Это опять ты. Пришла за остатками моего разума и осколками души, намереваясь забрать с собой всё без остатка. Это опять ты. Но, пожалуйста, только не ты. Не опять.
Прошу тебя, оставь в порядке…
Плеча коснулась теплая рука, карие глаза обеспокоенно смотрели в душу. — Ты чего дёрнулся? — Осаму замечает всё, думаю, он устал от этого, ведь я тоже. — Дать ещё обезболивающее? Я продолжал смотреть. Голос так и звучал в голове, отскакивая от стенок черепа и всё повторял, — «Федя!». Так давно мне уже не приходилось о тебе вспоминать, но как только хлипкая стена из препаратов начала стремительно рушиться, ты вновь пытаешься заявить о себе. Сделать так, чтобы я помнил. Может быть, чтобы страдал. Почему-то именно в этот момент, вкус и запах крови стал ощущаться особенно сильно. Так противно внутри. Перед глазами щёлкнули пальцами, убирая с глаз голубо-серую плёнку воспоминаний. — Ты чего? — Почему именно Чуя твоя галлюцинация? Лицо напротив изменилось после резкого и неожиданного вопроса. Рука на плече слегка сжалась. Очи потемнели. Осаму отстранил свою ладонь, обхватывая колени и кладя на них голову, брови сдвинулись к переносице, образуя складку. — Он дорог мне, — стало ответом. — Был? — на это Дазай отрицательно помотал головой. — Он и сейчас мне дорог и даже сейчас он здесь, — он мотнул, взглядом показывая в дальний угол. Конечно там никого не было. По крайне мере, для меня. Для Осаму же не было голоса, что так отчаянно звал к себе. — Когда он… — я пытался подобрать правильное слово, — когда он появился? — Дазай поджал губы, потом попытался что-то сказать, набрал воздуха в легкие, но не смог выдавить ни одного желаемого звука. — Зачем ты это спрашиваешь? — решил перевести тему. Я без раздумий, уверенным тоном ответил: — Потому что мне впервые дается шанс задать вопрос, после чего на меня не смотрели бы как на сумасшедшего, — я никогда не мог говорить о своей болезни без сочувствия или страха других людей. Но не сейчас, я впервые могу получить ответ, и это было самое важно. Осаму тяжело вздохнул, ему явно сложно даётся эта тема. Тема его. — Чуя снова пришёл когда… — Голос слегка подрагивал, поэтому он откашлялся, — пришёл после своей, — ещё один судорожный вздох, — своей с-смерти, — сказав это ему как будто стало легче, будто небольшой камешек скатился с огромной горы на плечах, упал и разбился вдребезги, но всё равно, ноша не изменилась ощутимо, оставаясь почти такой же тяжёлой, — Но всё же, почему ты спрашиваешь? У тебя тоже? — я согласно кивнул головой, на что услышал грустную ухмылку, — Знаешь, меня начинает пугать наша с тобой схожесть… — Как разговаривать с самим собой… — Но при этом с полной противоположностью.…Часы надежд и наслаждения Тоской внезапной осени, Тогда какой-то злобный гений Стал тайно навещать меня…
⟥────────✤────────⟤
— То есть, ты никогда не знал своих родителей? — Соня пришла ко мне в пустую комнату, ведь все ребята опять ушли гулять во двор, оставив меня одного. Она, не спрашивая разрешения, начала со мной диалог, сев на мою кровать. Прошло пару дней после её приезда, и Соня всё время ко мне лезет. — Тебе-то какая разница? — Я же безуспешно пытался абстрагироваться от неё в стихах Пушкина. — Ну, не знаю. Разве тебе никогда не бывало грустно от этого? Или ты не хотел с ними увидеться? Книга захлопнулась быстрым движением, оставляя между желтых страниц билет на поезд, что выступал в роли закладки. Мои брови нахмурились, а глаза выражали недовольство. — Нет, не хотел и нет, не было! — она меня раздражает. Почему она просто не может оставить меня в покое? — И, вообще, если я здесь, я им не нужен, а раз я им не нужен, то и они мне не нужны! И оставь меня уже наконец! Девочка растерялась после такого выхода до этого сдерживаемой детской агрессии. Маленькая ручка сжала ткань оранжевого сарафана, а на глазах стали наворачиваться слёзы. Теперь растерялся я. — Я-я ведь просто подружиться хотела, — голосом с нотками начинающихся слёз, Соня шмыгнула носом и первые капельки полились по щекам. Книга была отложена на рядом стоящую тумбочку, а сам я быстро подсел к ней поближе, сидя на коленях. И что мне делать? — Так, ну ты чего ревёшь-то? — девочка тёрла ладошками глаза из-за чего, те становились ещё более красными. — Ну, ладно-ладно, можешь не уходить, только не плачь. Мне даже самому не понятно, почему я тогда так себя повёл. Дети часто плакали в холле или своих комнатах, в успокаивающих объятиях Софьи Андреевны или в одиночестве, и мне никогда не хотелось подойти и как-то их успокоить, мне было всё равно, хотя нет, мне было противно. Но смотря на Соню, помня её светящуюся улыбку, которую я знаю всего ничего, и что ярче лучей летнего солнца, моему детскому, уже немного потрескавшемуся сердцу, не хотелось видеть на её лице солёные слёзы и поджавшиеся губы. Почему-то её хотелось защитить, даже если придётся выступать одному против целого мира. Жаль тогда мне не было известно, что я не всесилен, а эти слова лишь бред глупых замечтавшихся людей. В попытках успокоить я гладил её по содрогающейся в плаче спине. Так всегда делала Софья Андреевна. — Я по родителям скучаю, — в попытках между всхлипами, мне удалось расслышать тихую фразу Сони. — У тебя же бабушка есть. — А я по маме скучаю! — она вскинула голову, смотря на меня своими красными опухшими глазами. Детскому разуму ещё не был понятен такой резкий переход темы от дружбы до слёз, по бросившим её родителям, а ведь, на самом деле, объяснение такое простое, что взрослый я даже не хотел бы о нём говорить. Но, думаю, сейчас сказать стоит — накопилось. Все переживания ночью перед сном в чужой спальне, с незнакомыми злыми детьми рядом. Все нервы от, достаточно часто, раздражённых воспитательниц. Даже просто от невкусной еды за столом. Всё копится, никуда не исчезая. Что тогда, что сейчас, мне не очень удалось научится успокаивать и поддерживать людей, поэтому я решил в подобных ситуациях говорить всю правду, как можно раньше, даже если она сделает больно, чтобы потом рушилось наименьшее количество ожиданий. Набрав полную грудь воздуха, я начал: — Они не придут, — Соня снова уставилась на меня, но теперь с испугом, — никогда не придут. — Но как же? Бабушка ведь сказала… — Твоя бабушка могла многое тебе сказать, но взрослые слишком часто врут. Просто прими, что те обещания — неправда. — А как же бабушка?! Хотя бы она будет ко мне приходить?! — Соня буквально вцепилась руками в мою футболку, щенячьими глазами смотря на меня и ждала надежды… — Не знаю, — но получила лишь это. После Соня разрыдалась пуще прежнего. Она отпустила меня, уткнувшись лицом в покрывало и всё плакала и плакала. Я просто сидел рядом, невесомо гладил её по спине, но, думаю, от этого ей было хоть чуточку легче. По крайней мере, мне хочется в это верить. Худые плечи сотрясались от всхлипов, Соня то и дело шмыгала носом. Я сидел и не знал о чём думать. Единственное, что знал уже тогда, это то, что так несправедливо. Такой солнечный человечек не заслуживает плакать, разве что только от радости, но точно не из-за того, что какие-то другие люди, давшие ей жизнь, теперь втыкают колья ей в сердце, может быть сами об этом не подозревая, и это предположение делает камень у меня в груди только тяжелее. Так несправедливо. Не знаю, сколько мы так просидели, но в какой-то момент из-за двери послышался голос одной из воспитательниц, зовущий на ужин. Услышав это, мы неохотно встали и сразу пошли, думая, что лучше уж не есть вовсе, чем пытаться проглотить то нечто. По пути Соня ещё пыталась вытереть тканью сарафана остатки слёз. Я тихо шёл рядом, погруженный в свои мысли. Всё-таки все дети, попадающие сюда, плачут.⟥────────✤────────⟤
Просидев ещё пару часов в камере, мы с Федей дождались, пока за нами пришли и отвели наконец-то в старую палату. Фёдору всё ещё было довольно больно двигаться, а мне всё ещё было до ужаса противно внутри. Порой так хотелось рассказать или как-нибудь поделиться всем наболевшем где-то внутри, но постоянно нерушимые барьеры не пропускали наружу даже самого тихого писка, но, видимо, тело и глаза всё равно выдавали меня с головой. А может быть это видел только Фёдор? А может быть и не видел вовсе, а я просто всё придумал? Но тот факт, что мы стали явно ближе отрицать нельзя. Безопасная черта снова пересечена, и я без понятия к чему подобное может привести.Только бы не как в прошлый раз… Только бы не снова…
Я не хочу опять умирать.
Из темных дум вывел скрип открывающейся двери. Охранники, заведя нас внутрь, ушли. И вот мы вновь одни в запертой белой коробке. А одежда Феди всё ещё в крови. Наверное, как и руки? Хотя это так понятно, что даже думать об этом глупо. Но сейчас это неважно. Мне хочется знать… — А что дальше? — опять и опять мы сидим в одних и тех же позах, на одних и тех же кроватях, и такое чувство, что так было всегда, но нет чувства, что так будет и потом. — Ты про побег? — голос Феди тихий, даже спокойный, как и вся атмосфера в комнате, пусть и давление в груди с каждой секундой становится на один паскаль всё больше. — Ты ведь всё ещё хочешь сбежать, — в ответ утвердительный кивок, — и ты знаешь как? Молчание. Произнесенные слова, словно гром на поле в тихое утро, а так не хочется дождя. Звенящая в ушах тишина. Даже из коридора не слышно ни звука. Пальцы человека, сидящего напротив, перестали перебирать ткань кофты. Его руки напряглись, да и всё тело тоже. А в груди всё также продолжало расти что-то огромное и очень неприятное. По всему телу ощущается тяжесть. Слышен стук сердца. Тук-тук, тук-тук. Звук неимоверно сильно давит на мозг. Тук-тук, тук-тук. Свои собственные руки теперь тоже сжали одежду, что послышался звук рвущейся ткани, а сердце в груди всё продолжает. Тук-тук, тук-тук. Захотелось что-нибудь сломать. Тук-тук… — Я не знаю. Руки дрожали у обоих. Сказывался и внутренний холод, и недавняя пытка током, и просто до предела расшатанные существованием нервы. В такой обычный, ничем не примечательный момент, хотелось или безболезненно исчезнуть, или убить кого-нибудь, но только не человека напротив. Лучше уж себя. Во рту появился вкус железа. Даже не понял в какой момент.Хотелось исчезнуть хотя бы от сюда.
Главное, чтобы ты не сдался, как когда-то это сделал я.
Нервную и давящую изнутри тишину наконец-то разрушали шаги за дверью, что приближались всё ближе. Ход был довольно легкий, скорее всего идёт девушка. И правда, буквально через минуту дверь открылась, а в проходе появилась женщина в возрасте, что несла с собой, по виду, одежду. Ничего не сказав и даже не посмотрев на нас, она положила по одному комплекту одежды на каждый из комодов. Федя сможет переодеться в чистую. Ушла. Дверь негромко захлопнулась. Почему-то руки не слушались, и суставы еле двигались. Отвратительное чувство. Свою одежду также, как и бинты уже давно хотелось поменять, но сил на то, чтобы элементарно двинуться, не было. Мы сидели и смотрели в одну точку. Всё думали и думали. Это продолжалось и продолжается так долго, что чувство, как будто голова сейчас взорвётся. Мысли летали словно сумасшедшие жужжащие мухи. Туда-сюда, туда-сюда. Бились о стенки черепной коробки, умирали, издавая зловонные трупный запах, а потом вновь оживали, и так по всем девяти кругам, вновь и вновь. Хотелось сделать что угодно, лишь бы отключится сознанием, да и телом в принципе тоже. Но сил не было. Хотелось и, одновременно, не хотелось сидеть не двигаясь, как мазохист не переставать причинять себе боль. Но при этом… так хотелось спасения. Первым из адского транса вышел Фёдор, всё-таки набравшись сил, дабы встать. Взяв чистый комплект одежды и бросив её на кровать, начал снимать, испачканную в высохшей крови, кофту. Как только ткань медленным движением слетела с торса, взгляду пристало до ужаса худое тело с очертанием сухих мышц. Рёбра и позвонки можно было спокойно посчитать, даже не прощупывая пальцами фарфоровую кожу. Штаны висели на тазовых костях, мне кажется, лишь на добром слове, а ключицы так красиво выпирали… Думаю, сейчас впервые во мне кольнуло что-то человеческое, ведь только человек может восхищаться чем-то настолько божественным. А может это чувство, от которого непонятно защемило в груди, наоборот, было невероятно далеко от простого людского ума? Никогда прежде я не мог восхищаться простым, до кислородного голодания прекрасным, телом. — Чего так долго смотришь? — фиалковые глаза смотрели на меня с каким-то неясным коктейлем эмоций. Там было и что-то глубокое, как Марианская впадина, синяя и тёмная, и что-то ещё, ну, не мясо, но что-то кровавое. Его брови приподнялись и изогнулись вверх, как и уголки губ. Тут я понял, что не отрывал своего взгляда довольно долго, что не было для меня удивлением, но слегка смущало. — Ты очень худой. — И… что? — взгляд был спрятан в испачканной одежде. — И это до ужаса прекрасно, — язык и горло сейчас совсем не контролировались серым веществом, с легкостью обгоняя сумасшедших мух. Мои глаза так и не отрывались, потому и изумленный взгляд заметили сразу. Но, к сожалению, пропал он так же быстро, как и появился, вновь спрятавшись в складках одежды. Уши немного покраснели. Чистая одежда всё же была надета, скрывая всю внешнюю прелесть. — Никогда раньше мне никто не делал комплимент по поводу моей худобы, — слова уже были сказаны спиной ко мне. А ведь я и правда сделал комплимент. Переодевшись до конца, Фёдор сел обратно, и тут я вспомнил, что и мне надо бы надеть чистую одежду. Но… надо как-то попросить… Ах, даже в голове это произносить не хочется! Пальцы по привычке начали перебирать грязную ткань, а варианты фраз и дальнейших эмоций появлялись и анализировались в голове. Нужно найти самый лучший вариант. Или просто сказать.? Нет! Точно не так! Вдруг он что-нибудь обо мне такого подумает. Хотя, даже если подумает, что такого? Нет! Не могу я просто! Надо что-то придумать…Как сказать?! Постиранный комплект так и лежал не тронутым на комоде, а фиолетовые глаза так и не переставали смотреть на мои внутренние терзание и попытки просто говорить. — Ты хочешь что-то сказать? Мой до этого опущенный взгляд был поднят. — Ты точно не продавал душу дьяволу за умение читать мысли? — попытка сгладить несуществующие складки. — Не пытайся перевести всё в шутку, — я нервно сглотнул. С одной стороны, это удивительно, что он так хорошо меня понимает, или читает, но с другой… меня это пугает, — просто скажи. — Как у тебя всё просто… — сглотнул ещё раз. А ведь правда, это ведь лишь слова, лишь звуки. Просто нужно напрячь голосовые связки да сказать. Такая простая просьба, но почему так смущает? Нужно меньше думать. Набрать в легкие воздуха и… — Можешь отвернуться? — …выдохнуть так, как будто пробежал марафон. Фёдор лишь улыбнулся с чувством, которое мне страшно называть. — Хорошо, — Ещё один маленький камешек упал вниз. Привстав, Достоевский сел лицом к стене. Я не могу поверить, что всё может быть настолько просто. С трудом-таки поднявшись с кровати я взял бело-серую одежду. В штанах были пришитые мною же карманы. Мне принесли именно их, ведь у меня есть привилегии… Боже, опять! Хотя бы сейчас выкинь эти мысли, сожги, раствори в кислоте, проткни ножом, всё, что угодно, только не прокручивай это в голове! Наверное, это моя плата за всё содеянное. Наверное, это место мой личный ад. Но тогда, что в нём забыл Фёдор? Пусть бинты и покрывают кожу с ног до головы, я всё равно не хочу, чтобы смотрели. Не хочу жалости в глазах. Не хочу вопросов. Пока у меня нет достаточного доверия. А будет ли? Скорее не так… Достоин ли я доверия? Да чёрт его знает. Снял старую одежду, не отрывая глаз от черного затылка, всё боясь — «А вдруг повернётся?», не мог не думать. Голова опять разболелась. Самому было противно смотреть на белые бинты и ещё противнее было знать. Тогда насколько же противно другим? Насколько же противно Фёдору? Представить себе не могу. Губы поджались. Как бы отреагировал, увидь он это? Презрение и отвращение исказит лицо? Оттолкнет и больше не позволит даже дотронутся до его чистой кожи? Моё тело слишком грешно и грязно… Чтобы успокоиться, поднял голову и глубоко вздохнул. Конечно, Достоевский всё это слышал. Слышал каждый шорох ткани, каждый вздох и, мне кажется, каждую мою мысль. Такое чувство, что перед ним мой мозг стоит абсолютно нагим. От этого становилось страшно и стыдно. Надел чистую кофту на торс и штаны на ноги. Снова тяжело выдохнул, но сейчас больше от облегчения. Спрятал. Теперь не видно. Фёдор так и сидел ни разу не повернувшись, словно честно шёл по царству Аида. — Ты ведь мог пойти в туалет, зачем остался? - нежданно-негаданно, Чуя. Вновь сидел на подоконнике, укоризненно на меня смотря. Он ведь всё знает. — Можешь поворачиваться, — вместо ответа ему, сказал я Фёдору. Тот сел обратно, не делая ни на чём акцент, будто ничего не было. Или ничего и не было? — Не игнорируй меня! — Чуя сжал край подоконника руками. В груди потяжелело. — Отстань, — тихо в пол, чтобы было понятно к кому я обращаюсь. Тоже сел обратно на кровать, бросив вещи на комод. — Что значит отстань?! — пожалуйста… я закрыл лицо руками, уткнувшись в простынь, сидя в позе лотоса, — Ты меня совсем не слушаешь! Или хочешь, чтобы было, как со мной?! Ладонями сжал волосы, делая себе больно, лишь бы не слушать, лишь бы не вспоминать. Хотелось закрыть уши ладонями, как в детстве, когда слышишь крики и ругань из другой части дома так, как будто стены сделаны из бумаги. Хотелось закрыть глаза и спрятаться под одеялом. Но я знаю, что ничего из этого мне не поможет. Уже ничего не поможет. — Не хочу, — всё так же тихо, но слишком громко в тишине комнаты. — Так послушай меня и просто выгони его! — плеч коснулись, сначала я подумал, что это Фёдор, и даже в глаза уже появился огонёк немого облегчения, но потом чьи-то руки принесли с собой боль, быстро подняв взгляд я увидел лишь Чую, — Ты хочешь, чтобы всё было, как со мной, — ужасный шёпот, без агрессии, без злости, но пробирающий до мурашек и холодного пота на лбу. Всё снова краснеет, — Ты убьёшь его, как убил Элис, как убил родителей, как убил тётю, как убил ме… — Осаму! — плечи больше не сжимали до боли в костях, лишь легко касались холодные руки. Перед до мной вновь нет никого, кроме Фёдора, в глазах читалась обеспокоенность. Слова продолжали крутится в голове. Я смотрел вперёд, но сам был далеко в, увы, не забытом прошлом. В машине. На кухне. На крыше. Дыхание сбилось. Уже не понятно, какой раз за день тело и разум сходят с ума. На руки не смотрю, но чувствую, что трясутся. Рот приоткрыт, но рваные вдохи не помогают глотнуть кислорода. В горле ком. Может быть из-за него не могу дышать? Федя вроде что-то говорит. Ничего не слышу. Лишь писк в ушах. Противный, очень громкий и очень высокий. А мысли всё летают. Перед глазами, как в кино, проносятся кошмары. Так хочется, чтобы это закончилось и больше никогда не появлялось, но каждый день, каждую ночь, каждое утро меня преследуют призраки прошлого, заставляя существовать в этом мире, заставляют страдать и не дают закончить страдания, не дают отрезать середину ножом смерти. Хочется кричать, — «Это не я! Это не я! Это всё не из-за меня!», но потом обязательно на ухо шепчет чей-то голос, — «Это ты. Это ты. Всё ты. Всё из-за тебя. Это ты их всех убил!» — этот голос заглушает собственные мысли, не даёт мыслить здраво, лишь вгоняет в беспросветную панику и апатию. Кровь на руках жжёт так, что сотри ты кожу до костей, бордовое железо никуда не денется, лишь глубже впитается в плоть, начиная разлагать клетки изнутри. Ты будешь гнить. Сначала желудок. Не можешь есть. Тошнит. Сколько не пихай еду внутрь, всё выйдет обратно, а ты будешь мучатся с приступами нескончаемой боли. Далее лёгкие. Не вздохнуть. Не глотнуть ни капли воздуха. Шею свёл спазм и, в итоге, как при бешенстве, сердце стучит быстро-быстро, разносит кровь в которой нет кислорода, тело мрёт ещё быстрее. Ещё быстрее переносится зараза, что вскоре паразит сердце. Убьет надежду и веру. Так же, вместе с разносимой по организму кровью будет слать своих паразитов. Попытаешься их убрать каким-либо способом. Вскроешь вены — потечёт чёрная кровь. Примешь таблетки — сожгут тебя внутри твоей головы. Повесишься — порвут верёвку, оставив ожог на шее. Они будут управлять тобой. Оставлять тебя в сознании, чтобы ты смотрел. Смотрел, как убиваешь всех дорогих людей. Смотрел, как страдают другие. Смотрел, как тело кладут в гроб! СМОТРЕЛ! СМОТРЕЛ! СМОТРЕЛ И ВПИТЫВАЛ, УМИРАЛ! ВНОВЬ И ВНОВЬ! Но оставался в сознании, чувствуя всё и ничего. Чувствовал трупный запах изнутри. Чувствовал остатки души, которую уже жрут они. И вот… ты умер… Но всё ещё жив. Дышать не могу совсем. Руки инстинктивно потянулись к горлу, но, конечно, это не помогает. За плечи трясут и всё ещё пытаются что-то донести словами. А вокруг будто всё шумит белыми и черными букашками. Нет мыслей, что я сейчас могу отключится от недостатка кислорода. Хотя, может это и к лучшему, что могу отключиться? Неосознанно так и пытаюсь вздохнуть. Не ощущаю себя в реальности от слова совсем. Ладонями обхватил горло, вроде бы сжал, но через пару секунд их уже силой отстранили. В глазах темнеет, скоро усну. Может навсегда? Хотя вряд ли. Не позволят. Чужие руки отстраняются. Или мне это только кажется? Но тут щеку резко прошибает жгучая боль. Разум возвращается в реальность и я наконец-то могу вздохнуть. Лёгкими быстро набираю кислород, будто я сейчас только что выплыл со дна моря. Пытаюсь вздохнуть, в горле сразу першит и, в итоге, начинаю кашлять, касаясь ладонью бинтов на шее. Фёдор увидев это постучал по спине. На глазах навернулись непрошенные слёзы, что как только почувствовались быстро были убраны тканью рукава. Дыхание более-менее восстановилось. — Ляг, — сказал Фёдор немного охрипшим голосом. Надавил на плечи, заставляя неспешно лечь, — извини, что ударил. — Н-ничего, — я всё пытаюсь отдышатся после, видимо, очередного приступа. Никто ничего не говорил. Я не хотел смотреть на Фёдора, поэтому рассматривал потрескавшейся в некоторых местах потолок. И снова приступ случился при нём. В прошлый раз я смог уйти в туалет и отрезвить себя самостоятельно, в этот раз он всё видел. Из-за этой мысли всё тело загорелось ужасным стыдом. Органы и ткани буквально сгорали изнутри. Решил спрятать лицо, закрыв их ладонями. Так много хотелось сказать. Объяснить, оправдаться, попросить прощения… А за что? Да за то, что доставляю так много проблем, за то, что заставляю смотреть на этот ужас сумасшедшего. Сердце отбивает слишком быстрый ритм. Паника никуда не ушла, лишь сделалась слабее. Я дышу. Дышу. Всё ещё дышу. Дышу и ещё быстрее умираю. Тут кистей коснулись холодные руки, бережно отводя ладони от лица. На мгновенье увидел лицо напротив и тут же отвёл взгляд, не в силах смотреть. — Осаму, — тихо, будто боязливая кошка, голос крадется по тёмной кухне, — Ты хочешь что-то сказать? — снова эти слова, точь-в-точь. Мои руки так и держали, мягко, даже почти не касались.Пожалуйста, останься. Пожалуйста, спаси меня. Пожалуйста, не дай им убить меня!
— Скажи ему, чтобы ушёл!— знакомый голос опять обратил на себя внимание, я не вижу его, но знаю — он рядом, - Скажи, чтобы ушёл! Скажи, чтобы ушёл! Скажи, чтобы ушёл! Скажи, чтобы ушёл! — слова будто кружили вокруг меня и голова снова закружилась, тошнота подступила к горлу- СКАЖИ, ЧТОБЫ ОН УШЁЛ! — так громко, что голова заболела пуще прежнего. Глубокий резкий вздох… Я не могу этого терпеть. Я слишком слаб. — Пожалуйста, уйди, — после сказанных в потолок слов, грудь будто проткнули колом прямо в сердце. Надеюсь, только у меня одного. После заминки, холодные руки отпустили мои. Жар обжёг с новой силой. — Как скажешь, — с кровати встали и Фёдор пошёл к двери.Нет! Останься! Останься! Останься! ОСТАНЬСЯ! Молю, не уходи!
Я уже было хотел сказать свои мысли вслух, встать и остановить, но чужие руки прижали к постели, а в голубых глазах, что нависли сверху, полыхало пламя. Два слова пресекли все мои желания. — Не смей. И я остался неподвижно лежать, почти не дышал, пока дверь в палату не захлопнули, давая понять, что мой единственный спаситель покинул меня, по моей же воле.По моей же?
⟥────────✤────────⟤
Перед до мной сидит задыхающийся Осаму, а в голове только и крутиться, — «Что делать?!», и меня пугает именно это. Никогда прежде я не испытывал даже намёка на панику, сейчас же она готова окатить меня целиком. Я пытаюсь докричаться словами, трясу за плечи, как-то щёлкаю перед глазами пальцами, но все мои попытки рушатся карточным домиком.Он сейчас ни здесь. И я ничего не могу с этим сделать. Я не знаю, что делать.
Нужно успокоиться! Глубокий вдох получился рваным. Губы напротив уже начали синеть. Надо что-то делать! И в голову приходит лишь один вариант. Долго не думая, я осуществляю его в реальность, замахнувшись и ударив Осаму по щеке ладонью, и, слава Богу, это сработало. В глазах появилась осознанность и был услышан хриплый резкий вздох. После Дазай закашлялся, я похлопал его по спине. — Ляг, — оказывается, мой голос охрип. Я надавил на чужие плечи. Хотелось извинится, что опять же было так чуждо для меня обычного, но так необходимо лёгким сейчас. Это просто слова, просто звуки, ничего не будет, нужно просто сказать…- Извини… что ударил, — попытался сглотнуть ком. Не вышло. — Н-ничего, — может быть для тебя это и правда так, но я сейчас будто открыл ранее забытую дверь моей души. Как-будто даже стало легче, но скорее всего просто кажется. Ком остался. Никто ничего не говорил. Но я всё смотрел на Осаму, опять прячущего свой взгляд от меня, на этот раз в потолке. Видимо, сейчас снова был приступ. Я могу лишь предполагать, чем он вызван, но зато могу видеть, что после него Дазаю только хуже. Скорее всего дело усугубляет ещё и то, что я стал невольным свидетелем и это так же давит на его душу. В прошлый раз он хотя бы смог скрыться с чужих глаз, тогда это закончилось кровью на костяшках и до сих пор незажившей рукой, сейчас же всё бушующие действо происходит где-то внутри него. Если посмотреть на Осаму, можно подумать, что он и не живой вовсе. Кожа бледная, как у смерти. Можно подумать, что он умер. А не снова ли? Скорее всего. Так как мои глаза не на секунду не отрывались от Осаму, я проследил как он закрывает лицо ладонями. Догадка подтвердилась — ему стыдно. А ведь в этом чувстве даже нет смысла.Что он сейчас думает? Зачем закрывает лицо? Почему чувствует именно это?
Надо ли что-то делать?
Наверное, надо…
Я медленно и аккуратно коснулся рук Дазая, отводя их в сторону. Даже не сопротивляется. Руки ватные. Это странно? Быстро кинул взгляд на меня и вновь спрятал. Вновь. — Осаму, — никакой реакции. Мне кажется… мне страшно, — Ты хочешь что-то сказать? — в прошлый раз ответил. Может ответит и в этот? За эти дни я понял очень простую вещь, — «Пока не спросишь прямо- не ответят вовсе». На самом деле, это работает с большинством людей. Даже со мной. После сказанной мной фразы, я чётко видел — Осаму мечется меж двух огней. Не может решить, между спасением и обыденностью. Я ведь могу. Я ведь смогу. Только скажи. Скажешь ведь? В глазах читается страх, читается неуверенность, читается… как будто заполненная до краёв пустота. Только у него может быть так, что на один задаваемый вопрос в моей голове, он может дать два абсолютно разных ответа и оба будут правдой, даже если слова не сказаны в слух. Даже если я их ещё не понял. Просто они ещё в коконе. А глаза так и бегают. На своё удивление хочется услышать определенный ответ… но открыть свою душу не так просто. — Пожалуйста, уйди, — сказал на одном дыхание. Быстро и тихо, будто не хотел, чтоб услышали. Будто не хотел, чтоб исполнили. Я проклинаю свой острый слух. Не смотришь. Так и не смотришь. Так и боишься. Неужели меня? Нет, Боже, Фёдор, включай голову, не давай взять вверх чувствам! Такое поведение лишь защитная реакция на прошлое. Я ни при чём. Всему есть объяснение. Здесь нет ничего такого, что может ударить под дых. Я не должен так остро это воспринимать…Но тогда почему будто кол воткнули в сердце?
Хочется уйти, но так же сильно хочется остаться. Стою на лезвии ножа, вот-вот и упаду куда-то, подуй даже лёгонький ветерок. Последний жест, слово, взгляд и я уже падаю. Лечу в пропасть без дна, на которое так больно приземляться. Но ты не смотришь. Есть лишь пустота. Это единственное, что я сейчас получаю в ответ. В груди начинает то ли жечь, то ли закипать. А ничего так и нет.Дай мне хоть какую-нибудь реакцию!
Я буквально умоляю об этом внутри, но не в силах сказать этого вслух. Не могу говорить. Ни слова. Голос парализован. Только глаза кричат. Остальное же- тишина.Это и стало ответом. Я упал с тонкой грани.
— Как скажешь, — сдался. Бегу, словно трус. Встал с кровати в надежде, на хоть один единственный звук. Тишина. Кажется, даже не дышит. Я не могу. Неужели не могу? Неужели не смогу? Неужели сдамся…? Дошёл до двери. Тишина. Взялся за ручку. Тишина. Открыл дверь… Вышел…Тишина.
⟥────────✤────────⟤
И в чём смысл? После своего «побега» я решил пойти в холл, где сейчас и находился, сидя на потертом голубоватом диване. Подперев рукой голову скучающе наблюдал или смотрел в одну точку не в состоянии отвязаться от неприятных мыслей. Было плохо. Внутренние состояние от выхода из комнаты не испарилось само по себе, напротив, теперь к нему добавилось ещё и чувство вины. В тот момент я был бессилен и от осознания этого, мне до ужаса и боли в костях противно. Я видел ту сторону мира. Видел смерть и сам был ею. Наблюдал за людьми, что на глазах умышленно сводили себя в могилу, рушили остатки разума, а моя роль была в том, чтобы сопутствовать им на этом пути. Я видел умалишённых и сумасшедших людей, смотрел на них во время приступов, никогда не пытался помочь им спастись, даже не думал об этом. И во все эти моменты внутри меня было одно лишь чувство- отвращение. Не было ни страха, ни боли, ни печали, я не винил себя после содеянного, по крайней мере, не так сильно, как виню сейчас. Потом стало совсем всё равно. Принял ситуацию в которую сам себя завёл прямой дорогой. Сам сделал выбор в пользу такой жизни. Привык ко всему этому, но… сейчас всё иначе. До каждой детали, буквы и вздоха, абсолютно всё по-другому. Так, как не было никогда. И это страшно. До ужаса трясущихся рук страшно. Неужели все эти перемены лишь из-за одного человека? Неужели всё это из-за Осаму? Хотя… я уже почти месяц не принимал своих лекарственных препаратов, а с ними ведь, как с наркотиками, не примешь один раз и всё, капут. Башню сносит. Именно поэтому сейчас я вновь вижу галлюцинации. В комнате пять человек. Трое вновь смотрят телевизор, сидя на полу. Санитар сидит за столом. Один всё не перестает ходить по комнате с сумасшедшими глазами, что и понятно, зная, где я нахожусь. Картинка перед глазами слегка плывет. Словно потоки воды пол, потолок и стены двигаются в неизвестном никому направлении. Не слишком сильно. Думаю, стоять смогу. Единственное, что максимально сильно выбивается из всей картины- это геометрические фигуры в разных местах. Примитивные, цветные, даже кислотные. Какие-то левитируют в пространстве, медленно покачиваясь туда-сюда, а некоторые приклеились к живым телам, словно пиявки, став их продолжением. Видеть подобное не страшно, почти, но нервы начинают шататься всё быстрее. Порой посещают мысли, -»Точно ли это настоящее или всё в моей голове?», боюсь представить, что у Осаму, ведь у него болезнь ещё тяжелее. Это давит и давит, прижимает к земле, не давая вздохнуть. Постоянная нервозностью становится частью жизни, а тремор, порой, даже не удивляет, лишь доказывает- ты ненормальный, сумасшедший, просто псих! Рука сжимает обивку дивана, а этот больной так и продолжает сновать перед носом. Сядь и успокойся уже! Ходит и ходит, ходит и ходит. Грызет ногти, оглядывается по сторонам, смотрит исподлобья на санитара, создает шум топаньем. Смотришь на это, а внутри кап-кап, кап-кап, постепенно льется и накапливается раздражительность. Глазами высматриваешь что-нибудь, что можно кинуть, да потяжелее. Или можно просто подойти и ударить. Кап-кап, кап-кап. Теперь уже чисто физически не могу отвести взгляд, сверлю им, пытаясь прожечь дыру не совместимую с жизнью. Ногтями порвал и так еле уцелевшую отделку софы. Внутри всё начинает чуть-ли не трястись. Не выдерживаю. Резко встаю, подхожу, заношу руку для удара, прямым попаданием бью локтем в висок. Слышится хруст. Кость в районе виска тонкая, совсем не представляет сложности пробить и сломать. Кость собственного локтя пробивает болью, но адреналин уже влился в кровь. Надоедливый пациент падает без сознания, даже не успев ничего понять. Мне мало. Гнев никуда не делся. Сначала пытаюсь сдерживаться, но внутри горит так сильно, что это невозможно терпеть. Это хочется куда-то выпустить. Больше не могу. Приседаю и бью кулаком по лицу. Кровь тут же брызнула из носа. Моя одежда вновь в крови, только теперь в чужой. Не могу остановится. Продолжаю бить. Чужое лицо начинают всё больше покрывать гематомы и синяки, и всё больше хлещет бордовая жидкость с запахом железа. Металл ударил в нос, красный цвет в глаза. А внутри всё печёт. Горит до боли. Ко мне подбегают и хватают под руки. Брыкаюсь, пытаюсь вырваться. Не выходит. Опять. Подбегают ещё санитары. Один помогает меня удержать, другой берет шприц. Укол в шею. Ощущения мороза по коже. Опять. Картинка перед глазами начинает летать и кружиться ещё быстрее. Тошнит. Всё начинает темнеть. Отключаюсь. Потом просыпаюсь уже в знакомой камере. Оглядываюсь. Снова один, снова всё вокруг белое, снова голова нещадно болит, снова слабость по всему телу. Открывается дверь, заходит охранник. Надевает наручники на руки. Ведёт по коридору. Белый свет снова бьет по глазам, чем только усиливает головную боль. Подходим к кабинету под номером триста восемнадцать. Только не опять. Заводят внутрь. Кто-то кричит. Воняет горелым мясом, что аж начинает жечь слизистую носа. Меня проводят за шторку. Наверное, пытаюсь сопротивляться. Не выходит. Пристёгивают. Так и незажившую кожу щиплет. Подходит тот главный врач. Предлагает. Противно. Знаю, что будет дальше, но всё равно отказываюсь. Врач хмурит брови в недовольстве. Говорит, -"Включай», меня передергивает. Включают ток. Всё тело горит. Боль везде. Хочется кричать. Не могу. Даже дышать не в состоянии. Выключают. Вдыхаю через подгоревшие легкие. Снова включают. Снова больно. Думаю, что лучше умереть. Выключают. Пытаюсь дышать. Больно в горле, в легких, везде. Везде больно. Вдохи хриплые. Включают. Больно. Я всё так же не шевелясь сидел на диване. От мыслей отрывает звук из динамиков. Меня будто окатывает холодной водой, по спине пробегают мурашки и наконец-то удаётся вернуться в реальность. Пытаюсь поменять позу и понимаю, что всё тело затекло, а перед глазами уже никто не мельтешит. Тот пациент куда-то ушёл, а я даже не заметил этого. И как давно? Посмотрел на часы, что висят над головой санитара, те показывают двенадцать часов. Из динамика так и продолжает литься музыка, оповещающая, что сейчас будет обед. В голове проскальзывает, -»Осаму ведь пойдёт? Я ведь его увижу?», сейчас совсем не хочется думать, пытаюсь отвлечься и встаю с дивана, направляясь в сторону лестницы. На самом деле, я и не шёл бы, но, как бы мне не хотелось этого признавать, в палату возвращаться страшно. Даже не знаю точной причины, всё слишком размыто и в кои-то веки не ясно. Подойдя ближе ко входу на лестницу, прислоняюсь спиной к холодной стене, жду. Музыка всё играет, и я пытаюсь сосредоточится только на ней, только бы не думать. Времени много не проходит. Пациенты в белых мешковатых одеждах собираются, только восемь человек. Осаму нет. Вижу, как переговариваются пара врачей и один из них идёт в сторону нашей палаты. Тут, взглядом цепляюсь за белую макушку. Ацуши стоит рядом с Акутагавой. Лицо у первого уставшее, измученное. Посмотрел на руки, они, как и мои, в ранах от кожаного ремня. Интересно, за что досталось ему? Вновь вторая личность взяла вверх и что-нибудь учудила? Наверное так. Санитар, что пошел за Дазаем, возвращается. Один. Лишь пожимает плечами, смотря на того, с кем переговаривался ранее, подходит, что-то негромко говорит тому и потом объявляет, что сейчас мы идём на обед. Начинает искать кого-то и остановившись на мне, говорит, чтобы я шёл в начале строя. Сейчас мне всё равно. Хоть в начале, хоть в конце… Хоть остаться в палате. Но нет. Сил нет, чтобы говорить, объяснять, думать, чувствовать. Я слишком устал. Отправляемся в столовую.⟥────────✤────────⟤
Внутри большого пространства шумно. Все кричат, разговаривают, скрябают столовыми приборами по тарелкам и мискам, с кухни доносятся звуки. Всё это нещадно давит на мозг выступая самым эффективным раздражителем, так ещё и редкие, но заметные галлюцинации отвлекают внимание и заставляют нервничать, а руки трясутся, потому и не пью, и не ем. Из-за этого всего хочется спрятаться, как можно дальше и глубже, где будет тепло и тихо, и может быть… нет, хотя бы сейчас не думай об этом. Хотя бы сейчас… Неясная жидкость в тарелке всё равно не вызывала аппетита и совсем не лезла в горло, поэтому я просто тихо сидел в самом углу столовой. В прошлый раз я был здесь не один, теперь же каждая клетка чувствует сжимающий дискомфорт. Уйти, как назло, нельзя, пусть это и логично, но всё равно раздражает. Аудиалом быть жуть как неудобно, каждый шорох может отвлечь, а в плохом настроение бесить, сейчас вокруг меня кружат тысячи звуков и каждый я слышу и не могу никак абстрагироваться. Хотя, может оно и к лучшему? Это совсем немного, да заглушает собственные мысли. Сидел я на самом краю скамьи, когда ко мне кто-то подсаживается сбоку. Сначала я не обращаю на это никакого внимание, но потом приходится… — Привiт, Фёдор. В голове лишь одна мысль, — «От куда ты знаешь моё настоящее имя?! Для всех я ведь должен быть Родионом Раскольниковым!», сердце начинает биться в бешеном темпе и такое чувство, что оно скоро не выдержит. Глаза округляются, что замечает собеседник. — Да не переживай ты так, — На плечо кладут руку и язык снова становиться японским, — я никому не скажу кто ты и что ты. Поворачиваю голову и до сих пор не придя в себя от того, что этот самый человек Гоголь, спрашиваю. — От куда? — на всякий случай решаю говорить на родном языке, чтобы понимал меня лишь один человек. — Пташка з неба нашiптала, — как ни в чём не бывало отвечает на вопрос. Будто бы не он знает то, что знать явно не должен. Может быть ему рассказал Дазай? Ведь это вполне логично, да только вот, я не помню момента, когда он мог это сделать. Хотя… когда меня повели «лечиться», тогда можно было. Этот вариант нельзя исключать. А если Дазай рассказал Николаю, то теперь и тот главврач или ещё кто с верхушки знают. Но даже, если знают, даёт ли им это хоть что-то? Агх! Я без понятия какие есть на меня данные у кого-либо! У меня совершенно нет информации! Да и что это значит? «Пташка с неба нашептала»? Точно кто-то с высоких мест ему рассказал! Что же теперь будет? — Что ещё за пташка? — всё так же опасливо пытаюсь разузнать хоть что-то. — Бог, Феденька, сам Бог, — и улыбается своей хитрой улыбкой, так самое странное я не вижу никакого признака лжи! Ничего, абсолютно ничего! Как такое может быть?! Ещё один шизофреник что ли? Да только больные не могут брать информацию из воздуха, он должен был это где-то услышать. Руку с плеча наконец-то убирают, — у мене для тебе є одне питання тире пропозицію, — я не очень хорошо знаю украинский, но, кажется, суть улавливаю, — чи не хочеш ти втекти від сюди? Да что происходит?! Дазай ему точно всё рассказал, теперь у меня нет сомнений. Не бывает таких совпадений. — Осаму тебе всё рассказал обо мне, да? — мои брови нахмурены, а глаза сосредоточены, чтобы поймать собеседника на лжи или на чём либо ещё. Я всё вижу. — О, так значить і Дазай все знає? Прекрасно. — Не прикидывайся дураком. — А я і не прикидаюся. Думаю, ти можеш подумати, що я в змові з кимось і про тебе кудись доповідають інформацію, але це не так. Не знаю як Осаму, але я точно нічого подібного не чув. Кажу ж тобі, і будь впевнений, кажу чисту правду, всі мої знання від нього, від Господа Бога. Я ничего не увидел, ни одного лишнего движения, лишь прищуренные хитрые глаза, но такое чувство, что он всегда с ними ходит, в остальном же, я могу сделать только два вывода, либо он просто гениальнейший актёр, либо… это правда. Но такого не может быть! Конечно, я сам верую, но Бог не может просто так взять и спуститься к человеку, рассказав ему о другом. А вдруг он посланец Божий, что пришел за мной, грешником? Да нет! С чего бы ему посылать именно за мной? Чем же я так мог приглянуться самому Ему? Что я мог такого сделать, чтобы надо было предпринимать такие меры? Нет, это всё полный бред. Всё можно объяснить и без помощи Бога и его сюда предписания. — Гаразд, — снова подал голос Николай, — бачу ти поки все обмірковуєш. Тоді запитаю це у тебе ще раз пізніше, -взяв свой поднос, на котором так же была не тронута основная еда, он встал, — Може ще побачимося!— и ушёл, оставив меня с таким множеством вопросов. Фигура с длинной белой косой очень быстро затерялась в толпе больных заключённых. Теперь меня уже не отвлекали шумы, в голове лишь крутился этот странный украинец, которые, по его словам, говорил с самим Господом, чего быть, естественно, не может. Но тогда от куда он так много знает? Да почему много-то?! Всё, что он сказал мне, я говорил раньше Осаму и, видимо, теперь я не могу рассказать ему ничего важного… Теперь у меня совсем нет людей, которым я хоть немножечко мог довериться в этом проклятом месте. Никого.Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасною мечтою
Он вдохновение призирал…