Счастливый принц

Выстиранные шторы, мы, конечно, повесили, только вот задернуть их на ночь ни разу не вспомнили. И этим утром я открыла глаза под яркий солнечный свет, льющийся из окна. Спустя мгновение, я поняла, что проснулась не от этого. Голубые глаза смотрели на меня и улыбались. Арсений лежал рядом со мной на этом крошечном диванчике, но нам было достаточно места, нам было просто хорошо. Если бы меня спросили, как можно описать это ощущение, я бы ответила что-то очень красивое. Когда из тебя вынимают душу, ласкают ее, греют своим дыханием, а потом бережно кладут на место. Метафорично? Да. Но именно так я себя чувствовала в ту ночь с Арсением. Мне казалось, что моя кожа все еще ощущала на себе его прикосновения, его поцелуи. Он придвинулся и легко коснулся губами моего обнаженного плеча. Я обхватила его лицо ладонями и прижалась к губам. ― Ты сегодня спокойно спала, ― сказал Арсений, оторвавшись от моих губ. ― В смысле? Арсений внимательно на меня посмотрел и снова потянулся, чтобы поцеловать меня. ― Не важно, ― сказал он. Я остановила его порыв, уперев ладонь ему в грудь. ― Важно. Он вздохнул, в глазах читалось сожаление. ― Ты кричала каждую ночь с тех пор, как… я нашел тебя на той лавке. ― А ты не спал из-за меня? ― моему удивлению не было предела. В своих глазах я была стойким оловянным солдатиком, которой с достоинством и мужеством носит в себе свою боль. Теперь у меня появилось еще и чувство вины. — Это не важно, ― улыбнулся он, ― …Я обменял спокойный сон на невесомый поцелуй. Пока ты в комнате со мной — целуй меня, целуй… ― процитировал он строчку из стихотворения. И он коснулся моих губ, только кончиком пальца. В этом жесте было столько нежности, что моя совесть просто завыла от отчаяния, а я прижалась к нему всем телом, уткнулась носом в его ключицу. ― Саш, ― услышала я его голос над головой, макушкой почувствовав горячее дыхание, ― Не надо, ты ни в чем не виновата. Это утро такое волшебное. Не порть его. Он говорил мягко, даже как-то убаюкивающе. Я усилием воли посмотрела в его глаза. Я искала в них упрек, но не нашла. Чмокнув этого голубоглазого мужчину в губы, я поднялась с дивана. ― Я умоюсь и на пробежку, ― сказала я с наигранным весельем. Это снова была попытка убежать, я отдавала себе в этом отчет, но ничего не смогла поделать. Внутри меня поселился неприятный червяк чувства вины. Чувства, что я только все порчу, порчу окружающим жизнь. Я вообще живу с этим чувством с детства. Сейчас я понимаю, что жизнь моих родителей была исключительно их жизнью, их решения, их поступки, все это их ответственность. Но маленькая девочка внутри меня шепчет, что не будь меня, все у них могло случиться по-другому. Именно поэтому я стараюсь быть удобной для окружающих. Могу бросить все и поехать на другой конец страны помогать другу в депрессии, или отдать подруге платье, хотя самой больше не в чем идти на вечеринку. Я всю жизнь так живу. Я всегда была у себя на втором месте. Вот и сейчас я чувствовала неимоверную вину перед этим человеком, а ведь по большому счету, я в этом совсем не виновата. ― У нас другие планы, ― сказал Арсений и встал с дивана, ― Иди в душ, потом поедем. ― Какие? — Это секрет. ― Но… ― Не спорь. Помнишь, когда ты просила взять тебя с собой? Ты обещала, что будешь слушаться, ― он попытался сделать серьезное выражение лица, но улыбка просачивалась сквозь него. «Не люблю сюрпризы,» ― подумала я, но подчинилась. *** Мне даже не нужно было выходить из такси, чтобы понять, куда именно мы приехали. Вдоль дороги тянулись ряды домиков, похожих на кирпичные гаражи. Несмотря на то, что фасад находится с противоположной стороны, я точно знала, что это стойла для лошадей. Из-за деревьев виднелся краешек плаца. Арсений бодро вышел из машины и протянул мне руку. Я не торопилась принять ее. ― Ну же, ― сказал он. Улыбка озаряла его лицо, он был крайне доволен своей идеей. «Я просто выйду из машины… Мы просто посмотрим на лошадей… Я даже не обязана подходить к ним близко…» ― убеждала я себя. Дальше все происходило как в тумане. Я вышла из машины. Арсений повел меня на плац. Он шел почти вприпрыжку, как ребенок, радуясь своей затее. Работник конюшни вышел нам навстречу, они о чем-то говорили с Арсением… не могу вспомнить, о чем. Мы зашли в денник, и мужчина подвел нас к красивому вороному коню. Мне на ум сразу пришло стихотворение. «Когда-нибудь я прочту его тебе…», ― подумала я, мои мысли уплывали от меня, терялись в закоулках моего сознания, перемешиваясь с обрывками детских воспоминаний. Нам выдали амуницию, помогли надеть ее, вывели лошадей из стойла. Арсений сфотографировался с девушкой, работницей конюшни, но попросил не выкладывать в соцсетях, пока мы не уедем отсюда. Она понимающе закивала. Несмотря на мое помутненное сознание, я отчетливо увидела, КАК она на меня смотрела. Зависть и пренебрежение. Арсений с легкостью запрыгнул в седло. На мгновение я залюбовалась им. Ему достался белый конь в яблоках. Он вполне мог быть гусаром в девятнадцатом веке. Нет, пожалуй, благородным графом. «Почему-то мне это мысль не кажется новой», ― подумала я, но развить эту мысль мне не удалось. Мужчина, рассказывавший нам про конюшню и технику безопасности, подсадил меня на лошадь. «Мамочка!!!» Я вцепилась руками в поводья. Работник слегка шлепнул лошадь по крупу, и та медленно пошла по привычному ей кругу. Арсений подвел своего коня ко мне. ― Освойся немного и можем выехать в парк, ― сказал он. Я ничего не ответила, я просто не могла произнести ни слова. ― Саш…? ― позвал меня Арсений. Наконец он заметил, что происходит что-то странное. Он вылез из седла, подбежал ко мне, хватая мою лошадь под уздцы. ― Саша, иди сюда… ― он протягивал ко мне свои руки. Я попыталась перекинуть ногу, не помню, что происходило, но я начала падать. Арсений подхватил меня. К нам уже бежали работники конюшни. Меня что-то спрашивали, я не отвечала. Сунув деньги мужчине, Арсений поднял меня на руки и понес прочь. Когда мы уже были далеко за пределами плаца, он поставил меня на землю. Думаю, что он хотел что-то сказать, но я разрыдалась. Все то, что я держала внутри себя последний час вырвалось наружу. Слезы текли рекой. ― Все хорошо, ― пытался успокоить меня Арсений, ― Пожалуйста, не плачь. Мы туда больше не вернемся… Он просто не знал, что со мной делать, чувствовал вину, пытался сообразить, как все исправить. ― Я очень боюсь лошадей… ― выдавила из себя я, когда рыданья перешли во всхлипы. ― Прости меня, ― только и смог сказать Арсений. ― Я их очень люблю и очень боюсь… ― единственное, о чем я могла сейчас говорить, это о своем страхе. ― Прости меня, ― повторял он. ― Я хочу уехать, ― сказала я, имея ввиду, что хочу подальше убраться от этого места, но Арсений понял все иначе. ― Прости меня! Прости! Прости! ― он взял меня ладонями за щеки, заставляя посмотреть на него, ― Я должен был обсудить. Прости…! Я очень люблю тебя… ― он запнулся на этих словах, может даже не собирался их говорить, ему пришлось набрать много воздуха в грудь, чтобы продолжить, ― Мы совсем не знаем друг друга, а я уже делаю такое признание. Не надо ничего отвечать, просто слушай, ― он крепко прижал меня к себе, я чувствовала его дыхание над ухом, ― Слышишь меня! Я сделаю все, чтобы ты больше никогда не плакала. Я спасу тебя от всего, от боли, от разочарований, от всех бед мира. Можно подумать, что я не поверила ему. Поверила… Еще как поверила… Я знала, что он все это сделает. Вывернется наизнанку, и вывернет на изнанку этот мир. Но сейчас я осознала то, что уже зрело в моей голове, пронизывало каждую клетку моего тела, то, в чем я не хотела признаваться. Я поняла, что разрушу его, этого любимого мной человека… Эти несколько дней мы как актеры, которые вжились в роль, исправно играли то, что подкинула нам судьба. Я ― жертва, он ― спаситель. Не может быть настоящей любви и счастья между этими персонажами. Это иллюзия. Это созависимые отношения, которые убьют нас, пусть и не в прямом смысле. Это не любовь, это жертва и поклонение. У меня есть подруга, психиатр. Она как-то говорила мне, что менее удачливые жертвы находят себе мучителей, а более удачливые ― спасителей. И в любом случае впадают от них в зависимость. С его же стороны — это комплекс всемогущества, комплекс Бога. «Нет, ты не любишь меня, тебе это кажется!» ― кричала я, но губы мои были сомкнуты. Он спасал бездомную собачку и теперь он был ее хозяином. Мое, и так, израненное сердце разрывалось от боли, от осознания таких очевидных вещей. «Это не может быть любовь… хоть нам сейчас так кажется…» *** Удобно, когда аэропорт в центре города. Покупаешь билет и через пару часов можно уже сидеть в самолете. Я не хотела, чтобы он меня провожал, но он не принял отказа. Мы молчали всю дорогу и сейчас, стоя в зале аэровокзала, также молча смотрели друг на друга. ― Я пойду, ― сказала я. ― Мне нужен только один день, и я освобожусь… ― скажи он тогда, что просто не хочет меня отпускать, возможно, я бы и осталась. Хотя, кого я обманываю! Не осталась бы. ― Давай я полечу с тобой? Тебе может понадобиться помощь с бывшим мужем… Эээ… В смысле с будущим бывшим мужем… Блять… ― я видела, как он пытается придумать предлог, но у него не получалось. ― Хочешь, я прочитаю тебе стихотворение, на прощанье, ― я решила прервать его мучения. Да вот такой странный способ, но я тоже не знала, что сказать. Он кивнул. С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша. Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество. Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать. Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия. Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная. Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала. Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает. Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника. Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая. И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то. Пауза затянулась. Я бросила взгляд на табло вылетов. Еще чуть-чуть и я опоздала бы на рейс. Вы окажетесь правы, если подумаете, что я хотела пропустить этот рейс. Все чертовы рейсы, которые унесут меня от этого голубоглазого мужчины, который за несколько дней успел украсть мое сердце. — Это должен был я читать, а не ты, ― сказал Арсений. Может и хорошо, что он так понял это стихотворение. Так он меня отпустит. ― Ты сейчас по инерции пытаешься спасать меня. Не нужно. Это никому не нужно, ни мне, ни тебе. Я очень благодарна тебе. Ты стал мне другом, таким, которого я не заслужила. Мне нужно разобраться со своей жизнью…, ― «со своими чувствами», хотела добавить я, но передумала. Я заметила какой болью исказилось его лицо, при слове «друг», но я тогда считала, что мое решение правильно. И нам обоим будет только лучше. И он отпустил. Не потому, что я была безразлична, потому что все было наоборот. Во всяком случае я тогда так думала. Я видела это в его глазах, в том, как он сжимал мои пальцы, лежащие на ручке чемодана, в его прощальном поцелуе, которого я очень боялась, но все-таки позволила. Я ушла, повторяя себе: «Ты все делаешь правильно. Только не оборачивайся. Ты все делаешь правильно. Только не оборачивайся».