Не все герои носят плащи

Чимин несколько раз вдыхает, чуть отводит бедро в сторону, ведет аккуратной ступней вдоль тела Юнги и мягко, почти без давления упирается ею тому в плечо, освобождая себе доступ, а Юнги — обзор. Он выдавливает смазку себе на пальцы, мимоходом оглаживает себя и, поймав взгляд, проталкивает в себя пальцы сразу по фалангу. Юнги лежит на его бедре, как на подушке, прижимаясь щекой, щекочет выдохами кожу, протягивает руку и ведет пальцами по члену Чимина, обнимает в кольцо. — Такой красивый, — шепчет в восхищении. — Такой… особенный. Перехватив смазку, он выдавливает еще на свои пальцы и добавляет их внутрь, не меняя положения, смотрит вверх и расплывается в улыбке. — Такой мой. Его взгляд и смущает, и заводит Чимина. Но все происходящее совершенно правильное: это Юнги, Чимин не будет ничего прятать от него. Юнги пришел к нему после всего, что они сказали в прошлый раз, Юнги готов быть с Чимином. И Чимин готов отдать ему всего себя, без стыда и сомнений. «Твой», — отвечает взглядом. Сейчас ему нужно немного притушить собственное возбуждение, чтобы не испортить момент. Чимин не любит боль, он чувствителен к ней, это в процессе ему будет все равно, а вот сейчас нужно сделать осторожно. Не торопясь. Он позволяет пальцам Юнги найти свои и ведет их, четко контролируя нажим и глубину. Он верит, что Юнги его послушает— он же сам попросил. И сейчас, они только начали, а от двойной дозы пальцев Чимин уже задыхается. Юнги позволяет, не давит и не своевольничает, отдает весь контроль партнеру, но никак не может удержаться и приподнимается повыше, покрывая поцелуями бедро. Чимин такой вкусный, его хочется есть, а не целовать, Юнги слегка прикусывает кожу, втягивает в рот, пока не добирается губами до члена. С ним Юнги заигрывает языком, добавляя ощущений — и свою порцию тоже забирая с жадностью, от такого интимного поцелуя в его опустевшей к этому времени голове начинают вырастать дикие сады с буйными цветами и яркими птицами, Юнги попал в рай, не иначе. От прикосновения языка Чимин резко двигает рукой, проталкивая пальцы еще глубже, хватает ртом воздух. Он сам как птица сейчас, свободная и счастливая, бьющая крыльями в руках, прежде чем взлететь. Он мечтать не смел, что зайдут так далеко и все еще с трудом верит в реальность происходящего. Он осторожно вытягивает свои пальцы. — Уже можно, — хрипло шепчет он. — Держись, — отзывается Юнги на той же тональности — хриплой и негромкой. Он старается двигаться не слишком резко, хочет быть плавным и осторожным, но после того, как натягивает резинку и опускается на Чимина, подхватив его под бедром широкой ладонью, Юнги летит со свистом с высокого обрыва, не успевая испугаться. Бывало, что где-то здесь все заканчивалось, на первом же движении, но сейчас он про это не помнит, потому что с Чимином все изначально по-другому, чем с кем-то еще. К Чимину Юнги испытывает гораздо большее, чем ко всем своим партнерам, а отсутствие маркеров, приводящие его к возбуждению, скорее плюс, чем минус, потому что с Чимином действительно все по-новому. Все не так, как Юнги привык, но по-настоящему, все правильно, до невозможного просто. Найдя упор руками, Юнги смотрит на него сверху, фиксируя себя в этой точке — в нем, в нем он себя потерял, а теперь вот нашел, нашел себя, которого раньше не знал или потерял, но не занимался поисками. Чимин доверил ему себя — и это лучшее, что с Юнги когда-то случалось. Юнги выдает низкий грудной звук, делая выпад, ловит незабываемый взгляд Чимина — таким он его еще не видел, но сразу пропал в нем и захочет увидеть снова еще много раз. А потом ныряет — падает — глубже, затягивая его манящие губы в очередной поцелуй, которому нет конца. «Зачем танцы бросил, дурак?» — мысль совершенно абсурдная в данной ситуации, первая мысль, которая не касается Юнги с того момента, как тот подхватил его на руки и посадил его на стол, а за дверью смеялись и дурачились гости. Но сейчас, когда Чимин прогибается в руках Юнги, льнет к нему, опираясь на лопатки, он благодарен танцевальному прошлому. И эта мысль быстро исчезает, смывается, ничего больше нет, кроме Юнги — и его самого. Чимин ищет новые точки опоры, чтобы не пришлось его поддерживать и чувствовать еще полнее, еще глубже, еще ярче — хотя куда уж ярче. Чимин все губы искусал, чтобы в голос не кричать от удовольствия — и скрещивает ноги за спиной Юнги. — Держусь, — выдыхает он. Чимин еще краше сейчас, Юнги думал, что это невозможно, он его поработил своей красотой, свел с ума, а теперь вынимает последний кирпичик самообладания, иначе с чего бы Юнги так восхищенно рычать, лишь только глядя на него. Перенеся вес тела на одну руку, Юнги гладит везде, куда может дотянуться, зарывается в волосы, зачесывая их назад, спускается по шее к груди и слегка царапает над сердцем. Чувствует, как яро оно стучит под ребрами и улыбается — в этом стуке его новая любимая музыка, играющая только для него одного. А еще Юнги, постоянно мёрзнущий, сейчас не знает холода, в его комнате часто прохладно, он не любит спать с глухо закрытыми окнами, любит свежий воздух и ради него готов пожертвовать теплом. Сейчас ему так жарко, что хочется раскрыть все окна нараспашку, но делать он этого не будет, от Чимина не оторваться даже под страхом смерти от перегрева. Все тело бросает в пот, у Юнги нос влажный, как у здорового кота, он тычется им в ухо Чимина и стонет что-то неразборчивое, но определенно довольное, благодарное и полное чувств. Чимин обещал не оставлять следов, но плечи Юнги обзаведутся царапинами, так крепко Чимин их сжимает, за них держится. Он бы всего Юнги оплел собой, руками, ногами, жаль, волосы короткие, ему бы волосы, как в дорамах или у Рапунцель — обвил бы Юнги, чтобы всегда рядом, чтобы чувствовать всего, не отпускать в холодный чужой мир, где они встретились, мир, где у него усталые глаза. Сейчас они как звезды горят — и это правильно, в их мире все должно гореть и Юнги теплый, и урчащий от удовольствия… — Не сдерживайся, — просит он, выстанывая, — дай себе волю… — Ох, Чимин-а, — Юнги как будто ждал этой просьбы, бедра каменеют и их движения становятся все четче. Себя он благодарит за то, что не бросил заниматься спортом, в основном бегом, это как раз играет ему на руку, ноги не устают, а мышцы не забиваются от частых движений. Ему хочется подхватить Чимина и куда-нибудь усадить, но это потом, в следующий раз, сегодня они останутся в пределах постели. Теперь, когда Юнги знает, как это, когда ему можно проявлять ту самую волю, Чимину придется скрываться от него, Юнги заранее чувствует, что будет желать его в самых не предназначенных для этого местах и лучше им долго не съезжаться, чтобы не сгореть в первую же неделю совместной жизни, отметив своей страстью все возможные поверхности в доме. Юнги ведет от этой просьбы и он позволяет себе больше резкости, наваливаясь на Чимина всем собой, двигается так, что почти не выходит, а потом еще и пальцы подносит к его губам. Что тут поделать, дразнить ими язык Чимина, ему понравилось и Юнги хочет повторить этот фокус прямо сейчас и не успевает попросить открыть рот. Скользит двумя пальцами в едва приоткрытые губы и нажимает на язык, срываясь на такой стон, которого Чимин здесь еще не слышал (да и сам Юнги). Во взгляде Чимина столько изнеможения и благодарности, что их бы хватило на еще один такой же стон. Он гладит пальцы языком, вылизывает подушечки и выше, к костяшкам, прихватывает их зубами — именно этой малости ему самому и не хватало, чтобы, выражаясь языком классических романов, «достичь сияющего пика». Чимин бьется в руках Юнги, всхлипывая, последних ошметков сознания хватает только на то, чтобы зубы разжать, не причиняя боли. Чимину нравится секс, нравится близость и единение тел, но впервые он чувствует такое единение душ, как в книгах пишут, — он думал, что только в книгах. Так, чтобы лететь в невесомости и звезды вокруг. С Юнги все по-другому, все иначе, все лучше, правильнее, чище. Все по-настоящему. Маленький идеальный мир в пределах одной взбитой постели, что они делят на двоих, рассыпается на мелкую крошку. Юнги почти воет, когда его догоняет чужое — вместе со своим удовольствие. Они не сговаривались, не срабатывались, а пришли к нему вместе. Рука сжимает руку, найдя ее в упавшей на двоих тишине и безмолвии, когда все стихает. Юнги чувствует чужой пульс, на этот раз как будто в себе, а может у них сердца сейчас стучат в унисон, Юнги не удивился бы этому вовсе. Чуть позже он просто лежит рядом и не отпускает чужую руку, еще немного погодя понимает, что хорошо бы сходить в душ, перестелить белье, но можно обойтись и без этого, главное — он хочет снова услышать Чимина и хочет сказать, хочет отметить шепотом: — Так хорошо с тобой… Тот прижимается ближе, трется щекой о плечо. — Ты невероятный, — когда он успел так голос сорвать, словно кричал весь вечер, — Юнги, ты… Он не знает, как выразить, потому что слишком длинные слова и осмысленные фразы произнести не может, какие-то звуки восхищения только. — Ты лучший, — шепчет Чимин и зарывается Юнги под мышку. — Приготовишь мне с утра завтрак? — тот улыбается, медленно перебирая волосы пальцами, так нежно он не касался даже клавиш или струн. — Если отнесешь меня в душ, — мурлычет Чимин. Конечно, он сделает Юнги самый лучший завтрак, для Чимина приготовление еды всегда выражение чувств. Без всех условий приготовит, но хочется еще немножко почувствовать себя в надежных руках. — Хитрец, — тот довольно щурится, — дай мне пять минут, не хочу тебя уронить — ноги все еще дрожат. Нельзя сказать, что Юнги больше Чимина, но тот в его руках воспринимается, как игрушечный. Юнги позволяет себе еще немного полежать, потом подхватывает парня поудобнее, как невесту, несет в сторону ванной и по пути вспоминает, что тот говорил про свой ритуал перед сном, опускает его и включает воду, забирается сам, усаживаясь напротив, и с видом важного ученого изучает содержимое своей полки, где-то должна быть ароматная соль для расслабления. Юнги насыпает ее, не жалея, смотрит на Чимина с озорной улыбкой, перехватывает его ноги под водой и закидывает на себя, чтобы тот комфортно лёг. Вода приобретает зеленоватый оттенок, а в воздухе повисает запах розмарина и мяты. — Обратно тоже отнесу, но не вздумай одеваться, я достану второе одеяло или включу подогрев. — Не буду, — обещает Чимин, ему так хорошо в воде, расслабляющей мышцы, рядом с Юнги. — Мне и не во что, я не люблю одеваться для сна. Тебя это не смутит? — Только порадует, я тоже не люблю спать в одежде. — Ого, и при этом у тебя в доме есть целых две пижамы? — Чимин глаза приоткрывает, до этого щурился от удовольствия. — Или ты в них утром ходишь? Выдашь мне что-нибудь на утро, кстати? — Иногда и целыми днями хожу, когда остаюсь дома, особенно зимой, — Юнги медленно массирует его лодыжки под водой. — Конечно, выдам, хотя фантазия мне только что нарисовала такую интересную картину… — он так доволен, что по-прежнему его глаза сияют озорством. — Расскажи, — Чимин гладит его бедро ступней. — Расскажи мне, что ты хочешь увидеть? — Тебя обнаженного на своей кухне, — Юнги прикрывает глаза. — Но что мне мешает тебя там раздеть? Чимин, что ты со мной делаешь? — он тихо смеется. — Я всегда считал себя приличным человеком и не мечтал о таких вещах. Давай завтра сходим на рождественский концерт? Наверняка, дают что-нибудь интересное. — А что в этом неприличного? — Чимин искренне удивляется, — это же не общественное место. Но пока я готов предложить… — он мотает головой и улыбается, — сам увидишь, вот. И на концерт сходим, если хочешь, нужно будет заказать билеты… В его голове начинает выстраиваться список по пунктам — что нужно сделать, во сколько, как. — Я уже начинаю бояться своих фантазий, но, надеюсь, до общественных мест она все-таки не дойдет, — он смеется. — А с утра обязательно посмотрю, куда можно сходить. И да, это свидание, — у Юнги тоже все по пунктам, пусть они и начали не совсем с того, как принято. — Будем мыться или вернемся в постель? — Свидание… — тянет Чимин мечтательно. — Я хочу с тобой на свидание. Ты хочешь сам все организовать? Только не планируй ничего днем, мы поедем на обед. А скоро с сожалением выбирается из объятий. — Душ на минутку, — решает, не любит, когда соль остается на коже. — На обед? Куда? — Юнги поднимается вместе с ним и переключает воду, под душем Чимин без его объятий тоже не остается. — Ты хотел познакомиться с нашими родителями, нет? Или Чонгук тогда все перепутал? — Чимин гладит его по бокам, невозможно не обнимать. — Завтра подходящий день. Вся семья соберется вместе и никто не растерзает тебя в праздник расспросами. Чимин трется щекой и добавляет. — Но это если ты хочешь. Необязательно, если что, говорить о наших отношениях, мне бы хотелось, чтобы ты знал мою семью, а они — тебя. — Я буду волноваться, но я хочу с ними познакомиться. Хочу поближе увидеть место, где ты вырос, пообщаться с твоими родителями и посмотреть, в кого ты такой красивый, — Юнги выключает воду, перехватывает полотенце с крючка и кутает в него Чимина, несет обратно прямо с полотенцем, только у кровати вытирает его волосы, а потом и свои. — Я бы тоже хотел познакомить тебя с семьей, но я давно с ними не общаюсь, я для них не существую, поэтому не думай, что я не хотел бы тебя представить им, считай, что у меня нет семьи. Хотя Чонгука я уже воспринимаю, как своего младшего брата. Юнги забирается под одеяло, увлекая за собой. На смену белья у него уже нет сил, но чтобы обнять своего парня силы всегда найдутся. — И я немного ревную тебя к Хосоку, хотя Чонгук мне говорил, что у вас ничего не было. Только не смейся, но я правда ревную. Чимин старается не смеяться, но фыркает. — Хосок — хороший ребенок, — твердо говорит он, — лучший друг моего брата. Он и мне как младший, поэтому мы так вольно общаемся. Не придумывай, я для него слишком… — он крутит пальцами в воздухе, подбирая подходящее слово, но сдается, — слишком хен. Юнги, — Чимин ворочается, стараясь не отключиться сразу же, уткнувшись в него, — мне надо брату позвонить или написать. Мы так уехали… Подождешь немного? — Давай, я надеюсь, они там не разнесли всю вашу замечательную квартиру, — Юнги поудобнее укладывает голову на подушках. — Там же остался твой убийственный пунш, от которого я до сих пор пьян, — он преувеличивает, без зазрения совести. Чимин набирает номер брата, готовый отключиться после пары гудков, если тот вдруг уже спит. — Хе-ен? — тот звучит в трубке весьма пьяно и еще более хитро. — Не говори, что Хосок нашел маленькую кастрюльку, — стонет Чимин. Он самолично проинструктировал Хосока накануне праздника, сколько алкоголя можно принести, но, судя по голосу брата, они добрались не только до маленькой кастрюльки, но и до коньяка, который оставался в бутылке. — Вы там живы вообще? — Хо… Сок! Он… Ва-абще уехал, — Чонгук заразительно смеется и прикрывает рот ладонью, так что следующая реплика звучит крайне невнятно, но там что-то про Сокджина и про то, что у него очень классный протез. — А вы… Живы? Вы же не… Приед… ете? Вот прям щаз? — «Вот прям щаз», — передразнивает, — голый я лежу на голом Юнги и никуда не собираюсь, — это у них семейное, несмотря на всю внешнюю разницу, сказать что-нибудь этакое. — Чонгук, слушай меня внимательно. Я приеду утром, хорошо? Не забудь про завтрашний обед у родителей. — Хоби мне проспорил сто тысяч! — восклицает Чонгук от души. — Я знал, что у вас все выйдет, хе-ен. Все, до завтра, надеюсь, ты сильно хра-амать не будешь! — и этот мелкий гаденыш первым кладет трубку. — Да вы не охренели оба? — Чимин смотрит на телефон, глазам не веря. — Воспитал, на свою голову… Он откидывает аппарат в сторону и возвращается в объятия, виновато заглядывая Юнги в глаза. — Это ничего, что я ему сказал? Просто… Чонгук так волновался за нас… — Ну, ты же сказал все, как есть, — Юнги сонливо щурится. — Ничего не придумал, вот так и лежим. И Чимин обнимает его, кладет голову на плечо, греет всем телом и счастливо-счастливо сопит. Любовь к Юнги переполняет его, но он боится об этом говорить, боится облекать в слова. Еще не время. Но он скажет ему, обязательно.