***
И что теперь? Дин задал себе этот вопрос в пятидесяти разных формулировках, но ответ, ожидаемо, не выпрыгнул на него из-за угла. Железная уверенность в том, что все можно решить привычным способом, сыграла с ним злую шутку. Теперь он не только вляпался в самую большую кучу дерьма за всю жизнь со своим бедовым братом, но еще и хорошенечко оприходован тяжеленными кулаками и ботинками местных вышибал. Когда Дин зашел в этот просмоленный дешевым табаком кабак, он чувствовал себя как минимум на три дюйма выше. А сейчас он сидит, опершись спиной о блестящий бок Детки, мелкий и беспомощный, с залитым кровью глазом из рассеченной брови, окружаемый ароматами железа и содержимого желудка, ведь его вывернуло уже два раза прямо тут возле переднего колеса. Можно было бы сказать, что его, такого напыщенного и самоуверенного, спустили с небес на землю, вколотили, как гвоздь молотком, но на небесах он точно не был. Как только Сэм вонзил в него свои когти, он провалился в ад и в нем пребывает до сих пор. Сэм… Чертова похотливая сука! А еще строит из себя умудренного опытом моралиста. Столько лет с таким трудом сдерживаемого напряжения пошло прахом. У них был шанс хотя бы притворяться нормальными, не повернутыми друг на друге психами, а обычными людьми, без больной одержимости, без безумной жажды, от которой даже кровь пересыхает в жилах. Они могли бы быть просто двумя братьями, каких миллионы, с загадочной грустью в глазах по какой-то несбывшейся надежде, как у сотен миллионов других людей. Но не после всего. Теперь не получится притворяться, что ничего не было и – о, Боже – им придется об этом поговорить. Как Дин это ненавидит – выворачиваться перед кем-то наизнанку, вытряхивать, что там у него завалялось в закромах души, чтобы его препарировали, как несчастную лягушку с грудью навыворот. Почему-то запрыгнуть в тачку и умотать подальше не кажется правильным решением. Но ведь всегда можно вылететь на ней с обрыва в реку, верно? Он чуть не умер тогда, в прошлый раз, когда Сэм махнул ручкой и удалился в закат в свой проклятый колледж, оставив после себя только пустоту и сожаление. Дин зашел слишком далеко, подстегиваемый молодостью и печалью, уверенный, что они прощаются навсегда, бурлящее в нем чувство захлестнуло девятым валом, сметая внутренние преграды. Брат увез в Калифорнию не только книжки с кроссовками, но и кровоточащее сердце Дина, а когда наступил момент воссоединения, все вернулось на свои места. В груди снова забилось, десятикратно возвращая то необъятное чувство, стократно умножая боль от его ощущения. Что заставило Сэма спалить дотла то убежище, в котором Дин прятался от него, от воспоминаний, от боли? Если в прошлый раз с отъездом брата от Дина оторвали половину, то что будет в этот раз, когда они снова перешли черту? Еще половина и от него ни хрена не останется. Веки опускаются сами по себе, дышать очень трудно и так напряжно, что хотелось бы перестать. Все-таки ему здорово досталось от вышибал и еще крепче досталось от Сэма. Дин убеждает себя, что немного посидит вот так, совсем чуть-чуть, переведет дыхание и заползет на заднее сидение, где можно вырубиться и поспать, но понимает, что врет сам себе. Чем дольше он находится в таком положении, тем сильнее его клонит к сырому от быстрого летнего ливня асфальту и сил поднять себя найти уже негде. Он медленно скользит спиной по наполированной поверхности свой любимой малышки и заваливается на бок.***
Щеку обдает какое-то знакомое чувство. Еще раз, затем еще. Жжение. Какого черта? Разлепить удается только один глаз, из черноты выглядывает перекошенное лицо и огромная ладонь, которая со звоном припечатывается к щеке. Из глаза летят искры. — … придурок конченный. Если ты сейчас не очнешься, я тебя так и закопаю! — Сэмми? — Дин ворочает языком во рту, ощущая привкус крови. — А то у тебя полно кандидатов? Кому ты кроме меня сдался, мудак, – Сэм хватает его за грудки и усаживает ровно, прислонив к водительской двери. — Пошел ты, — сказать больше нечего. Лицо Сэма покрыто злыми слезами, от этого становится смешно и грустно. Переживал значит. А когда в штаны к родному брату лез не переживал совсем. Дин ухмыляется одной стороной лица, но сразу жалеет, боль пронзает до самого позвоночника. — Я думал, ты тут откинулся, лежишь, как труп, весь в блевотине, хоть бы в машину залез, — Сэм кутает его в свою рубашку, хотя что-что, а холод совсем не чувствуется, — ты вообще как? Что с тобой случилось? — Упал, — лень придумывать хоть сколько-нибудь убедительную ложь, от рубашки исходят запахи, пробуждающее что-то нехорошее внутри, Дин снова опускает веки и дышит ртом. — Не засыпай, я посажу тебя в машину, руку дай, — Сэм все делает сам, берет руку, тянет, подхватывает под спину, чуть ли не как невесту несет к пассажирской двери, пока Дин честно старается не отключиться, окутанный теплом брата и его огромной рубашкой. Тихонько бормочет радио, но Дин слишком устал, чтобы задерживать внимание на чем-то, каждая мысль простреливает лоб. Сэм крутит башкой словно флюгером, пытаясь следить за дорогой и своим полудохлым попутчиком одновременно. От этого мельтешения мутит, еще немного и Дина снова стошнит, он чуть опускает стекло. На парковке опять приходится привалиться к чужому горячему телу и волочить ноги до номера, ведь спать в машине ему не дадут. Тепло светит лампа в углу комнаты, Дин фокусируется на ней, сидя на тумбочке, пока Сэм снимает с него ботинки, опустившись на одно колено. Кровать тянет к себе магнитом, но она проплывает мимо, сменяясь видом на душевую кабину. Брат привел его в слишком тесное для двоих широкоплечих мужчин помещение. Чересчур близко, кажется, не хватает места даже чтобы вдохнуть полной грудью. Сэм грубо сдергивает одежду, отбрасывая ее в угол, от чего Дина все время шатает, приходится ухватиться за чужое плечо. В душе разрешают сесть на кафельный пол, потому что брат не сможет одновременно держать его в вертикальном положении и смывать остатки вечера в виде крови, грязного песка из лужи и рвоты. Вода прохладная, кожа покрывается мурашками, над глазом щиплет. В водосток уплывают линии, подкрашенные в розовый и серый. Когда Сэм достает его из кабины, завернув в тонкое мотельное полотенце, Дин уже ничего не соображает и просто ждет, когда ему дадут упокоиться с миром, а покоя все не дают. Брат усаживает его на кровать, достает аптечку, принимается обрабатывать и штопать все, что попадается на глаза. Он все время молчит, плотно сжав губы, и порывисто дышит. Так лучше. Все равно Дин сейчас ничего не поймет и не сможет ответить, а будь он пободрее, просто врезал бы Сэму без болтовни. Голова касается подушки, утопая в ней, будто она набита ангельским пухом. Сырое полотенце пропало, под простыней холодно, тело бьет озноб, его быстро накрывают одеялом, затем еще одним. Последнее, что Дин чувствует перед тем, как отключиться - горячие пальцы, крепко сжимающие его ладонь.***
Хуже, чем получать любую травму, только просыпаться с ней на следующий день. Дин плавится под невыносимой тяжестью двух одеял, не открывая глаз, ждет точки кипения, чтобы вынуть себя из постельного саркофага и сходить наконец в ванную, потому что мочевой пузырь готов взорваться от напряжения. Тело постепенно просыпается и посылает сигналы в мозг, четко давая прочувствовать, что внутри и снаружи болит абсолютно все. Рот склеился от недостатка влаги, Винчестер обессилено мычит сквозь сжатые губы, заставляя правую руку подвинуть одеяло в сторону. Прохладный воздух обдает мокрую от пота кожу. Опершись на локоть, Дин пытается отклеиться от подушки, в голову будто выпустили целую обойму, чтобы не оторвалась от шеи, принято решение придержать ее левой рукой. В комнате слышно только шуршание простыней и кряхтение, чтобы до конца осознать себя в пространстве надо еще разлепить веки, однако глаз открывается только один. Одного глаза достаточно, чтобы увидеть ободранные костяшки на правой руке, затем слабый свет из приоткрытой двери ванной, который служит единственным источником освещения. Значит сейчас ночь, судя по наполненности мочевого пузыря, как минимум следующего дня. Держась за стенку, Дин доходит до ванной комнаты, но не спешит заходить, потому что надо будет столкнуться с ослепляющей лампой. Когда наконец попадает внутрь, первое, что он видит - абсолютно голый оживший труп в отражении зеркала, весь торс покрыт огромными синяками, глаз заплыл, лицо серого цвета. По состоянию этого существа можно восстановить хронологию событий прошедшей ночи, но есть более важные задачи. После облегчения, Дин долго пьет воду из-под крана, умывается и прополаскивает рот. Возвращаясь к своей кровати, видит на соседней Сэма, который спит в одежде, сжимая телефон в руке. Видимо с кем-то разговаривал, а потом уснул, как есть в джинсах и рубашке. Выглядит он немногим лучше брата, в его позе чувствуется, что он отключился, обессилев до крайней степени, под глазами черные круги, брови сведены к переносице даже во сне. Дин смотрит на него целую вечность, пока не начинает чувствовать себя извращенцем, стоящим голышом посреди комнаты и наблюдающим за спящим братом. Находит в сумке нижнее белье, еле переминаясь с ноги на ногу, натаскивает на себя. Кровать возмущенно скрипит, принимая будто десятитонное тело в свои объятия, набитая гвоздями голова ложится на подушку. Очень хочется уснуть еще на пару дней, чтобы подальше отложить неизбежный разбор полетов по всей херне, что произошла, но, как назло, сон не идет. Дин развлекает себя тяжелыми мыслями и бесстыдным разглядыванием брата. Если честно, они не такие уж и разные. Сэм так же подворачивает рукава рубашек до локтя, тоже носит простые прямые джинсы, выбирает удобную прочную обувь. Будь они не людьми, а манекенами за стеклом витрины магазина для охотников за нечистью, их легко можно было бы спутать. Но ведь дело не только в выборе одежды. За столько лет совместного существования перемешались фразы и жесты, привычки, будто они одна личность, просто разделенная на два тела. Общие отец и мать дали им намного меньше, чем они сами взяли друг у друга. Конечно, Сэм весь такой правильный, а Дин сорвиголова, но это только верхний слой, легко считываемые образы при первом знакомстве. Они оба наглые и упрямые, сильные, готовы стоят на своем до последнего, рисковать всем. Эти слои становится видно после того, как кто-то видит их в деле и знает дольше одного дня. Близкие, насколько это вообще возможно при их то жизни, знают, что Винчестеры сотканы из противоречий. Да, они сильные по отдельности, несгибаемые вовсе вместе, но в этом их самая большая слабость – страх потерять друг друга. Да, если что удумали, упрутся рогом и сделают по-своему, но один уступит второму. Да, готовы рисковать всем, что есть на этом свете, даже собой, но не братом. Дин всматривается в родное лицо и четко знает, внутри его Сэма в самом центре, в сердцевине, как и в нем самом, спрятано то, что делает их теми, кто они есть. За всей внешней мишурой, за клетчатыми рубашками, амулетами, одинаковыми татуировками, характерами и движениями сидит это. Безусловно, любовь они чувствуют, она греет грудь, тянет друг к другу за прикосновениями, побуждает на смелые поступки, ласкает слух нежными кличками и редкими трогательными откровениями. Но это не любовь. Это чувство больше, чем любовь, больше, чем они сами. Оно полыхает внутри, как огненный смерч, не дает им оторваться друг от друга, требует продлевать объятия, дольше положенного для братьев, заставляет подставляться, защищая другого, ценой собственной жизни. Это чувство не нуждается в словах, один только взгляд в глубину глаз и накрывает с головой, проламывая ребра изнутри. Злая насмешка судьбы, дьявольское благословение, божье проклятье. Губы трогает невеселая улыбка. Какого черта это свалилось на них? Дин безумно устал. Он долго сжимает пальцами переносицу, трет глаза, унимая подступивший истеричный смех, и открывает их, когда слышит тяжелый сонный вздох. Сэм проснулся, вытирает слюну с подбородка, тоже трет глаза. А затем они встречаются взглядами в полумраке комнаты. Дин понимает, что разговора не будет. В нем больше нет смысла, они уже прочитали все в расширенных зрачках, обрамленных одним цветом радужки. Осталось совсем немного. Дин медленно встает, не разрывая зрительный контакт, пересекает расстояние между кроватями. Сэм, ни секунды не думая, отодвигается, освобождая место рядом с собой. Укладываясь спиной к груди брата, Дин не чувствует боли и сомнений. Все так, как должно быть. Они пытались бежать, бороться, прятаться, но это сильнее их. Сэм накрывает их простыней и аккуратно кладет руку на живот брата, прижимаясь ближе. Они спят и не видят сны.***