«Нет иного рассвета, чем в нас»

             – Порой сердца людей чернее любого порождения тьмы. – почему-то обсуждение содеянного Армагом само собой вызвало в памяти эти слова.       – Порождения тьмы? О чём ты говоришь? – Тристиан озадаченно взглянул на Фьёри.       – У монахов Чешуйчатого кулака эти слова передаются от мастера к ученику. Согласно легенде, когда-то давно их изрёк дракон, чтобы они служили напоминанием – не всегда в наших бедах стоит винить магию или чудовищ, ведь самый обычный смертный может нанести куда больший урон гармонии мироздания.       Жрец задумчиво кивнул, опуская голову. Как долго он ощущал себя чужим здесь, словно ребёнок, потерявшийся на шумном празднике, где каждое лицо тебе незнакомо, а дорога к дому неизвестна. О, как он истосковался по тёплому ласковому свету Саренрэй! Как страшила сама мысль о том, что ему не суждено более услышать голос богини, узреть её лик. Как больно было осознавать, что он никогда не расправит за спиной крыльев, заточенный в темнице этого тела.       И всё же, чем ближе они подбирались к оку Абаддона, тем сильнее туман сомнения окутывал его душу. Что, если, продолжая следовать воле королевы нимф, он лишь ещё больше отдаляется от возможности вновь вступить в ряды воинов света? Что, если он не распознал за стремлением юной баронессы и её сподвижников не оставить в беде нуждающегося истинное милосердие, отталкивая руку, которая могла указать ему столь желанный путь домой?

***

      Минуло за полдень и, казалось, всё вокруг напиталось жаром солнечных лучей, усиливая стократ запахи омытого дождём леса и луговых трав. Тристиан оторвал взгляд от книги и заметил, что Фьёри и Линдзи о чём-то весело спорят неподалёку, то и дело указывая на причудливой формы облака, бегущие по небосводу. Но уже через несколько мгновений предмет спора, кажется, переместился в иную сферу – малютка-бард, прижимая к груди свою рукопись и не переставая хохотать, пыталась убежать от кинувшейся вдогонку баронессы. Уголки губ жреца невольно тронула улыбка. И не скажешь, что эта беззаботная девочка-тифлинг была грозой разбойников и гарантом справедливости и закона в Украденных землях.       Растревоженный игрой в догонялки аромат прогретой солнцем хвои, что мягким ковром устилала край избранной для привала опушки, закружил голову. Сквозь пушистые зелёные разлапистые ветви вековых сосен виднелось лазурно-голубое небо, по которому неспешно тянулись вереницы лёгких, как перышко, облаков.       Когда Тристиан присматривался, ему казалось, что он узнает в этом размеренном потоке и диковинных птиц Элизиума, и изящные шпили замков некогда великих империй, чей расцвет и упадок ему довелось застать. Но вот перед его взором предстала иная картина – ужасающие чудовища, рождённые из умирающих у него и Джода на руках ни в чём не повинных мирных жителей, искаженный злобой профиль некогда прекрасной и доброй нимфы. Жрец прикрыл глаза. Как непрочен был мир, что удалось установить в этих землях, но что, если ещё можно уберечь его от судьбы, постигшей королевства, которые стали лишь одной из тысячи песчинок, обещающих избавление от проклятья?

***

      Зловещее карканье заставило Тристиана отвлечься от воспоминаний:       – Порой сердца людей чернее любого порождения тьмы, – ворон устремил взгляд проницательных обсидианово-чёрных глаз на служителя Саренрэй, словно видя его насквозь, – Но что требовать от людей, если слуги тех, по чьему образу и подобию... – договорить он не успел, вынужденный спасаться от острых клыков Окбо, сомкнувшихся в каком-то дюйме от смоляного оперения. Негодующе щёлкнув клювом, ворон исчез так же внезапно, как и появился.       – Вот ведь несносное создание! – направившись ко входу в древнюю обитель некогда могущественного правителя циклопов, проговорила Фьёри. – Пошли, покончим с этим сегодня.       Ступая под мрачными неприютными сводами, Тристиан снова и снова возвращался к терзавшим его мыслям. «Птица права. Как могу я надеяться на прощение, если веду эти души на верную погибель? Скольких я уже обрёк на страшную смерть из-за Цветения... О, богиня, кому будет светить твой свет, если мир сгинет во мраке? И я ввергну его в эту тьму собственными руками. Нет! Я не должен, не должен слушать Владычицу цветов, ибо в её сладких речах лишь яд и лесть. Сколь много семей я разрушил, беспрекословно следуя её воле – семей, что обращались ко мне за помощью, чьи дети встречали меня такими искренними и доверчивыми улыбками? Как сильно заставил страдать ту, что украдкой смотрит на меня с такой неизъяснимой теплотой? Неужели страх остаться человеком сделал моё сердце сердцем предателя и убийцы...»       Наконец путники остановились перед последним препятствием. Тристиан заметил, как в отсветах факелов полыхнули решимостью рубиново-красные глаза баронессы.       «Вот он, час истины, и на этот раз я сделаю правильный выбор» – жрец сжал в руке символ Саренрэй и отворил двери.