер вместе со здравым рассудком Ромы, когда его рука ощутила слабый электрический заряд, который ему передал Антон своими ледяными пальцами, во время того, как забирал у него таблетки.       Голова идёт кругом: пиво и сигареты действуют хорошо. Ноги путаются, но Пятифан, наученный горьким опытом, и выпивающий с двенадцати лет, уверенно шагает в вечерний мрак.       Но что происходит? Что происходит с его сердцем, истерично сжимающимся, когда взгляд встречается со взглядом Антона? Почему его настигает волнение, приятная дрожь, когда он улыбается, говорит, сидит рядом и пьяно смотрит на Рому?       Пятифан выбрасывает сигарету, заходит в дом, и проходит мимо кухни, в которой сидит, кажется, выпившая мать. Её голос, как гром среди ясного неба, останавливает Рому, и призывает его вернуться.       — Где был? — она стряхивает пепел с сигареты в старую пепельницу и сражает сына недовольным взглядом.       — Гулял.       — Так долго? — женщина усмехается, облакачивается на железную спинку стула. — С Полиной?       — Нет, мы… — Рома сглатывает горечь и шумно втягивает воздух носом. — Мы расстались позавчера.       — Вот ты идиот, Рома, — мама грустно, и даже, как-то, раздражённо закатывает глаза. — Такую девушку упустил. Она, возможно, привела бы тебя в чувства.       — Мам, не начинай. — Пятифан начинает злиться, жуёт губу, смотрит куда угодно, но не на выпившее лицо своей матери.       Она была такая молодая, такая красивая, высокая, Рома раньше часто любил рассматривать её старые фотографии. Но после того, как отец стал бить её, а после вообще сел в тюрьму, она словно постарела. Её красивые карие глаза теперь подёрнуты плёнкой усталости, и бледные губы, раньше часто вымазанные в красной помаде, смотрят уголками ровно вниз. Отец сидит суммарно уже одиннадцать лет, и Пятифану очень тяжело даётся этот факт для принятия. Его папа, для всех — служил в Афгане, в Дашти-Марго, а не сидит в тюрьме уже второй раз, по статье, которую Рома знает наизусть, но всеми силами старается её забыть.       Мама тяжело выдыхает сигаретный дым и призывает Рому подойти к ней. Пересилив свою злость, он выполняет её немую просьбу.       — Завтра передачку отцу принести нужно будет, — она устало тушит сигарету и поднимает тяжёлый взгляд в глаза сына. — Отнесешь? Я работаю завтра.       — Именно поэтому ты решила напиться перед сменой? — Пятифан хмурит густые брови, и сражает мать точно таким же взглядом, как у неё. «У тебя мамины глаза», — проносится хриплый голос отца в голове.       — Рома, я тебе уже говорила, не упрекать меня в этом, как маленькую девочку, — она раздражённо встаёт со стула и отодвигает пепельницу на край стола. — Это не обсуждается: завтра идёшь к отцу.       — Я не хочу его видеть.       — Тебя кто-то спрашивает? — она ядовито и насмешливо улыбается, и после, сжимая в аккуратных руках банку пива, скрывается в коридоре.       Приятные чувства от прогулки с Бяшей и Антоном исчезают вместе с матерью в коридоре, и Рома, сжав кулаки, опадает на стул со сломанной ножкой. Раньше, когда он был маленьким, поход в тюрьму к отцу был каким-то праздником. Маленький Рома мечтал работать в милиции, когда смотрел на то, как серьёзно и солидно выглядят лейтенанты, и тогда, для него всё происходящее было не больше, чем просто игрой. Константин Владимирович тогда смотрел на Пятифана ласково, с какой-то жалостью в тёмных карих глазах, отвечал на все его вопросы, и даже давал подержать самый настоящий пистолет, пока его мама плакала рядом с камерой отца. Тогда не было никакого осознания происходящего, и лишь когда папа вышел из тюрьмы, это осознание пришло.       Когда тело Ромы стали покрывать синяки, а в его руках появился подарок от отца — нож бабочка — мир ему стал более ясен. Когда в жизни Ромы вместо сказок перед сном и мультиков по старому телевизору появились сигареты и драки — он всё осознал полностью. И вот сейчас, сидя на стуле, в своем старом доме, на кухне без ремонта — жизнь Пятифану не кажется проще и красочнее.       Но краски проявляются, когда Рома вспоминает об Антоне. Улыбка появляется сама собой, когда перед глазами мелькает образ нового товарища. Его аккуратные черты лица, тонкие пальцы, чуть усталые, но по-своему ласковые голубые глаза. Пятифан подпирает щеку кулаком, рассматривает трещины на кухонном столе и зажёвывает улыбку. С ним так хорошо и легко, хоть по Антону и видно, что у него тоже мало радости в жизни: вряд-ли он стал бы пить седативные и принимать их как наркотики, если в жизни у него всё хорошо.       Сердце обливается горячей кровью, и Рома откидывает голову назад, сглатывая вязкую слюну.

Я не понимаю, чё за хуйня творится со мной.

      Ледяная вода из-под крана, потресканная раковина, зеркало, отражающее на лице Пятифана лёгкое опьянение и усталость, старая душевая кабина — в ванной намного холоднее, чем во всём доме. Раньше, Рома прятался здесь от своего отца, трясясь за стиральной машиной и в руке сжимая нож бабочку. От воспоминаний о побоях становится тошно, поэтому, Пятифан, накинув домашнюю футболку, спешит уйти отсюда в свою комнату и как можно быстрее уснуть.       Школа встречает невыспавшегося Рому отсутствием отопления, поэтому, вжимаясь в ледяную батарею, он ёжится, сильнее закутываясь в свой спортивный костюм. На горизонте появляется Бяша. Они здороваются, обмениваются комментариями о том, как они добрались до дома, и Пятифан жалуется на то, что его мать снова пьёт.       Они с Бяшей терпят одно и тоже кораблекрушение судна «мама»: у Ромы она выпивает, у Бяши просто — выжившая из ума. Он рассказывал о том, что его мать страдает пограничным расстройством личности и имеет посттравматическое стрессовое расстройство. Это, по правде говоря, и сблизило их в начальной школе — уже там они решили держаться вместе, помогать друг другу во всём и поддерживать. И Пятифан правда дорожит Бяшей, он бы не позволил кому-то глумиться над ним и издеваться. В нём кипят братские, родные чувства, по отношению к другу. Но ведь, Антон тоже его друг, тогда почему он греет душу намного сильнее, чем Бяша?       В толпе взгляд Ромы улавливает светлую макушку, и он выпрямляется, словно струна, суёт вспотевшие руки в карманы. Он даже точно отметить не может, когда это началось: вроде как, пару дней назад в сердце Пятифана впервые судорожно сжались мышцы, когда он встретился с ним взглядом на уроке химии.       Бяша громко окликивает Петрова, и он крутит головой, пытаясь найти источник шума, после чего, всё-таки, обнаруживает одноклассников и подходит к ним ближе.       — Привет, пацаны, — Он здоровается с Бяшей и Ромой за руку, и после этого приветствия, Пятифан чувствует те же самые электрические заряды в кончиках пальцев, что и вчера. — Как вы?       — Я в норме, на, — Бяша улыбается во все свои тридцать зубов и шуточно подбоченивается. — Чем это вы занимались, вчера, без меня, когда домой шли?       — Рома меня просто до дома проводил, — Пятифан, наверное, сходит с ума, но Антон краснеет и неловко поправляет очки. — Не бойся, без тебя мы не гуляли. А ты как, Ром?       — Нормально, — Пятифан ведёт плечами и резко выдыхает. — Сегодня не получится погулять, я к бате иду.       Бяша слегка мрачнеет, а Антон вопросительно поднимает бровь. Словно читая вопрос в его глазах, Рома снова врёт.       — Н-навестить надо, цветы положить, там…       — Оу, я… Сочувствую. — Петров мрачно отводит взгляд.       В глазах Бяши Пятифан читает вопрос: «и нахуя ты снова соврал, что он мёртв?», но не отвечает на него. Просто стыдно.       — Ничего страшного, Ром, погуляем в следующий раз, — Антон грустно улыбается и кладёт ладонь на ромкино плечо. — Это важно, мы всё понимаем.       Это, казалось бы, простецкое прикосновение, вызывает внутри у Пятифана пожар и табун мурашек по коже.

Да что за хуйня?!

      Разговаривают они недолго: диалог прерывает противная трель звонка, призывая пройти на урок литературы в двести четвёртый кабинет.       Больше русского языка Рома ненавидит только литературу. Он читает строки стихотворения «Я очи знал, — о, эти очи!» Тютчева и хмурит густые брови. Какая же приторная гадость.

Я очи знал, — о, эти очи! Как я любил их — знает бог! От их волшебной, страстной ночи Я душу оторвать не мог.

      И почему-то, читая эти строки, на ум Роме, вместо прекрасных, серых глаз, приходят совершенно другие: голубые, робкие, неловко метающие взгляд по округе.

Какого…

      — Как же заебала эта любовная лирика, на, — из мыслей Рому вырывает ноющий Бяша, положивший свою голову на парту. — Когда уже будем проходить чёто интересное…       — Да пиздец, не говори, — Пятифан взъерошивает чёлку и смотрит вправо: Антон что-то рисует, изредка останавливаясь, чтобы послушать то, как Лилия Павловна изливает душу, комментируя стихотворение Тютчева. — Сплошное романтическое нытьё, фу.       — Так ты ж у нас романтик, Ромыч, — Бяша выпрямляется и изгибает бровь. — Неужели нет ни одной девчонки, помимо Полины, которой ты мог бы посвятить этот стих, на?

В этом и проблема, блять: ни одной девчонки нет.

Господи, Рома, не смей, ты же не пидорас.

У Катьки, вон, тоже глаза голубые, может это о ней…

А, бля, у неё зелёные.

      Пятифан страдальчески выдыхает, стараясь не смотреть вправо.       — Да тошнит уже от этой романтики, Бяш, — Рома крутит в руках ручку, и откидывается на спинку стула. — Нахуй надо.       — И то верно, на.       На перемене Пятифан смотрит, как Антон что-то рисует, сидя на подоконнике.

Очередной шедевр, наверн.

      — Здарова, Тошик, — Рома подходит к однокласснику, и довольно скалится, когда Антон поднимает на него взгляд. — Чё малюешь?       — Да так, в школу сегодня когда шёл, подумал, что хрущёвки на низухе выглядят даже эстетично. Решил зарисовать, пока помню. — Петров пожимает плечами.       — Ты под таблетками что ли? Какая эстетика? Покеж.       — А… ну… — он резко мрачнеет, хмурит светлые брови и кладёт руку на шею, которая стремительно покрывается красными пятнами.       — Да чё ты, дай глянуть. — Рома одним движением вырывает блокнот.       Разглядывает небрежные линии пейзажа, стволы голых деревьев, ворон, вальяжно рассевшихся на электрических проводах. Говорит что-то о том, что выглядит прикольно, и переворачивает страницу, краем глаза замечая, как Антон поджимает под себя ноги и обнимает колени.       На листке красуется профиль Пятифана, выдыхающего дым в воздух. Рома, кажется, даже краснеет, секунд десять пялится на аккуратный рисунок, и после смущённо прочищает горло.

Он серьёзно рисовал меня, даже когда я этого не просил?

Твою мать, да что за хуйня у меня в животе и сердце происходит?

      — Я, ну… — Антон хрипло подаёт голос, на что Пятифан лишь скалится и отдаёт блокнот.       — Красиво. У тебя правда талант, Тох, — Рома суёт вспотевшие ладони в карманы адидасовских штанов. — Только, я ведь тебя не просил рисовать меня вновь.       — Да, это правда, просто… — Петров смущённо поправляет очки. — Просто, я ведь говорил, что твоя внешность портретная, да? Н-ну… Я обычно… Девушек только рисую, и решил парней потренироваться рисовать, н-на тебе…       — Спасибо.       В сердце ощущается неимоверный трепет. Это Роме так приятно от того, что его внешность назвали «портретной», или что? Он смотрит в смущённые глаза ещё секунд пятнадцать, считая удары своего сердца.       — Пацаны! Чё делаете?! Я щас такое расскажу, на! — Бяша прерывает тягучую атмосферу своим звонким голосом и заваливается на подоконник рядом с Антоном. — Кароче…       Но Рома не слушает наисвежайших новостей от Бяши. Он слушает только своё сердце, стучащее в ушах настолько громко, что этот стук перекрывает дружескую болтовню.

Он рисовал меня.

Он, блять, серьёзно рисовал меня, даже когда я его не просил об этом…

Блять, щас сердце остановится.