Сумрак над Невой

      Сатану не прокормить! Остаётся изводить!       Сатану не прокормить! Остаётся изводить!       Сатану не прокормить! Остаётся изводить!       Песня чертей не стихала. Она струилась между порывами ветра, сливалась с ними, терялась в тянущемся следом за потоками воздуха дыме, который странно шуршал, подобно песку. Сергей прикрывал рукой лицо, чтобы хоть как-то защитить глаза. ПМ был наготове: несмотря на творившийся вокруг хаос, глаза чудовища ясно виднелись в этой чёрной пепельной пурге.       Мы танцуем на костях!       Мы в аду, а не в гостях!       Волки тащат нам овец,       Мы желаем их сердец!       — Стихоплёты хуевы, — вслух выругался Сергей.       Всё снова застыло. Замерло в вечности. Демон в дыму двинулся на него. Сергей, не теряя ни мгновения, выстрелил. Тварь заметно пошатнулась: попал в область груди, ближе к плечу. По светящимся глазам Миллер видел, что Серафим (если это был он) уставился на свою рану, но агонии за этим не последовало. Действительно, какая агония от ран может быть у мертвеца?       — Опять… — уже знакомый голос Серафима добрался до Сергея давящим на голову эхом. — Сколько можно?       Сергей опешивши вздёрнул брови и округлил глаза, не сводя их с тёмного силуэта.       — Тебе никогда не нравилось, что я делаю. Ты никогда не был доволен мною… — голос упыря дрожал. — Ты всегда ровнял меня с собой. Ты хотел, чтобы я был таким, как ты.       Слушая эти странные речи, Сергею казалось, что ещё чуть-чуть, и этот Серафим сорвётся на истеричный крик — так дрожал его и без того напитанный чем-то нервным и напряжённым голос. Вдобавок, Сергей был уверен, что речь адресована не ему. Но кому? Чертям? Какому-то конкретному? Тому, что напевает стишки сомнительного качества и убогого содержания? Невольно он огляделся, надеясь увидеть причину возможной истерики и обиды Серафима.       Зря оглянулся. Стало не по себе.       Они не на площади.       Миллер судорожно озирался по сторонам: покосившиеся серые дома, кособокие сгнившие частоколы, съедаемые чернеющей, торчащей из снега, высокой травой — это какой-то забытый самим Богом посёлок. Но стоило Сергею зацепиться взглядом за знакомый, разваливающийся под тяжестью собственной дырявой крыши домишко, как он всё понял — Сидпрудок! Но как? Не выходило выдавить из себя и пары слов, хотя шокированному оперу хотелось смачно выругаться из-за всего происходящего с ним.       — Деревня грешников! Деревня грешников! — повторяли раз за разом скакавшие вокруг, точно обезумевшие чёрные козы, черти, а возгласы их больше напоминали надоедливое карканье вороньих стай.       Движение впереди заставило всё ещё обескураженного Сергея отвлечься от назойливых чёрных пятен, нагонявших сизой туманный дым на округу. В нескольких метрах от него остановился Серафим. Он качался из стороны в сторону, понуро опустив голову. Чем-то вымотанный упырь напоминал милиционеру подростка под какой-то крепкой дурью, что невольно заставило его в омерзении покривить лицо.       — Эй, что с тобой? — решился поинтересоваться Сергей, не опуская ствола: он нацелился прямо в голову, помня, что это выводит тварь из строя на какое-то время.       — Почему ты так меня ненавидишь, Саша?       Сергей опешил ещё сильнее. Руки его дрогнули. В первую секунду он не понял, но потом осознал: та могила! Некий Александр Александрович, что явно приходился родственником этому Серафиму Александровичу. Брат? Старший брат? Такие догадки были. Они казались очень уж очевидными, но сомнения имелись, но теперь, глядя на поднявшего голову упыря и увидев его залитые кровью глаза, полные не то боли и обиды, не то ярости, Сергей сомневаться перестал. Склоки родственников? Убийство на бытовой почве? Что же произошло? Ответов не последовало.       — Я не твой брат, — грозно отрезал Сергей.       Серафим сделал шаг, странно прищурившись. Его глаза по-прежнему дико бегали из стороны в сторону, что не давало Сергею понять, куда именно смотрит упырь, но губа у того нервно дрожала, то и дело обнажая жуткие острые клыки.       — Ни с места! Стрелять буду!       — Стреляй, — безразлично, но с одновременно разочарованным и надменным видом сказал Серафим.       Сергей уже не понимал, насколько вменяемо это существо. Знал он наверняка: идти на переговоры не было смысла.       Выстрел. Точно в голову. Упырь завалился на спину, будто бы Сергей пристрелил не бессмертного демона из ада, а самого обычного человека. Сердце неприятно сжалось: убил? Не может быть. Но Серафим лежал неподвижно. Любопытство вынудило Миллера приблизиться, осторожно ступая по заснеженной тропе, внимательно наблюдая за едва ли трупом.       Черти стихли.       Больше не напевали своих дурацких стишков и не стучали копытами об ветхие крыши бесхозных просевших домов. Остался только трескучий вой ветра, стенавшего над чёрными высокими кронами сосен, что молчаливыми великанами лицезрели происходящее на одной из непримечательных улочек осиротевшего безмолвного посёлка.       Завыли волки. Из-за убегавших прочь за горизонт облаков показалась глумливая улыбка месяца. Тьма вокруг сгущалась. Сергею чудилось, что сам лес шаг за шагом ступал вперёд, сужая своё кольцо вокруг посёлка — вокруг них двоих. Вот-вот, эти чернеющие сосны протянут ветви-лапищи, испещрённые иглами-когтями, схватят его и утащат в лесную непроглядную тень, где его не найдут так же, как и он не нашёл всех тех, кто пропал в этом поселении с конца 1990 года по начало 1991.       Зима была холодной. Голодной. Сергей чувствовал это. Словно понимал — понимал, о чём выли волки. Их тоскливая жуткая песня звенела в удивительно и непривычно сухом, звенящем от мороза воздухе.       Сохраняя мнимую дистанцию со всё ещё лежавшим на снегу Серафимом, Миллер опасливо оглянулся по сторонам. Десятки красных глаз горели в тенях между деревьями, домами, за заборами, на крышах — они были везде, и взоры их обращены были на него одного.       — Зима была холодной, Сергей. Голодной, — скрипуче, не по-человечьи протянул упырь, дёрнув пальцами, что пугающе напомнило последний рефлекс умиравшего тела. Миллер еле сдержался, чтобы не спустить на него всю обойму — настолько пробрало чем-то гадким и скверным, что проникло внутрь его тела сквозь уши вместе со звуком демонического голоса.       — Поешь со мной. Поешь со мной, Сергей, — демонический голос доносился словно не откуда-то изо рта парня, а будто бы отовсюду, будто бы говорили несколько дюжин человек. Чёртовых дюжин. Сергей снова судорожно осмотрелся, чувствуя, что у него со страху затряслись колени как у напуганного большой лохматой собакой детсадовца. Осталось только промочить штаны.       Из леса на улицы вымершего посёлка выходили люди.       Сергей широко распахнул глаза, которые отчего-то слишком чётко и хорошо видели сквозь черноту холодной ночи. Он видел не только, как дрожал холодный воздух и струился свет, отражаемый белым снежным покрывалом, но и источаемую шатавшимися телами эфемерную тьму.       Чёрная дымка, подобная огню, — Сергей с ужасом осознал — окутывала гниющие черно-серые трупы. Глазницы их опустели, одежда разорвалась и местами истлела. Покусанные, обглоданные в разных местах и изуродованные безобразные подобия мумий на шатких костяных ногах брели безвольно по воле некого хозяина, замыкая бесовское кольцо, всё сильнее и сильнее сужая смертельный круг.       — Это же, — не силился вслух закончить Сергей, безвольно опустив оружие и уставившись на одного из ходячих мертвецов, в котором он признал того самого темноволосого мальчишку из дела о посёлке — Павла Слипкова. Того самого, что явился с фотографии на доли секунды перед глазами милиционера кошмарным ведением незадолго до того, как тот впал в какое-то бешеное забвение несколько месяцев назад после укуса упыря.       — Это все те люди, которых вы так тщетно искали, — сказал вполне обычным голосом Серафим.       Сергей искоса, не скрывая ужаса, поглядел на всё ещё лежавшего на снегу упыря. Он знал, понимал, чьих рук дело все те пропажи и явные смерти, но видеть воочию — совсем другое. Кровь стыла в жилах, а мозг отказывался признавать, какое же чудовище оказалось так пугающе близко к нему. Не бандит, не маньяк. Сам дьявол.       — Хотя нет, — надменно продолжал Серафим, — не все. Кого-то я таки сожрал целиком. Досадно это всё…       — Ах ты! — Крик Сергея, пронесшийся по всей округе, больше был похож на рёв взбешённого зверя.       Он и сам не понял, как подорвался к Серафиму и поднял его со снега за грудки, и встретился с бездушными, безразличными и стеклянными глазами настоящего монстра, что пострашнее любого серийного убийцы. Глядя в его пустое холодное стекло, подражавшее глазам на белом окровавленном лице, Сергей чувствовал что-то во взоре Серафима опустошающее, пожиравшее и вытягивавшее что-то. Только через миг он осознал, что в голове упыря не осталось раны — зажила. Словно и не было ничего. Доказательством меткого попадания пули служила лишь потемневшая кровь на лице белой твари.       — Что ты нахер такое… — Сергей не ждал честного ответа на этот вопрос — вообще не ждал никакого. Он мог только молчаливо ужасаться тому, что происходило вокруг.       Неужели, его ждал конец?       Неужели, эти твари разорвут его на мелкие кусочки, которые потом скормят своему хозяину?       Хозяину, который лениво и глумливо наблюдал за происходящим, скаля волчьи зубы.       Глаза Серафима плотоядно горели, он с интересом наблюдал за растерянным Сергеем, у которого не было ни одной идеи, что делать в сложившейся ситуации. Он один. Его товарищи остались где-то на площади — если вообще остались живы.       Вдруг Сергей отвлёкся на хруст корки льда, спрятанной где-то под снегом на дороге. Он бросил встревоженный взгляд на источник звука и увидел неподалеку ходячего мертвеца, осмелившегося ближе всех приблизиться к зависшим в одной позе упырю и милиционеру. Совсем маленькая девочка, от которой остались только рваное платьице в цветочек и погрызенные будто собаками кости, местами ещё облепленное трухлявой плотью. У неё не было челюсти и одной ручки — правой: откушена почти до локтя. На огрызке кости, болтавшейся на связках и ссохшемся суставе, осталось совсем немного уже сгнившего и почерневшего мяса.       — Сукин сын! — Сергей не сдержался. Он бросил Серафима на землю и несколько раз ударил того по лицу. Костяшки пронзила резкая боль, но ему было плевать. Он продолжал бить. Удар за ударом, пока снег вокруг и он сам не окропились тёмно-бурой неживой кровью упыря.       «Почему он не сопротивляется?» — думал про себя Сергей, замахнувшись в очередной раз. Он зачем-то вгляделся в разбитое лицо мальчишки, которое уже больше напоминало сырую отбивную.       Лицо твари заживало прямо у Сергея на глазах, которые округлялись в будоражащем ужасе всё сильнее и сильнее.       — Не наигрался? — поглумился упырь.       Сергей чувствовал, как горел от ярости, как кровь приливает к лицу, ушам; как заболели от подскочившего кровяного давления глаза, задрожали веки и крепко стиснулись зубы до боли в желваках и челюстных суставах. Всё его тело охватил будоражащий тремор, пробуждавший каждый, даже самый глубокий мускул.       — Покажи клыки! ХВАТИТ ДРАТЬСЯ КАК ЧЕЛОВЕК! — нечеловеческим голосом прорычал Серафим, глаза его вспыхнули красным пламенем, а зубы опасно клацнули вблизи лица Сергея, но тот успел ухватить его за горло, покрепче впечатать в красный снег и начал со всей силы вколачивать в него.       Но упырь лишь хохотал. Удар за ударом. Хохот рвался из него звенящим воем, наполнявшим округу.       Вдруг что-то или кто-то врезался в Сергея, сбив его с ног. Он почувствовал, как некто вцепился в плечо, пытаясь вгрызться в плоть через плотную куртку. Острые зубы смыкались всё сильнее, норовясь вырвать мясо с костями.       Костлявая морда, едва облепленная шерстью и мясом. Волк!       Сергей попытался сбросить тварь, схватил за нос второй рукой и крепко сжал, но зверь не поддавался.       — Как тебе мой питомец? — мягким голосом поинтересовался Серафим, встав со снега и отряхнув одежду. — Я назвал его Снежок. Когда-то у меня тоже был пёс с таким именем… Но это не пёс. Забавно. Когда я был ребёнком, так хотел ручного волка! — он жутко расхохотался, чуть отклонившись назад, словно хотел посмеяться самим чёрным небесам в лицо.       — Убожество! — закричал Сергей, с трудом отрывая оживший волчий труп от себя. Почему-то мёртвый зверь отступил, бросившись к ногам своего хозяина.       Кровь пугающе сильным потоком хлынула из раны. Её было так много, что ткань всей одежды не могла её впитать — она лилась красными ручьями, падая густыми тягучими каплями на снег и тут же окрашивая его.       — Сам ты убожество, Сергий, — холодно, но сквозь стиснутый оскал, сказал Серафим.       — Зачем ты меня сюда привёл? Что ты вообще хочешь? — хватаясь за руку, цедил сквозь зубы Миллер. Он чувствовал, что терял слишком много крови: перед глазами всё плыло, тело ослабевало, образ Серафима начал расползаться, сливаться с ночным лесом за его спиной. Только свирепость и голод в глазах твари, мерцавшие алым светом, неизменно висели во тьме, окруженные несколькими десятками таких же красных точек.       Сергей слышал дикий раскатистый смех упыря. Казалось, что смеется что-то иное, что-то отдельное от образа этого молодого парня, что-то, что рвалось из его холодного тела наружу. Вдруг смех стих. Лицо Серафима преобразилось, став пугающе холодным и строгим. Белые брови сдвинулись к переносице, а взгляд дрожащих глаз ощутимо врезался в нутро.       — Хочу, чтобы ты видел, что станет с городом, если будешь мне мешать.