⟥────────✤────────⟤
В больнице меня держали недолго. Пару раз ко мне наведывался Чуя, он пытался узнать, как я себя чувствовал, почему я пытался умереть, но из моего рта не вышло ни одного ответа на его вопросы. Кто-нибудь из учителей, так не разу и не пришли в мою палату, чему я безразмерно рад. Причина не прихода психолога мне не была известна, но она и не нужна, чтобы радоваться. Сейчас же я снова находился в своей небольшой комнатке, пустой, холодной, заставленной мебелью, где давно не убирались, ведь никто не следит за её хозяином, как и он сам. Комната с каким-то странным засохшим растением в горшке, происхождение которого не известно мне самому, стояло на узком подоконнике, так и норовя всё время упасть, что и случалось уже пару раз, когда я случайно задевал его локтем или ногой сидя на этом самом подоконнике, куря сигарету, если повезло найти на неё деньги. Заваленный стол со множеством кружек из-под чая, кофе или сока, банок энергетика, иногда всё это смешивалось в один коктейль, по случайности или осознанно. Какие-то школьные тетради, учебники, которые уже давно не использовались по назначению. Разбросанные на деревянной поверхности карандаши, ручки, листки с рисунками или просто зачёрканное красным или чёрным нечто, попадались пятна краски или пятна от грифеля карандаша. Единственное, что всегда было в полном порядке, без малейшей частички пыли, это книжные полки с которых на постоянной основе брались книги, некоторые зачитанные до дыр на страницах, некоторые совсем новые, не тронутые, ещё с плёнкой на обложке. Произведения японских писателей, мировая классика и русская литература будто всегда были на моих полках. Литература составляет большую часть моей жизни, туда можно уйти от ненавистной реальности, в которую всегда так не хочется возвращаться вновь. Для меня это был маленький островок спокойствия и безопасности, куда я мог погрузится в полном одиночестве, забывая о делах насущных. Все проблемы, плохие оценки, заглушенные чувства и эмоции уходили на второй план, оставалось лишь картинка в моей голове остающаяся после прочтения тысячи иероглифов на пожелтевшей бумаге с характерном запахом, что всегда мне так нравился. Я не любил когда в комнату попадает солнечный свет, предпочитая заменять его отблеском жёлтой лампы над кроватью, именно поэтому у меня были повешены плотные шторы, которые почти всегда были задёрнуты. В те же редкие дни, когда я открывал их, обычно дабы проветрить, и лучи бесцветного солнца попадали в комнату они освещали весь тот ужас, что в ней происходил. Единственная поистине красивая деталь во всей этой безобразной картине были частички пыли, что медленно умиротворённо, как-бы живя собственной жизнью, летали в освящённом пространстве, я долго мог просто сидеть и наблюдать за их неспешными танцами, желая обрести подобное существование. Может их жизнь можно даже назвать некой свободой? Сейчас я снова лежал на кровати под жёлтой лампой и подперев спину подушкой читал какую-то русскую классику. Мне уже не суждено вспомнить её название, просто когда-то увидел в магазине обложку и купил, не задумываясь о сюжете, авторе и прочем. Я снова погружался в историю, в серую повседневность русского человека девятнадцатого века, не думая о том, что всего несколько дней назад у меня была попытка уйти из жизни, вскрыв себе вены в маленькой, тесной ванне. Я не думал о том, что мне скоро снова придется идти в это отвратительное место, видеть этих мерзких существ, на которых я пытаюсь походить внешне. Они всё время смотрят на меня с призрением и непониманием, кожей чувствуя их взгляды. Я не думал о том, что мне снова придется слышать крики учителей, направленные в мою сторону, из-за того, что я ничего не делаю на уроках, порой благополучно на них же не хожу и курю на территории школы. Я не думал о том, как мне придется объяснять Чуе почему я это сделал и почему я вновь ничего ему не сказал. И в окончание, не думал я о том, что сейчас внизу, на кухне, дядя опять ходит пьяный, настолько, что даже трезвый человек сбился бы со счёта дешевых кувшинов саке. Дядя, думающий о покойной жене, скоро опять придет к двери моей комнаты и будет обвинять меня во всех его проблемах, которые нажил он себе сам. Я думал только о том, что происходит на цветных странницах книги. Я думал только о том, что происходит в грустном, безнадежном, не знающий слова «справедливость», Петербурге. Довольно сильно это похоже на моё существование, ведь жизнью подобное мне назвать не сужденно, как-бы не хотел. Я никогда и никому не признаюсь в подобном. Открыть душу, это последнее на что я способен. Думаю, если рассуждать в таком ключе, убить человека будет для меня проще, чем заговорить о себе в присутствие живого человека, да и мёртвого тоже. Мне не позволено показать маленькую частичку своих внутренностей даже самому близкому человеку, коего никогда не будет в моей жизни, ведь все близкие мне люди погибли четыре года назад, где-то там же, я оставил большую часть своей души. Лучше бы я тогда умер.⟥────────✤────────⟤
Сейчас шел четвертый день моего пребывания в одиночной камере. Вчера охранники поменяли свою смену и в замену бесхребетным и скучающим, пришли жесткие и бесповоротные, поэтому как-бы Гоголь не просился пустить его ко мне в камеру, ему так и не разрешили, вроде бы, судя по звукам, ещё и дубинкой ударили, дабы орал поменьше. И чего он так ко мне рвётся? Дазай так же не навещал меня последние дни, видимо лимит посещений был исчерпан. Я скорее был рад тому, что Николя ко мне всё-таки не пустили, хоть смог побыть в тишине, но я не понимаю был ли я опечален тем, что и Осаму ко мне не приходил. Меня это настораживает. Недавно мне принесли обед, в итоге я сейчас сидел, думал, жуя при этом рис. Если думать рационально, то даже хорошо, что эти пару дней я был в одиночестве, смог спокойно подумать. Ведь когда рядом со мной находится Осаму мысли мои так и норовят уйти с накатанной колеи и отправятся в неизведанные поля. Когда он рядом я всё время думаю о нём. Так, стоп. Когда он рядом, я всё время думаю о нём… Мои глаза округлились от понимания смысла этой фразы и тем, чем это может обернутся. Она звучит слишком плохо, чтобы оставлять её без внимания. Конечно, я и до этого понял, что Осаму, в отличии от других людей, мне интересен, но не более, а сейчас, при говорении этой фразы, моя уверенность явно пошатнулась. Ладно, нужно просто подумать чем это может быть вызвано. Обычно, даже на самом громком кооперативе, мне было легко абстрагироваться от остальных людей, погружаясь в свои мысли. А почему мне было это легко? Потому что люди вокруг меня были мне скучны и сразу понятны, они не вызывали вопросов. Да и итог от раздумий не поменяется, а глазу приятнее. С Осаму по другому, он вызывает вопросы, вот я над ним и думаю. Отлично, разобрался. И это не в коем случае не то, что я даже в голове называть не хочу. Я выдохнул с облегчением, всё так же жуя рис во рту, но тут, на зубах что-то хрустнуло, как будто раскусил маленький камешек или леденец, либо же… таблетку. Я проглотил остатки еды вытащив то самое, непонятное нечто и правда, это оказался кусочек белой таблетки. Чтобы до конца убедится в своем предположение я поковырял рис полочками, пытаясь найти больше маленьких, почти незаметных кусочков. Я нашёл. И зачем, спрашивается, добавлять в еду таблетки, больные и так пьют их, не все правда. Но неужели они догадались, что я отношусь к тем, кто не пьет лекарства? На вряд ли, все таблетки я смывал в унитаз, а маленькие отправлял в канализацию через трубу раковины, их не могли найти. Знать бы на что действуют эти препараты, может быть это дало бы мне какое-нибудь объяснение. Получается… мне снова придётся обращаться к Дазаю, а он снова потребует у меня что-то в замен на ответ. Я уже начинаю от него зависеть, что не есть хорошо. Но это останется на потом, ведь сейчас мою дверь начали отпирать, таблетки быстро упали обратно в рис, сливаясь с белой массой, а тарелка поставлена на тумбу радом с раскладушкой. В комнату зашёл охранник. Один. -Выходи, — сказал он голосом не требующем возражения. -Что, даже доесть не дадите? — сомневаюсь, что сейчас меня поведут в прошлую камеру. -Нет, — и достал из кармана железные наручники. Охранник подошел ко мне, резко дернул меня за плечо, дабы я встал, завел мои руки за спину и одел на меня наручники, защелкнув их. Дальше мы вышли из одиночной камеры и пошли куда-то по белым коридорам. Иногда встречались санитары и другие больные. -Куда мы идём? -На лечение, — Не многословен. И какое ещё лечение? Нет, конечно я понимаю, что мне всё-таки приходится находиться не в обычной тюрьме, а для псих-больных и лечение здесь в порядке вещей, но лечится, а особенно здесь, мне очень не по душе. Кто знает какие они в меня препараты ещё впихнут? Только если Бог. Через пару минут меня привели к какому-то кабинету под номером триста восемнадцать, охранник открыл дверь и в лицо сразу донесся странный запах, как будто мясо подгорело. Не было видно, что находится внутри кабинета, ведь почти всё пространство закрывало белая тканевая стенка. И тут же, как мои ноги переступили порог, из-за этой самой стенки я услышал громкий крик. Крик был надрывистый и слышать обычному человеку его было бы больно, но мне, как существу отобравший много жизней, это был лишь сигнал, нужно быть наготове. Охранник, будто и не замечая воплей, повел меня дальше, завёл за эту белую ширму… Я увидел кто и почему кричал, почему был странный запах, и так же я понял, что мне пиздец. Перед до мной был электрический стул на котором сидел, пристёгнутый по рукам и ногам, Ацуши. Про себя я сразу подумал, -"Слава Богу это не Осаму», — но попытался сразу отогнать эти мысли, ведь, видимо, сейчас на этом стуле окажусь сам я. У Накаджимы состояние было из разряда «еле-еле душа в теле» и моего присутствия, как и других, он не замечал. Рядом с ним стояли два врача, один противнее другого, тот, что включал это машину для пытки, внимания на меня толком не обращал, а вот другой обратился ко мне. -О, вижу наш беглец соизволил прийти, — у мужчины были коротко подстрижены волосы ёжиком и уже начала появляться залысина, впалые скулы, щетина, нос с горбинкой и черные, совершенно отвратные глаза. Сам он держался ровно, уверенно и даже высокомерно, заложив руки за спину, смотря на меня сверху вниз, пусть мы и были одного роста, — а я ведь совсем забыл представится, — голос лился ровно, с прокуренной хрипотцой, — меня зовут Акуно Кабэ, я директор этой клиники, — думаю, в моих глазах всё ещё читалось непонимание, — вижу ты не до конца осознаёшь, что происходит, — он обернул голову в сторону Ацуши, — вытаскиваете этого, — снова смотрит, как меня в наручниках так и держат сзади, — сейчас ты испытаешь на себе этот способ лечения, — на его лице так и читались садистские наклонности. Было много сомнений, но по идеи когда меня будут садить на стул с меня должны снять наручники, тот охранник, который меня привёл сюда, конечно громила та ещё, но думаю с локтя ударить я ему смогу, двое остальных выглядят довольно хилыми, так что у меня есть шансы и вырубить их не составит проблем, а дальше по ситуации. Правда у них может быть электрошокер, шприцы, пистолет в конце концов, но лучше пулю в лоб, чем остаться без мозгов. В кабинет зашел ещё один охранник и забрал полуживого Ацуши. Меня подвели в электрическому стулу, паника от понимания, что может произойти дальше, начала подступать к горлу, но нужно оставаться в холодном уме, пусть даже всё тело начало нагреваться, из-за выброса адреналина в кровь. И вот, охранник начал снимать наручники, но он слишком крепко, до боли, держал мои худые руки своей огромной ладонью и тут в голове, словно другой человек произнес три фразы… Я не смогу ударить. Это невозможно. Наказание неизбежно. Всё в миг потяжелело. Высвободив из старых оков, меня сразу приковали к новым. Я даже не пытался вырваться, не получится. Ноги опустили в воду, ремни на руках затянули так, что пальцы уже начали неметь. Главное не думать, так будет хоть на капельку спокойнее. Да, сейчас отчаяние и страх сковали душу, но потом, если не потеряю рассудок, мне удастся выжить, сбежать, а может на последок и отомстить, за то, что я скоро буду считать хуже смерти. Пусть я и пытался держать лицо ровно, но страх боли в глазах выдавал меня с головой. Всё это время Акуно не спускал с меня взгляд. -Знаешь, — директор вновь заговорил, — я тут подумал, мы ведь можем договориться? — вряд ли это сулит мне что-то хорошему. -Смотря какие условия, — как хорошо, что мой голос не дрогнул. -Хм, довольно умно с твоей стороны, — сарказм, — хорошо, условия такие, — он подошёл вплотную, наклоняясь к моему лицу, заслоняя свет. Левую руку сжал в кулак и поднёс ко рту, двигая ей туда-сюда, пока языком во рту давил на щёку, ей в ритм. Моё лицо, от понимания, сразу выразило отвращение и я неосознанно попытался вжаться в кожаную спинку стула сильнее. Он предлагал мне секс за свободу от боли. Наконец директор отстранился, — по твоему лицу вижу, что ты не согласен, — пожал плечами, — но, в принципе, я и не собирался выпускать тебя, чтобы ты прочувствовал всю боль и в следующий раз точно согласился, — его глаза сощурились, будто он уже выиграл. Теперь ясно, почему мне сразу стало от него тошно. Даже в своей работе я не допускаю подобного, — Включай, — небрежно бросил и сел напротив, наблюдая. В один миг тело, внутри и снаружи, будто пронзили тысячи толстых игл. Мышцы одновременно сократились, не вздохнуть, нельзя было сделать ни одного глотка кислорода, в глазах резко потемнело, а в ушах стоял невыносимый звон и треск. Тело горело, по венам и артериям лилась лава, а мозг готов был вскипеть в спино-мозговой жидкости. Секунды, пока лился ток, чувствовались как часы страданий, физических от боли, и моральных от беспомощности. Кожу, мышцы, связки, органы так и продолжали резать ножами, было чувство, что можно сгореть изнутри, сердце так же замерло на миг, но устройство выключили и оно забилось вновь. Пусть током больше не били, но всё ещё тело не отошло, продолжая болеть. После резкого напряжения, мышцы, в момент, полностью расслабились. Я пытался отдышатся, но каждый вздох и выдох давался с неимоверным трудом. Голова кружилась, вестибулярный аппарат потерял связь с реальностью. В ушах так и стоял противный, пищащий звук. Зрение постепенно начало приходить в норму и было чувство, что сейчас от меня исходит дым. В носу стоял противный запах, конечности подрагивали. -Ну чего ты остановился? — а он так и сидит там, наблюдая за страданиями, как за представлением, — Включай. И вот опять! Клетки умирали одна за другой, подавая сигнал в мозг, принося с этим режущую боль. Я уже ничего не видел, лишь темнота и снующие туда-сюда мелкие, разноцветные мухи. Кулаки сжались, как и челюсти, доставляя боль теперь и костям. Позвоночник выгнулся, ещё немного и он точно сломается на пополам. Без понятия сколько это продолжалось. Ужасная боль из-за которой и правда хочется умереть за небольшой передышкой, когда электричество не режет тело, но через какое-то время думать просто перестаёшь. Тебе еле как хватает сил, чтобы просто дышать. Вдохи получаются рваными и сиплыми, по итогу мозг страдает ещё и от недостатка кислорода.А он всё сидел и смотрел.
Электричество снова выключили. Я уже не пытался как-то держать голову и она просто висела на подгоревших мышцах. Грудная клетка болела, была тяжёлой, в лёгкие будто насыпали камней, которые раздражали тонкие стенки острыми углами. В голове тоже пульсировала неизмеримая боль и каждая, оставшиеся в живых, клетка горела огнём. Я уже было ожидал следующего удара, но его не произошло. -Всё, вытаскиваете его, — скомандовал Акуно, вставая с кресла и подходя ближе. Моё почти бездыханное тело вытащил из электрического стула охранник. Я совершенно не мог шевелится и будто кукла без души висел в руках мучителя. Вытащив, меня посадили на колени, держа руки за спинной. Моя голова была опущена от бессилия, мои мысли были заняты лишь вязкой болью по всему телу, а душа болела от задетой гордости, которую медленно втаптывают в грязь всё глубже, всё сильнее! Только осознание этого факта не давало мне отключится окончательно, продолжать дышать. Чужая рука взяла меня за подбородок, резко поднимая голову и взгляд на отвратное лицо. Глаза были застелены пленкой, но это не мешало отражать в них всю ледяную ненависть. -В этот раз у тебя не было выбора, но в следующий раз, ты сможешь избежать неприятных последствий отплатив своим телом, — мерзкая улыбка так и сияла на его лице. Из последних сил, несмотря на заплетающейся язык, я смог произнести фразу невероятно чётко, так ещё и ухмыляясь кровавым оскалом. -Иди нахуй. В ту же секунду по щеке прилетел удар, но сравнивая с болью которая была до этого, эта пощечина даже на щекотку не была похожа. Но это всё же стало спусковым крючком и из носа хлынула кровь, пачкая пол и одежду, обрамляя бордовым узором. Было ощущения, что я падаю, но это была лишь неосознанная игра мозга. Тошнота подступала к горлу. В этот момент отключится хотелось больше всего, но пока меня не доведут хотя бы до иллюзии безопасности, я буду продолжать оставаться в сознании, терпя всю боль. Ведь, всё пройдёт и это тоже. -Обратно его несите, — холодным и пренебрежительным тоном сказал директор, с отвращением смотря сверху вниз, — и приберитесь тут, — обращаясь к врачу, после этой фразы он в раздраженной спешке покинул кабинет. Видимо мало кто осмеливался отвечать ему так дерзко. Дорога обратно до камеры прошла, как когда меня только посадили в эту ржавую клетку, только раз в сто хуже. В глазах темнело регулярно, дыхание так и не восстановилось, ноги были словно вата с нервами, еле плелись, но боль доставляли немереную. На руки вновь одели наручники и судя по особенно неприятным ощущениям в районе запястий, там остался серьёзный ожог. На каждом шаге я не мог не заострять внимание, потому и время шло медленно, доставляя тем самым ещё больше страданий. Кровь так и капала из носа. Но за весь путь я не проронил ни звука. Когда меня всё же довели обратно в одиночную, как только меня небрежно бросили на пол камеры, я сразу же отключился, не в силах больше терпеть заслуженные муки. Я отключился.⟥────────✤────────⟤
Кабинет директора, как всегда, просторный и светлый с виду, несмотря на то, какие темные дела здесь делаются и решаются. Он сидел за своим столом, смотря в монитор. Я лежал на коричневом, кожаном диване у противоположной стены от стола. В один момент так хотелось подумать и осмыслить всю происходящую ситуацию, но в то же время совсем не хотелось об этом думать, поэтому я просто лежал слушая стук сердца в ушах, тиканье часов и звук биения палацев о клавиатуру. Было так спокойно и так тревожно одновременно. Так тихо, но каждый звук врезался ножом в голову и нервы. Хотелось исчезнуть в тишине или убить кого-нибудь. То нельзя было шевельнуть и пальцем, то кулак сжимался так, что ногти впивались в кожу чуть-ли не до крови. Тело ныло и голова болела из-за напряжения и того, что, недавно, каштановые волосы сильно тянули на себя.Бинты мёртвыми лепестками лежали около дивана.
Было холодно.
Было гадко.
Противное чувство вселилось в каждую клетку тела, паразитируя, легко забирая энергию или посылая всю в раздражение и гнев. -Кстати, — только не ты. Лучше молчи. Забудь обо мне в этой комнате, — сегодня появился ещё один человек, кто смог послать меня, — он не отрывался от компьютера, а я не отрывался от разглядывания потолка, — до него всего двое смогли так сделать, — директор всё-таки отвлёкся от дел и отъехал от стола, — Да, Дазай? — не говори моего имя. Не обращай на меня внимание. Не смотри на меня, — Только вот, после слов, лишь один их исполнил, правда в свою сторону, — ногти прошлись по коже в районе солнечного сплетения, расцарапывая её до крови. Больно, но это так нужно сейчас. -Заткнись, — голос тихий, слова сказаны сквозь зубы. -Тебе даже неинтересно кто это? Я отрицательно помотал головой. Пустые глаза куклы, всё так же пытались найти смысл нахождения здесь, смотря в потолок. Но ответа нет. Снова. -Хм, а я думал ты сдружился с ним? Пустое осознание. -Фёдора посадили на электрический стул, да? -Ты как всегда догадливый, — хотелось выбить все зубы из его противной улыбки, — я сейчас пойду на собрание и если ты не хочешь, чтобы охранник увидел тебя в таком виде, советую привести себя в порядок, — он встал из-за стола, выходя из кабинета с папкой в руках. Шаги. Скрип дверной ручки. Дверь захлопнулась. Я наконец-то здесь один. Немного сил с уходом директора сразу прибавилось. Я сел и смотрел на свои бёдра покрытые несметным количеством шрамов, разных форм, от простых полос, до слов на латинском, и разной длины от маленького, улыбающегося смайлика, до шрама на всю длину бедра. Очень не хотелось думать об этом всём. Я поднял голову. Неизвестно когда за мной придут, так что лучше поторопиться. Встав, опираясь о диван и горбясь пройдя немного влево, до высокого, но узкого шкафа и посмотрел на полку, где всегда лежали бинты, я увидел там зеркало, в нём себя, а на себе шрамы и… засосы, устилающие грудь с шеей и скорее всего спину. Вещь с шумом ударилось о деревянную поверхность и себя я в нём увидеть больше не могу. Внутри снова всё потяжелело от злости. Взяв бинты я быстро и не совсем аккуратно замотал руки, шею, грудь и ноги, скрывая последствия… Моя одежда валялась на полу. Поднял. Надел на себя. Опять упал на диван без сил. Сколько раз я уже оказывался здесь? Сколько раз мне хотелось умереть после этого? Сколько ещё раз я ничего не буду с этим делать? Я не знаю. Ничего не знаю. Что мне делать? Не знаю. Как этого не допускать? Не знаю. Когда это закончится? Не знаю! К горлу подступил ком от отчаяния. Поэтому я не хотел думать, но теперь я не смогу остановится сам. Да и хочу ли я этого? Я, блять, не знаю! Я ничего не знаю! Ну почему мне просто не может всё кто-нибудь объяснить? Почему я должен страдать в одиночестве? Почему рядом со мной сейчас нет Чуи? Даже его нет. А кто есть? Можно ли сказать… что рядом есть Фёдор? Что значит быть рядом? Ну, когда Чуя рядом, он вставляет мне мозги на место. А Фёдор? В последний раз мы просто сидели, было и правда спокойнее, но считается ли это? Может ли Достоевский мне всё объяснить? Из мыслей меня всё-таки вырвали, в дверь постучались, не услышав ответа, зашёл охранник. -Вставай, — командным тоном приказал мне. Неохотно и с тяжестью я смог встать, ком в горле начал постепенно рассасываться. На меня надели наручники, метал не обжёг кожу, ведь на ней бинты. Меня вели по белым коридорам, тут и там сновали врачи и санитары, свет неприятно бил в глаза. А может прямо сейчас пойти к Фёдору? А зачем? Ему сейчас там явно не лучше, чем мне, скорее всего всё тело болит, только если ему не повезло отключиться. Хотя я могу просто посидеть где-нибудь рядом. Какая мне разница где сидеть? Но тогда лучше сначала зайти в комнату и взять хотя бы предметы первой помощи. Мы как раз дошли до палаты, когда с меня сняли наручники я обратился к охраннику. -Жди здесь, — и он остался ждать. Зайдя в палату, подойдя к комоду, я достал оттуда бинт со спиртом, свои порезы всё же желательно обрабатывать, и таблетки, которые нам обычно дают перед едой, некоторые из них имеют свойства обезболивающего. Распихав всё это по мною же пришитым карманам, я вышел обратно в коридор. -Идём в одиночные во втором корпусе, на четвёртом этаже, в тринадцатую камеру- заранее добавил, — директор на собрание, его лучше не отвлекать. Вопросов не последовало. Белый свет снова слишком сильно светил в глаза.Не думай. Не думай. Не думай!
Сейчас одно неосторожное движение и всё. А может тогда я зря иду к нему? Вдруг он не спит, а всё ещё в сознании? Нет, не может такого быть, он точно отключился. А вдруг нет? Вдруг я не сдержусь? Вдруг я… вдруг эмоции возьмут верх? И что будет? Будет стыдно, но это не всё, в глазах будет жалость, только не она. После этого будет ещё больше мыслей! Они сожрут меня изнутри, создавая мне невыносимые муки! Может я зря иду к нему? Чёрт! Зачем я вообще пошёл?! Дыхание участилось. На лбу выступил пот. В горле снова возник ком сильнее предыдущего. Может попросить охранника отвести меня назад? Но мы так много прошли, он разозлится, а я буду выглядеть идиотом. Он будет злиться. В глазах будет гнев. Нет! Лучше я пойду к Фёдору, там хотя-бы есть шанс, что он сейчас не в сознание. Здесь шансов нет.Да и плюс… мы уже пришли.
В прошлые разы я не обращал внимание на дверь, но почему сейчас так страшно? Я даже не знаю причину страха. Почему в лёгкие будто камней кинули? Почему страшно? Что это сука за биполярка?! Охранник открыл дверь. На полу лежал Достоевский и в миг я вновь испытал сразу несколько эмоций. Облегчение от того, что он без сознания, и страх от того, что он без сознания. Наручники сняли, меня толкнули внутрь, дверь за спиной громко захлопнулась.Не зря я взял хоть какие-то лекарства.
Подойдя поближе и присев рядом, я смог рассмотреть всё поближе. Из носа вытекла кровь, при чём очень много и запачкала одежду с волосами. Щека покраснела и я думаю, даже знаю почему. Взяв худое, бледное запястье, увидел кровавые мозоли от кожаных ремешков, на ногах такие же. Если перевернуть руку ладонью вверх, можно ненормально отчетливо увидеть вены и кровеносные сосуды. Следующие дни у него будут адские. Кое-как я смог перенести Фёдора с пола на кровать, обработал видимые раны. Спиртом я поить его не стал, думаю это не поможет внутренним органам. Отмыл от крови и на этом всё. Теперь дилемма, где и как уложится, чтобы и почки себе на холодном полу не отморозить и чтобы не было любой близости. Достоевский теперь будет долго отсыпаться и ждать устанешь, да и думать не хочется. Хочется спать. В итоге я пришел к выводу, что Фёдора надо положить поближе к стенке, прямо, укрыть простыню, а самому лечь спокойно свернувшись в клубочек у спинки раскладушки. Так и сделал. Сейчас было немного прохладно, но это и к лучшему. Пусть мне и хотелось спать, но не по своей воле я всё равно начал размышлять почему помогаю ему. Почему залечиваю раны, почему ложусь рядом, почему вообще нахожусь здесь, а не в своей палате. Почему хочется быть рядом? Неужели я снова привязался?⟥────────✤────────⟤
Санкт-Петербург, две тысячи восьмой год, лето. Я снова остался один в комнате, ребята живущие со мной ушли гулять во двор. Наконец-то тишина. Наконец-то тепло. Наконец-то никто тебя не трогает и не смеётся над тобой. Я всегда не любил людей и общество. У нас было взаимное непонимание и непринятие друг друга, а мне этого и не надо было. Либо я всегда хотел внушить себе эту мысль? В комнате шесть кроватей, я лежу слева, на последней от двери, что в конце комнаты. Читаю. Из окна второго этажа, у которого открыта форточка, льётся солнечный свет, что всё-таки сумел пробиться через крону большего дерева. Шея затекла. До этого закрытая дверь отпирается и в комнату входит Софья Андреевна, она пожилая воспитательница детского дома, в котором я сейчас и нахожусь. Я не двинулся с места продолжая читать «Азазель». -Ох, Феденька, ну что ж ты опять сидишь тут? С ребятами хоть погуляй, я не знаю, — Софья Андреевна была, наверное, самой доброй воспитательницей из всех. Никогда не ругала попусту, если только за дело. Она здесь единственный человек, — Знаешь, я иногда на тебя поглядываю и как не посмотрю ты всё сидишь в своей мёртвой неподвижности, что напоминаешь мне курильщика опиума с крайнего востока, — а ещё мне нравился её стиль речи. Я отвлекся от своего дела, обращая на неё внимание, увидев это, она продолжила своим старческим голосом, — Я чего пришла-то, там у нас новая девочка заселяется, хорошенькая такая, на годик тебя старше, но я думаю вы с ней поладите, так может познакомишься с ней? А то сидишь всё один-одинешенек. -Но я ведь не против сидеть один, так зачем мне знакомится с кем-то? — из раза в раз, когда к нам кого-то подселяли, Софья Андреевна первым же делом шла ко мне, предпринимая свои попытка запихнуть меня в общество. Уже восемь лет, как я тут, не получается. -Ой, ну что вот ты всё время припираешься? Давай пойдём! — командным, но добрым тоном, она позвала меня и мне не хотелось её огорчать. Да и что такого? Посижу там минуток десять, да обратно пойду. Встав с кровати и немного разминаясь, я пошёл следом за Софьей Андреевной на первый этаж, в холл. На потрёпанном диване сидела девочка, её лицо покрывали поцелуи солнца, кожа была немного смуглая, а волосы светлые-светлые. На ней был оранжевый сарафан в маленький белый горошек. Она явно чувствовала себя некомфортно здесь и опираясь на предыдущие знакомства с другими детьми, была на грани, чтобы заплакать. Тем более она же девочка. И если она на год старше меня, значит ей девять. Я подсел к ней рядом, не близко, наверное даже далеко. Разговоры я не любил заводить первым, да и смущался. Видя моё замешательство, нас решила познакомить Софья Андреевна. Она села между нами. -Ну что, как себя чувствуешь? — воспитательница успокаивающим жестом погладила девочку по плечу. -Нормально, — она подняла глаза к старушке и на моё удивление и правда выглядела ничем не обеспокоенной. Глаза не красные и от неё исходило ненормальное для ситуации спокойствие. В моей голове не укладывалось, что ребёнок, которого только привезли в детский дом, сидит себе спокойно и скучает, даже не плачет и лишь немного нервничает. -Почему? — я всегда был любознательным и вопросы задавать не стеснялся. -Что почему? — девочка обратила на меня внимание. -Все дети когда приезжают плачут. Почему ты не плачешь? -А чего мне плакать? Меня же бабушка моя всё равно навещать будет. -А родители? -Бабушка говорит, что они плохие, потому что пьют много, а я ей верю. Хм, обычно всегда дети скучают по своим родителям ещё до того как зайти в здание, а тут она говорит, что они плохие. Может так и есть? -А тебя как зовут? — она обратилась ко мне и диалог пошёл как все, что были раньше. -Федя. А тебя? -думаю это был первый раз когда мне было действительно интересно. -Я Соня Мармеладова, — она так ярко улыбнулась своей детской улыбкой, в которой нет пары зубов, что я сам невольно заулыбался. Она протянула свою ладошку мне через Софью Андреевну для рукопожатия и я принял этот жест моей первой дружбы.Я скучаю.
⟥────────✤────────⟤
Сон в виде далёкого воспоминания исчез в то мгновение, когда я проснулся и тут же об этом пожалел. Голова пульсировала, а если я пытался пошевелится, начинали болеть мышцы и по ощущениям даже кости. Но сквозь боль я заметил, что лежу не на холодном полу, а на уже теплой раскладушке. Видимо, ко мне кто-то приходил? Может быть Осаму? Потому что, кому это ещё надо кроме него? Я лежал на спине и морщась от боли, попытался лечь на бок, так будет удобнее осмотреть комнату. При напряжении всё болело, словно меня несколько часов били по всему телу, что являлось почти правдой. Когда мне всё-таки удалось повернуться, я и правда увидел каштановую макушку у спинки кровати, уголки рта без моего ведома приподнялись вверх и даже это вызвало боль. Спал он не крепко и заметил, что я очнулся. Осаму медленно, из лежачего положения, сел, опираясь о бетонную стену. -Тебе таблетку дать? — при взгляде на его странное, хотя скорее непривычное, лицо, моё обратно стало серьёзным. Улыбки нет. Никакой. Даже наигранной. -Какую? — еле шевеля языком, хриплым голосом, сказал я. -Обезболивающую. От куда она у него? Тому, что его пустили ко мне я уже не удивляюсь и раз он принёс таблетку заранее он знал, что со мной. Снова он владеет явно недоступной пациентам, а может и врачам, информацией. Я не знаю, что это за таблетка и есть ли у неё побочные эффекты. Да и доверять я, наверное, ему до конца не могу? Но всё так болит. Я слабо мотнул головой вверх-вниз. Дазай, не вставая, дотянулся до рядом стоящей тумбочки, на которой лежали бинты, какая-то пластиковая, белая бутылка, уже давно здесь стоящий стакан с водой и горсть препаратов. Взяв пару он отдал их мне вместе со стаканом. Преодолевая боль я попытался сесть. Когда рука начала напрягаться, она тут же заныла и от этого губа была сильно закушена, слегка отвлекая внимание от руки, во рту вновь появился железный вкус из-за чего пустой желудок снова захотелось вывернуть. Но хоть помощи сесть не предложил, за это спасибо. Так же оперившись спиной о ледяную стену, что как только кожа через ткань одежды прикоснулась к ней, по всему телу пробежали тысячи противных мурашек. Когда мне передали таблетки я без раздумий закинул их в рот, а взяв стакан, на всякий случай, сначала опер его о коленку и только потом, набравшись сил, отпил, глотая лекарства. Тут то я и заметил, что на моих руках, чуть ниже запястья, были намотаны бинты. Потрогав кожу под носом понял, что и крови не было. Получается, это всё сделал Осаму? -Зачем? — один простой вопрос. -Без понятия, — не до конца правдивый ответ. -Должна быть причина. -Даже если она есть я её не знаю… -Или не хочешь знать? — Дазай кивнул головой в знак согласия, — От куда или от кого ты узнал, что со мной? -Не будем об этом! -неожиданно резко, что даже кулаки сжал, выпалил Осаму, но потом тише, быстро «успокаиваясь», добавил, — пожалуйста, — всё это время он не смотрел мне в глаза. Как тогда, когда он тоже пришёл сюда и просто лёг на пол. В этот раз хоть додумался на кровать лечь, это явный прогресс. -Хорошо, — спокойно и понимающе. Мои глаза были устремлены на его острый профиль. -Кровь с кофты не смог отмыть, — почему он сейчас напоминает мне ребёнка отчитывающегося перед взрослым? -Ну и ничего страшного, — одним глотком я осушил остатки воды в стакане. Боль начала проходить. Дотронувшись стеклом до плеча Осаму я увидел, что он слегка дёрнулся и наконец-то поднял на меня свои глаза. В голове так и летал вопрос, -«Тебе помочь?», — но я не смогу его сказать, как сейчас не пытайся выдавить слова. -Ты губы поджал, — стакан у меня забрали и на момент опалили холодную кожу прикосновением. Дазай немного сдвинул брови, — Чего у тебя такие руки холодные? — быстро поставил пустую посудину обратно на тумбу и чтобы убедится в своих словах, взял своей ладонью мою тыльную сторону левой руки. Тепло. -У меня всегда так. Дабы было удобнее, мы одновременно, сели друг к другу не боком, а развернулись корпусом, я через боль, Осаму не знаю, и оба сели в позу лотоса. Дазай обхватил мою руку крепче и та сразу начала согреваться, вторая рука непроизвольно дёрнулась, ведь тоже замерзла, что суставы шевелились не так легко, как должны были. Осаму заметил, взял и вторую ладонь тоже, обхватил их с двух сторон, как бы укрывая своими. Кожу покалывало толи от прикосновений, толи от до сих пор блуждающего по венам электричества. Но тепло. Приятно тепло. -Получается, — мы оба сейчас смотрели на сцепленные руки, — что тебе всегда холодно? Это правда. Всегда, как себя помню было холодно. Поэтому я ненавижу зиму. Слишком морозно. -Мгм, — я согласно мотнул головой. -Хм, — за последние несколько минут на лице Осаму появилась небольшая улыбка. И мне кажется, даже настоящая, — а мне вот наоборот, почти всегда жарко. -Ну так конечно, — разговор спокойно потёк, в теперь уже привычной манере, — ты всё время в бинтах ходишь. -Я тоже так раньше думал, — Дазай поднял голову, а я повторил за ним. Глаза в глаза, душа в душу, — но один раз я решил провести эксперимент и если не углубляться, даже сняв бинты ничего не изменилось. -Психосоматическое? -Как вариант. Глаза напротив слегка ожили, будто подзарядились, но всё ещё тяжелые, несущие тяжёлый груз. Улыбка была уставшая, наверное, как и моя сейчас. Лекарства подействовали и ноющая боль почти до конца отступила, состояние было сонным. Кожей ощущались чужие, но за это время ставшие родными, пальцы, худые и длинные, что могу любоваться ими несуществующей вечностью. Из души пропали все увесистые камни, либо растворились на время в яркой кислоте. Несмотря на всё вокруг, на место, события и обязанности, было спокойно, хотя бы на какой-то маленький промежуток. Не хотелось отрываться от цвета горького шоколада, хотелось рассматривать каждую полосочку на радужке глаза. Тут в голове появились пугающие, но давно летающие в ней мысли…Неужели это оно? Неужели он — моя родственная душа? Неужели это то, что люди называют любовью?
И так хотелось, чтобы всё было просто. И так хотелось, чтобы нас не было здесь.
…Когда возвышенные чувства, Свобода, слава и любовь И вдохновенные искусства Так сильно волновали кровь…