Сумрак над Невой

      Вечерний зимний Петроград сливался в сотни бликов и мазков, какие-то перемещались, а какие-то замерли, будто бы наблюдая за уставшим юношей, что только-только покинул весёлое застолье, на котором был отнюдь не гостем. Улицы, дороги, витрины, вывески, фонари, движущиеся пролётки, шумные трамваи – все стало одной смазанной картиной. Серафим уронил очки в снег и едва ли мог их самостоятельно найти.       Казалось, что вечер безнадёжно испорчен, но вдруг прямо перед собой он увидел чьи-то белоснежные руки – такие же белые, как у него, но будто бы кукольные, сделанные из фарфора. На двух маленьких раскрытых ладошках лежали его облепленные снегом очки. Серафим осторожно протянул руку, чтобы взять их, мямля что-то благодарственное. Покрасневшие от холода пальцы коснулись металлической оправы – она словно обожгла его, но пришлось перетерпеть, отряхнуть и надеть их на себя. Сильно лучше не стало, но он хоть что-то мог видеть.       Вдруг смех. Звонкий. Одновременно близкий и далёкий. Мистический. Это смеялась она! Эта девочка. Серафим немного испуганно уставился на незнакомку, что помогла ему найти очки: нищая оборванка в серых одеждах, которые она явно донашивала за кучей родственников. Огненно-рыжие, почти красные волосы прикрывал платок, на который она, непонятно зачем, пришила крошечные бубенчики, звеневшие в такт её диковатым движениям. Таким же диковатым, как и взгляд ехидных красных глаз. Её глаза! Серафим отпрянул назад. Он никогда такого не видел и был готов поклясться, что глаза бледной, совсем не румяной от холода, а могильно серой девочки виделись ему двумя кровавыми рубинами, продолговатые зрачки в которых лежали на длинном боку, прямо как у овцы или козы.       — Тебе совсем не идёт! — сказала она, смахивая слезинку, вызванную звонким смехом.       Серафим словно язык проглотил. Он не знал, что сказать. Он всё ещё заворожённо смотрел на неё. Кто это? Что это?       — Спасибо… — ещё раз поблагодарил он, учтиво кивнув.       Девочка или девушка — сложно сказать: незнакомка была невысокого роста и очень миниатюрной, хотя лицо выглядело довольно взрослым, да и тембр голоса показался Серафиму совсем недетским.       Важно поставив руки на талию, отчего бубенчики на её платке шумно зазвенели, она внимательно разглядывала Серафима, из-за чего он смутился и отвёл взгляд.       — Что нос воротишь? Бедняков не любишь? — сказала она это с явной усмешкой.       Серафим ещё больше смутился и замялся, но всё же ответил:       — Нет. Ничего такого. Вам нужны деньги?       Незнакомка громко расхохоталась. Её смех был звонким и мелодичным, таким же бойким и ярким, как бубенчики на её платке. И стоило ей шире открыть рот в порыве весёлого хохота, хоть и с трудом, Серафим углядел клыки! Как у животного! Это ещё больше напугало и насторожило юношу, из-за чего он, покрепче ухватившись за ручку от чехла со скрипкой, ещё отошёл на шаг назад.       — Да что же ты такой трусишка, — прощебетала она. Её голос очаровывал, но вместе с тем и заставлял кровь стыть в жилах. Своими красными овечьими глазами она уставилась на убранный инструмент Серафима. — Я сегодня слушала твою игру.       Серафим был уверен, что у него краснеют щёки и уши. Он много лет играл на публику, но в силу своего зрения всегда с легкостью представлял, что этой публики не существовало, и он отыгрывал для себя. Но услышать подобное — разрушить свои успокаивающие фантазии. Сегодня он играл для долгих посиделок знатных людей на званом ужине, создавая им чарующий фон в компании умелого пианиста, которого для Серафима в процессе скольжения смычка по струнам для освобождения мелодии не существовало — существовали лишь воссозданные клавишным инструментом ноты, с которыми нужно было поймать одну волну.       — Немного тебе заплатили. Не буду же отбирать у тебя последние копейки, — проговорила незнакомка, вытянув перед собой руку, разглядывая на ней свои ноготки: довольно аккуратные и ухоженные для уличной бродяжки.       Серафим молча раздосадовался её замечанию: заплатили и правда не так много, как ему бы хотелось.       — До чего же дошло, что дворянам приходится работать, да?       — Ничего страшного, — ободряюще — скорее даже для самого себя — ответил Серафим. — Главное, что заплатили. И главное, что оценили…       — Идеальный совершенный слух — они не оценили! Ты играл всё безупречно, даже не пытаясь взглянуть на ноты. — Голос незнакомки звучал жёстко, почти по-мужски, звонко и резонансно, как будто по клавишам фортепиано ударили в пустом тихом помещении: никакой фальши — только хаос, будоражащий душу. Она сгорбилась, нахохлилась, как рассерженный зверь. Её глаза сверкнули кровавым огоньком, а ещё сильнее посеревшее, как будто неживое лицо на долю секунды отразило странную жуткую эмоцию — совсем нечеловечью злость. А потом она резко улыбнулась и широко распахнула глаза.       Серафим опешил, а язык словно онемел. Незнакомка хихикнула.       — И правда трусишка. — Её тон звучал теперь беззлобно, а поза стала более открытой и дружелюбной.       — Да как тут не испугаешься… А вы… Понимаете в музыке? — Серафим искренне удивился замечанию девушки: без лести к себе — со слов педагогов, оценивших его музыкальные навыки — он знал, что у него абсолютный и идеальный интервальный слух. Кто-то даже высказывал мнение, что это оттого, что у мальчика врождённое плохое зрение, и звуки восполняют ему нехватку информации о происходящем вокруг. Сам Серафим так глубоко не копал: ему просто нравилось играть на скрипке.       — Ещё бы! Я люблю танцевать! — восторженно воскликнула незнакомка, заплясав на месте. Её бубенчики снова зазвенели в такт короткому резвому танцу владелицы. Ноги отбивали странный звук: не то каблучки, не то — копытца? Серафим тряхнул головой: может, показалось? А она продолжила говорить, заложив руки за спину и чуть наклонив корпус вперёд, чтобы стать к нему ближе: — А в танце без музыки никуда!       — П-поэтому вы пришили к своему платку бубенчики?       Она широко улыбнулась. Серафиму не показалось: у неё действительно клыки! Сердце ускорило ритм. Она ужасала.       — Да всё да ты знаешь, симпатяжка! — хихикнула она.       Серафим раскраснелся и не знал, куда отвести взгляд. С неба посыпались пышные снежные хлопья. Совсем недавно ещё переполненные улицы, казалось, совсем опустели. Тишина заглушала собой всё: все звуки будто исчезли. Весь мир застыл — только шёл снег, бесшумно падая вниз.       — Я хочу, чтобы ты сыграл мне! Я так хочу танцевать!       Просьба незнакомки заставила юношу встрепенуться. Какие ещё танцы? Серафим огляделся по сторонам, надеясь кого-нибудь углядеть и, на самом деле, он не знал, что бы сделал. Позвал бы на помощь?       — Ой, брось ты! Я заплачу! Щедро! — таинственно прощебетала девушка, сделав шаг — почти прыжок — вперёд, оказавшись совсем близко к Серафиму и пытаясь заглянуть ему прямо в глаза.       Он хотел было поинтересоваться, чем же нищенка собралась ему отплатить, но она его опередила с ответом на мысленный вопрос, показав на ладошке тридцать золотых рублей. От вида поблёскивающих, как будто совсем новеньких, золотых монет у Серафима отвисла челюсть и выпучились глаза. На эти деньги можно было снять квартиру на целый месяц!       — Ну что?       — У… у кого вы это украли? — перепугано спросил Серафим, опасливо озираясь по сторонам, боясь, что и его приплетут к преступлению девчонки.       — Я не крала! — вполне правдоподобно обиделась незнакомка. Звенящие монетки тут же исчезли где-то в карманах её длинной льняной юбки, на которой красовалось множество небрежно пришитых заплаток. — Мой братец! Он такой трудяжка! Правда-правда! — уже весело продолжала она. — Как пристанет к какому-нибудь человеку и говорит: "Дай работу! Дай работу!" На тот свет сведёт, если не дадут поработать!       — Интересный у него подход, — несмотря на странность и жуть ситуации, на лице Серафима мелькнула скромная улыбка. Завидев его реакцию, незнакомка тоже улыбнулась и хитро прищурилась, отчего в уголках её глаз проявились крошечные морщинки.       — Деньги неворованные! Честно-пречестно! Клянусь своей душой!       — Нельзя такие вещи говорить!       — Ой, а что мне будет, симпатяжка? Сам бог придёт и накажет?       Серафим сжался от стыда, словно гадости о Всевышнем говорил он, словно то, что он слушает её богохульные высказывания — это уже страшный грех. Захотелось замолить проступок.       — Соблюдайте словесную деликатность, — мягко попросил Серафим.       — Ой, как мы заговорили! Какие мы культурные! Вы только посмотрите! Потомственный дворянин! Ай-яй-яй! Ха-ха-ха! — глаза девушки дико блеснули и ярко выделились на фоне белеющих черноты и серости европейского проспекта. Стало морозить — Серафим вздрогнул, по коже побежали мурашки, а мышцы туго напряглись.       — Что же ты? Ну что? Сыграешь мне? Ну, немножечко! Ну, пожалуйста! Серафим!       Он вздрогнул: откуда незнакомка знала его имя? Язык от испуга чуть не прилип к нёбу от напряжения, а горло стянуло в колючем спазме, из-за чего ни слова не вырвалось изо рта Серафима. Она ехидно заулыбалась и вопрошающе глядела на него. Что-то мелькнуло у неё за спиной, что-то тёмное и длинное — не иначе хвост! Длинный хвост и с острым треугольным концом! От страха у Серафима дыхание перехватило. Бежать? Куда бежать? Она бес! Она его догонит! И он начал читать девяностый псалом Ветхого Завета :       — Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится.       Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него.       Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна,       плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его…       Читая строки, Серафим зажмурился, надеясь, что чертовка испугается и сгинет с глаз его долой, но приоткрыв из любопытства глаза, он увидел, что девчонка стоит с по-прежнему весёлым лицом, на котором возникло — свиное рыло! В Ужасе Серафим сбился и закричал, отскакивая назад и из-за собственной неловкости падая на заснеженный тротуар. Боль пронзила седалищные кости, крестец и поясницу.       — Упс! Прости! — хихикнула она, ткнув бледным пальцем в свой свинячий пятак, как в кнопку, и на его месте возник прежний человечий нос. — Ну что? Сыграешь мне?       Серафим не знал уже, куда деваться. Как же так вышло, что молитва не сработала на дьявольском отродье? Может, читал не убедительно? Недостаточно вопрошал к Богу? А может вера его ослабла? Серафиму стало ещё больше не по себе. Он не знал, что его ждало, откажи он чертихе, но и не был уверен в том, что останется жив после того, как согласится выполнить её просьбу.       — Что вы сделаете, если я откажу? — неуверенно задал он вопрос, вставая и отряхивая снег с тёмной шинели и брюк.       Чертиха ответила не сразу. Она уже не пыталась скрыть свой длинный острый хвост, выглядывавший из-под длинной юбки. Серафим украдкой осмотрелся: людей вокруг не было — проспект осиротел. Неужто, чары? Дьявольское колдовство. Со страху у него пересохло во рту.       — Украду твою душу!       Серафим икнул от испуга — так свирепо сверкнули её красные козьи глазки, но потом она мило улыбнулась и сказала:       — Да шучу я! Я добрый чёрт! Правда-правда! Даже месяц не ворую! А так хочется — ты бы знал!       Лицо юноши совершенно без его воли скривилось в недоверии, а взгляд, помутнённый от слабого зрения, со всей внимательностью и старанием искал хоть какую-то деталь в её облике, что могла ему точно и наверняка сказать «Беги прочь!» Но девчонка-чёрт выглядела совершенно с виду безобидно и даже радушно — да ещё и деньги предлагала в столь непростой период его жизни. Чего ему стоит просто сыграть ей на скрипке? Да что может случиться? Это просто музыка! А у неё — просто танцы.       — Что ж-с. Так и быть. Я соглашусь на вашу просьбу. — Постарался максимально твёрдо заявить о своём решении Серафим, расправив плечи. Но увереннее от этого он себя чувствовать не стал: дурное предчувствие не покидало его ни на мгновение. — Но где мне играть?       Чертиха довольно улыбнулась. Могло даже показаться, что на лице цвета посеревшего гипса проступил совсем живой румянец, но может Серафиму просто казалось, и это всё отблеск красного свечения в её дьявольских глазах.       — Я люблю танцевать на Дворцовой площади!       Серафим смутился.       — Не переживай! Обещаю! Там никого сегодня не будет! Никогошеньки! Даже со дворца никто носа не кажет! Ни в одно окно не выглянет никто! Честно-пречестно!       — Почему вы так уверены?       Чертиха лукаво улыбнулась, спрятав руки за спиной.       — У меня есть свои секреты. И у тебя они скоро будут. Правда-правда!       Серафим совершенно не понял её слов, но чувствовал, что однажды поймёт. Предчувствие было дурное. А над Дворцовой площадью уже тянул свою глумливую улыбку серебристый месяц, выглядывавший из-за блестящих в черноте облаков.

***

      Месяцы тишины. Но какой? Могло показаться, что ничего не происходило, и всё шло своим чередом. Кристина больше не видела вампира, который если не хотел её сразу убить, так точно хотел получить от неё какую-то вещь. Но какую? Она ума не могла приложить. И почему он больше не появлялся? Хотя, может, оно и к лучшему.       Скучные школьные уроки тянулись целую вечность. Алгебру сменяла геометрия, русский — геометрию, и так далее. Но один урок Кристина ненавидела больше всего: физкультура.       Но до физры ещё нужно было, как это говорилось, дожить. Утомительное обществознание. Бесцветный голос Марии Петровны не заинтересовывал в теме, а скорее сильнее и сильнее погружал в тоску и сонливость. Время от времени Кристина выглядывала в окно, рядом с которым сидела на третьей парте первого ряда. Из деревянных рам немного сквозило. Полоса заката медленно таяла под натиском тяжёлых тёмных сумерек. На линии вечера загорались первые белые звёзды, а из-за противоположного крыла школы, видимого через окно, показался тянущий свою ехидную и коварную улыбку месяц.       Этот острый серп на чернеющем небе словно глядел на Кристину, отчего у неё под свитером пробежал холодок и мурашки. Эта улыбка ночного неба напомнила его улыбку — вампира. Стало не по себе. Она поёрзала на стуле, уже не так боясь порвать об него колготки: тёплые не так податливы на стрелки.       Мысли на другую тему перевести оказалось легче, чем она думала, потому что краем глаза ей удалось заметить, как две её одноклассницы, Лиза Васильева и Наташа Пилюхина, перешёптывались между собой, то и дело бросая на Кристину колкие насмешливые взгляды и выпуская смешки в ладошки. Лиза — главная в их парочке, отличница и пианистка — гордость школы. Её тёмные волосы всегда были собраны во всевозможные косички, а карие глаза ярко выделялись на светлом кукольном личике. Одежда у красавицы всегда новая и по последнему писку моды. Иной раз Кристина думала, что отец этой девочки бандит. Наташа же выглядела поскромнее и значительно тусклее на фоне звонкой и тонкой куколки Лизы: тоже стройная, но с неестественно пухлыми щеками, через плечо была перекинута толстая русая коса. У Наташи, в отличие от худосочной Лизы, уже оформилась по-взрослому пышная грудь, которую она даже не старалась прятать.       Кристина бы отвела взгляд от двух подружек и снова бы уставилась в окно, за которым уже чётче виднелось отражение худо-бедно украшенного к грядущему Новому Году самодельными безделушками класса, нежели то, что творилось снаружи, но в их диалоге она ясно услышала:       — … я слышала Смирнов из одиннадцатого гэ нашу рыжую-бесстыжую Кристинку отшил. Правда…       Крис чуть ли не вскочила со стула, от вдруг вспыхнувшей в ней ярости: так хотелось навалять. Но вместо этого она чутка стукнула рукой по столу, пытаясь дать понять двум сплетницам, что она их прекрасно слышит.       Не думала она, что сплетни разносятся настолько быстро. В груди неприятно защемило. Может, не сиди Кристина в классе, то сразу бы и расплакалась, узнав о том, что Слава Смирнов разболтал буквально всей школе о её признании в любви ему вчера после школы. Хотелось удавиться от обиды и стыда.       «Кимарина, ты себя видела? У тебя даже сиськи не выросли!» — так ей сказал Слава, прочитав её скромную записку с признанием. Утром Петя рассказал, что ему их общий друг, Кеша Бачук из десятого «А»(по совместительству одноклассник Крис), сообщил о том, что, сидя с остальными пацанами на трубах за гаражами, Слава вслух зачитывал её письмо всем присутствующим и высмеивал Крис. Когда Петя утром ей это рассказал, её чуть не стошнило от обиды и боли.       Но Крис всё же надеялась, что это не станут так очевидно и едко обсуждать прямо у неё под носом. Что ж, люди оказались не такими порядочными, как принято считать.       В спину ей прилетела записка от Лизы, скомканная в неаккуратный шарик. Кристина развернула листочек и увидела надпись: «Ну а чего ты ожидала? Простушка-пастушка». И к тексту прилагалась глумливая, некрасиво нарисованная мордашка с веснушками: очевидно, не то Лиза, не то Наташа решили опробовать себя в роли великих портретистов конца двадцатого столетия, попытавшись изобразить Кристину.       Скорее бы урок закончился. После него физкультура, с которого планировалась попытка побега домой пораньше.       Кристина искала любые поводы и причины прогулять ненавистный урок. Самой действенной отмазкой были месячные — в этот раз тоже отлично сработало, и последний урок, грозивший вонючими носками и потными подмышками, перестал быть проблемой. Удрать со скамьи лентяев тоже оказалось проще простого.       Снаружи уже стемнело. Декабрьский ледяной вечер поблёскивал белёсыми сугробами, острые снежинки которых светились точно крошечные звёздочки, отражая свет безмолвных стражей улиц — фонарей. Петя точно будет в ярости, узнав, что она побрела одна по полупустым заснеженным улочкам, а Рома тяжело вздохнёт.       Кристина шагала по привычному маршруту через тихие дворики, вслушиваясь в хруст снега под сапогами и вой стенавшего ветра, который будто был не в силах покинуть заперший его внутри себя двор-колодец.       До дома оставалось недалеко. Бабушка наверняка приготовила что-нибудь на ужин: их семья в продуктах не испытывала нужды, в отличие от многих других. Спасибо отцу и его "работе". Кристина поморщилась, зачем-то вспомнив, благодаря кому и чему у них с бабушкой всегда была еда в доме. Не только мясо, овощи, фрукты и прочее, за чем в очередях обычно стояли люди, несмотря на высокие цены и дефицит, но и импортные товары, которые многим даже не снились. Кристина могла попросить у отца что угодно и сколько угодно — достал бы, братки бы привезли. Но она сама не просила и подарки отца принимала неохотно: они словно все были измазаны кровью, хоть и невидимой, но всё же.       Кристина бы и дальше шла в молчании и тишине, если бы не голос, от которого сердце ёкнуло.       — Кимарина, чего гуляешь?       Челюсть задрожала, зуб на зуб не попадал, этот мерзкий стук неприятно отдавал в уши. У Кристины вся жизнь пронеслась перед глазами, как будто её вот-вот предадут позорному суду. На неё, выглядывая из-за крыши дома, глумливо глядел серебристый месяц. Она обернулась и увидела Славу с тремя его дружками с параллели: неказистые недомужички, кроме разве что самого красавчика Смирнова, — они были подростками, у которых ещё не сошли прыщи с лица, а кривоватые, резко выросшие тела не особо спасал даже турник во дворе. Но Слава был не такой: высокий, светловолосый, голубоглазый и статный спортсмен. И правда: о чём она только думала? Такой парень никогда бы не посмотрел в сторону низкой плоской рыжей пятнадцатилетней (почти шестнадцатилетней!) десятиклассницы.       — Ты бы хоть с мячом попрыгала. Может, подросла бы! — крикнул вдогонку Слава, а вслед за колкостью его шестёрки разразились гогочущим идиотским смехом.       Кристина отвернулась и пошла дальше, стараясь не обращать внимания, поправляя лямки рюкзака. Шаг пришлось ускорить, но Слава со своей верной тройкой быстро нагнал её. Она была окружена рослыми мальчишками, силе которых могла противопоставить лишь грубое дерзкое слово. Что и сделала:       — Отъебись от меня, Слава.       Кристина демонстративно попыталась пройти мимо, сердито опустив взгляд, но один из дружков схватил её за рюкзак и оттянул назад так, что она чуть не рухнула на утоптанный на дороге снег. Именно сейчас она поняла, насколько вокруг темно, пусто и безлюдно. Был ли смысл кричать?       — Чего надо? — рыкнула на них Кристина, глядя всё же на лицо Славы, которое уже не казалось таким красивым, как раньше: на нём уродливо взыграла лицемерная жестокость.       — Дело одно есть, — деловито заговорил Слава, точно кося под нового русского, склонившись к Кристине, которая поморщилась от сигаретной вони, исходившей от парня. Спортсмен, а курит — как странно и глупо.       — Что за дело? — прокашляла Кристина, с трудом терпя этот горький дымный запах.       — Ты хочешь быть моей девушкой, ведь так?       Кристина насупилась и чуть ли не оскалилась, как пойманный в лесу зверёк, но довольно уверенно фыркнула:       — Ничего мне от такого мудака не надо. Катись отсюда! И своих дружков не забудь! Воняешь. — Правда, сразу же Кристине показалось, что звучала она слишком грубо и дерзко, и могла за это лихо отхватить.       Лицо Славы исказилось от гнева. Уже мягче, с трудом сдерживая страх и злость, Кристина спросила:       — Что хотел? Мало надо мной посмеялся?       — Да вот думал, — старшеклассник чуть остыл, — что надо дать тебе шанс. Может сиськи ты не отрастила, но язык-то со ртом вроде на месте.       Кристина недоумевающе нахмурилась. Но тут до неё дошло. Возмущение навалилось грудой камней, сковывая тело, а лицо зардело уже не от морозного жжения, а от стыда. А Смирнов продолжал:       — Вот отсосёшь хорошо мне и моим ребятам…       — Ты что ебанулся?! — закричала Кристина. — Отпусти меня! Отпусти! — она продолжала кричать и пыталась вырваться, уже готовая выскользнуть из лямок портфеля и бежать без него наутёк. — Вы, что, обдолбались?! Психи!       — У нас ещё осталось, хочешь? Так приятнее будет, — сказал кто-то из шестёрок и громко рассмеялся. — Чё брыкаешься? Лизка с вашей параллели сказала, что ты всем сосёшь.       — Вы что несёте, дебилы?! Отвалите! Я на вас заяву напишу!       — Да кому обосралась твоя заява. У нас город по швам трещит из-за твоего папаши и ему подобных.       Кристину как ледяной водой облили: слухи ходили, но никто не смел прямо заявлять о том, что она — дочка бандита. Не было доказательств: фамилия у неё девичья матери, а жила она и вовсе с бабушкой уже года три. Глаза увлажнились не то от стыда, не то от ещё большего страха за себя.       Что же с ней сделают? Может, стоило спокойно выполнить всё, что от неё попросят эти уроды? Так, быть может, отделается меньшими потерями. Куда деваться? Как выбраться? Украдкой она искала, за что и за кого бы зацепиться взглядом. Кого бы попросить о помощи?       — Ну что? Вставай на колени!       Слава со всей силы швырнул Кристину наземь, из-за чего коленками она ударилась об заснеженный тротуар.       — Надеюсь, дотянешься, коротышка.       Мышцы челюсти свело в спазме. По ногам от коленных чашечек пополз мерзкий болезненный холод. Кристина готова была разрыдаться, видя, как перед её носом расстегивалась ширинка штанов его дружка.       — Сначала тебя проверит мой кореш, а потом…       К горлу подошёл тошнотный ком: вот-вот и Кристина бы опустошила желудок прямо на кривоносого дружка Славы. Но она сдержалась, понимая, что за это ей отвесят по лицу.       — А потом-с?... Что будет потом?       Этот голос Кристина не забыла. Воздух вокруг заледенел, а морозная свежесть смешалась с могильным смрадом. Из чёрной, неосвещённой арки степенно вышагивала им навстречу тёмная фигура.       Красные глаза, горевшие в густой чёрной тени, подтвердили догадку Кристины. Этот вечер не мог бы стать ещё хуже. Теперь всё её тело колотило от настоящего животного ужаса. На миг повисла тишина, только ветер стонал в замкнутом дворе, предрекая что-то очень плохое. Кристина вслушалась и поняла: снег под ногами упыря не хрустел.       — Ты что ещё за чёрт? — дерзко рявкнул Слава.       — Тупица, я не чёрт.       Глаза во тьме загорелись ещё ярче. Кристина вздрогнула, но сквозь сковывающий и всепоглощающий страх невольно мелькнули мысли: «Его злит слово «чёрт»? Почему?»       — Она права: вы воняете.       Он сделал шаг, показавшись из непроглядной, словно ткань или плотная материя, тени. Кристина не ошиблась. Глаза распахнулись ещё шире и из них потекли слёзы, обжигавшие холодные щёки. Парни сально ухмыльнулись, завидев того, кого Кристина встречала раньше: в отличие от них, она догадывалась, что их всех ждёт. Рвоту сдержать не получилось.       — Ах ты, сука! — закричал тот, кто не успел расстегнуть брюки, после чего смазано ударил Кристину по лицу. Не так больно, как могло бы быть, но вся левая щека заныла.       — Ты кто такой, чмошник? — грубил дружок Славы, ниже всех ростом, но самый широкий. Он и правда выглядел так, будто мог разломать высокого и немного худощавого незнакомца пополам. Однако тот даже не моргнул на крепко сжатые кулаки задиристого кабана.       — Подойди, посмотри.       — Ты что, герой-защитник нашей Кристинки? — глумливо посмеялся Слава. — Себя спаси для начала!       Кристина не могла издать ни звука. Она лишь молча наблюдала за упырём, стуча зубами и боясь лишний раз моргнуть, хотя при этом ужасно хотела зажмуриться и представить, что всего этого нет. Но ещё страшнее было остаться в неведении, упустить шанс на спасение. Хоть какой-то.       А он всё глядел на своих жертв. Игрался с ними, со временем. Хищно тянул узкую улыбку посиневшими губами, уподобляясь злорадно ухмыляющемуся месяцу над их головами.       — Я не пойму, а это не тёлка? — вбросил самый молчаливый из прихвостней: типичный безликий дворовой пацан. — А то чё патлы такие длинные.       Кристина хотела что-то сказать, но вместо этого с её дрожащих обветренных губ сорвалось только жалкое овечье блеяние.       Упырь сделал ещё шаг вперёд. Он немного сутулился, по-волчьи хищно. Вспоминая ряды его острых как ножи клыков, которые чудище пока деликатно прятало за губами, Кристина увидела в игре света и тени на его мраморном белом лице что-то гораздо страшнее морды голодного волка или демона. Стенания ветра звучали будто бы в такт его дыханию, вместе с которым наружу рвался приглушенный рык.       Сейчас он убьёт их всех. Всех до единого. Петя и Рома не побегут за милиционерами, и никто вовремя не отвлечёт на себя голодного монстра.       Охваченная испугом Кристина не сразу заметила, как упырь подошёл к ним совсем близко. Пугающе близко. Она чувствовала, как от неживого тела веет самой смертью: запахи сырого подвала, влажной плесени, пыли, затхлости, свежевырытой земляной ямы и сладко гниющей плоти смешивались в один зловонный, леденящий тело и душу дух, усиливаемый на контрасте с ледяной солёной сталью морозного воздуха.       Может, парни тоже это ощутили, или что-то другое, или просто смогли разглядеть упыря поближе и понять, что это едва ли человек, поэтому чуть сконфузились и притихли. Но они ошарашенно глядели на подобного им юнца.       Ошарашенная Кристина поняла что-то тоже: он выглядел, как ровесник Славы и его прихвостней, а не как демон из ада, проживший, как ей почему-то казалось, не одну сотню лет. В его глазах, осмелившись поднять голову, Кристина увидела до боли знакомую человеческую, а не звериную злобу, сиявшую тем самым рубиновым демоническим светом.       — Твою ж! А! — закричал широкий, осмелившийся замахнуться. — Он мне руку! Руку! Сука! А!       Кристина не успела заметить хоть что-то, но старшеклассник рухнул на снег и начал кататься по нему, держась за кисть правой руки. За болтавшуюся кисть. Кристина с ужасом поняла, что упырь прокусил пацану запястье, из-за чего кисть безжизненно заболталась на куске кожи, ещё соединявшей её с остальной рукой. Снег вокруг становился всё краснее и краснее. Багряное пятно росло всё больше и больше с каждой секундой, пожирая непорочную снежную белизну.       — Ах ты! — вскричал Слава. Он выхватил из кармана нож-бабочку и собирался всадить его в упыря, но тот легко перехватил устремившуюся вперёд руку парня. Отрезвляющий хруст, приводящий в сознание, а затем и немое хрипение Славы, заставили Кристину таращиться на происходящее, раскрыв рот, из которого не вырвалось ничего более, кроме сдавленного писка.       Упырь легко и просто сломал предплечье Славы, просто крепче сжав его, словно внутри, за слоями плоти, скрыты не прочные кости, а сухой, звонко хрустящий хворост. С рукава одиннадцатиклассника закапала кровь. Он не мог кричать, вместо этого он, скривив гримасу чудовищной боли, упал к ногам равнодушного упыря.       Двое из четвёрки были в кровавом нокауте. Двое же, бледные, словно увидели саму смерть, понеслись прочь, оставляя после себя лишь следы на снегу и далёкое эхо, отскакивающее от бледно-жёлтых стен безлюдных дворов.       — Как досадно, — упырь выразил искреннее сожаление, меланхолично посмотрев вслед спасшимся мальчишкам.       Кристина, слушая стоны теперь уже не только ветра, но и раненых старшеклассников, испытала ужас, что превосходил кошмар их первой встречи. Он человек. Но в то же время нет. Это не просто пугало — это вселяло нечто большее, чем просто ужас. От упыря не просто разило смертью — он был ею.       Последние секунды Кристина молилась. Бормотала что-то бессвязное себе под нос:       — Боже, боже, помоги мне, боже… пожалуйста, помоги, боже…       Не в силах смотреть на это, Кристина сильно зажмурилась и сжалась, пока её тело лихорадочно тряслось. Она бессильно взывала к богу, в которого до этого дня слабо верила. Теперь Кристина была готова уверовать — всем сердцем, но лишь бы тварь оставила её и ушла восвояси.       Телом Кристина чувствовала — она жива. Даже парни притихли. Ветер умолк. Только лампы в редких фонарях, что едва ли освещали глухие дворы, потрескивали от перепадов напряжения.       «Неужели, ушёл?»       Кристина осмелилась в порыве любопытства и надежды распахнуть глаза, но увиденное сломило зарождавшуюся в ней веру в свет и добро.       Упырь сидел на корточках напротив неё, как-то чересчур внимательно разглядывая побелевшее от ужаса лицо девушки. Кристина не чувствовала на себе его дыхания, несмотря на то, что он был так близко, но точно слышала, как он дышал. В отличие от неё, у упыря из носа и рта не вырывались клубы тёплого пара. Страх стал настолько сильным, что Кристина не стучала зубами, а до боли в лицевых мышцах сжала челюсть, да так что их свело.       — Здравствуй, Кристина.       Он заговорил с ней. Казалось, что все внутренности бросились в рассыпную, ища укромный уголок где-нибудь в неприметном закутке тела Кристины, чтобы чудовище не добралось до них. Одно только сердце чего стоило: сорвавшись на бешеный стук, думалось, что оно вот-вот пробьёт Крис грудину и убежит прочь.       На его приветствие Кристина смогла только открыть рот:       — А-а-а…       Упырь недовольно нахмурился. Его уже не красные, а светло-бирюзовые глаза странно дёргались: явно, что смотрел он в одну точку, но радужки пугающе дрожали, придавая его пытливому взгляду безумия.       Кто-то из парней застонал. Это был Слава. Кристина хотела броситься к нему, едва ли понимая, зачем, но этот вампир её остановил одной лишь фразой:       — Не стоит так переживать: от такого не умирают. Ему просто больно. Хотя, мне лично кажется, недостаточно. Не пристало юноше так себя вести с девушками…       «Что он такое несёт?» — пронеслось в голове у Кристины.       — Оставим их на потом.       — Что? — наконец, Кристина смогла выдать что-то вразумительное.       — Они отняли бессовестно много нашего времени. Но я полагаю, что это стало отличным поводом нашего знакомства, которое уже никто не прервёт.       Кристина чуть не прикусила язык оттого, что у неё снова задрожала челюсть. Упырь же привстал и протянул ей свою бледную, но удивительно изящную руку. Его кожа источала холод и будто бы отливала свечением месяца, всё ещё пристально следящим с чёрного неба за происходящим. Вокруг рта бледного юноши багровели капли чужой крови.       — Ну пойдём? Кристина…       Её имя, сорвавшееся с уст вампира, для собственных ушей прозвучало странно. Буквы лились приятными нотками, сливаясь в один нежнейший аккорд. Даже родная мать никогда так ласково не звала Кристину по имени.       — И куда мы пойдем? — дрожащим голосом поинтересовалась она.       — Сегодня так красиво на Дворцовой площади. — Упырь взял её за руку! По телу пробежался неприятный холодок страха, смешавшийся с глупым смущением. Кристина стушевалась, спрятав пол-лица под шерстяным шарфом, приподняв тот второй рукой.       — А как же? — она хотела заговорить о раненых, но побоялась ещё раз взглянуть на них: то, что они больше не издали ни звука, ужасало и заставляло задаться одним единственным вопросом: — Ты их убил?       — Я же сказал: от такого не умирают. — Звучал он очень огорчённо. — Во всяком случае такие ублюдки. Ублюдок зверь живучий.       Кристина не совсем понимала: упырь был раздосадован её беспокойством или же тем, что парни могли быть ещё живы.       — Нужно позвонить в скорую, — неуверенно начала Крис, бегло ища взглядом, с какой стороны было бы безопаснее обойти упыря. — Я схожу домой и… и… — Холодный взгляд пристально глядящих на Кристину очей и узкая натянутая улыбка, излучавшая надменность и злорадство, не просто заставили её замолчать, а вынудили заткнуться — поджать губы, прижать язык поплотнее к нёбу и застыть в одной позе.       — Тебе наверно интересно, почему ты ещё жива?       У Кристины не хватило самообладания и воли, чтобы вырваться из оцепенения и хотя бы кивнуть в ответ. Но этого и не потребовалось.       — У тебя моя вещь. Возможно, не одна. Это последнее, что у меня осталось, и я хочу вернуть то, что всегда было по праву моё.       — К…к…какие вещи? Я… я… не понимаю… — заикалась Кристина, заворожённо смотря в стеклянные прозрачные глаза не то человека, такого же, как она, не то чудовища, убивавшего и пожиравшего людей.       — Мы можем поговорить об этом по дороге к площади.       — Зачем я тебе на площади?       Упырь мягко, но неестественно улыбнулся.       — Я хочу, чтобы ты станцевала со мной. — Слова буйно диссонировали с образом говорившего. Какие танцы? Какая площадь? Кристина, увидев своими глазами, на что способен этот монстр, осмелилась промямлить:       — Хочешь устроить демонстративное убийство на площади? Почему именно я? — Она даже удивилась тому, как легко, хоть и не без дрожи в голосе, смогла озвучить все свои мысли и вопросы.       Упырь рассмеялся. Звонко. Живо. Красиво. В жизни Кристина не слышала такого чудесного и мелодичного смеха. Но его обнажившиеся ряды клыков отрезвляли и заставляли в миг забыть о чарующем нежном голосе, что живым потоком рвался из самого настоящего мертвеца. Скорее эта пленившая красота сыграла на руку жуткому, пугавшему контрасту.       — Да кому это нужно? Сколько всего я сделал, а всем дела нет!       Кристина помрачнела: как он легко говорил о своих убийствах. Она начала догадываться, о каких именно преступлениях говорил упырь. Бесчисленные кровавые бани прямо на улицах города, которые вешали без особого разбора на районные банды — это было его рук дело! Бандиты не откусывают от своих жертв по куску другому, не выедают органы (хотя списывали всё на продажу на чёрном рынке) — это точно был он!       Дрожащая Кристина осмелилась сделать шаг назад, прижимая руки к груди, словно так пытаясь справиться с его бешеным ритмом.       — Ты… ты убийца. Ты убиваешь людей.       — Прямо как твой отец.       Внутри всё разбилось как стекло. Плотно сжавшиеся челюсти заперли язык за зубами, не давая ему свободы ответить хоть одним словом — бросить хоть какой-то протест на эту глумливую чёрную усмешку упыря, что чуть наклонил голову в бок и с озорным любопытством наблюдал за оскорблённой, но до смерти напуганной и жалкой девушкой.       — Это другое! — всё же пересилила себя Крис.       Упырь издевательски ухмылялся.       — Всё то же самое. Но вот только я хочу есть, а твой отец — потешить эго и отобрать вещи... Чем я хуже? Объясни мне? Ты же тоже хочешь есть.       — Но я не ем людей! — закричала Крис. Её тело само поддалось вперёд в коротком, но уверенном шаге.       — Понимаю. Ты же человек. Люди не должны есть людей.       Его слова огорошили Кристину. Выбили из колеи. Она даже не знала, что ей на такое ответить. Вырвалось лишь неуверенное:       — Ты же тоже человек…       Он опять засмеялся. Его хохот пугал. Кристина со страху не сдержала новый поток слёз. Она не знала, куда деться, куда бежать, как спасаться. Почему никого нет? Кого позвать на помощь?