Ты — мое рядом

      Предпраздничный вечер таковым вовсе не ощущается. Аль-Хайтам, лежа на диване и закинув свободную руку за голову, лениво скользит взглядом по ровным строкам очередной книги, рассказывающей об исследовании пирамид в пустыне. Кавех же, высунув кончик языка изо рта, старательно расчерчивает макет нового здания, заказ на который получил буквально вчера. Он проводит ровную линию по линейке и, отбросив карандаш, откидывается на спинку стула, разминая онемевшую спину. Он тянется, кряхтит и стонет в попытке привлечь внимание Аль-Хайтама, но тот лишь задумчиво шелестит страницами. Когда Хайтам погружается в чтение, его становится слишком мало. Порой настолько, что работать без постоянных коротких словесных перепалок становится непривычно и оттого тяжело.       — Скучно, — бурчит Кавех, подпирая голову рукой.       — Займись делом, чтобы не было скучно, — машинально отвечает Аль-Хайтам, на лице которого не дрогнул ни один мускул.        Старший вскидывает руки, поднимается с места и в пару широких шагов преодолевает расстояние между столом и диваном, на котором, вытянувшись, читает Хайтам. Он плавно садится рядом, мягко опускает ладонь Аль-Хайтаму на живот, в каждом своем движении похожий больше на игривую кошку, чем на обычного себя. Он кладет голову на собственную руку, покоящуюся на животе возлюбленного, и хнычет в отчаянной попытке снова привлечь внимание Аль-Хайтама. На этот раз удается. Младший убирает от лица книгу и поднимает голову, протягивает руку и зарывается пальцами в светлые волосы Кавеха, отчего ворчание сразу сменяется довольным урчанием.       — Может, сходим выпьем? — предлагает Каве, подставляясь под неторопливые ласки.       — Почему не хочешь дома?        Кавех приподнимается на локте, пожимает плечами и напоминает о приближающемся празднике. Аль-Хайтам прижимает пальцы к глазам и нажимает, снимая напряжение и выигрывая себе мгновение на подумать. Отказываться сразу не хочется — они действительно давненько нигде не были. И если Хайтам еще выходит, чтобы неспешным шагом дойти до Академии, то Кавех почти все время безвылазно сидит дома, не видя ни солнца, ни свежего воздуха. Легкий кивок головой дает Кавеху зеленый свет, и, радостно хлопнув в ладоши, он вскакивает с дивана. Медлить нельзя — Аль-Хайтам может в любой момент передумать и отказаться, предпочтя ленивый отдых дома выпивке в таверне. За долгие годы, что Кавех знает Хайтама, он успел хорошо его изучить. Еще в студенчестве он понял, что вытащить младшего за пределы дома крайне сложно, хоть и возможно. Если же уговорить его все-таки удалось, то нельзя растягивать сборы, ведь за это время Хайтам может попросту передумать. И если он решит остаться дома, то решения своего уже не поменяет. Кавех знает, что Аль-Хайтам любит выпить, хотя пьяным видел его лишь пару раз. Да и сильнее самого Каве Хайтам никогда не напивался. Старший знает и то, что алкоголь крепче сумерского вина Аль-Хайтам не пьет и споить его практически невозможно.        В таверне в этот вечер шумно, однако глупо было полагать, что накануне праздника будет иначе. Они занимают первый попавшийся на глаза свободный стол, и возле них тут же вырастает фигура владельца, который в этот день наравне с официантами принимает и разносит заказы.       — Нам графин вина. Красного, — уточняет Кавех и, широко улыбаясь, ожидающе подпирает голову рукой.       — Графин? — выгибает бровь Аль-Хайтам, складывая руки на груди. — В графине тебе принесут винный напиток, а не вино, — младший переводит взгляд с возмущенно фыркнувшего Каве на Ламбада. — Нам бутылку. Для начала мондштадтского.        Палец Кавеха стучит по столу, выдавая все его недовольство. Почему-то он успел подумать, мол, раз Хайтам так легко согласился провести вечер в таверне, то он не будет в очередной раз вести себя как заноза в заднице и даст возможность им обоим хорошо провести время. Кавех до ужаса наивен.        Вскоре перед ними ставят бутылку и под пристальным наблюдением Аль-Хайтама откупоривают, чтобы после наполнить вином глубокие бокалы. Аромат винограда щекочет ноздри, и сил медлить уже не остается: Каве пододвигает бокал к себе и, наклонившись, делает глубокий вдох, едва не закатывая глаза. В отличие от Аль-Хайтама, предпочитающего более крепкое сумерское вино, Кавех больше любит мондштадтское. Оно не такое терпкое, на вкус более мягкое, и пьется, как сок. В нем почти не чувствуется алкоголь, и потому Кавех каждый раз угождает в эту ловушку. Он всегда считает, что держит себя в руках, контролирует ситуацию от и до, но в конце концов все равно обнаруживает себя в крепких руках Хайтама, уже смирившегося с тем, что Каве не умеет пить. Старший поднимает бокал, тостует и делает такой большой глоток, что выпивает почти все. На предложение Аль-Хайтама заказать еды, чтобы замедлить неизбежное опьянение, Кавех кивает несколько раз, совершенно не заботясь о том, как скоро алкоголь ударит в голову. Сегодня он планирует по пути домой в очередной раз оказаться к объятиях Хайтама.        Их отношения давно стали другими. Из близких друзей, тайно лелеющих надежду на что-то серьезное, они стали незнакомцами, не желающими даже слышать друг о друге. Но волей случая, сблизившись вновь, они нашли друг в друге то, в чем нуждались: поддержку, заботу и понимание. Взбалмошный Кавех все реже ищет поводы придраться, в то время как щетинистый Аль-Хайтам чаще думает о том, какие слова могут задеть ранимую душу старшего. Возможно, потому он и пошел на уступку, согласившись провести вечер вне дома.       — Предпочтения по еде? — интересуется Хайтам, отпивая из бокала.        Кавех задумчиво стучит пальцем по губам, и вдруг его осеняет:       — Острого! Хочу острого! Слышал, Ламбад купил новый рецепт у шеф-повара из Ли Юэ, и, мне кажется, это то, что нам нужно!       — Ты уверен? — недоверчиво спрашивает Аль-Хайтам.       — На все сто, — губы Кавеха растягиваются в улыбке, выдающей все его довольство собой, и он машет рукой Ламбаду, который, только завидев сигнал, сразу подходит, чтобы принять новый заказ. — Принесите нам, пожалуйста, новое блюдо из Ли Юэ. — Кавех на мгновение задумывается и уточняет: — Оно же правда появилось в меню?        В ответ на свой вопрос Кавех получает кивок головой, и он начинает сиять еще ярче. Чуть не вскакивая с места, он просит Ламбада принести сразу двойную порцию, чтобы вдоволь насладиться вкусом экзотических для их краев заоблачных перчиков. Хайтам оставляет попытки отговорить его очень скоро: все равно это бесполезно. Если Кавех загорелся идеей, даже если она крайне безумная и, вероятно, глупая, пытаться уговорить его изменить намерения бессмысленно — Кавех останется при своем.        Пока блюдо готовится, они почти допивают первую бутылку вина, и оба мало-помалу начинают пьянеть. Аль-Хайтам становится разговорчивее, в то время как Кавех превращается в откровенного болтуна. Но и тут Хайтам его не останавливает, ведь на самом деле (он, конечно, в этом не признается даже по пьяни) ему нравится эта болтовня. Кавех сам не замечает, как начинает делиться проблемами, которые гложут его и которые он скрывает от пристального взгляда Хайтама, боясь, что чрезмерные жалобы на жизнь испортят их отношения. Он рассказывает о своем детстве, о маме и временах, когда отец еще был жив. Он с трудом удерживается от слез, когда снова говорит о нем, лишь выдавливает кривую улыбку, от которой у Хайтама колет сердце. Если бы он мог, он забрал бы всю эту боль себе, чтобы видеть на лице Кавеха лишь искреннюю и теплую улыбку, вызываемую исключительно счастьем. Такую, в какой растянулись его губы, когда он завидел Ламбада, несущего к их столику большой поднос с чем-то, что даже выглядит огненно-острым.       — За тебя! — Кавех аккуратно, чтобы не перемазаться в соусе, берет заоблачный перчик за хвостик и, оттостовав им, словно бокалом с вином, сразу весь отправляет в рот. Он жует секунду-две-три в ожидании и резко хватается за бокал с вином, который залпом опустошает, пытаясь потушить разгоревшийся прямо у него во рту пожар. Аль-Хайтам сначала прыскает, а после и вовсе теряет над собой контроль, начиная смеяться так сильно, что перестает хватать воздуха. Он подливает Кавеху еще и просит не успевшего уйти Ламбада принести им еще бутылку. Вечер обещает быть долгим и насыщенным.       «Пора домой», — фраза, которую Аль-Хайтам повторяет на протяжении уже многих лет, когда время начинает близиться к полночи, а Кавех начинает перебирать с алкоголем. Последний бокал был лишним: Каве становится все более неуклюжим, а язык начинает заплетаться, и вот уже сложные, длинные слова вызывают у него трудности. Аль-Хайтам хоть и не любит пьяниц, но в таком Кавехе находит свое очарование. В основном потому, что и без того любвеобильный Каве становится еще более нежным и игривым. Хайтам может сколько угодно злиться на него, когда Кавех под действием того же алкоголя начинает капризничать на ровном месте, но оттаивает тотчас же, когда Каве меняется в настроении и превращается в мягкого кролика.        Сейчас все идет по старому, уже знакомому сюжету: Кавех сопротивляется и хнычет, что не хочет уходить, убеждает Хайтама в своей трезвости, а, когда пытается встать и тут же плюхается задницей обратно на скамью, сдается. Тогда Аль-Хайтам сгребает его в охапку, берет под руки и, рассчитавшись с Ламбадом за еду и выпивку, выводит старшего на свежий воздух. Сумеру прекрасен в любое время суток любого времени года, но — Архонты — ничто не сравнится с теплыми летними ночами, когда даже без яркого горячего солнца на улице все еще тепло, а в темном небе горит целая россыпь ярких звезд, готовых зачаровать любого взглянувшего на них. Кавех льнет к Хайтаму, почти висит на нем, довольный, пьяный и до ужаса влюбленный. Ноги сами несут их к Большому базару, где торговцы еще не успели разойтись по домам в надежде побольше заработать. Яркие огни, цветастые одежды и тысячи товаров сливаются в одно красочное месиво перед пьяными глазами. Кавех вертит головой и цепляется взглядом за то, что не привлекло бы его внимание по трезвости, и неосознанно доставляет Аль-Хайтаму, пытающемуся отвести его домой, уйму хлопот.       — Стой! — восклицает старший и резко тормозит.        Он скидывает с себя руку Хайтама, отлипает от него и бежит к прилавку, на котором расположились деревянные фигурки пустынных лисов.       — Хотите поддержать вымирающий вид? — интересуется продавец, возвышаясь над склонившимся к прилавку Каве.        Кавех поворачивает голову и поднимает взгляд к источнику звука, а после резко выпрямляется и, чтобы не казаться дураком, делает серьезное лицо. О том, что пустынные лисы — вымирающий вид, он слышит впервые. Более того, он всегда был уверен, что лисы находятся вне опасности, ведь в пустыне можно найти целые стаи. Однако вступать в спор с продавцом он не намеревается, а лишь внимательнее его слушает.       — Наша организация по защите животных несколько лет строила приют для пустынных лисов, чтобы сохранить их популяцию. Сейчас, когда новый дом для этих славных созданий уже готов, мы продаем разные вещицы с изображениями лисов, а часть выручки отправляем на их содержание.        Мужчина за прилавком складывает руки на груди и выглядит по-настоящему гордым за дело, к которому приобщен. Сердце Кавеха екает. Даже если он всегда считал пустынных лисов видом невымирающим, он мог ошибаться. И сейчас, когда алкоголь уже давно задурманил мозг и рассудок, ему кажется, что всю жизнь он был слеп. Неужели и правда лисы все это время были на грани вымирания? А сколько опасностей подстерегает их, таких беззащитных и пушистых, в жестокой пустыне, кишащей плотоядными хищниками, готовыми полакомиться лисятиной? От одной этой мысли вдоль позвоночника пробегаются мурашки. Стоящий позади Аль-Хайтам, подобно продавцу складывает на груди руки и поглядывает то на бессовестно врущего хозяина лавки, то на затылок Кавеха, по которому хочется как следует треснуть, чтобы он перестал слушать этот бред.       — Не хотите купить что-нибудь? Девяносто процентов от вашей покупки будут отданы приюту.        Старший, поджав губы, стараясь сдержать эмоции, лезет в задний карман штанов, одним этим жестом выдавая свои намерения.       — Не говори, что веришь в эту чушь, — наконец встревает Хайтам и хватает старшего за руку, держащую мешочек с морой.       — Но лисы! — топает ногой Кавех, вырывая руку из крепкой хватки. — Тебе их не жалко?       — О каком приюте вообще речь? — раздраженно цедит сквозь зубы Аль-Хайтам. — В эту херню можешь поверить только ты!       — Ты! Бессердечный мужлан! — Кавех тычет пальцем в грудь младшего и, выдохнув, снова поворачивается к продавцу. — Я возьму фигурки, брелоки и…       — Да тебя разводят, как ребенка! Вот у вас, — Хайтам обращается к хозяину прилавка, — есть доказательства существования этого приюта?        Глаза продавца на мгновение округляются, но он тут же обратно натягивает на лицо улыбку.       — Конечно, — он лезет под прилавок и достает фотографию, которую протягивает расчувствовавшемуся Кавеху.        Он хватает ее и не глядя пихает в лицо Хайтаму, подтверждая свою правоту. Аль-Хайтам глядит на фото и разочаровывается еще больше. Кавех неизлечимо наивен, и с этим, видимо, остается только смириться.       — Если это приют, почему здесь изображены лисы в естественной среде обитания? Где хотя бы ограждения?       — Вы, э-э-э…, — продавец чешет затылок, бегая глазами со скептически настроенного Аль-Хайтама на Кавеха, готового выложить миллионы ради сохранения популяции пустынных лисов, судорожно подбирая слова, — вы не понимаете! Наша организация сделала все возможное, чтобы лисы жили в условиях, приближенных к дикой природе. Территория настолько большая, что ограждений не видно. Но лисы, поверьте, в восторге!       — Вот видишь! — снова настаивает на своем Кавех. — На благое дело можно и пожертвовать.       — Ты идиот? — не выдерживает Аль-Хайтам.       — На благое дело! — почти кричит Кавех в попытке переспорить младшего.       — Идиот?       — Для лисов!       — Идиот, — выдыхает Хайтам, придя к последней стадии принятия. Продолжать смотреть на этот спектакль нет ни малейшего желания, и он отходит в сторону, чтобы не становиться свидетелем того, как Кавех бездумно отдает бешеные деньги за кучу бесполезного хлама.        Продавец тем временем уже собрал все, что хотел приобрести Каве. Получилось немало: унести в руках такой объем едва ли получится, только если Аль-Хайтам не согласится помочь, но этот скряга — Кавех уверен — точно откажется.       — Коробку брать будете?       — А от ее покупки деньги тоже пойдут в приют?       — Увы, — продавец разводит руками, и это — единственное слово, которое звучит правдоподобно.        До чего же Кавех предсказуемый, думает Аль-Хайтам, когда тот, с трудом удерживая груду хлама с лисами и в виде лисов, наконец подходит к нему. Предсказуемый, но зато довольный, ведь он только что потратил баснословную сумму, которая почти вся, за исключением десяти процентов, будет направлена в мифический приют для не менее мифических пустынных лисов. Хайтам ничего не говорит, предпочитает промолчать, чтобы в очередной раз не нарваться на обвинения в жестокости и хладнокровии по отношению к несчастным животным.        Кавех пыхтит, но стойко несет все сам. Правда, когда они наконец подходят к дому, часть покупок приходится отдать Аль-Хайтаму, чтобы достать ключи от дома. Он сует руку в задний карман, но обнаруживает лишь пустой мешочек из-под моры. Тогда, перехватив покупки другой рукой, он лезет во второй карман, но и он оказывается пустым. Кавех судорожно пихает остатки лисьего безобразия Хайтаму и запускает руки во все карманы, которые только есть на его одежде. И везде пальцы натыкаются на пустоту.       — Я, кажется, ключи потерял, — он неловко улыбается и вместе с тем радуется, что у Хайтама заняты руки, иначе он точно отхватил бы подзатыльник.       — Если бы моя любовь к тебе не была так сильна, — Кавех почти слышит, как скрежещет зубами Аль-Хайтам, — я бы тебя давно прибил.        Кавех смеется, робко обнимая себя руками, и обещает найти ключи. Он уверен, что выронил их возле прилавка, когда доставал деньги, и предлагает Хайтаму вернуться, чтобы проверить. Иных вариантов у них все равно нет, поэтому младший хоть и нехотя, но соглашается.        За прошедшее время торговые ряды на Базаре успели поредеть. За прилавками остались лишь те немногие продавцы, у кого либо нет причин торопиться домой, либо те, кто все еще нацелен на гуляющих в предпраздничный вечер зевак. Они снуют между рядами, но нужной лавки никак не могут найти. Кажется, что она должна быть где-то тут, но то ли память подводит, то ли ищут где-то не там. Кавех идет, внимательно глядя под ноги, и раз за разом проходит мимо уже опустевшего прилавка, на котором совсем недавно была целая гора фигурок с лисами. На котором сейчас в свете уличных фонарей поблескивает потерянная связка ключей.