***
Тело дернулось, словно его ударили током, и я резко открываю глаза. Отчаянно ловлю ртом воздух. Сердце бешено стучит в груди, на висках выступил пот, меня ужасно знобит. Чувствую, как неприятно похолодели пальцы рук и ног. Дергано нащупываю одеяло и отчаянно кутаюсь в него с головой. В тщетной попытке согреться я поджимаю к телу ноги, обнимаю себя руками, но ничего не помогает. В довесок ко всему глаза начали отвратительно слезиться и болеть. Веки тяжелые, но и закрытыми держать их неприятно. Испуганный своим состоянием, я понимаю, что стремительно начинает подкатывать паника. Этому свидетельствует неприятный липкий холодок в районе спины, который мерзко прошелся по позвоночнику и встал комом в горле. Глубоко вдыхаю заложенным носом и медленно выдыхаю через рот, стараясь таким образом взять себя в руки и успокоиться. Тело дернулось вновь, зубы застучали друг об друга, от волнения или холода — не известно. Сильнее сжимаю в пальцах одеяло рядом со своей обнаженной грудью, прижимаю его к себе сильнее. Пробую выровнять дыхание еще раз. Получается не сразу, только спустя несколько таких неудачных подходов становится немного легче. Когда озноб опускает меня, в голову начинают медленно заползать мысли. Пахнет потом и пылью, под головой подушка, лежу я предположительно на кровати. Медленно высовываю кисть руки наружу, опасливо скольжу ей по простыням и обнаруживаю, что рядом со мной никого нет. Тяну ее дальше и упираюсь в стену, а точнее в ковровый ворс на ней. Возвращаю ладонь на место и начинаю исследовать уже себя. Лежу я без верха, но в брюках. Не спущены, не расстегнуты, а еще рядом никого нет. Значит, этой ночью я, предположительно, ни с кем не уехал для продолжения вечера. А раз так, то где же я? Осторожно выглядываю из-под одеяла и пробую сквозь влажную пелену разглядеть хоть что-то. Помещение осмотреть получается не сразу, приходится протирать глаза, мысленно радуясь, что здесь хотя бы не слишком светло. Промогавшись, я делаю вторую попытку. Обыкновенная небольшая спальня с закрытыми оранжевыми шторами, из-за которых слабо пробивается свет. В углу стоит невысокий платяной шкаф с приоткрытой дверцей, которая из-за заржавевшей петлицы давно уже не закрывается. Недалеко от него находится письменный стол, заваленный листами и тетрадями так, что лампу на нем я замечаю чуть погодя. На стене рядом висят так называемые плакаты музыкальных групп. Следом мой взгляд падает на просторное кресло рядом с окном, на котором небрежно висит бежевый плед, а на пледе знакомая мне электрогитара. Я с облегченным вздохом роняю голову обратно на подушку, чувствуя, как следом расслабляется все тело. Значит я дома. Хоть я все еще чувствую себя помято и устало, но от осознания своего местоположения отступает паника. Становится гораздо легче, и я устраиваюсь на кровати удобнее, трусь щекой об наволочку и подумываю на счет того, чтобы позволить себе немного поспать. И в этот момент меня озаряет новым вопросом: если я дома, то каким образом я тут оказался? Вроде как я был ночью не дома, разве нет? И если я был не дома, то где? В качестве воспоминаний у меня только один мерзкий комок из громких звуков и смердящих запахов. Обнаружив его, я напрягаю сознание и болезненно начинаю вынимать по цепочке хоть какие-то образы и действия из абсурдного спектакля собственной жизни. Итак, когда я еще был трезвым, мы с парнями решили пойти отдохнуть в клубе. Это я прекрасно помню. Дальше мы заняли столик, заказали напитки и в скором времени все разбежались в разные стороны. Куда ушли остальные не знаю, но я точно оказался возле барного стола. А дальше что? Морщусь от нахлынувшей боли в висках и издаю страдальческий стон. Ну же, вспоминай. Пошел, значит, я к бару… А там был парень, точно! Внешность его остается загадкой, ровно, как и имя. Я вообще спрашивал его имя? Наверное, да… Ладно, без разницы. Вроде как у нас завязался какой-то типичный диалог и все свелось к тому, что мы решили вместе выпить. Или он вообще меня угостить предложил? Попытка вспомнить еще что-то вызвала прилив тошноты, тонко намекая, что если я и дальше планирую копаться в собственной голове, то ужасно об этом пожалею. С надеждой гляжу на прикроватный столик, ожидая увидеть там хотя бы стакан с водой, но, к своему великому сожалению, вижу только журнал «Хроники рока», который я листал на днях. Обреченно выдыхая, понимаю, что нужно пересиливать себя и вставать. Хнычу, отрицаю реальность, прижимаюсь к подушке, но через время все же принимаю сидячее положение. Дается мне это не без труда. Мало того, что тело как будто налилось свинцом, так еще и за границей моего одеяла мне снова стало холодно. Видимо отоплением решили нас в этом году не обеспечивать. Решаю, что с одеялом мы расстанемся нескоро. Закутавшись в кокон, я, пошатываясь, иду к разукрашенной черной гуашью двери и выныриваю в еще более холодный коридор. Проход во вторую комнату закрыт шторкой и оттуда не издавалось никаких звуков. Пробую прислушаться и все равно ничего. Бесшумно проскальзываю рядом с ней и направляюсь на кухню, стараясь ступать так, чтобы половицы не скрипели. На полпути резко притормаживаю, выцепив из мрака ванной комнаты собственный образ, отраженный в зеркале. Рыжие волосы растрепаны, под глазами легла тень, что вместе с моими выраженными скулами создает болезненный вид. На плечах одеяло, весь сгорбленный, помятый. Пальцы трогают щеку и оттягивают кожу на ней вниз. Белки глаз покраснели. Господи, ну что за картина? Увидь меня кто сейчас, определенно бы повесили клеймо торчка. Вместе с этим я вновь почувствовал неприятный запах от собственного тела и внутри образуется неприязнь к самому себе. Тянусь к выключателю, намереваясь зайти и привести себя в более презентабельный вид, только пересохшее горло сразу дает о себе знать. Ладно, позже с этим разберусь. В отличие от моей спальни, шторы на кухне оказались открыты, и я сразу увидел всю стоячую за окном непогоду. Вечернее небо заволокло тучами, льет косой осенний дождь. Мокрые желтые листья на макушке дерева покачивались и срывались с веток, улетая куда-то вдаль. Здание напротив в общей картине кажется еще более серым, чем обычно. Меня охватила необъяснимая сентябрьская тоска. И где же это обещанное бабье лето? Придерживая левой рукой одеяло, правой достаю с серой полки граненый стакан и погружаю его в металлический подстаканник. Наливаю себе воды. Когда живительная влага коснулась языка, я не сдерживаю стон наслаждения и, включив воду вновь, припадаю губами к крану. Ледяная вода потекла по щекам и подбородку, принося мне невероятное удовольствие. Опьяненный этим ощущением, подставляю под струю свою голову. Коснувшись волос, капли проникли к корням и быстро потекли вниз, трогая разгоряченную шею и ключицы. Ладони обхватывают раковину, одеяло слегка сползает с меня. Как же это освежающе… Так вот что имелось в виду в сказках, когда писали про «живую» воду. Если те, кто воскрес благодаря ей, чувствовали себя точно так же, как я сейчас, то понимаю почему они были так рады снова вернуться к жизни. Ради такого определенно стоило бы десять раз умирать и оживать снова. Нет, не десять, можно и сотню. — Стас! От неожиданности я дергаюсь вверх и с силой влетаю затылком в латунный кран. Издав болезненный крик и сразу закрывая ушибленное место ладонями, я почувствовал, как вода потекла уже по пальцам. Все былое удовольствие словно ветром сдуло, голову засаднило так, что я на миг испугался как бы я не словил сотрясение. Скуля и тихо причитая, я медленно вынул голову из раковины и, чуть ли не плача, обернулся на возникшую за моей спиной женщину. В свою очередь она смотрела на меня с нескрываемым отвращением и злостью. Ее верхняя губа искривилась и поднялась вверх, темные глаза искрились, а брови нахмурены в зловещей манере, что было тревожным для меня знаком. Сглотнув, я опасливо выпрямляюсь, и ей приходится поднять глаза вслед за мной. Теперь это она смотрит на меня снизу-вверх, что похоже сделало ее настроение хуже. Она еще не раскрыла всю бушующую в ней бурю, но способность одним только своим молчанием создавать невероятное напряжение в воздухе, заставляет молчаливо молить о пощаде. Я вижу, что готовые слова кипят на ее языке и скоро ее терпению придет конец. А где конец ее терпению — там конец и мне. Она медленно набирает в легкие воздух, готовая разразиться тирадой. — Пожалуйста, не сейчас! — опережаю ее я, раскрывая перед ней свои ладони и делая взгляд настолько жалостливым насколько могу. Она удивленно замирает, глаза распахнулись и уставились на мои руки. Осторожно приседаю, чтобы казаться ниже и натягиваю на лицо улыбку мученика. Медленно указываю пальцем на свою голову, печально бормочу: — Голова болит… Мама поднимает раздраженный взгляд на мою голову, смотрит куда я ей показываю и медленно выдыхает. Ловит мой взгляд своим, на ее лице образовалась кислая мимика, выражая все разочарование и обиду. Только вот чем разочарование было вызвано: моим внешним видом, или в тем, что я не дал ей выплеснуть злость — не известно. Какое-то время мы молчаливо играем в гляделки, преследуя каждый свои цели: я пытаюсь ее успокоить, она же пристыдить меня. В конечном итоге ее ранее сжатая в кулак ладонь ложится на грудь в районе сердца, словно она пытается так успокоиться, а сама мама огибает меня и проходит вглубь кухни. Судя по звукам, ставит на плиту чайник. Я мысленно перекрестился и облегченно выдохнул. Беззвучно, разумеется, иначе бы ее скопившее недовольство могло извергнуться. Не испытывая лишний раз удачу, я приземляюсь на стул возле окна и принимаюсь изучать поведение матери. Хмурые брови, нервозность, оскорбленный внешний вид. На первый взгляд кажется, что она просто молчит, но я знаю, что на самом деле это ожидание накала эмоций. Она обиделась, а значит планирует в ближайшее время демонстрировать полное равнодушие к моей персоне и игнорировать мое существование. Вспоминаю прошлые разы и прикидываю, что за такое в молчанку она может играть от суток до трех дней, что гарантирует мне эмоциональную безопасность примерно на такой срок. Заключив про себя этот вердикт, со спокойной душой переключаюсь на вазочку с бисквитным печеньем. Отделяю одно такое от остальных и быстро сую его себе в рот. — Звонили недавно. По твою душу, — холодный голос раздается для меня настолько неожиданно, что я тут же давлюсь крошками. Хватаюсь ладонью за рот, разражаюсь кашлем. Она резво оборачивается на звук. — Господи, Стас! Ты нормальный?! Мигом оказавшись возле меня, она с силой ударяет ребром ладони по спине, похоже пытаясь таким образом помочь. Первый удар прилетел по спине, второй по шее — ее руки двигаются настолько быстро, словно она не спасти меня пытается, а убить, чтобы не мучился. Иную причину тому, что она безжалостно продолжает свои пытки, не обращая внимание на только усугубляющуюся ситуацию, я не могу. Я делаю попытку попросить ее остановиться, но она оказывается провальной, поэтому быстро поворачиваюсь и перехватываю ее руки в районе запястья. Слезящимися глазами я уставился на нее, периодически откашливаясь, она же впилась взглядом в меня. Искра, буря… она снова начинает кричать. — Посмотри кто на твои выходки, так подумает, что тебя тут не кормят, раз приходится тайком печенье воровать! В холодильнике все есть, сядь, как нормальный человек, поешь, для чего это— — Кто? — глухо прерываю ее тираду и слегка морщусь. Как на зло от кашля сильнее засаднило затылок. — Что «кто»? — грубо переспрашивает она, выдергивая руки из моей хватки. Я вновь прячу свои в одеяло. — Звонил кто? — выдыхаю, тыльной стороной ладони вытираю уголки губ от остатков печенья. Мама же медлит, морщит нос и очевидно перебирает еще варианты за что можно продолжить на меня орать, но я терпеливо продолжаю смотреть на нее. Похоже не найдя у себя более-менее достойной причины, она дергано поправляет халат и принимает закрытую позу, кивает в сторону висячего на стене домашнего телефона. — Ну а кто мог, как не твои дружки? — Кто именно? — А что, предположений нет? — неприятным тоном спрашивает она и я чувствую, как на этот раз уже внутри меня возникает раздражение. Мысленно считаю до десяти и напоминаю себе, что она моя мама и мне не стоит с ней огрызаться. Хотя бы, потому что она именно этого и добивается. — Просто назови имена, — устало бормочу и потираю точку между бровями, со скрипом добавляю вежливое: — Пожалуйста. Она замолкает, сверля мое лицо взглядом. Образуется затянутое молчание, которое в следующий момент дополнилось резким отстранением от кухонной тумбы и тяжелым шагом в сторону ее комнаты, сопровождаемым звуком стонущей доски. Что же, ожидаемо. Но не успеваю я смириться и начать прокручивать у себя в голове логические цепочки для выяснения обстоятельств, как из коридора вновь раздается ее резкий голос. — Два брата-акробата! — хлопка двери не последовало только потому, что ее там не было. А так она бы точно не отказала себе в таком удовольствии, я уверен. Хмыкаю. Уже что-то, хотя бы мне не придется звонить наугад и искать того, кто искал меня. Вряд ли мне удастся выяснить у нее что именно они спрашивали, так что лучше не тянуть и сразу позвонить одному из братьев. Медленно поднимаюсь с места, чтобы как можно меньше тревожит ушиб и иду в сторону телефона. В нашей квартире он расположен неудобно: рядом с дверью и далеко от стульев. При этом и рядом их не поставишь, так как провод не может тянуться так низко через тумбы, а стоять так все время придерживая одеяло было бы затруднительно. Приходится сбросить его с себя и оставить висеть на стуле. Довольно быстро я пожалел, что покинул свое теплое убежище, но возвращаться к нему мне было уже как-то лень. Мой палец заскользил по круглому циферблату, на котором коряво выцарапан гвоздем знак бесконечности, набирая знакомый номер. Прижав трубку к уху, я стал ждать. В скором времени на другом конце провода раздался хрипловатый мужской голос, услышав который я невольно улыбнулся. — Алло? — Привет. Звонил? — прислоняюсь бедрами к кухонной тумбе, принимая более удобное положение. — Опа, какие люди! — безразличие в голосе сменилось открытым дружелюбием. — Я уж думать начал, что нескоро мне будет уготовлена честь поговорить со столь важными особами. — Думаешь, что такой чести не достоин? — смешливо спрашиваю я. — Низко же ты себя ценишь. — Знаешь ли, после «милой» беседы с твоей дорогой матушкой, мне дали то-о-о-онко, — последнее слово он долго тянет, — понять, что бы я не звонил на этот номер ровно до того момента, пока ты не очнешься. Хотя, зная ее, она, скорее всего, имела ввиду вовсе сюда больше не звонить. А я, признаться, думал, что после всего ты проваляешься в постели еще дня два, и это как минимум. — Погоди, в смысле «после всего»? Что произошло? — брови мои ползут вверх в ожидании интересной истории с моим участием. В голосе же звучит непонимание. — А ты не помнишь? — с наигранным удивлением спрашивает Фил и издевательски добавляет: — Очень странно. Очень. Если кратко, то на тебя половина нашей группы ужасно обижена, и под «половиной» я имею в виду Эда и Арса. — О… Понял. Каким образом я попал им не в милость? — озадаченно бормочу я, уже мысленно перебирая идеи как этих двоих можно задобрить. И быстро делаю вывод, что похоже никак. С такими людьми, как они, нужно только терпеливо ждать, когда они отпустят ситуацию и успокоятся. — Что именно ты помнишь? — слышу в трубке знакомый щелчок зажигалки и догадываюсь, что Фил решил закурить. Следом такое желание появляется и у меня. Я окидываю кухню взглядом, проверяя ее на наличие сигарет и, к своему сожалению, вижу только пепельницу. — Почти ничего. Не тяни, скажи уже прямо, что произошло ночью? — пальцами пробегаю по ближайшим полкам и обзавожусь спичечным коробком с олимпийским мишкой. — Мы оставили тебя всего на несколько минут одного, а ты уже умудрился попасть в неприятности. Знаешь, Гелла, я думал, что достаточно хорошо тебя знаю и ты точно больше ничем меня удивить не сможешь, но ты каждый раз оказываешься изобретательнее. Что ж, это тоже своего рода достоинство, но разве так сложно свои природные данные направить на что-то более безопасное? И я не только про изобретательность. — Давай короче, — выдыхаю я. — А короче: ты умудрился на дилера попасть, придурок! Ты за напитками своими совсем не следишь, что ли? Мало того, что этот ублюдок тебе что-то подсыпал, так еще и хотел куда-то увести. Не заметь мы этой хрени, искали бы тебя в канаве. Во прикол был бы, а? — Понятно. Значит поэтому на меня Арс и Эд обозлились? — внезапно вспоминаю, что вроде как оставлял сигареты в своих брюках. С надеждой сую руку и, о счастье, нахожу помятую парочку припасенных на всякий случай. Мысленно хвалю себя за предусмотрительность. Достаю из коробка спички и следом, зажав трубку между плечом и головой, пытаюсь закурить. — Ага, — подозрительно тянет он. — Эй, ты чего такой спокойный? Я тебе так-то только что поведал, как тебя напичкали дурью и пытались украсть. Ты это понимаешь? — Конечно, понимаю. Хорошо, что обошлось, — задумчиво проговариваю я и наконец-то удачно зажигаю одну из спичек, предварительно успев сломать уже четыре таких. Не теряя времени, глубоко затягиваюсь и выдыхаю облако дыма, параллельно задумываясь, что мама этого не одобрит. — Так что насчет наших? Фил молчит. Я слышу его дыхание через звонок и кожей ощущаю все недовольство, которое он умело передает, даже находясь от меня на расстоянии в несколько улиц. Похоже он не хочет так просто оставлять эту тему и намеревается вытрясти из меня рано или поздно все, что только можно. Вероятно, во время этого молчания он как раз придумывает как меня расколоть. Наверное, мне стоило бы изобразить большее возмущение для обеспечения дальнейшего обоюдного покоя. Но не скажешь ему ведь, что подобная ситуация мне вполне знакома и я примерно знаю какой был бы результат. Маловероятно, что меня бы убили или похитили, максимум я бы проснулся в чужой постели с отходняком и следующее время думал, как бы мне добраться до дома самостоятельно. Ну ладно, может быть ко мне еще бы прицепились, пытаясь затащить в свой кружок, но точно не больше. А учитывая Филову реакцию, вряд ли бы меня погладили бы по голове, расскажи я ему это. Делаю заметку, что не стоит в будущем делиться с ним своим широким личным опытом. Себе дороже будет. — Как я уже сказал, Арс и Эд сейчас очень злы на тебя, — медленно начинает он. — И знаешь, я могу их понять. По правде говоря, я и сам ни разу не в восторге от произошедшего. — Тоже злишься на меня? — А ты как думаешь? Ты принес немало нам головной боли вчера. — Слушай, Фил, мне правда жаль, что так все вышло, но разве я виноват в том, что меня накачали? — Считаешь, что нет? Рыжий, да выход с тобой в люди в последнее время только и делает, что кончается чем-то из ряда вон выходящим. Я молчу про твои беспорядочные связи на одну ночь, но— — Кто бы говорил! Я опережаю тебя всего на тройку, — перебиваю его усмешкой. Фил недовольно фырчит в трубку. — На двойку. И я не втягиваю в свои истории близких людей, как это делаешь ты. Так вот. Ладно секс с левыми типами, но ты сейчас как будто специально ищешь ситуации, которые если не убьют тебя, то нанесут серьезный ущерб. У тебя с головой-то там нормально все? — Не беспокойся, с головой у меня все прекрасно, — язвительно проговариваю я, уже изрядно устав от этого диалога. — Я не пойму, ты к чему клонишь? — Я не клоню, я открыто тебе говорю, что ты сам провоцируешь подобные ситуации и мы все это прекрасно видим. А еще хуже, что огребаем, доставая тебя из них. Именно поэтому ты нас ужасно бесишь. И не пытайся отрицать очевидное, мы не идиоты. — Но ты же говоришь сейчас со мной, — зачем-то пожимаю плечами, как если бы он мог это увидеть. — Говорю, — выдыхает Фил, — Потому что считаю лишним дуться на тебя, как это делают другие, хотя бы потому что смысла в этом нет. Ты непробиваемый, хрен тебе что-то докажешь, но я зачем-то пытаюсь. — А что там с Ди и Женей? — перевожу резко тему. Неприятно признавать, но его слова отозвались во мне чувством вины, что мигом заставило почувствовать дискомфорт. Даже замёрзшее тело и тупая боль в затылке не вызывали столько неудобств, сколько этот разговор. — С Ди я не связывался, но именно он тебя домой и доставил. Вернулся, скорее всего, где-то утром и может сейчас отсыпается. Ты, кстати, вчера ему нехило так по животу врезал, когда тебя с танцпола увести пытались. — Оу… — морщусь я. — Вот тебе и «оу». А Женек огреб больше всех остальных. Он как увидел, что тот мудак тебя уводит, так ринулся на него, словно бешеный пес. Отмудохали его и группа поддержки того дилера, и случайные бойцы, а потом и охрана клуба. Бойня лютая была, хорошо хоть жив остался. — Твою мать… Как он там? — обеспокоенно спрашиваю. Чувствую, как стыд и вина все больше и больше поглощают меня. — Они ему ничего не сломали? — А ты лучше ему сам позвони и спроси лично. — Ты думаешь это хорошая идея? — неловко потираю ладонью шею. — Боюсь он будет не сильно рад слышать меня. — Он-то? — язвительно смеясь переспрашивает Филипп. — Он только твоего звонка наверняка и ждет. А знаешь, тебе в целом бы не мешало перед всеми нами извиниться, и перед Женей в первую очередь. — Он похоже уже звонил сюда, как и ты, — вспоминаю последние брошенные слова своей матери. — Да? Ну тогда настроение у него дерьмовее некуда. — Я позвоню ему позже, — я решаю игнорировать его «тонкий» намек, что моя мать не самый приятный собеседник. — Есть идеи как можно загладить вину перед остальными? — Есть. Не влезать больше в неприятности, например. — Я серьезно, Фил. — Я тоже серьезно, Стас. Но если ты хочешь в кратковременной перспективе сбросить с себя груз ответственности, то у меня для тебя плохие новости. Твой удел ждать, когда все остынут и поехать лично к ним на порог просить прощения. И лучше бы с чем-то приятным за пазухой. Особенно, если ты поедешь к Арсу… — Большего я и не ожидал на самом деле, — делаю очередную затяжку и на выдохе произношу: — Ладно, спасибо за разговор. Мне нужно еще себя в порядок приводить. — Постой, ты себя как чувствуешь-то? — впервые за весь разговор я слышу в его голосе беспокойство и тихо хмыкаю. — Нет ничего, с чем бы не справилась горячая ванная и крепкий сон. — Реально? Судя по тому, как ты выглядел ночью, так и не скажешь. Может, если все так хорошо, то заскочишь ко мне? — Я бы с радостью, но в другой раз, — выглядываю в коридор и приглядываюсь к часам над входной дверью. Они мне торжественно вещали о том, что близится седьмой час вечера. — На самом деле я дня два назад договорился встретиться кое с кем сегодня вечером, и если не начну собираться сейчас, то сильно опоздаю. — Погоди, что?! — пораженно восклицает он, я же морщусь от того, что из-за его крика в трубке образовались помехи. — Ты после пережитого еще на какую-то встречу идти собираешься? — Да, а что не так? — непонимающе спрашиваю его. — Я же обещал, да и люди не виноваты в том, что меня какие-то отморозки накачали. Наверное, они уже на пути к месту встречи… — Господи-боже, да что у тебя там в голове вообще творится? — хрипло тянет Фил. Риторический вопрос, за которым следует резкий и прямой: — Что за люди? — О, это интересно, я потом тебе расскажу. А ты позвони пока, пожалуйста, Жене и скажи, что я в порядке и свяжусь с ним сразу после возвращения. — Стас, еб твою рыжую мать! Знаешь, что я думаю сейчас? А я думаю, что— — Спасибо, Фил, ты прелесть! Целую! — громко проговариваю я, заглушая поток ругательств и сразу вешаю трубку. Тяжело выдыхаю, готовый испустить дух. Да уж, этот человек умеет изматывать только одним диалогом. Я обессиленно падаю на стул и запрокидываю назад голову, закрывая глаза. Так значит, вчера я попался на крючок к дилеру. Образы в сознании становятся отчетливее, и я могу разобрать некоторые фрагменты. Да, точно. Симпатичный блондин, который потом последовал за мной на танцпол. Во время танца я его даже не признал, но сейчас понимаю, что человек за баром и человек на танцполе — одна и та же личность. Выглядел молодо и свежо. По нему и не скажешь, что дурью торгует. Наверное, недавно начал. Хотя может и не торгует, а за людьми охотится, тоже возможно. Забавно, что он не за какой-то молодой девушкой, а открыто прицепился ко мне. Смелости ему не занимать. Был бы крупнее, я бы его понял, но он… От Женьки ему явно хорошо прилетело. Бьет он сильно, насколько знаю. Учитывая те его драки, свидетелем которых я становился, сдерживать себя он не привык. Больно темпераментный парень: таким был подростком, таким остается и сейчас. На губах появляется улыбка. Сигарета вновь касается губ, а мой взгляд устремляется к телефонному аппарату. Я бы мог никуда не поехать и позвонить сейчас ему, спросить, как он себя чувствует и не нужна ли ему помощь. Фил прав. Несмотря на то, что он нехило пострадал из-за меня, Женя вряд ли злится на меня, скорее беспокоится. Он был бы рад, если бы я ему позвонил или пришел. Поджав губы, я тыкаю тлеющим кончиком в пепельницу и подгибаю колени, ставлю ступни на стул. Длинные волосы падают на лицо, закрывая нахмуренные брови и поджатые губы. Да, он определенно был бы рад. Но звонить я не стану, как бы не хотел. Я знаю Женю, знаю очень хорошо. Может, не так, как Фил, но достаточно, чтобы понять, что может твориться у того на душе. А творится там то, что я давно уже пытался пресечь и то, что до сих пор во мне вызывает тревожные чувства по отношению к нему. Я искренне люблю его, уважаю и благодарен за то, что он все еще остается в моей жизни, продолжает защищать, но все это не так, как хотелось бы ему. Вздыхаю. Если я позвоню ему сейчас, как он отреагирует? Фил сказал, что на предполагаемого обидчика он бросился подобно разъяренному псу, а это уже многое говорит. Я надеялся, что его надежды давно в прошлом, но видимо я ошибался. Отодвинув пепельницу, я встаю с места и одним простым движением перевожу выключатель звука на телефоне вниз. Если Фил сделает так, как я его попросил, то Женя определенно начнет звонить сам, а этого мне сейчас не хочется. Вновь кошусь в сторону циферблата и понимаю, что я только тяну время, хоть сам и сказал, что нужно торопиться. Что ж, даже если я выйду сию секунду в том виде, в котором нахожусь сейчас, то все равно опоздаю. Тогда ли не лучше опоздать на подольше, но явиться во всей возможной красе? Мысленно заключив, что это действительно лучший вариант, направляюсь в ванную комнату и закрываю за собой дверь. Мне предстоит сегодня еще многое пережить…***
Квартира погрузилась в прежний покой. Кипящая несколько минут назад жизнь утихла, и только тихие плески воды из-за закрытой двери позволяли понять, что дома все еще есть люди. Холодные капли дождя стучали по железному подоконнику, потоки ветра пробивались сквозь щели деревянного окна, изредка издавая свист. Надежда не выходила из своей спальни ровно до того момента, пока ее сын, закончив приводить себя в порядок, не скрылся за входной дверью их общей квартиры. Недомолвки и напряжение между ними давно стали обыденностью. Они не приносили больше никакого дискомфорта, а были частью их привычного общения. Дверь тихо хлопнула, раздался стук ключа. Мать не вышла, чтобы проводить сына, а сын не позвал, чтобы попрощаться с матерью. Она привыкла к тому, что он всегда пропадает и не говорит с ней. Он же привык к холодности и непринятью с ее стороны. Но кто же знает, что было бы, если все стало иначе? Ни одна из сторон не знала ответа. Может быть, тогда, в этот дождливый вечер, кто-то из них наконец заметил, как мигала красная кнопка домашнего телефона, сообщая о входящем вызове?