Не все герои носят плащи

Время до соллаля пролетает слишком быстро: в почти ежедневных встречах, объятиях, нежности. Иногда у Чимина и Юнги не бывает возможности нормально остаться наедине, но рук они не расплетают и смотрят друг на друга так, что Чонгук вредно хихикает и быстро уезжает в свою комнату. Иногда обоим кажется, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, какой-то прекрасный сон — и они не хотят просыпаться. Любовь омывает их и придает сил, как теплые волны океана в жаркий день — человеку, что несколько лет не был в отпуске. После традиционного визита к родителям, на новый год влюбленные едут к Юнги. У них есть целый вечер и впереди еще один день, который они могут провести вдвоем, никуда не торопясь, и не собираются выходить из дома. Еду готовить не будут — им бы справиться с праздничным обедом, а мама еще и с собой вручила большую сумку с контейнерами. Они безмятежно валяются на кровати, Чимин перебирает волосы Юнги прядка за прядкой — в последнее время ему это очень нравится, те тяжелые и еще немного отросли — когда внезапно спрашивает: — А ты не хочешь съездить поздравить своих родителей? Он помнит, что Юнги не общается с семьей, но ведь сейчас праздник. И Чимин, выросший в любящей семье, не представляет, как можно поссориться так, чтобы не разговаривать совсем? — Лучшее поздравление от меня — это мое отсутствие, — отзывается Юнги, жмурясь от каждого прикосновения Чимина. С ним он действительно «окотел»: обожает, когда Чимин его гладит и ласкает, мурчит и сам ластится. — Если ты хочешь их узнать, я могу тебе про них рассказать, но фотографий у меня нет. — Я хочу больше узнать о твоем детстве и юности, — уточняет Чимин. — Если тебе не будет тяжело рассказывать. Я обещал тебе, что не буду настаивать на ответах, но мне все про тебя интересно… — он вплетает пальцы глубже, массируя подушечкам кожу головы; ему нравится, как жмурится Юнги, каким мягким становится его лицо. — Я довольно поздний ребенок, моя мама родила меня в сорок лет, отец немного младше ее, они долго не собирались заводить детей, строили бизнес и разводили кошек вместо детей. А потом решили, что все-таки надо. Не знаю почему, может из-за возраста матери, но я родился слабым и со мной с самого детства были какие-то проблемы, я часто болел, поздно научился говорить и ходить. У родителей все еще был их совместный бизнес и они много времени проводили на работе, так что за мной ухаживали няньки и бабушки, когда они еще были живы. Все, что я помню из самого раннего детства, это как я играю со своей кошкой, она была такая же белая, как я, — Юнги довольно белокожий для своей нации. — Я называл ее чаще сестрой, чем по имени. Она признала меня совсем младенцем, постоянно забиралась ко мне в кроватку и ложилась рядом, с того времени, как я помню ее и до того, как ее не стало, все было не так уж и плохо, у меня всегда была дома родная душа, которую я мог обнять, когда мне было грустно или страшно. А мне часто было. Юнги усмехается, он вроде про родителей рассказывать собрался, а получается, что опять про кошку, про которую Чимин вроде как знает. — Когда я начал проявлять желание заниматься музыкой, родителям это не понравилось, они хотели видеть меня кем угодно, но только не музыкантом. В школе у нас был кружок музыки, но меня туда не записывали, он был платным, так что я пробирался в класс, когда там никого не было и что-то играл, сам учился, не знал ничего. Когда стал постарше, то брал в библиотеке помимо основных учебников еще и книги по сольфеджио. Было довольно тяжелое время, когда заболел отец, вся работа легла на плечи матери, она злилась буквально на все, но срывалась часто на мне. Я плохо помню те годы, но по дому я старался передвигаться, как тень, Афродиты со мной тогда уже не было. После школы меня заставили поступить на факультет информационных технологий, несмотря ни на что, я довольно неплохо учился в школе, нормально сдал экзамены и поступил на бюджет. Но там меня что-то перещелкнуло, на втором курсе я стал много пропускать, познакомился с парочкой музыкантов и в какой-то момент собрал вещи, и уехал из дома почти на год. О, что было дома, когда я приполз обратно, без денег и чуть ли не без головы! Про тот период я тебе еще обязательно расскажу, мы же сейчас про семью. Так вот, не знаю как, но я вымолил у родителей прощение, отец тогда уже поправился и все было нормально, пока я не заявил, что никогда не заведу свою семью. Понимаешь, они хотели, чтобы у них появились внуки, все-таки возраст и долбали меня этим с девятнадцати лет, еще до того, как я сбежал. У меня никогда не было особенных предубеждений по поводу пола, который мне симпатичен, но тут-то дело в другом, симпатичны мне были лишь единицы. Сам понимаешь, какие. Я долго не мог в себе этого принять, пытался вылечиться, вместо того чтобы учиться, пропадал в стрип-клубах и гей-барах неделями. Но нет, это не работало. И да, я восстановился, закончил университет, получил диплом и отец сказал, что поможет мне открыть свой бизнес, но только с тем условием, что я женюсь на дочери маминой подруги. У них там свои договоренности были, чуть ли не с пеленок, но в детстве я ее не помню, но говорят, что она у нас даже бывала. Тогда я решил, что таков мой жизненный путь, ну, подумаешь, мало ли в мире браков по расчету, где супруги друг с другом не спят? Думаю, немало. А все ждали чего? Правильно, внуков. И она тоже очень хотела детей. Не то, чтобы я не мог это организовать, я никак не мог принять это. Свои предпочтения в сексе я принял, пусть и с трудом, а жену принять так и не смог. Разводились со скандалом, с помощью хорошего адвоката я сохранил свой собственный бизнес и на этом мы расстались с семьей. Когда мы последний раз разговаривали, мать так и сказала — никогда больше не возвращайся, Юнги. Вот я и послушался. Чимин горестно вздыхает. Он обнимает любимого покрепче еще в начале рассказа, живо представляя себе маленького мальчика с кошкой на руках, одинокого и потерянного. Чимин знает, что если бы кто-то из них, он сам или Чонгук, болели в детстве, родители уделяли бы им еще больше внимания, хотя они с братом и так никогда не знали недостатка ни в объятиях, ни в словах поддержки. Чимин не понимает — как же так? Родители бывают и такими? Чимину немножко жаль жену Юнги. Наверное, он ей нравился, если она согласилась и хотела от него детей. Но — совсем немного жаль. Видимо, с этой женщиной Юнги никогда не был так счастлив, как сейчас, а Чимину жизненно важно, чтобы этот человек был счастлив. — Мне жаль, что я заставил тебя заново переживать это, — Чимин разглаживает тень на лбу. — Прости, мой хороший… — Это можно было пережить только один раз, да все можно пережить только однажды, Чимин-а, все рассказы — это лишь слова, да и что такого страшного со мной случилось? По сути, ничего такого, — Юнги готов улыбнуться, но глаза у него немного печальные, в основном из-за тоски по любимой кошке. — Я не сержусь на них, я не скучаю, я почти не волнуюсь, но когда мне было совсем тяжело, потому что жить одному тяжело, быть одному, я приезжал в их район и смотрел на свой бывший дом, часто вечером, когда там горит свет. Иногда в горящих окнах видел маму или папу, думал, ну, живы и ладно, а потом ехал домой, в свой нынешний дом. Я давно не ездил туда. Как думаешь, я очень плохой сын, потому что не ездил? Потому что не думаю о них сейчас? И я не стал таким, каким они всегда хотели меня видеть? За исключением, пожалуй, профессии. Чимин жмурится и качает головой. — Нет, Юнги! Не надо так говорить. Ничего такого я не думаю! — он целует его ладони, невесомо обласкивает дыханием. — Мой отец хотел, чтобы я занялся семейным бизнесом. Или Чонгук, на крайний случай. Но оба мы выбрали институт по своему вкусу и никто нам и слова не сказал. Родители хотят внуков, но ты сам видел… — смотрит полными печали глазами. — Я тоже не оправдываю ожидания своей семьи, но они не отворачиваются от меня. Я не думаю, что ты плохой сын. Я думаю, что ты был несчастен. Что ни один ребенок не заслуживает такого обращения. Я хочу окружить тебя всем теплом мира, чтобы компенсировать недополученное. — Твое тепло — самое теплое в мире, — пусть это не очень поэтично, зато искренне. Прекрасный мир, в котором пребывает Чимин, начинает рушиться внезапно, с недомоганием отца. Сначала тот несколько раз жалуется на усталость, поднимается в спальню отдохнуть, когда приезжают сыновья, а потом Чимин сталкивается с ним у семейного врача — и узнает диагноз. — Я запрещаю тебе говорить матери или брату и вообще это обсуждать. Когда будет нужно, я сам скажу, — тон отца не предполагает возражений, но Чимин все равно с ним спорит. Безрезультатно. Чимин радуется, если это слово можно применить в данной ситуации, что мама на неделю уехала навестить родственников и у него есть немного времени: заново сложить лицо, чтобы она ничего не поняла — даже когда он молчит, она все равно как-то обо всем узнает. Он не готов, совсем не готов к тому, чтобы нести в себе это знание, делить его с отцом — тот болен, серьезно болен, если не сделать операцию как можно скорее, он может умереть. Не так. Если не сделать неотложную операцию, он умрет. Эта мысль не укладывается у Чимина в голове, все слишком быстро, слишком неожиданно и очень страшно. Очень страшно остаться старшим в семье. Разве он справится? Сможет стать опорой безутешной матери? Они с отцом так любят друг друга, разве она перенесет это? Как Чонгук справится с этим ударом? Чимин всегда считал, что отец научил его брать на себя ответственность, но сейчас он слишком напуган; горе, запертое в сердце, рвет его изнутри, раздирает грудную клетку, выглядывает в трещинах. Он отвозит отца домой и долго сидит в машине, спрятав лицо в ладонях. Нельзя проговориться Чонгуку. Нельзя проговориться Юнги, да тот и не поймет, наверное, — мелькает мысль у Чимина, у них с родителями совсем другие отношения. Чимин сам себе сейчас кажется больным, сломанным, разобранным на части. Чимин не знает, что делать. У него совсем немного времени, чтобы побыть слабым. Когда он вернется домой, он должен держать себя в руках — и продолжать это делать до конца, каким бы он ни был. И если случится самое страшное, у него больше не будет ни времени, ни возможности выпустить свои чувства. Он должен стать опорой своей семье. Чонгук ни о чем не подозревает — у него новая работа, недавно устроился в тот самый «Олимп». Ну, как новая — первая, настоящая, с оформлением и распорядком, с дресс-кодом и бесплатными обедами. Офис компании очень комфортный, сотрудники дружелюбные, Чонгук начинает с малого: с помощника веб-разработчика, а через пару недель руководитель отдела уже смотрит на него, как на отдельную рабочую единицу и отсутствие руки для этого не преграда. Юнги не дает ему никаких поблажек, устраивает личное собеседование перед тем, как подписать приказ (перед этим Чонгук проходит еще несколько с будущими начальниками). Что Чонгука несказанно радует — это зарплата. Они с Чимином пока договорились, что он будет откладывать ее всю на свою будущую руку; если через полгода (как минимум) у него будет карьерный рост, то и зарплата будет больше, возможно и премии… Чонгук высчитывает, сколько лет ему придется пахать, но он готов к этому, даже если в процессе он почти убьется. У него есть сложности в освоении нового, в выполнении поставленных задач (ведь никто в компании не делает никаких поблажек), но Чонгук этого не показывает. Таким собранным и серьезным, как в «Олимпе», он не был никогда в жизни, вот что значит хорошо поставленная перед самим собой цель. А когда они оказываются дома вместе с Юнги, он становится собой: озорным и шкодливым, прикалывается, что генеральный директор их компании на работе появляется когда захочет и в чем захочет. Чонгук прекрасно знает, что кроме ответной колкости и может быть подзатыльника, он ничего за это не получит, потому что Юнги очень хорошо к нему относится. Юнги тоже начинает откладывать деньги, нет, он и раньше откладывал, но сейчас суммы там побольше. А вдруг им захочется с Чимином куда-то поехать? А вдруг когда-нибудь им будет нужен новый дом? А вдруг… Юнги трясет головой, с ума он что ли совсем сошел, какие дети, Чимин парень, не родит он ему детей, даже если они будут стараться в постели еще сильнее. Чимин не может поехать домой — как общаться с братом, чтобы тот не заволновался от выражения лица старшего, не может ехать к Юнги — сейчас и самые крепкие поцелуи не смогут выбить из его головы единственную мысль: «пожалуйста-только-бы-все-обошлось». Ему хочется спрятаться где-то на время, пока он не найдет себя прежнего — старшего и сильного — и не выдернет обратно. Чимин доподлинно знает, что алкоголь не помощник в этом поиске, но, сокрушенный свалившейся на него тяжестью, едет в бар. Пить в одиночестве — совсем последнее дело. Чимин мысленно перебирает всех своих знакомых и пишет, неожиданно для самого себя, Хосоку. Тот как-то научился быть главой семьи в свои юные годы. Они толком не общались с Рождества, виделись мельком, когда Хосок заезжал к Чонгуку. В любой другой день ему стало бы стыдно — совсем забросил старых друзей, — но сейчас Чимину слишком плохо. Хоби приезжает, отложив все дела, мама всегда понимает его, когда он говорит, что нужно поехать к Чонгуку или Чимину. А младшим самим пора научиться спать укладываться, — думает он по пути в бар. — Весьма неожиданно, — приветствует он Чимина, положив руку на плечо, а потом только замечает его лицо. — Что случилось? — Плохой день, — честно отвечает Чимин, так честно, как только может. — Очень плохой, — ему становится стыдно перед Хосоком. — Извини, я тебя выдернул… — Как говорится, it's just a bad day, not a bad life! — тот успокаивающе улыбается, заказывает себе пива и садится рядом. — Ничего, мне полезно вылезать из дома. Скажи, мне допытывать тебя или просто отвлекать? Я могу чем-то помочь? — Спасибо, Хоби, — Чимин качает головой. — Это все слишком запутанно, я пока и не знаю, с какой стороны расплетать. — Давай просто забудем о моих проблемах и поговорим о чем-нибудь, потому что иначе я с ума сойду. Лучше расскажи о своих делах, мы давно не виделись. — Ладно, — соглашается Хоби, очень сложно не спросить — это «плохое» касается Чонгука? Или Юнги? Или еще кого-нибудь? Или у Чимина проблемы на работе? Вопросов у Хосока много, но он проглатывает их; у него всегда отлично получается говорить о себе, он рассказывает Чимину о своих буднях, в них нет ничего особенного, но дети, конечно, дети — его радость. Как будто свои, а не братья и сестры. У них много замечательных и теплых моментов, а иногда и смешных. Вот недавно младшая спряталась и они всем домом ее искали, когда ей надоело сидеть в одиночестве, она присоединилась к остальным и бегала с ними, младшие заметили сразу, а Хосок вот нет, так и искал сестру, которая была у него буквально под носом. — Издевались еще три дня, хохотали как ненормальные, — фырчит он, заказав к пиву закусок. Чимин издает смешок и, не выдержав, смеется по-настоящему. Ужас не отпускает, но чуть-чуть уходит глубже, уже не плещется в глазах. — С младшими не соскучишься, — резюмирует он, таская у Хосока чипсы из-под носа и неожиданно — ведь не хотел сейчас думать, хотел отвлечься, — говорит, — ты такой молодец. Как ты смог с этим справиться? С тем, что ты — старший мужчина в доме? — Да сам не знаю, — Хоби дергает плечами. — Меня никто не спрашивал, справлюсь я или нет. Так вышло, что я должен был справиться, у меня не было другого выбора. А у моей семьи — другой опоры. — Тетушка, должно быть, тобой гордится, — Чимин сам не рад, что начал разговор: кто же спрашивает о таком. — Ты отличный старший брат, — и после короткой паузы, — давай еще выпьем? Они пьют еще и еще, а потом куда-то едут и Чимин звонит тетушке, и уверяет, что завтра непременно доставит Хосока домой, но это только завтра, и снова пьют. Домой они вваливаются поздно вечером. Непонятно, кто на ком висит, оба нетрезвы настолько, что чудом дверь открыли, при этом Чимин громко декламирует: — Ведь вот он, грех коль есть какой на свете, не умножать чужой свободы всей своей свободой. Любить — давать друг другу волю, а держать — привет, Чонгук, — нетрудно и дается без усилья… Там что-то еще, — он замолкает, спотыкается на ровном месте и бросает взгляд на брата: — Ты тут еще? — голос падает до шепота. — В каком ты месте? Он неожиданно точным движением подхватывает с кресла старого дельфина Чонгука, прижимает к себе со всхлипом — и они втроем удаляются в комнату Чимина. Дверь захлопывается. Чонгук долго хлопает глазами на ту самую дверь, но не ломится в нее, решает отложить все расспросы до завтрашнего утра, когда брат и Хоби проспятся. А Юнги приезжает ночью, когда весь дом уже спит. Что тут поделать — он знает код от их двери, часто тут зависает. Он не может связаться с Чимином и ужасно волнуется, не случилось ли чего. Обычно они всегда созванивались вечером, перед сном, если засыпали в разных постелях. — Каштан, тихо, не шуми, — он гладит подбежавшего и подросшего пса между ушками, разувается и тихо проходит в комнату Чимина. Там темно, приходится достать телефон, чтобы подсветить, в идеале нужно рухнуть рядом, если Чимин там и все расспросы тоже отложить. Так Юнги успокоится, ну мало ли, Чимин заработался, забегался, забыл… Но куда уж тут. На кровати спят двое, Чимин и Хосок, тесно переплетаясь, не разобрать, где начинается один и заканчивается другой. Юнги роняет телефон и для него заканчивается целый свет. От громкого звука и яркой вспышки Хоби что-то бормочет и плотнее вжимается в Чимина. «Сладкий мой!» — слышится Юнги в этом бормотании. Света больше не будет никогда. Юнги выходит из спальни, оставив телефон на полу, к чему ему телефон теперь, все равно разбился, наверное. И едва не забывает обуться, когда выходит из квартиры. Каштан громко заливается лаем, разбудив если не весь дом, то Чонгука точно. — Ну что ты ругаешься, иди сюда. — парень зовет его, не торопясь вставать. Это сколько усилий нужно приложить, чтобы сходить и проверить, что там. Скоро собака успокаивается, запрыгивает к хозяину в ноги и спит, подрагивая ушами, словно Юнги может вернуться. Но Юнги не вернется.