"Нас, глядя в глаза, продолжают травить Вспыхнет, как порох
Завтра забудем мы слово "любить"
В груди не стук, а лишь шорох
И тот, кто с колен нашёл силы в себе Подняться и крикнуть
Завтра будет забыт, утонув в клевете
И все сразу затихнут"
– Хотел бы я сказать, что после всего произошедшего ответ на твой вопрос может быть только один, и тебе самому известно, каков он. – Тристиан рассеянно провёл пальцами по священному символу Саренрэй. Они неторопливо шли к главным воротам столицы. Сложно будет представить королевство без слепого эльфа-старца, всегда готового помочь советом или поделиться одной из множества историй, что открывали ему осколки древних артефактов. Но новые земли и новые войны звали его. Мерный стук дорожного посоха о мостовую затих, и Тристиан остановился. – Много столетий назад один из совсем ещё юных воинов небесных спустился на землю. Сердца смертных преисполнились гнева – сильные и алчные стяжали власть и богатство, а за слабых некому было заступиться. Тот воин пожелал положить конец боли и страданиям. Явился он к императору тех земель и вызвал его на честный бой. "Если ты победишь – значит я ошибся, дерзнул усомниться в высшем замысле богов и не достоин больше служить свету. Но если не сможешь ты меня одолеть – я покажу этим людям иную жизнь". Император был хитёр, словно старый лис. Видел он – не тягаться ему со священным пламенем, сверкавшим в глазах воина небесного. Но не принять вызов значило показать себя трусом. Трусов его приближённые не терпели, и заговор созрел бы быстрее, чем фиговый плод в летнюю пору. Тогда император изрёк: "Нет чести в победе небесного посланника над простым смертным. Хочешь, чтобы мой народ пошёл за тобой – смени моего главного судью на три дня". Воин согласился. Утром первого дня привели к нему мужчину. Он обворовал старуху, украв у неё последнюю меру муки. Когда воин спросил мужчину, почему он сделал это, тот лишь презрительно сплюнул на землю и сказал: "Тебе не понять. Здесь давно забыли, что такое закон". У воина сжалось сердце. За воровство полагалось суровое наказание. Толпа возбуждённо гудела, ожидая вердикта. Воин старался прочесть в несчастном раскаяние, но не видел ничего, кроме чёрной злобы. Спросил он у старухи, какое наказание она полагает справедливым или желает простить несчастного, чтобы тот отработал украденное. Два слова слетело с её уст: "Покарай вора". С тяжёлым сердцем он вынес обвинительный приговор. На второй день привели юношу, что предал своих братьев и сообщил страже о готовящемся нападении на императора, когда тот соберётся посетить дворец на южной окраине своих земель. И вновь на все свои вопросы воин получал в ответ лишь ругань и проклятья. Спросить тех, кого юноша предал, он не мог, ибо все они сгинули в имперских застенках. Родные же их выкрикивали лишь одно слово: "Смерть"! Ничего не осталось воину, кроме как вынести очередной обвинительный приговор. К исходу третьего дня воин небесный чувствовал себя хуже, чем после самой тяжёлой битвы – слишком много грязи, боли и обмана прошло через него за это время. И чем больше наказаний он назначал, тем озлобленней становилась толпа. Императорского судью хоть можно было подкупить. А воин вершил свой суд беспристрастно, карая и знать, и бедняков одинаково. Наконец к нему привели маленькую девочку, дочь кожевника. Её обвиняли в убийстве любимой императорской гончей. На все вопросы ребёнок лишь затравленно молчал и поджимал губы. Воин в бессилии прикрыл глаза. "Неужели всё было зря, и мрак исказил даже невинную детскую душу?" Его думы прервал тихий голос: "И ты ещё называешь себя воином небесным? За три дня ты причинил этим людям больше страданий, чем император!" Толпа бесновалась, свистела и завывала, требуя больше крови. Самые отчаянные начали забрасывать судью камнями, крича, чтоб самозванец убирался, если не может исполнить свой долг перед богами и людьми. Воин отвернулся от толпы и увидел старца в хламиде. Грязный палец упёрся ему в грудь. – Как ты можешь судить этих людей, не зная ничего о них, не видя, почему они ослеплены ненавистью друг к другу? Ты наказал мужчину за воровство, а на следующий день его больная жена умерла от голода. Ты казнил предателя, так и не узнав, что у него были две младшие сестры, которых иначе забрали бы в рабство. А сейчас ты хочешь наказать ребёнка за то, что он пытался защитить меня от этой бестии, зажмурившись и выставив вперёд отцовский нож? Если ты настолько чужд милосердия, ты не нужен этим людям! Воин небесный невидящим взором смотрел на старца. – Эти люди преступили грань, отделяющую добродетель от греха. Они должны были понести наказание. Я спрашивал у тех, кто пострадал от их руки, готовы ли они простить содеянное. Ни один не ответил мне согласием. Как иначе навести порядок в этом краю? – Глупец! Как может орёл, парящий над горными вершинами, судить мышь-полёвку? Твоё дело вершить суд по справедливости, а прощение оставь не пострадавшим, но самим виновникам, ибо никому не дозволено вмешиваться в это таинство, кроме разве что бога, которому истово предан человек. Прозрей наконец или никогда больше сюда не возвращайся! На этом месте Тристиан прервал рассказ, и выдержав небольшую паузу, продолжил: – Все мы совершаем ошибки, но в конечном счёте самое сложное – не добиться прощения, тем более что в большинстве случаев мы приписываем способность прощать тем, кто вообще не вправе судить. Самое сложное – простить самого себя.