ХАСЕКИ ГЮЛЬБЕЯЗ СУЛТАН.

Дворец Топкапы. Но, а, несколькими мгновениями ранее, Гюльден-калфа прошла в роскошные покои к своей дражайшей госпоже в тот самый момент, когда та, уже облачённая в великолепное светлое парчовое голубое платье, стояла перед овальным зеркалом в золотой раме и окружённая верными рабынями, была погружена в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей, окончательно и бесповоротно избавиться от проклятущей русской соперницы, но, прекрасно понимала то, что торопиться в таких серьёзных делах, ну никак нельзя, а необходимо всё, как следует продумать, да и предложенный ещё вчера поздно вечером Гюльден-калфой выход по устранению, хотя и казался молодой Султанше заманчивым, но она решила ещё над ним подумать какое-то время, а заодно поискать ещё более подходящий вариант, что продлилось ровно до тех пор, пока в зеркальном отражении Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан ни заметила верную подругу-калфу, благодаря чему, её, весьма приветливое лицо озарилось доброжелательной улыбкой, с которой Султанша радушно выдохнула: --Гюльден, как хорошо, что ты пришла! Мы, хоть вместе, сейчас, отправимся к Валиде Турхан Султан для того, чтобы засвидетельствовать ей наше глубочайшее почтение! Только верная Гюльден-калфа, совсем не разделяла её восторгов, выглядя какой-то, уж очень взволнованной и чрезвычайно серьёзной, благодаря чему, Рабия-Эметуллах Султан, почувствовав неладное, мгновенно перестала беззаботно улыбаться и, подав рабыням повелительный знак о том, что те свободны, внимательно проследила за тем, как верные служанки, почтительно откланявшись, постепенно разошлись, закрыв за собой тяжёлые дубовые створки широкой двери, выждала немного времени и лишь только после этого, вновь сдержано вздохнула: --Рассказывай, что опять произошло в гареме такого, раз на тебе, буквально нет лица от, переполнявшего душу, праведного гнева!—что вызвало в верной калфе новый, не менее тяжёлый вздох, чем прежде, благодаря чему, она постепенно собралась с мыслями и, подбирая, как ей казалось, более деликатные слова, принялась рассказывать: --Сейчас из главных покоев в общую комнату гарема вернулась проклятущая Гюльбеяз-хатун, оказавшаяся радушно встреченная всеми гаремными обитателями. Её даже переселили отдельно от всех в покои, расположенные на территории для фавориток, выделив в услужение рабынь, Нурбану-калфу и пару евнухов.—внимательно проследив за тем, как красивое лицо Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан постепенно из доброжелательного улыбчивого стало чрезвычайно серьёзным, вернее даже угрожающим и не сулящим ничего хорошего, хотя и прекрасно знала о том, что против многовековых гаремных устоев, какими бы жестокими они бы ни были, не пойдёшь. --Проклятье!—яростно прокричала Султанша, бросив золотой гребень в дальний угол, к чему Гюльден-калфа отнеслась с ледяным равнодушием, не говоря уже о том, что заговорщически улыбнулась и разумно предложила: --Госпожа, Вам стоит только приказать, и я незамедлительно найду такую рабыню, которая, ради Вашго душевного благополучия, устранит самую главную Вашу проблему, а именно Валиде Турхан Султан.—невольно приведя это к тому, что мстительная Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан коварно улыбнулась и, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, одобрительно кивнула, благодаря чему, Гюльден-калфа, воодушевившись одобрением Султанши, почтительно ей откланялась и с молчаливого позволения, отправилась обратно в общую комнату, провожаемая задумчивым взглядом Баш Хасеки Султан, которая, простояв так в гордом одиночестве какое-то время, сдержано вздохнула и, наконец, покинув свои просторные роскошные покои, залитые яркими золотыми солнечными лучами, решительно отправилась в покои к дражайшей свекрови. И вот, решительно войдя в общую гаремную комнату, пылающая праведным гневом, Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан внезапно остановилась посреди неё и с воинственным выражением на красивом лице принялась внимательно осматриваться по сторонам, словно ища кого-то, что продлилось ровно до тех пор, пока ей на глаза ни попалась, стоявшая в окружении других рабынь, Гюльбеяз-хатун, уже успевшая облачиться в простенькое шёлковое яркое бирюзовое платье, беззаботно ведя с подругами доброжелательный разговор, о чём свидетельствовал их добродушный звонкий весёлый смех, что больно ударило Баш Хасеки Рабию-Эметуллах Султан по оскорблённому самолюбию, благодаря чему, она, пылая, как ей казалось, праведным гневом, властно приказала: --Гюльбеяз-хатун, немедленно подойди ко мне!—чем вызвала у ненавистной соперницы измождённый вздох: --Чувствую, сейчас начнётся!—с которым юная девушка обмолвилась парой любезных фраз с подругами и, подойдя, наконец, к Баш Хасеки, почтительно ей поклонилась и, стараясь быть предельно доброжелательной, участливо спросила.—Чем я могу быть Вам полезна, Султанша?—за что удосужилась угрожающего взгляда от ревнивой госпожи, решившей, как Рабие казалось, поставить наложницу на место: --Знай своё место, хатун, и не мечтай понапрасну! Ты больше никогда не пройдёшь по «золотому пути», так как Повелителю ты совсем не нужна! Он меня любит!—что прозвучало для очаровательной юной наложницы, словно, очень болезненная отрезвляющая пощёчина, которую Гюльбеяз-хатун достойно выдержала и с всё той же доброжелательностью, что и раньше, любезно произнесла: --Вы, уж великодушно простите меня за дерзость, но я вынуждена Вам сказать о том, что я не посмею ослушаться приказа нашей Достопочтенной Валиде Турхан Султан о том, чтобы отправиться, вновь по «золотому пути» для того, чтобы оказаться в «раю» нашего Повелителя, ведь Османской Империи нужны наследники, рождаемые другими наложницами. Таковы правила и устои султанского гарема.—что воспринялось неукротимой Баш Хасеки, как самая, что ни на есть дерзость, благодаря чему, она, вновь яростно взвилась и, дав, как ей показалось, дерзкой рабыне звонкую пощёчин с новыми угрожающими словами: --Да, как ты смеешь дерзить мне, хатун?! Пусть, ты и находишься под защитой Валиде Турхан Султан, но это не даёт тебе повода чувствовать себя безнаказанной!—и, не говоря больше ни единого слова, решительно развернулась и, стремительно подойдя к мраморным ступенькам, ведущим на территорию покоев Валиде Турхан Султан, принялась с царственной грацией подниматься по мраморным ступенькам, успев услышать новый сдержанный простодушный вздох Гюльбеяз-хатун: --Как Вам будет угодно, Султанша!—которая, выждав немного времени, вернулась к приятной беседе с подругами, дерзко прерванной Рабие-Эметуллах Султан. А между тем, Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан уже находилась в роскошных покоях Валиде Турхан Султан и вела с ней душевный разговор, в ходе которого призналась: --Я прекрасно понимаю, что доставила Вам за эти дни массу неудобства из-за моего дурного характера, Валиде! Только, что мне делать, если я так сильно люблю Повелителя, что, просто ума не приложу о том, что он делит ложе с другими наложницами, хотя и понимаю, что, защищаемая Вами, Гюльбеяз-хатун, совсем не виновата в том, что стала новой фавориткой, ведь она бесправная рабыня, которой приказали пойти провести ночь с Повелителем, и она безропотно пошла, пусть и не надеясь на то, что он когда-либо полюбит её, так как этого не будет, ведь он любит меня!—а хорошенькое, подобное луне, лицо её залилось застенчивой улыбкой и румянцем смущения, что мгновенно развеяла неукротимая Валиде Турхан Султан, царственно восседающая на парчовой тахте и не обращающая никакого внимания на, заботливо окутавшие её, словно шёлковым покрывалом, яркие золотые солнечные лучи, уверенно сказав лишь одно: --А вот тут ты сильно заблуждаешься, Рабия. Пусть, тебе хочется верить в то, что мой лев предан тебе душой и сердцем, но спешу развеять этот миф. Мехмет ещё вчера признался мне в том, что ему понравилась Гюльбеяз-хатун своей кротостью, добросердечностью и открытостью. Только он открыто и не просит меня присылать девушку к нему, но это видно по его глазам и хорошо чувствуется материнским сердцем. Тебе этого не понять никогда, так как ты воспринимаешь моего сына никак иначе, как за средство к достижению власти и занятия поста Валиде Султан. Будь твой сын Шехзаде Мустава уже взрослым, ты и глазом бы не моргнула и свергла бы Мехмета.—что прозвучало для молоденькой Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, подобно звонкой отрезвляющей пощёчине, благодаря которой, она мгновенно вскочила с софы и, расправив складки на юбке шикарного голубого парчового платья, яростно прокричала: --Валиде, да как Вы смеете так несправедливо клеветать на меня?! Это не так! Я люблю Повелителя! Вам этого не понять, ведь Вы были обделены любовью мужчины! Покойный Султан Ибрагим никогда Вас не любил, а всячески унижал, что и сподвигло Вас пойти на сговор с покойной Валиде Кёсем Султан, которую вы вероломно убили, устроив дворцовый переворот!—за что получила от, сохраняющей всё это время царственную невозмутимость Валиде Турхан Султан звонкую пощёчину с яростными словами: --Немедленно замолчи, Рабия! Тебе ли не знать о том, что я пошла на дворцовый переворот лишь для того, чтобы спасти жизнь нашему Повелителю, которая могла в любой момент оборваться из-за, потерявшей разум от жажды неудержимой власти, Валиде Кёсем Султан, вздумавшей усадить на трон Шехзаде более сговорчивой и покладистой Салихи Султан!—совершенно не заметив того, как решительно встала с тахты, интуитивно расправляя складки на юбке роскошного блестящего парчового платья изумрудного оттенка, чем воспользовался и Султан Мехмет, решительно войдя в покои к дражайшей Валиде и даже не смотря на Баш Хасеки, которая, как и его мать, замерла в почтительном поклоне, с хладнокровным безразличием приказал: --Немедленно иди к себе в покои, Рабия! Сиди там и не выходи до тех пор, пока этого тебе не позволит моя Валиде!—чем очень болезненно ударил Баш Хаски по оскорблённому самолюбию, но не в силах роптать и, пылая пунцом из-за, переполнявшего её всю, праведного гнева с разочарованием, молоденькая Султанша, вновь почтительно откланялась и, не говоря ни единого слова, спешно ушла, провожаемая одобрительным взглядом свекрови с возлюбленным, которые, выждав немного времени, обменялись крепким приветственным объятием и, вновь вместе сев на тахту, душевно заговорили друг с другом. --Ну, как прошла ночь, лев мой? Девушка сумела понравиться тебе?—не в силах бороться со, снедающим её всю, любопытством, спросила у самодержавного сына Валиде Турхан Султан, благодаря чему, Мехмет залился румянцем смущения и, ничего не скрывая от матери, с застенчивой улыбкой выдохнул: --Да, Валиде! Гюльбеяз-хатун была великолепна и очень искустна. Рядом с ней я почувствовал себя спокойно и легко. Она стала той тихой спокойной гаванью, к которой рвалось моё сердце с душой.—что прозвучало для мудрой Валиде Турхан Султан, словно, исцеляющая от всех хворей, живительная музыка, либо бальзам для души, в связи с чем, из её соблазнительной груди вырвался вздох огромного облегчения: --Мне приятно слышать о том, что Гюльбеяз-хатун удалось завладеть твоим сердцем, мой отважный лев!—с которым мать и сын продолжили вести душевную беседу об очаровательной юной русской наложнице по имени Гюльбеяз-хатун, которую Султан Мехмет решил пригласить и сегодня вечером, о чём уже узнали, стоявшие всё это время немного в стороне в почтительном поклоне и в смиренном ожидании новых Высочайших распоряжений, ункяр-калфа Гюллизар с кизляром-агой Сулейманом, пообещавшими, подготовить наложницу к вечеру и сопроводить в главные покои, как полагается, совершенно забыв о Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, посмевшей провиниться перед правящими огромной и многострадальной Османской Империей, матерью с сыном, а именно перед Султаном Мехметом с Валиде Турхан Султан. Но, а, что же касается Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, то она, уже вернувшись в свои просторные покои, стояла на коленях перед шестилетним сыном, то есть Шехзаде Мустафой, которого собирала на прогулку по дворцовому саду, не однократно повторяя ему о том, что он должен продолжать усердно учиться, ведь, когда он станет следующим Падишахом, а это обязательно случится, то ему понадобятся все те знания, которые он, сейчас постепенно познаёт, благодаря своим учителям, что мальчику уже изрядно надоело слушать. --Мама, ты говоришь мне об этом несколько раз на дню! Мне надоело! Я хочу пойти поиграть в сад!—высказал он матери, чем потряс её до глубины души, благодаря чему, она даже не нашлась, что и ответить ему, но, собравшись постепенно с мыслями, наконец, спокойным уверенным тоном, произнесла, сдержано вздохнув: --Возможно, Мустафа, я повторяюсь. Только я хочу добиться от тебя того, чтобы ты перестал праздно слоняться без дела, а лучше занимался чтением книг различных философов и путешественников.—хотя и прекрасно понимала, что своими требованиями со стремлениями приучить сына к чтению книг, она лишает его детской беззаботности и резвости, которого была лишена сама из-за того, что попала в плен к османам и стала рабыней Султаната, благодаря печальным воспоминаниям о чём, тяжело вздохнула, но так и не нашла взаимопонимания от старшего сына, который мгновенно вырвался из её рук и с криком: --Мне надоело! Я хочу к папе!—выбежал из покоев матери, выбежавшей следом за ним, не обращая никакого внимания на, постоянно путающийся под ногами подол роскошного платья с вразумительными словами: --Стой, Мустафа! Только оказалась внезапно остановлена, вышедшей к ней на встречу, ункяр-калфой, которая почтительно поклонилась Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан и с доброжелательной улыбкой осведомилась: --Что-то случилось, Султанша? Могу я быть чем-нибудь для Вас полезна?—хотя прекрасно видела то, как резво сбежал из покоев своей Валиде Наследник Османского Престола Шехзаде Мустафа, которого она не стала задерживать, а лишь сообщила о том, где находится, в данную минуту, Повелитель. --Шехзаде Мустафа сбежал, а я не смогла его удержать.—попыталась объясниться Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан, но наткнулась на всё те же доброжелательные слова ункяр-калфы Гюллизар, сопровождаемые понимающим сдержанным вздохом: --Не тревожьтесь за Шехзаде, госпожа. С ним всё будет в порядке. Я приказала вашим рабыням проводить его в главные покои к Повелителю.—что постепенно успокоило Султаншу, благодаря чему, она вздохнула с огромным облегчением и со словами, полными невыносимой душевной усталости: --Шехзаде, совершенно перестал меня слушаться, Гюллизар! Не пойму из-за чего. Может, я действительно отношусь к нему, слишком требовательно!—что оказалось хорошо понятно ункяр-калфой, которая, вновь доброжелательно улыбнулась Баш Хасеки и сопроводила её обратно в покои, так как вид у Рабии-Эметуллах Султан был неважный, даже измождённый и болезненно бледный, с чем она не смогла воспротивиться и покорно прошла во внутрь. Вот только долго находиться в своих покоях Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан не могла из-за невыносимого беспокойства за горячо любимого сына, который находился не известно где, благодаря чему, она, сопровождаемая верной Гюльден-калфой, нарушила приказ возлюбленного самодержца и, выйдя из роскошных покоев, направилась по мраморному дворцовому коридору в направлении общей гаремной комнаты, но, не пройдя и нескольких поворотов, к своему, крайне неприятному удивлению встретилась с Шехзаде Мустафой, которого бережно вела за руку её ненавистная соперница Гюльбеяз-хатун, с доброжелательной беззаботной улыбкой о чём-то с ним беседуя, что сопровождалось звонким весёлым смехом мальчика, но эта их беззаботность продлилась лишь до тех пор, пока до них не донёсся, полный нескрываемого раздражения властный голос непримиримой Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, обращённый к ненавистной сопернице: --Немедленно отпусти моего сына, Хатун!—приказала она ей, внимательно проследив за тем, как беззаботная счастливая улыбка мгновенно сошла с хорошенького лица золотоволосой наложницы-славянки Гюльбеяз-хатун, которая почтительно поклонилась разгневанной Султанше и, передав маленького Шехзаде Гюльден-калфе, поспешила спокойным, как ей казалось, уверенным тоном оправдаться: --Вам не о чем беспокоиться, Султанша. Шехзаде выбежал мне на встречу и попросил проводить его в ваши покои.—за что получила звонкую пощёчину от Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан с угрожающими словами: --Ах, ты подлая дрянь! Да, как ты посмела дерзить мне?! Не смей больше никогда приближаться к моей семье, иначе пожалеешь, что на свет родилась!—не обращая никакого внимания на отчаянные попытки соперницы оправдаться, благодаря чему, разъярённая до предела, Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан не смогла больше себя сдерживать и, яростно вцепившись в шикарные золотистые густые длинные вьющиеся волосы ненавистной соперницы, принялась таскать её за них и нещадно бить по бархатистым щекам, во что пришлось незамедлительно вмешаться Гюльден-калфе, передавшей маленького Шехзаде Мустафу на попечение, стоявших всё это время немного поодаль, рабыням и, внимательно проследив за тем, как те увели, перепуганного до смерти, ребёнка, принялась оттаскивать от Гюльбеяз-хатун свою госпожу, которой внезапно стало плохо, и она сама того не заметила, как лишилась чувств, упав в обморок на мраморный холодный пол, предварительно отпустив ненавистную соперницу, выглядевшую ошарашенной, благодаря чему, юная девушка сама того не заметила, как потерянно поплелась туда, куда глаза глядят, даже не замечая того, как из них текут горькие слёзы, до чего Гюльден-калфе с рабынями не было никакого дела из-за того, что они занимались тем, что отчаянно пытались привести, лежащую на полу Рабию-Эметуллах Султан в чувства, но у них ничего не получалось, благодаря чему, они позвали на помощь евнухов, один из которых крайне бережно подхватил Султаншу на руки и, отнеся обратно в покои, отправился в дворцовый лазарет за главной акушеркой. А между тем, юная Гюльбеяз-хатун сама того не заметила, как дошла до главных покоев и, пройдя во внутрь, вышла на мраморный балкон, где уже несколько минут как стоял, оперевшись сильными мужественными руками о мраморную перекладину ограждения, стоял Султан Мехмет, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о том, что ему ничего другого не остаётся кроме, как отправить, пусть и временно, свою дражайшую Баш Хасеки в Эдирне, хотя бы на пару месяцев, благодаря чему из его мужественной мускулистой груди вырвался измождённый печальный вздох, с которым он отрешённо смотрел на то, как по, тронутой лёгкой, еле заметной рябью, зеркальной поверхности величественно проходили парусные галеры, вид которых, просто завораживал. Вот только, вскоре, его одиночество оказалось дерзко нарушено, появившейся на балконе, Гюльбеяз-хатун, которая, замерев в почтительном поклоне и не смея поднять на него полные горьких слёз, голубые глаза, чуть слышно выдохнула, как ей казалось уверенным голосом: --Повелитель!—чем, мгновенно привлекла к себе его внимание, заставив плавно и медленно повернуться к ней, сияющим искренней доброжелательностью улыбчивым лицом, с которым с трепетной нежностью выдохнул: --Гюльбеяз!—но, почувствовав неладное в её голосе, показавшимся ему каким-то дрожащим, либо взволнованным, стремительно подошёл к ней и, уверенно взяв за изящный, аккуратно очерченный, подбородок, внимательно всмотрелся в её заплаканные глаза и настороженно спросил.—Кто посмел обидеть тебя, Гюльбеяз-хатун? Говори! Этот человек будет незамедлительно сурово наказан! --Никто, Повелитель! Я, просто, очень сильно соскучилась по Вам!—печально выдохнула юная девушка, не желая называть имя истинной виновницы её слёз, убедительно солгала она, хотя Султан Мехмет итак, прекрасно догадался по растрёпанному виду наложницы о том, что на ней, скорее всего сорвала свой праведный гнев его дражайшая Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан, благодаря чему, он, не говоря больше ни единого слова, плавно склонился к чувственным губам фаворитки и принялся целовать их с неистовым пылом, с огромной нежностью обнимая её изящный стройный стан сильными руками, перед чем Гюльбеяз-хатун не смогла устоять и самозабвенно растворилась в их близости без остатка. --Можешь возвращаться в гарем, Гюльбеяз! Вечером увидимся!—нехотя прерывая их, полный огромной нежности, поцелуй, чуть слышно выдохнул молодой Падишах, отпуская наложницу. --С Вашего позволения, Повелитель!—почтительно откланявшись, проговорила Гюльбеяз-хатун и, провожаемая заворожённым взглядом молодого Султана, ушла прочь, благодаря чему, Султан Мехмет оказался ей искренне благодарен, ведь теперь ему никто не смог помешать, вновь погрузиться в глубокую мрачную задумчивость о том, что его Баш Хасеки уже начинает переходить все границы дозволенного и недозволенного, раз начала поднимать руку на его гарем, пусть Гюльбеяз-хатун ничего ему и не сказала о своей очередной ссоре с Рабие Султан из желания не прослыть ябидой, а отговорилась умелой убедительной ложью, но и её, вполне хватило для того, чтобы это стало последней каплей в терпении Падишаха, который, хотя и любил свою Баш Хасеки, но решил, наконец-то, привести её в чувства, благодаря чему, он сдержано вздохнул: --Прости, милая моя Рабия, но для благополучия в гареме, ты мне не оставила никакого другого выхода кроме, как нам с тобой расстаться, хотя бы на какое-то время!—продолжил смотреть на бескрайние воды Босфора. А между тем, что же касается очаровательной юной Гюльбеяз-хатун, то она, глубоко погружённая в мрачную задумчивость о том, что же к ней, всё-таки испытывает Султан-Мехмет, но прекрасно понимала, что на любовь это, ну никак не похоже, хотя на проблески симпатии с заботой и доверием уже постепенно начинает проявляться, что было девушке, конечно, очень нравилось, но с другой стороны, очень сильно напрягало из-за мстительной Эметуллах Султан, позволившей себе, устроить драку с ней в присутствии малолетнего Шехзаде-наследника, перепугав несчастного ребёнка, но осуждать Султаншу, Гюльбеяз-хатун, тоже не могла, да и не имела на это никакого права, хотя ещё не известно то, как бы себя повела она сама на месте ревнивой до-фанатизма Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, благодаря чему, Гюльбеяз-хатун совершенно не заметила того, как вошла в общую гаремную комнату, где уже сидела её подруга Дильшах в компании какой-то другой, богато одетой хорошенькой девушки-брюнетки с выразительными изумрудными глазами, ведя с ней какую-то беззаботную беседу, выглядя, очень сильно обеспокоенными. --Что это с вами такое, девочки? Если вы обеспокоенны из-за меня, то напрасно. Со мной всё хорошо.—с негодованием спросила у них Гюльбеяз-хатун в тот самый момент, когда мягко подошла к подруге и, удобно устроилась на свободном лежаке, чем заставила собеседниц потрясённо переглянуться между собой, а Дильшах-хатун мгновенно поспешить представить подруге их общую новую знакомую: --Гюльбеяз, пожалуйста познакомься с Хатидже Султан. Она только что пребыла из старого дворца по личному распоряжению Валиде Турхан Султан.—что ещё сильнее озадачило юную Гюльбеяз-хатун, заставив её, вопросительно уставиться на подругу, словно мысленно спрашивая её: «А, кто сослал Султаншу в старый дворец?», хотя и, прекрасно знала ответ, который с добродушной и немного ироничной усмешкой ей озвучила сама Султанша: --Рабия-Эметуллах Султан поступила со мной также, как в своё время поступила Нурбану Султан со своей русской соперницей Селимие Султан из рода Царицы Марии Мавлюковны с одобрения своей коварной свекрови Хюррем Султан, то есть выслала в старый дворец для того, чтобы остаться единственной женщиной в сердце своего самодержавного избранника, который её так никогда и не полюбил. Так и со мной поступила Баш Хасеки Рабия Султан, но с молчаливого одобрения Султана Мехмета, оказавшегося, словно околдованным ею, что, совсем не нравится Валиде Турхан Султан, приказавшей мне, немедленно приехать сюда в Топкапы.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось очередное мрачное молчание, во время которого юная Гюльбеяз-хатун внезапно спохватилась и, мгновенно встав со своего лежака, почтительно поклонилась со словами искреннего волнения: --Госпожа, ради милостивейшего Аллаха, простите меня за то, что изначально не высказала Вам никакого почтения!—а её, подобное луне, хорошенькое лицо залилось застенчивым румянцем, с которым никак не осмелилась поднять на среднюю Хасеки Султана Мехмета взгляд, что оказалось хорошо понятно Хасеки Хатидже Султан, благодаря чему, она, вновь с искренней доброжелательностью улыбнулась очаровательной юной новой фаворитке горячо любимого самодержавного избранника и добродушно выдохнула: --Расслабься, Гюльбеяз! Всё в порядке. Лучше поговорим о том, как нам, сообща справиться с проклятущей Эметуллах Султан и, вытеснив навсегда из сердца Повелителя, Его руками сослать её во дворец плача, где этой ведьме самое место.—невольно приведя это к тому, что между ними, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, каждая из них думала о том, с чего им начать свою отчаянную отважную борьбу с беспощадной Баш Хасеки Рабие-Эметуллах Султан, хотя Гюльбеяз-хатун прекрасно знала свои обязанности—быть рядом с Повелителем и постараться постепенно трепетно и нежно влюбить его в себя, что, разумеется, сделать очень сложно, учитывая то, что Султан Мехмет полностью оказался порабощён коварной Баш Хасеки Рабие-Эметуллах Султан, опутавшей его любовными путами, из которых он отказался высвобождаться ещё несколько лет тому назад, но отважная Гюльбеяз-хатун, всё-таки решила попытаться вызвать к себе любовь Султана Мехмета, о чём и незамедлительно принялась делиться со своими внимательными собеседницами, предварительно, вновь сев на свой лежак: --Я этим вечером, снова иду к Повелителю, но не знаю того, как мне поступить таким образом, чтобы он влюбился в меня!—тяжело вздыхая, откровенно произнесла Гюльбеяз-хатун, чем заставила, уже умудрённую жизненным опытом, Хасеки Хатидже Султан мысленно призналась себе в том, что она искренне и по-доброму завидует своей очаровательной юной подруге-сопернице, которая, пока что не обременена ничем и может встречаться с Повелителем каждый раз, когда Мехмет того захочет и позовёт девушку к себе, в отличии от неё—Хатидже Султан, которой изначально, ясно дали понять одно, что стоит ей родить своего Шехзаде, что она благополучно и сделала, её мгновенно отдалят от Султана, так как существует одно неоспоримое правило, как: «одна наложница—один Шехзаде», что успешно и постоянно нарушает Рабия-Эметуллах Султан, конечно с попустительства самого Султана Мехмета, но вслух посоветовала: --А ты сегодня станцуй для Повелителя восточный танец, вложив в каждое движение, данную тебе самой матушкой-природой, грацию, плавность с красотой и сексуальностью. Околдуй Повелителя этим танцем.—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого юная Гюльбеяз-хатун погрузилась в глубокую задумчивость. Только это их мрачное молчание продлилось ровно до тех пор, пока до их слуха ни донёсся звон золотых монет, падающих на мраморный пол с радостными восторженными восклицаниями, выбегающих из общей комнаты, наложниц: -- Эметуллах Султан, снова беременна! Да, дарует ей с малышом Аллах лёгких родов!—что заставило Хатидже Султан мгновенно переглянуться со своими собеседницами, мысленно говоря лишь одно с нескрываемым презрением: «Да, сколько можно то?! Она, что, крольчиха?!»--чем воспользовались младшие калфы с евнухами, внёсшие в общую комнату подносы с различными сладостями и с фруктовым и ягодным шербетом в медных небольших кубках, которыми стали угощать всех обитателей гарема, в том числе и Хасеки Хатидже Султан с её подругами Гюльбеяз с Дильшах-хатун, отнёсшимся к всеобщему веселью с откровенным ледяным равнодушием, хотя и с удовольствием угостились, предложенными им, сладостями с шербетом. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что несколькими мгновениями ранее, узнавшая от одной из рабынь ненавистной невестки о том, что той внезапно стало плохо и к ней вызвали главную дворцовую акушерку, Валиде Турхан Султан пришла в роскошные покои к Рабии-Эметуллах Султан в тот самый момент, когда, уже лежащую на парчовом покрывале своего широкого ложа, молодую золотоволосую Султаншу внимательно осматривала главная дворцовая акушерка, в чём ей помогали её ученицы, в чём им совсем не мешала Валиде Султан, стоявшая немного в стороне и тихо беседовавшая с Гюльден-калфой, выглядя, очень сильно обеспокоенной. --Что произошло с моей невесткой, Гюльден?—с лёгкой нервозностью в приятной голосе спросила у молоденькой калфы Валиде Турхан Султан, чем мгновенно привела собеседницу в чувства, заставив опомниться и, постепенно собравшись с мыслями, начать рассказывать, ничего не скрывая: --Моя госпожа Рабия Султан вступила в очередную ссору с гёзде Повелителя Гюльбеяз-хатун, но, в этот раз из-за Шехзаде Мустафы, который внезапно убежал из покоев матери и случайно встретился с Гюльбеяз-хатун, с которой, как я понимаю, успел подружиться и попросить сопроводить его обратно в покои, что наложница и сделала, но это, совсем не понравилось моей Султанше, из-за чего она рассвирепела и даже подралась с, ни в чём неповинной хатун, во время чего госпоже и стало плохо. Она упала в обморок и до сих пор никак не приходит в себя, мы с рабынями, что только не сделали, но… Гюльден-калфа не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, главная дворцовая акушерка, наконец, завершила своё обследование и, плавно обернувшись к Валиде Турхан Султан, почтительно ей поклонилась и с радостной улыбкой объявила: --С Султаншей ничего страшного нет. Чрезмерная нервозность с дурным самочувствие—вполне себе естественно в её положении. Она беременна. Скоро у Османской Династии появится ещё один Шехзаде, либо Султанша. Срок уже два месяца.—что заставило Валиде с калфой восторженно переглянуться между собой и хором произнеся: --Отличная новость!—вручили главной дворцовой акушерке с её молодыми помощницами по мешку с золотыми монетами и, внимательно проследив за их уходом, терпеливо дождались момента, когда за ними закрылись створки тяжёлой широкой двери, чем и воспользовалась сама Рабия-Эметуллах Султан, которая постепенно очнулась и, с измождённым тихим стоном: --Что со мной произошло!—открыла затуманенные голубые глаза и, с огромным негодованием осмотревшись по сторонам, не могла понять одного, почему ей, вдруг стало так плохо, чем и привлекла к себе внимание Валиде Турхан Султан с Гюльден-калфой, которые незамедлительно подошли к ней и, сияя восторженной улыбкой объявили, вернее, это сделала сама Валиде, аккуратно сев на край широкого ложа невестки, предварительно отдав все необходимые распоряжения служанкам Баш Хасеки, относительно раздачи золота наложницам и угощению их сладостями с шербетом: --Тебе внезапно стало плохо, Рабия, из-за чего ты даже потеряла сознание. Только это, вполне естественно, ведь ты скоро, снова подаришь моему отважному льву Шехзаде, либо Султаншу. Я уже отдала все необходимые распоряжения по поводу праздника в гареме в честь тебя с малышом. Рабыни уже отправились заниматься всеми необходимыми приготовлениями.—чем приятно потрясла ошарашенную невестку, погрузившуюся в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей, раз и навсегда избавиться от проклятущей Гюльбеяз-хатун, чтобы, потом и не думая ни о чём, спокойно выносить и благополучно родить своего нового малыша, либо малышку, а между тем, рабыни активно занимались выполнением всех необходимых распоряжений Валиде Турхан Султан. Так за всеми этими увлекательными приготовлениями, никто даже не заметил того, как наступил вечер, и за окнами великолепного дворца стало совсем темно, что нельзя было сказать о гареме, где из-за, горящих всюду канделябров и факелов, зажжённых, знающими своё дело, дворцовыми слугами, стало светло, как днём. А между тем, в общей гаремной комнате постепенно начинался весёлый праздник с зажигательной музыкой и танцами наложниц, во время чего калфы раздавали всем сладости и угощали фруктовым и ягодным шербетом. Там же находились и Султанши, беззаботно за всем наблюдая и обмениваясь, ничего не значащими добродушными шутками, сопровождая их лёгким смехом, что продлилось ровно до тех пор, пока Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан, случайно ни заметив, сидящую в компании простых наложниц, Гюльбеяз Хатун, повелительным знаком приманила её к себе и, терпеливо дождавшись момента, когда наложница подошла и почтительно поклонилась всем госпожам, Рабия-Эметуллах доброжелательно улыбнулась сопернице и с легкомысленной весёлостью, заговорила: --Все мы знаем тебя, как отважную воительницу за справедливость, но вот умеешь ли ты красиво и волнующе танцевать. Если это так, то станцуй для нас! Гюльбеяз совсем не посчитала это за оскорбление с тяжёлым трудом, благодаря чему, вновь всем поклонилась и принялась танцевать, что давалось ей с необычайной лёгкостью и природной пластичностью с грацией, отлично попадая в такт, проигрываемой музыкантами, мелодии. Ей приходилось: то извиваться, подобно змее, либо выгибаться в дугу, или кружиться, как заведённый волчок, что получалось волнообразно, а именно; то плавно и медленно, то стремительно и очень зажигательно, то, снова, подобно сонной мухе, что продлилось лишь до тех пор, пока её танец ни прервала, находящаяся здесь же, Валиде Турхан Султан: --Ладно, Гюльбеяз Хатун, достаточно. Ты очень красиво танцуешь. Только тебе сейчас необходимо отдохнуть и приготовиться к сегодняшнему жаркому хальвету с Повелителем. Наложница поняла мудрую госпожу и, почтительно поклонившись всем Султаншам, отправилась вместе с ункяр-калфой Гюллизар уже собралась было отправиться в свои покои для того, чтобы подготовиться к хальвету, провожаемая понимающим взглядом с доброжелательной улыбкой Валиде Турхан с Хатидже Султан, что нельзя было сказать о Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, решившей, наконец-то отыграться на ненавистной сопернице тем, что подозвала к себе стражу и, не обращая внимания на ошеломлённые взгляды Валиде со средней Хасеки Хатидже Султан, приказала: --Немедленно уведите эту русскую рабыню и бросьте её в темницу за то, что этим утром она попыталась украсть Шехзаде Мустафу и вместе с ним убежать из дворца! Конечно, это было гнусной ложью, но и её, вполне хватило для того, что гаремные стражники незамедлительно подошли к, потрясённой до крайности, Гюльбеяз-хатун и, крепко схватив её за руки, увели в подвальное помещение дворца, бросили в, напоминающую по скудности обстановки самый, что ни на есть, склеп, камеру для того, чтобы рабыня «остыла и хорошенько подумала над своим ужасным поведением», предварительно дав несчастной наложнице двадцать ударов плетьми. И вот, уже полулежащая на холодном каменном полу, юная золотоволосая девушка постепенно приходила в себя после избиения палками по пяткам, совершенно не зная того, какое сейчас время суток, да и ей было на это абсолютно всё равно. Ей нанесено крайне несправедливое наказание, а значит, она непременно отомстит за себя, но как, пока не знала, да и думать об этом не хотела. Не было сил, да и, невыносимая слабость, очень сильно клонила в сон. Вот только, сидящая на холодном каменном полу, прижав колени к соблазнительной упругой груди, Гюльбеяз Хатун совсем не чувствовала себя виноватой в драке с Рабие-Эметуллах Султан, хотя и прекрасно знала, что за такое поведение её могут лишить жизни, конечно, если за неё ни заступится Султан Мехмет, либо Валиде Турхан Султан с Хатидже Султан, последние из которых были на празднике и всё видели и слышали, да и захотят ли они вступиться за неё, юная наложница не знала, не говоря уже о том, что, очень сильно сомневалась, ведь, скорее всего, Султан Мехмет даже и думать о ней забыл, погружённый в огромное счастье с Рабие-Эметуллах Султан, носящей под сердцем их новое дитя, что продлилось ровно до тех пор, пока из глубокой мрачной задумчивости Гюльбеяз-хатун ни вывело внезапное появление у металлической решётки-двери кизляра-аги Сулеймана. Он спустился к султанской фаворитке для того, чтобы лично допросить её и заодно выяснить причастность, или непричастность в предъявленном ей обвинении, но, а затем решить то, как помочь Гюльбеяз-хатун выбраться из темицы, но, застав её лежащей на холодном каменном полу, свернувшись в клубок, подобно кошке и, ничего не понимающей, привлёк к себе внимание наложницы тем, что громко окликнул её: --Хатун, ты действительно хотела сбежать из дворца, выкрав Престолонаследника, как говорит Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан?! Ведь ты прекрасно знаешь о том, что тебя за это казнять?!—чем мгновенно привлёк к себе внимание Гюльбеяз-хатун, заставив её с тихим измождённым стоном, горько усмехнуться: --Какая глупость! Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан, как я посмотрю, от ревности, совсем с ума сошла?! Как она может предъявлять ко мне необоснованное обвинение?! Или в любви, как и на войне—все средства хороши?! Ничего подобного я не свершала! Зачем мне сбегать отсюда, когда я здесь я обрела мою новую семью в лице Валиде Турхан Султан с Хасеки Хатидже Султан и Нашего Достопочтенного Повелителя! Я, вовсе не самоубийца и уж тем-более не предательница!—что прозвучало, очень даже искренне, не говоря уже о том, что откровенно, во что кизляр-ага Сулейман, непременно поверил, благодаря чему, он понимающе тяжело вздохнул и подбадривающее заверил подопечную: --Успокойся, Гюльбеяз! Я сейчас, же пойду к Повелителю и обо всём ему доложу, но будь уверенна в том, что утром ты, обязательно выйдешь отсюда.—и, не говоря больше ни единого слова, решительно развернулся и отправился к выходу из подвального помещения, хотя для этого ему пришлось дойти до конца полутёмного мрачного коридора, но, а затем, поднявшись по мраморным ступенькам, пройти в жилые помещения, где он уверенно прошёл на мужскую территорию великолепного султанского главного дворца, сопровождаемый верными младшими помощниками, решившими помочь ему в приготовлениях главных покоев к ночи. Этим своим решительным действием, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о том, что праведного гнева Повелителя ему не миновать, кизляр-ага Сулейман, на свой страх и риск, решил исполнить, данное Гюльбеяз-хатун только что, обещание. И вот кизляр-ага Сулейман уже находился в главных и, совсем не мешая молодому Повелителю, сидящему на софе за своим рабочим столом и сконцентрировано занимающегося прочтением отчётов визирей, внося в них свои поправки и пометки, кизляр-ага вместе с младшими своими помощниками зажигал свечи в золотых подсвечниках с канделябрами, глубоко погружённый во мрачную задумчивость о том, как ему, крайне осторожно сообщить Повелителю о том, что ожидаемая им сегодня на хальвет, Гюльбеяз-хатун прийти к нему не сможет из-за того, что заточена в темицу по Высочайшему распоряжению Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан, благодаря чему, сам того не заметил, как измождено вздохнул: --Вот, ведь напасть какая приключилась! Сохрани нас всех, Аллах!—чем, мгновенно привлёк к себе внимание Султана Мехмета, внезапно прервавшего своё занятие и, устремив пристальный взор на кизляра-агу, заинтересованно спросил: --Что-то случилось, Сулейман-ага? Почему ты так тяжело вздыхаешь?—что прозвучало с добродушной насмешливостью, заставившей кизляра-агу, мгновенно опомниться и, почтительно поклонившись, отмахнуться: --Что Вы, Повелитель! Как можно! Вам это показалось! Султан Мехмет сделал вид, что поверил и, убрав все отчёты с донесениями в рабочий стол, вальяжно потянулся и всё с той же беззаботной весёлостью проговорил, обращаясь к кизляру-аге: --Ну, теперь пора и отдохнуть! Пойди-ка и приведи ко мне Гюльбеяз-хатун! Я уже весь истосковался по её головокружительным ласкам.—что прозвучало самым, что ни на есть распоряжением, которое ввело мудрого кизляра-агу Сулеймана в состояние ступора, во время которого он потрясённо уставился на Повелителя, побледневшим от, переполнявшего его всего, страха за свою жизнь, выпалил с неистовым жаром: --Это, ну никак невозможно, Повелитель!—чем ввёл молодого Султана в лёгкое негодование, с которым тот незамедлительно пристально уставился на верного кизляра-агу и, вновь спросил: --Это ещё почему, Сулейман-ага? --Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан так сильно разгневалась на бедняжку сегодня во время праздника в гареме, что мгновенно оклеветала и приказала гаремной страже бросить Гюльбеяз-хатун в дворцовую темницу и высечь на фалаке, Повелитель! Даже Ваша Валиде Турхан Султан ничего не смогла сделать для того, чтобы защитить наложницу.—понимая одно, что терять ему уже нечего, разумеется, кроме жизни, ничего не скрывая, вновь выпалил кизляр-ага, невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, ошеломлённый до предела, Султан Мехмет, чуть ни захлебнулся от, переполнявшего его всего праведного гнева с возмущением, обрушенным на, крайне невовремя пришедшего к нему, хранителя Ибрагима-агу, вставшего перед ним в почтительном поклоне с ожиданием распоряжений: --Да, что себе позволяет моя Баш Хасеки?! Это уже переходит все границы дозволенного!—стремительно вышел из своих покоев и отправился к Рабии-Эметуллах Султан, с целью, незамедлительно с ней разобраться. Он пришёл в роскошные светлые покои к дражайшей Баш Хасеки в тот самый момент, когда она уже крепко спала, обнимая мягкую подушку и лёжа, свернувшись калачиком, заботливо окутанная непроглядной тьмой, разбавляемой ярким серебристым светом от, воцарившейся на звёздном тёмном синем, практически чёрном, ночном небосклоне, круглой, словно самый настоящий шар, луны, придавая великолепной и дорого обставленной светлой комнате лёгкую мистическую атмосферу, отражаясь и рассеиваясь в многочисленной золотой лепнине с колоннами и с арками. Только безмятежный крепкий сон молоденькой Баш Хасеки оказался дерзко нарушен внезапным ярким медным светом от, горящих в дворцовом мраморном коридоре, настенных факелов, мгновенно разбавившим непроглядную тьму, вызванное внезапно, крайне бесшумно открывшимися и, почти сразу закрывшимися, тяжёлыми дубовыми створками широкой двери, благодаря чему, Рабию-Эметуллах султан дерзко обдало приятным прохладным дуновением, невольно поспособствовавшему тому, что она внезапно проснулась и, лениво разомкнув, ещё сонные голубые глаза, недовольно проговорила: --Кого там принесло ко мне в столь поздний час?! Пошли вон!—невольно приведя это к тому, что из мужественной мускулистой груди Султана Мехмета вырвался сдержанный вздох, напоминающий презрительную усмешку: --Вот только со мной тебе придётся поговорить, Рабия!—с которой он уверенно подошёл к её широкому ложу и, удобно устроившись на краю, внимательно проследил за тем, как она, вовремя спохватившись и ошарашено уставившись на него, воскликнула: --Повелитель, простите! Я совсем не хотела оскорбить Вас!—и села, оперевшись спиной о мягкую подушку, почтительно кивнула золотоволосой головой и быстро пролепетала.—Я полностью нахожусь в Вашем распоряжении! Можете распоряжаться мною на своё Высочайшее усмотрение! Другого Султан Мехмет и не ожидал, благодаря чему, вздохнул с огромным разочарованием в приятном тихом мягком голосе: --Конечно, покорна! Это тебе ни с наложницами, которые перед тобой ни в чём не виноваты, воевать, Рабия!—и, видя её огромное недоумение, продолжил тоном, не терпящим никаких возражений, распорядился.—Всё, Рабия! Хватит творить необоснованную деспотию в моём гареме, частью которого ты, тоже являешься! Моё терпение лопнуло! Ты утром отправляешься во дворец слёз и пробудешь там до тех пор, пока я, снова ни захочу видеть здесь в Топкапы. О наших мальчиках можешь не беспокоиться. Ими будут заботливо заниматься моя Хасеки Хатидже Султан с гёзде Гюльбеяз-хатун и Валиде Турхан Султан! --Но, Повелитель!...—потрясённо воскликнула, поражённая до глубины души Его, столь жестокими словами, Баш Хасеки Рабия Султан, до чего Султану Мехмету уже не было никакого дела по той лишь простой причине, что он решительно встао с её постели и ушёл обратно в свои покои, провожаемый ошарашенным взглядом Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан. Но, а рано утром, когда первые солнечные лучи озарили всё ярким золотисто медным светом, так и не сумевшая никак заснуть за всю ночь из-за, проявленной Баш Хасеки Рабии-Эметуллах Султан необоснованной жестокости по отношению к, ни в чём неповинной Гюльбеяз-хатун, Хасеки Хатидже Султан, сопровождаемая верной калфой по имени Нелюфер—гречанки с тёмными кудрявыми волосами, смугловатой кожей и карими выразительными глазами двадцати лет, прошла в подвальные помещения дворца, где располагались темницы с пыточными комнатами и, пребывая в глубоком мрачном молчании из-за того, что еле сдерживала в себе, подступившие горькие слёзы огромного негодования, которые так и рвались наружу, сама того не заметила, как подошла к решётке-двери камеры, где содержалась её несчастная четырнадцатилетняя русская подруга Гюльбеяз-хатун, сидящая, в данную минуту, на холодном полу, вжавшись в каменную стену и обхватив, прижатые к соблазнительной пышной груди, ноги, была погружена в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей поквитаться с Рабие-Эметуллах Султан за все свои вчерашние унижения, из которой её вывела Хасеки Хатидже Султан, обратившаяся к ней с обеспокоенным вопросом: --Гюльбеяз, как ты? С тобой всё хорошо?—чем мгновенно привлекла к себе внимание, заставив незамедлительно, плавно и медленно поднявшись с пола, превозмогая невыносимую боль в ногах из-за, перенесённой вчера, унизительной экзекуции, хромая подошла к двери и, взявшись обеими руками за металлические прутья решётки, с полным безразличие произнесла: --Вы напрасно пришли сюда, Султанша. Не надо себя расстраивать разговором со мной. Возвращайтесь лучше в свои покои.—предварительно почтительно поклонившись подруге-Султанше, прекрасно понимающей, что освобождение несчастной наложницы зависит лишь от одного слова Падишаха, который, скорее всего, прислушается к наветам своей ревнивой Баш Хасеки и не станет выпускать фаворитку из темницы до тех пор, пока она ни умрёт от жажды из-за невыносимого полуденного зноя, либо из-за невыносимого холода ночью, что, вполне себе ожидаемо и естественно, но, какого, же, было их удивление, когда к ним спустился и подошёл кизляр-ага Сулейман вместе с помощниками и молодыми калфами, и со словами: --Всё, Гюльбеяз-хатун! Закончилось твоё заточение! Повелитель дарует тебе своё Высочайшее прощение! Сейчас тебя сопроводят в хамам, где ты сможешь привести себя в благопристойный вид, но, а затем отправишься в лазарет, где главная дворцовая лекарша обработает тебе раны!—принялся открывать тяжёлый замок, что потрясло до глубины души обеих молоденьких девиц, не в силах понять того, откуда в Повелителе взялась такая щедрость, ведь он всегда прислушивается к наветам своей дражайшей Баш Хасеки, поработившей бесповоротно его разум и волю, что оказалось хорошо понятно кизляром-агой, незамедлительно развеявшим их недоумение тем, что, ничего не скрывая, объяснил.—Ночью Повелитель приходил к своей Баш Хасеки и приказал ей собираться в дорогу. Сегодня она отбывает в старый дворец. Он больше не может терпеть тиранию Рабии Султан, прекрасно понимая, что она может, легко привести к тому, что в гареме вспыхнет беспощадный бунт.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое мрачное молчание, во время которого кизляр-ага, наконец, открыл дверь и, выведя из камеры хромающую подопечную, сопроводил её в хамам, где её, мгновенно рабыни с калфами привели в благопристойный вид и, облачив в красивое шёлковое белоснежное, обшитое серебристым кружевом, платье, отвели в дворцовый лазарет, где ею занялась главная лекарша с помощницами. Но, а чуть позже, когда, возвращаясь в общую комнату султанского гарема, юная Гюльбеяз-хатун проходила по мраморному, залитому яркими солнечными лучами, мраморному дворцовому коридору, в чём её сопровождала верная Нурбану-калфа, искренне обрадованная тому, что её очаровательная юная подопечная, наконец-то, освободилась из темницы невредимой, если, конечно не считать того, что у неё ужасно болели ноги после вечерней порки, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, к ним на встречу вышла, одетая в дорожное платье и сопровождаемая верными рабынями, Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан, напоминающая самое настоящее привидение из-за своей чрезмерной мрачности, которая бросила презрительный взгляд на ненавистную юную соперницу и, с огромной ненавистью выплюнув: --Пусть, ты сейчас и победила, хатун, но не торопись праздновать мою ссылку, ведь скоро я вернусь, и твоя жизнь превратится в кромешный ад! Ты ещё станешь молить меня о пощаде!—и, не говоря больше ни единого слова, с царственной уверенностью отправилась к выходу из дворца в сад, где уже ждала её вместе с преданным сопровождением, готовая их, в любую минуту, отвезти в старый дворец, карета с надёжной вооружённой конной охраной, провожаемые, немного сбитыми с толку и стоявшими, замерев в почтительном поклоне, Нурбану-калфы с Гюльбеяз-хатун, потрясённо между собой переглянувшимися. --Куда это они все отправились, Нурбану-калфа? Что за ссылка?—всё с тем же негодованием спросила у наставницы Гюльбеяз-хатун, чем заставила ту понимающе тяжело вздохнуть и, ничего не скрывая от очаровательной юной подопечной, поставила её в известность: --Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан отправилась в ссылку в старый дворец, где проживёт до тех пор, пока Повелитель не простит её за, творимую ей все эти годы, деспотию в гареме, а прошлой ночью он был на неё очень сильно зол из-за тебя, хатун.—что натолкнуло юную золотоволосую наложницу на смелую мысль о том, что Повелитель поступил так, благодаря тому, что постепенно начал испытывать к ней тёплые нежные чувства, что согревало ей хрупкую, словно горный хрусталь, душу, в связи с чем, хорошенькое лицо Гюльбеяз-хатун плавно озарилось счастливой улыбкой, из-за чего она выдохнула с огромным облегчением: --Наконец-то, в гареме воцарятся долгожданные мир и покой, а Рабия Султан оказалась наказана по заслугам!—и, не говоря больше ни единого слова, наконец-то, решила пойти в покои к Валиде Турхан Султан, смутно надеясь на то, что её самая главная справедливая мудрая покровительница уже не спит и с нетерпением ждёт свою очаровательную юную соотечественницу для душевной беседы, в чём девушку сопровождала Нурбану-калфа, не произнося ни единого слова лишь из-за того, чтобы не нарушать ход мрачных мыслей юной гёзде о том, что, Баш Хасеки Рабия-Эметуллах Султан права в том, что ей действительно лучше не торопиться праздновать победу над ней и выдыхать с огромным облегчением, так как Султан Мехмет, хотя и отправил дражайшую возлюбленную в справедливую ссылку, но она может продлиться не долго, ведь, раз он порабощён своей Баш Хасеки, значит, вскоре, может легко по ней соскучиться, остыть и вернуть её обратно в гарем, а значит, что неё и всех рабынь, опять начнётся самый, что ни на есть, ад на земле, чего ни в коем случае нельзя допустить и Гюльбеяз-хатун вместе с Валиде Турхан Султан необходимо, как можно срочнее предпринять все необходимые меры предосторожности и предотвратить возвращение Баш Хасеки Рабии Султан.