Твои письма

И вдруг вцепился в его локоть в страхе, что он уйдет, хотя Денис стоял неподвижно. Эмоции волной захлестнули меня, и я выдал на одном дыхании: — Если бы я только мог изменить прошлое, я бы обязательно, я… Боже, я так много ошибался в этой сраной жизни. Это так странно, что я как будто начал прозревать только сейчас. Я и раньше как-то понимал, что делаю плохие вещи, но сейчас… Я запнулся на полуслове. С новой силой брызнули холодные слезы, и пелена их стала застилать глаза. Теперь я точно рыдал. Расползаясь в разноцветные пятна его фигура. Я не видел, но знал наверняка: его лицо украшает выражение надменного спокойствия. Лишь дрожащие руки выдавали его волнение. Я кожей ощущал вязкий медовый взгляд, и он выжигал где то в груди дыру. Уверен, в эту секунду, глядя на мое раскаяние, он перебирал в голове все горькие воспоминания, связанные со мной. Минутное молчание стало для меня настоящей пыткой. Но в конце концов его рука потянулась к моему лицу, обожгла кожу своим жаром и с братской лаской смахнула слезы. Этот жест заставил меня расслабить перенапряженные плечи. Глянув на меня как-то исподлобья, он сказал ровным, притворно спокойным тоном: — Прошлое нельзя изменить, это верно. Зато будущее определяешь ты сам. Наша жизнь вообще от нас самих зависит. По большей части. Каким быстрым движением Денис прильнул ко мне, таким же они отстранился. Все тело заныло от жажды ощутить его успокаивающее тепло. Чужая холодная вселенная, а он — ее огненный центр, к которому я отчего-то тянусь. Как мотылек летит к костру. Я все думал, что контролирую ситуацию, а это он… по-жестокому щадящий властитель моего отчаяния. Я все глядел, гадая, что у него в голове, но Коломиец приструнил меня: — Скоро урок. Не хочешь дополнительных проблем — иди. Я кивнул, рассеянный. Как бы в подтверждение его слов прозвенел звонок. Он ушел. Все внутри провалилось. Пришло невнятное опустошение, как будто из моего бренного тела высосали всю энергию. Я вскоре вышел тоже, поплелся было в сторону своего класса, но по невнятному внутреннему порыву обернулся. И заметил за углом знакомый силуэт. Исайченко. Она следила за мной со странной улыбкой, походящей больше на жуткую гримасу восковой фигуры. Семиклассница вздрагивала, а кожу ее покрыла нездоровая бледность — эта девочка была призраком. От первобытного ужаса я застыл на месте, а пойманная с поличным Исайченко засмеялась. Плитка на стене хрустнула под ее тонкими пальцами; девичье лицо приняло иное выражение: дрожащие губы сжались в тонкую полосу, мутно-зеленые глаза сузились, а брови сдвинулись к кривой переносице. Круглая отличница с огромными амбициями. Ее обожают все вокруг: педсостав, одноклассники, уборщицы, завучи — да даже директрисе она нравится. И никто из них даже и не подозревает, что этой пай-девочке врачи вполне бы могли поставить диагноз психопата. Остатки рассудка затвердили: она лишь помешанная школьница. Нет, ну какая может быть угроза от семиклассницы? Страшно может быть, разве что, получить по плечу. Шестое чувство же стало кричать о том, что ее присутствие здесь — предвестник чего-то поистине страшного. — Коряков! — А?.. Я обернулся и обвел своим рассеянным взглядом Басманова. Не скрывая насмешливой ухмылки, он потрепал меня по плечу своей крепкой лапищей. — Ты на химию-то собираешься? — спросил меня Сеня, довольный тем, что смог напугать меня пуще прежнего. — Ленка обозлится, если не придем, она все угрожает, что не аттестует тебя… Нервным, быстрым движением я обернулся, чтобы проверить злосчастный угол… но Исайченко за ним уже не оказалось. — Ну Илья, — не унимался он. — Да-да, — сбросив его тяжелую руку со своего плеча, проговорил я едва дыша. — Идем. Мы проскользнули в класс. Вытерпев нападки химички, я уселся на галерке, спрятался за одноклассниками и развернул мятую бумажку, чтобы еще раз пройтись глазами по неровным строчкам. Я стал пытаться вспомнить каждое свое слово, каждый неосторожный вздох, одним словом, каждую деталь, способную выдать меня, и гадал, когда он решится разрушить мою хрупкую ложь и нагрянет по адресу в письме. Опасения эти заставляли меня ужаснуться, хотя я и продолжал убеждать себя, что этого не произойдет, что это не в его характере. Но в один прекрасный день он узнает об этом. Узнает, что это я строчил ему дружеские весточки, человек, который разрушил его жизнь в школе, оттого что сам был — и есть — глубоко несчастен. Он, наверное, думает, что все это время я его ненавидел. Когда-то и правда это все можно было подогнать под понятие ненависти, ведь для моей матери он был бы идеальным сыном — парень с незаурядным умом и пылким характером, сокрытым за поразительным наружным спокойствием. Многие в курсе о его успехах в школьных дисциплинах, в частности в области ботаники. Эта весть не обошла и меня. Хотя мама меня любила, и любила безмерно, я ненавидел себя за то, что не оправдал ее ожиданий, пока она была жива. На место бессмысленной агрессии в скором времени пришло смирение, но мои — хотя правильнее сказать наши, ведь я делаю это не один — издевательства никуда не делись. Это стало привычкой. Как почистить зубы с утра. Что-то обыденное. Когда жизнь заставила меня хорошенько хлебнуть говна, вместо того, чтобы сопротивляться, я поддался течению. Это очень в моем характере. Я покосился на Сеню и Нестора в стороне. Они, как и я, скрылись за спинами девочек и о чем-то ворковали. Радует, что где-то все идет стабильным образом. Удивительным мне казалось то, как эти двое могли с друг другом уживаться — отаку, косящий под Киллуа Золдика, и «криминальный элемент» нашей школы. Взгляд скользнул на одинокого Костю поодаль. Клевал носом парту, красные глаза слипались. Скучал, тосковал. Сколько я его помню, Лебединский все время был отстраненным, что со стереотипным образом «забивного пацана» не коррелировало: портаки на шее, «левайсы», «берберри» на плечах и лысая башка. Елена Николаевна, взглянув на Костю, скорее подумает о том, что он под веществами, но никак не о том, что он горюет по своей бедной Варваре. Поймав его ответный взгляд на себе, я выдавил жалкую улыбку. За размышлениями прошел очередной урок. Так я и дрейфовал по морям своего сознания, пока не стукнуло двенадцать дня. Больше Дениса в школе я не видел. Неужто меня избегает? С тяжелым сердцем я спустился в холл, но незамеченным остаться мне не было суждено. —Илья, о Варе что слышно? — игнорируя какофонию голосов, окликнул меня Костя, сидящий на лавочке. Наши одноклассницы, стоящие в сторонке, переглянулись. Некоторые захихикали. Но он этого не услышал. Или притворился, что не услышал. — Нет. Мои слова отразились на его лице неподдельной болью. Я хотел было его поддержать, но на помощь уже подоспели Нестор с Сеней. Я решил, что это отличный повод как можно быстрее попрощаться и уйти подальше от общества. Куда-нибудь. В свою постель разлагаться, например. Туман не рассеялся, лишь стал еще гуще. Я не видел ни черта уже на расстоянии вытянутой руки и передвигался скорее наощупь, вслушиваясь в ритмичное хлюпанье под своими сапогами, искал глазами какой-нибудь лучик в белесой мгле, который стал бы мне своеобразной путеводной звездой, но единственное, что я смог в конце концов разглядеть, — массивный яркий силуэт незнакомца. — Это он! Я с опаской пригляделся. Приблизился. И лучше бы я этого не делал. — Он побил, — безрадостным голосом протянула Исайченко, стоящая рядом с этой нечеловеских размеров особью, и коснулась своего багрового века. — Лева… На лице ее красовался пестрый фингал. Ведомый инстинктом самосохранения, я рванул с места. Но меня схватили за шкирку. Как щенка. Огрели по лицу, и с тошнотворным хлюпаньем я рухнул в осеннюю слякоть. Бурые пятна на парке. Гнусный смрад, ударивший в нос. Вкус металла на кончике языка. — Ты у меня за сестру ответишь! — заорал этот Лева. Остается глотать грязь. Места для оправданий не найдется, ведь слушать никто не станет. Смешная ситуация. Удар в живот. Я съежился. Удар в плечо. Ухватился за ключицу и простонал нечто нечленораздельное. — Молчать, — прорычал он. А она то ли плакала, то ли смеялась. Я и сам не заметил, как в ответ с моих губ сорвалась едкая усмешка. Я насмехался над самим собой, над несправедливостью жизни. Вновь унижен, расколот. Наедине с непроглядной тьмой и тихим гулом ветра. Нет. Я не здесь. Не в этой выгребной яме грязи, в которой уже приготовился умереть. Я слился со вселенной, распался на атомы, унесенный ветром. Боли больше не было, лишь всепоглощающее чувство обреченности. Разум был холоден. Нов один момент все кончилось. Я понял это, лишь когда чьи-то холодные пальцы коснулись моей грязной щеки. Реальность вновь болезненно втянула меня в свои цепкие объятия. Места ударов стали гореть так, как будто я сварился в адском котле. Я с трудом разлепил веки и посмотрел на Исайченко, склонившуюся надо мной. -Я предупреждала, — тихим голосом сказала она. В тоне ее сквозила унизительная жалость. — А ты не слушал… Ее «фингал» стал растекаться. Она быстрым движением вытерла рукавом подтеки и поднялась на ноги. Безмолвный, я глядел на нее и сил не было даже пошевелиться. — Помогите! — вдруг закричала она и побежала куда-то. — Тут человеку плохо!