Реабилитация, или кто на кого повлияет

      По ту сторону решётки стояла Россия и в нерешительности глядела то на Рейха, то на дверь его камеры. В руках у девочки в свете лампы что-то поблёскивало, что-то металлическое. Третий Рейх поднялся с кровати, сонливость моментально испарилась. Сделав шаг вперёд, немец встал, потому что Россия потянулась обеими руками к замку на решётчатой двери и залязгала ключом в скважине. С тихим скрипом дверь отворилась, и через ещё десяток секунд немых раздумий девочка вошла в камеру и, опустив голову, будто бы стыдясь совершённого действия, подбежала к Рейху. Она вцепилась пальцами в его рубашку, прижалась, уткнулась лбом в район живота. Пришёл черёд немца метать взгляд от России к распахнутой двери, к выходу из камеры. Шокированный таким поистине глупым, но ожидаемым от ребёнка поступком, Рейх всё же опустил глаза на обнимавшую его Россию.       Дверь, которую открывал на пару секунд Великобритания для очередного визита, которую Рейх открывал лишь в собственных мыслях, которую видел незапертой лишь во сне, сейчас была словно красная тряпка для быка. Выход на свободу открыт и всё, что стояло на пути – маленькая девочка, никак не ожидающая удара исподтишка и вообще не чувствующая опасности. Рейх поднял руки, всё это время до этого безучастно болтавшиеся вдоль тела, зажмурил глаза, стиснул покрепче зубы и… ладони аккуратно легли на маленькие плечики России, скользнули к спине, прижимая девочку крепче к себе. Открыл глаза, сильнее ощущая приятное тепло прикосновений. Не смог…              Слишком бессмысленно это было бы. – Утешал сам себя в мыслях немец. – Сейчас побег ничего не даст. Мне не нужна свобода, если придётся скрываться, а уж тем более, если всё равно останусь никем, лишь страницей истории. Да и потом…              Рейх взглянул на русскую. Та не шевелилась, казалось, будто бы так и уснула стоя, лишь пальцы временами сильнее сжимали ткань рубашки.              Откуда она достала ключ? Где пропадала? Почему пришла сейчас? Куча вопросов, задавать которые было бы сейчас не к месту. Не то что бы узнать на них ответы было бы интереснее, чем покинуть эту бетонную коробку, простое любопытство.              – Я здесь пленник, Россия. – Нарушил тишину Рейх, отодвигая её от себя за плечи. – И ты не должна была открывать эту дверь ни под каким предлогом. Разве не об этом говорила твоя мать, когда запрещала тебе сюда приходить?       Девочка внимательно, но с явным пониманием содеянного, слушала немца, но при упоминании своей матери, невольно затряслась. На глаза навернулись слёзы.       – К-кажется, мама поняла, куда я уходила по ночам… – Чуть ли не пропищала Россия, вновь уткнувшись носом в рубашку Рейха.              Чёрт. Рано или поздно этого следовало ожидать.              – Она сказала, чтобы я больше к вам не приближалась, что вы можете навредить мне, и что она не хочет, чтобы вы на меня влияли… – Россия шмыгнула носом. – Я говорила ей, что не хожу сюда и что до смерти вас боюсь, но она не поверила.       – Твою маму просто так не обманешь.              Уж точно не после моего «урока».              Рейх аккуратно взял Россию за запястье и уже хотел было зашагать в сторону кресла, но девочка внезапно вскрикнула и болезненно зажмурила глаза. Крупные слезинки, копившиеся всё это время в уголках глаз, устремились вниз по щекам. Девочка вырвалась из в момент ослабевшей хватки и затёрла сдавленное запястье. Рейх был готов поклясться, что контролировал себя, что не сдавил слишком сильно, что был предельно нежен. Россия лишь сильнее натянула рукава своей рубашки-полуночнушки, явно пытаясь спрятать руки. Немец скрипнул зубами и сел на одно колено перед девочкой.       – Показывай. – Сказал он грубым приказным тоном, каким Россия его ещё не слышала.       Голос Рейха был настолько низким и мрачным, почти рычащим, что русская испугалась, что немец насильно заставит её задрать рукава, а если потребуется, сам силой стянет с неё рубашку. Однако на самом деле Рейх боялся вновь к ней прикоснуться. В очередной раз виновато опустив голову, словно нашкодивший котёнок, Россия стала медленно закатывать рукава. Сантиметр за сантиметром взору немца представало не слишком лицеприятное зрелище. На обеих руках, тоненьких детских ручонках, от запястий до локтей сияли отметины от розог. Некоторые линии были ярко-красными, свежими, а другие уже подзажившими, слегка побледневшими. Рейх аккуратно провёл пальцами по руке России. Девочка от очевидно неприятных ощущений прикрыла глаза. Казалось, что бледная кожа горела до сих пор, хотя самые свежие отметины были нанесены минимум день назад. Почувствовав новую накатывающую волну ненависти, Рейх поспешил отпустить её руки. Из головы тут же выветрились все мысли касающиеся всё ещё открытой двери. Очевидно, что Рейх видел картины и похуже, и более того, принимал непосредственное участие в них. Но мысль о том, что пострадала его девочка, раздражала до тряски. И ещё сильнее бесило то, что немец ничего не мог сделать.       – Всё в порядке… – Тихим надломленным голоском попыталась что-то сказать Россия. – Я уже привыкла…       – Привыкла?! – Рейх рассвирепел. – Такое уже было!       Россия открыла рот, чтобы ответить, но в этом не было необходимости. Фраза звучала скорее как утверждение, нежели как настоящий вопрос. Резко наступившая после криков тишина резала слух. Никто не знал, что говорить.       – Стало быть, тебе стоит скорее уходить. – Рейх поднялся на ноги.       Было неприятно, создавалось впечатление, будто бы Союз вновь победила. Не хотелось отпускать того единственного, кто считал Рейха другом, а не злом в чистом виде или примером того, кем не нужно становиться. Хотя, кто сказал, что он должен расставаться с чем-то или с кем-то? Рейх привык брать то, что он считал своим; брать то, что ему нужнее; то, с чем он явно будет обращаться лучше и что попросту ему приглянулось. Он не хотел трогать Россию, хотел лишь использовать против Союза, но не более.              Да пошло оно всё. К чёрту принципы. В какой-то степени из-за своих принципов я здесь и закончил. Думаю, сейчас самое время для того, чтобы сделать хоть что-то за проведённое здесь время.              – Или… – Рейх отвернулся от России и задумчиво уставился в стену. Его голос заигрывал со слухом интригующими нотками. – Союз тебе не поверила, ты сказала? Обмануть человека только кажется непростой задачей, но на самом деле вертеть им проще простого. Ты ведь хочешь продолжать наши встречи?       – Да. – Тихо ответила русская, слегка озадаченным голосом. Она не до конца понимала, к чему Рейх клонил.       – Тогда тебе нужно убедить свою маму в своей искренности. Либо правдой… – Рейх повернулся к России и уставился ей в глаза – либо качественной ложью.       – Ложью? – С трепетом в голосе неуверенно переспросила девочка.       – Да. Видишь ли, если ты скажешь Союзу, что ты усвоила урок и твои визиты сюда прекратятся, то это будет либо правда, либо ложь. В зависимости от того, что ты сделаешь на самом деле. – Рейх поднял вверх указательный палец, призывая к вниманию. – У человека, говорящего неправду, проявляются определённые признаки, небольшие особенности его поведения и свойственная лжецам реакция организма. Судя по всему, что-то такое в твоих оправданиях Союз и заметила. Поэтому я могу предложить тебе свою помощь. – Рейх вздохнул, борясь с собственными мыслями. – Я могу научить тебя качественно врать.       В какой-то степени немцу было противно такое заявлять. Врать человеку в лицо, глядя прямо тому в глаза, и говорить всё, что угодно, было для него уже чем-то привычным, чем-то таким, без чего, казалось, уже не могло пройти и дня. Ложь во благо, манипулирование фактами, самообман (в том числе и добровольный) – всё это немцу привычно и всё это в разговоре с Рейхом сложно выявить, почти невозможно. Но вот научать маленькую девочку врать собственной матери… У него были правила, принципы. И эти самые правила и принципы были только что закинуты в топку. Союз сама вынудила его. Дерьмовое воспитание дочери нужно нивелировать таким же воспитанием матери. Рейх раз за разом проговаривал в голове идею того, что насилие над этой девочкой прекратится, если он обучит её тому, что знает сам.       – Ты согласна?       Россия не знала, что ответить, поэтому просто беспомощно хлопала ресницами. Она знала, что врать - плохо. Но и испытывать боль ей не хотелось, и к немцу приходить она хотела. Не хотела лишать себя того, кто её выслушивает и помогает. Что же выбрать из двух зол?       – Ладно… Я постараюсь…       Рейх натянуто улыбнулся. Вот он и подписался научить эту девочку такому полезному, важному, но дрянному занятию. И было бы Рейху плевать, но он не мог отделаться от мыслей о том, что бы испытал он, если бы кто-то научил Германию врать ему.