Ромочка.
Чем Рому. Мысли об однокласснике заставляют сердце Петрова пропустить опасно громкий удар. Настолько громкий, что он слышит его в своих ушах, и, он готов поклясться, что мать, Оля, и вон та странная женщина, что ворчит себе нечто под нос, справа, тоже слышала то, как внезапно заревело антоновское сердце. Насущное имя растекается по венам тягучей сладкой нугой, к щекам приливает жар, а на губах чувствуется вкус терпкого табака, шампанского и чего-то странного, похожего на кровь.Опять, наверное, губы искусал.
Идиот.
Антон влюблён настолько сильно, что готов закричать о своих чувствах на весь свет. После явного подтверждения о взаимности, они стали лишь крепче, и лишь сильнее стали сжимать грудную клетку и сердце Петрова в своих тёплых тисках. Иногда, его лёгкие сковывает паника, дрожащая тревога, оседающая в горле тошнотворным комком могильных игл, но здесь всё наоборот. Тиски кажутся мягкими, словно пушистое одеяло, тёплыми, как Ромкины руки. Но вчера, на вечеринке, они были мертвенно ледяными. Пальцы, очерчивающие худые рёбра, Антон никогда не забудет, и никогда не забудет то, когда Пятифан впервые при нём сыграл в монетку. Это ведь надо, так сильно хотеть угробить своё здоровье? Но внезапно, поток нежности и любви к Роме, сменяется паникой. Забыл позвонить… Предупредить. Антон резко распахнул свой рюкзак в поисках телефона, и обнаружив его в наружном кармане, облегчённо выдохнул.Когда приеду — обязательно позвоню ему.
Ехать ещё оставалось примерно часа три, и мысли о том, что Рома может потерять Антона за это время просто не давали ему покоя.Хотя, может, он спит?
На часах сейчас десять часов утра, вполне возможно, что Пятифан всё ещё спит. Антон более чем уверен, что Рома остался праздновать Новый Год дальше, после того, как проводил его до дома. Эта милая пятифановская привычка — провожать Петрова до дома — кажется Антону невероятно романтичной и очаровательной. Тайга за окном сменяется пустым белым полотном — в голову приходят воспоминания о том, в каком настроении Петров ехал сюда впервые. В эту беспросветную тайгу, в её тайны и загадки, в этот странный посёлок городского типа в самом сердце леса: а ведь тогда в голове и мыслей не было о том, что именно в этой глуши, подростковая жизнь Антона, наконец, начнется. Она не просто началась, а закипела, забурлила, горячей кровью внутри, приливающей к щекам, и всё из-за какого-то гопника из школы номер семьдесят. Три часа пролетают незаметно: это тянущееся, вроде, так долго, время, проносится мимо Петрова, и вот: перед его глазами уже мельтешит мать, спешащая покинуть электричку на нужной станции, пока возле выхода толпятся зеваки, и сонная Оля, которую, кажется, вырвали из её очередного красочного сна. Антон всегда хотел, чтобы ему тоже снились такие яркие сны, как раньше, в детстве. После того, как в его жизни появились таблетки — сновидения потеряли свои краски, а через год их употребления и вовсе пропали из его жизни. Теперь же, яркие, приятные и весёлые картинки можно увидеть только под лирикой, экстази, или лошадиной дозой феназепама. А раньше — для этого требовалось лишь уснуть. Город и его высотки величественно возвышаются над Петровыми, и Антона, отвыкшего от такой суеты и городского воздуха, это немного пугает. Он держит за руку Олю, которая, кажется, уже проснулась, и так и норовит вырваться, побежать исследовать каждый уголок уже забытого города. Девятиэтажки отдают холодом, и не от того, что на дворе, так-то, зима — а от того, что в них нет никакой души. Антон, может, и слащавый романтик, но он, прежде всего, художник. И в серых хрущёвках посёлка он находит своё очарование, что-то тёплое, и родное, ставшее таковым за почти четыре месяца. На остановке их встречает отец, и, разбежавшись со всех ног, Петров прыгает к нему в объятия, словно маленький мальчик. Несмотря на всё то, что было раньше — он невероятно сильно любит своего отца, хоть и подражать ему теперь хочется меньше, чем раньше. — Ну что, детвора? — Борис улыбается приветливо и тепло, обнимая запрыгнувшую ему на руки Олю и Антона второй рукой. — Как доехали? — Хорошо! Хорошо доехали! Папа, представляешь, я видела лисичку! Самую настоящую, рыжую! — радостно лепечет сестра, и Петров от этого только улыбается, и переводит взгляд на мать. — Пойдём уже, — она строго оглядывает бывшего мужа и детей. — Нечего ноги морозить. — Да, я предлагаю пойти домой. У меня для вас кое-что есть. — Кукла? Кукла! — Оля хлопает в ладоши, и семья, если её можно так назвать, садится в машину отца. Едут они в тишине, которую порой прерывает Оля, рассказывающая отцу о том, каких друзей на площадке она нашла. Антон слушает это каждый вечер, каждый вечер слушает о какой-то Насте и о каком-то Олеже, поэтому, Петров не прислушивается к разговору. — А что насчёт тебя, Антон? — отец вырывает парня из мыслей. — Что там у тебя? — А? Ну, в плане что у меня? — Друзей-то нашёл? — Да, нашёл, — Антон вновь вспоминает Рому и сжёвывает смущённую улыбку. — Их зовут Бяша, Алиса, Рома… — Алиса? — Тон отца меняется. — Девочку себе нашёл? — Мы просто друзья… — Симпатичная? — Да, но…Пап, есть ощущение, что я педик.
— Прекрати допытывать ребёнка, — вполне себе семейная атмосфера нарушается голосом Карины. — Ты ведь знаешь, что ему неудобно отвечать на такие вопросы. Ходит вечно он, с какими-то гопниками, честное слово, связался с чёрт знает кем. — Мам, они не… — Ты несколько раз, после прогулок с ними, возвращался пьяный, и от тебя пахло сигаретами, — она оглядывается через переднее сидение на сына, которого медленно постигает паника. — Я, думаю, не стоит упоминать то, что я против этой дружбы? — Мам… — Карина, прекрати, — настроение отца меняется в корне, и он сильнее сжимает руль, периферическим взглядом одаривая бывшую жену. — Я сам с ним поговорю. Атмосфера больше стала холодной, и в воздухе повисает напряжение и неприятная горечь. Антон утыкается взглядом в окно, уже не предвкушая новогодних забав с семьёй: наоборот, в его голове теперь лишь одна мысль — будет максимально некомфортно.Умеешь же ты, матушка, всё испортить.
Дома, отец натягивает улыбку и дарит Оле большую красивую куклу и маленькую Барби. Возможно, ради таких моментов и стоит жить — сестра радовалась и прыгала на месте, рассматривая платье большой куклы и расчесывая светлые волосы Барби маминой расчёской. Антону же достаётся набор дорогой акварели и новый альбом со специальной бумагой для краски. Настроение поднимается, и Петров предвкушает то, как он будет смешивать акварель, рисуя очередной портрет Ромки. На этот раз он будет цветным, и Антон наконец сможет нарисовать его красивые серо-зелёные глаза, его побитые костяшки, каким нибудь бордово-алым, прорисует вены на его руках и нахмуренные густые брови.Вот чёрт, мне ведь нужно позвонить Ромке!
Петров срывается с дивана, но его останавливает мать. — Куда помчал? Иди собирайся, отец сказал, что мы едем в ресторан. — Стой, мам, мне нужно кое-кому позвонить. — Подождёт твоя девчонка — или кому ты там звонишь —, не сахарная, не растает. Живо.Сука.
Ничего не остаётся, кроме того, как послушно собраться и сесть в отцовскую машину. Есть не хочется от слова совсем, но если проигнорировать выданное в ресторане меню — будет куча вопросов об отсутствии аппетита. — Из-за этих таблеток у тебя пропадает аппетит. Когда ты уже прекратишь их принимать? — мать смотрит грозно, но в её глазах застывают стеклянные слёзы. — Антон, ты что, пьёшь таблетки не просто потому, что тебе прописал их психолог? Ты. — Н-нет, мам, — Антон стоит перед зеркалом без футболки, сквозь отвращение разглядывая свое тело. Ему всего пятнадцать лет, и его ребра выпирают так, будто он не ел лет двадцать. — Я пью их по назначению, просто… я не хочу есть. — Ты должен съесть сегодня хотя бы пару ложек супа.Хотя бы пару ебаных ложек.
В ресторане Антон думает только о том, что может подумать об его исчезновении Рома. Он подумает, что Петров просто сбежал? Испугался того, что Пятифан поцеловал его в туалете в квартире Смирновой? Если бы он только знал, как Антону хочется оказаться рядом с ним, а не сидеть в шумном и напыщенном богатством ресторане, ковырять вилкой греческий салат, и ощущать сдавливающую грудную клетку невролгию. — Почему ты не ешь? — Карина поднимает взгляд. — Тошнит просто. — Ты сегодня принимал что-то? От этого вопроса начинает тошнить ещё сильнее. — Т-ты ведь знаешь, я выбросил все таблетки, — Антон врёт. В тот день, он выбросил не все препараты, а лишь малую их часть. — Нет. — Тогда что с тобой? — Я ведь сказал… — Господи, Карина, — наконец, вмешивается отец. — Ну тошнит его, что с того? Съел может что не то? Тебе какая разница? — Пап, мам, не надо, — Оля дёргает папу за рукав синей рубашки, и тот успокаивается. — Тоше плохо? — Всё хорошо, Оленька, — Петров улыбается, чувствуя накрывающую его с головой тревогу. — Не переживай. Малышка улыбается, продолжает есть свой малиновый чизкейк, а к горлу Антона подкатывает знакомый ком могильных игл. Они царапают глотку, сдавливают трахею, лёгкие, и руки Петрова начинают дрожать.Я хочу к Роме.
Господи, я хочу Д-О-М-О-Й.
Домой. Домой, в глушь, в серые хрущёвки, в руки Пятифана, целовать его губы, долго-долго, смеяться с шуток Бяши, ощущать испанский стыд за манеру общения Алисы, ловить на себе взгляды Полины, да даже пристыженный им же Семён кажется более близким, чем то, что происходит сейчас. Антон сглатывает тревогу, когда отец, расплатившийся за еду, поднимает его за локоть, и ведёт к машине. — Сильно плохо? — Борис усаживает сына на переднее сидение, намереваясь таким способом справиться с его состоянием. — Уже лучше. — Есть нормально надо. — мать садится на место, где ранее сидел Антон. — Ты замолкнешь, или нет? Отец звучит страшно, грозно, строго и властно, и паника нахлынивает на Антона вновь. — Мам, пап, ну хватит, прошу, — он обнимает вспотевшими ледяными пальцами плечи. — Просто, пожалуйста. Они едут домой в полной тишине, и Петров тешит себя только одним:Сейчас... сейчас, я приеду, и позвоню Роме.
Я поговорю с ним, и мне станет легче.
Залетев пулей в свою старую комнату, Антон достаёт из рюкзака, лежащего на кровати, свою Сони Эриксон. Дрожащими пальцами, нажимая на кнопки, выбирает контакт «Ромка», и подносит телефон к уху. Сердце падает в пятки, когда нежный женский голос в трубке говорит:На счету недостаточно средств, для совершения операции.
— Какого… Какого чёрта? — шепчет под нос Петров, проверяя сообщения.Доступные минуты на этот месяц исчерпаны! Пожалуйста, пополните баланс.
Блять…
блятьблятьблятьблятьблять.
Воздух в лёгких заканчивается, и Антон пытается сделать глубокий вдох, но вместо него вырывается только громкий кашель, оповещающий о том, что паника достигла своего апогея. — Нет, пожалуйста, пожалуйста, мне нужно позвонить ему, мне нужно…Мне нужно просто услышать его голос.
Я, разве, блять, много прошу?
Слёзы скатываются на дрожащие руки, и, сглотнув их, Петров на ватных ногах выходит из комнаты, чтобы попросить позвонить с телефона кого-то из родителей, но уши улавливают то, что раньше заставляло Антона обдолбаться лирикой, после услышанного. — Я попросил тебя приехать с детьми, я хотел их увидеть, я всё ещё их отец, так почему ты ведёшь себя как истеричка? — отец старается не кричать, но по дрожащему голосу слышно, что он вот-вот сорвётся. — Лучше бы мы не приезжали, я не хочу тебя видеть и иметь с тобой что-то общее, даже детей! — мать, кажется, разбивает тарелку. Антон закрывает дверь и рот рукой, сползает по деревянному покрытию.Это снова происходит.
Они снова ссорятся, и Антон, да, снова, как раньше, подползает к своему рюкзаку: закидывает в себя феназепам, не считая количества таблеток, запивает его уже тёплой противной водой из бутылки, и ложится на пол.Я хочу к Роме.
Скоро феназепам подействует.
япростохочуубежать.