Помпеи

Костю нежелание Марьяны услышать его бесит неимоверно - в нутре клокочет обида, перекатываясь незатухающим огненным шаром и сжигая душу до углей. И хотя ему удаётся всё-таки высказаться, отсутствие какой-либо реакции от женщины заставляет его обозлиться. После всего! Как она могла так поступить с их отношениями? Наверно, это становится основной причиной его согласия стать новым «холостяком». Он, с усилием вдавливая кончик шариковой ручки в бумагу, подписывает контракт на съёмки прямо в день получения предложения, даже не читая целиком текст юридического соглашения. Если Романовой это не нужно - он не будет бесполезно долбиться в бетонную непрошибаемую стену. Он уже сделал всё, что мог. И она далеко не последняя женщина на Земле, чтобы из-за неё убиваться бесконечно, не так ли?

***

Его нисколько не обдуманное (что, конечно, с ним могло случиться лишь из-за Романовой: провоцировать в нём эмоциональные взрывы, затмевающие хоть какие-то разумные мысли, мистическим образом удавалось лишь ей одной) решение уже через каких-то две недели с момента подписания бумаг заставляет провидца оказаться на съёмках нового проекта, параллельно со всё ещё не оконченной Битвой. Пусть Гецати и прошёл своё последнее испытание перед финалом, отстоял готический, выслушивая последние оценки его работы соперниками, и даже пережил прокатившийся среди Сильнейших экстрасенсов ропот, когда кто-то из съёмочной группы запустил сплетню о подписанном провидцем контракте на "Холостяка", вопрос самой Битвы всё ещё не был закрыт окончательно - даже если провидцу в какой-то степени стало глубоко безразлично то, кому же достанется пресловутая награда за первое место. Не закрыв одну телевизионную историю, он, неосмотрительно не глядя под ноги, шагнул в очередную топь. И уже на съёмках первого эпизода-знакомства с участницами, который предприимчивые продюсеры решили снять до финала Битвы и до наступления Нового года (чтобы в первых же числах января можно было сразу приступить к основным съёмкам в Марокко), Гецати с ясностью понимает - это не просто его ошибка, это худшее решение, из тех, что он когда-либо принимал в своей жизни. Всё это не для него. Он ведь всегда так тщательно защищал свою личную жизнь от внешнего мира. И делал это вовсе не по велению Духов. Вся эта показуха телеэкранов и социальных сетей претила ему столько, сколько он себя вообще помнил. Теперь же, с его неосторожно данного под давлением уязвлённых чувств согласия, всё выставлялось напоказ перед камерами - некоторым операторам было отдано прямое указание ловить в фокус любое мимолётное изменение мимики на лице провидца. А слащавые молодые девчонки, раскрашенные плотным слоем макияжа и завернутые в дорогие вечерние платья, покорно и с готовностью стелились перед ним, преподнося подарки - что, вопреки ожидаемому почесыванию самолюбия, вызывало лишь отвращение. Потому что всё это было до ужаса искусственно, и пластмассово-картонно. Словно пытаться откусить кусок от воскового яблока или пенопластового торта. Огромная сумма денежного вознаграждения и прогнозируемый рост медийности никак этот парад наигранности чувств компенсировать не могли. Гецати натурально воротило каждую секунду съёмок (и не только от какофонии резких духов сменяющихся перед ним женщин), дорогая накрахмаленная белая рубашка под классическим шерстяным пальто ощущалась скорее смирительной. Так что ему приходилось без остановки вести внутренний диалог с собой, уговаривая оставаться на месте и удерживать маску вежливой доброжелательности. Что ещё хуже - в каждом новом лице очередной охотницы за популярностью, лицемерно строящей перед ним невинные глазки, Гецати ненамеренно выискивал черты лишь одной определённой женщины: у одной он видел похожий изгиб бровей, у другой - знакомый разворот хрупких плеч, у третьей - острые скулы... Но ни одна из них не была ею. Голубоглазой, дикой, сводящей его с ума ведьмой. И от этого ему было тошно так, как никогда прежде.