Не все герои носят плащи

Чимин находит нужный дом, выходит из машины и долго смотрит на окна, пытаясь найти нужные. Так ничего и не решив, подходит к двери подъезда и вбивает на домофоне номер квартиры. Ответа нет. Юнги никого не ждет, даже доставку. Тогда Чимин пробует номер соседней квартиры и еще одной. Наконец, его впускают, когда он сбивчиво объясняет, что он тут забыл в такое время суток. В соседней квартире живет милая старушка, старше чем сам дом, лицо у нее доброе… Старушка встречает Чимина на лестничной площадке. — Вы к Юнги? Он у себя, музыка у него там на весь дом, но раз не открывает, плохо дело. Видела я его вчера, а так давно не видела, вчера появился, чуть не упала — краше только в гроб кладут. Спросила еще, мол, случилось что, столько лет ты здесь не появлялся? А он и говорить отказался, только рукой на меня махнул. Это на него так непохоже! Всегда со мной разговаривал, спрашивал, что мне нужно купить или по дому помочь? Беда у него случилась, да? Вы же не из полиции? Чимин отвечать не успевает, только головой качает. — Нет, я не из полиции, я его друг. — А по балконам лазать умеешь? — старушка заговорщически улыбается. — Только так к нему попасть можно. Я полдня сегодня потратила, пока пыталась достучаться, не открыл. Думала, подожду еще денек и полицию вызову, и санитаров сразу. Кричал истошно. Она щурится, вслушиваясь в звуки за стеной. — Вот, и щаз тоже. Слышишь? Чимин бледнеет. — Куда лезть нужно? — он скидывает пальто, в нем лезть будет недолго и прямо вниз. — Можно, я у вас пальто оставлю? — Можно, — разрешает соседка, отводя его в свою квартиру. Там всего второй этаж, не так и страшно, да и балконы совмещенные, только решетка между ними Чимину по пояс. Для древней старушки — непреодолимая стена. — Аккуратнее только! Может тебе веревку найти? — волнуется она, сжимая чужое пальто. На соседнем балконе открыта дверь (в такую-то погоду, а ведь до весны еще далековато), музыка оттуда раздается и довольно громкая. И далеко не Хиндемит, и не Дебюсси. Под них не покричишь, даже если очень сильно припечет. Чимин легко перелезает через решетку, для него, не такого спортивного, как брат раньше, это не преграда. И заходит с балкона прямо в квартиру. — Если что, кричи, я полицию вызову! — напутствует вслед старушка, так и не отпустив его пальто. В квартире неприятный полумрак, но лучше свет и не включать, чтобы не пугаться обстановки. Место, в котором давно никто не жил, куда Юнги иногда привозил всякий старый хлам, больше похоже на гараж, чем на квартиру. Но в гаражах не бывает ванной, музыка орет именно оттуда, перебивая шум воды. Там Юнги и лежит, прижавшись затылком к стене. В белых пальцах — очередная сигарета, а на полу столько окурков, будто в каком-то притоне. Алкоголем не пахнет, но вот его только не хватало. У Чимина обрывается сердце, слабеют колени, но он старается держать голос. — Юнги, — мягко зовет он. Тот медленно поворачивается на звук — Чимин так удачно позвал его, прямо между песнями, в которых любая мягкость тонет, сжираемая гитарными запилами и мощной барабанной борьбой. — Чимин? — он медленно моргает и расплывается в улыбке полного идиота. — Вот это меня приходнуло! — Я выключу? — не дожидается ответа, музыка обрывается. — Дай сигарету. Он садится на край ванны и тянется к чужим волосам. — Что случилось, Юнги? — Эй, если ты мой сладкий предсмертный приход, ты должен быть ласковой душкой, ну пожа-алуйста? — Юнги отводит руку с сигаретой, и в таком состоянии не хочет обжечь Чимина, хоть и не воспринимает как реального. — А ты выключил музыку. Он говорит медленно и улыбается все более странно, а потом тянет Чимина к себе; рука у него ледяная, а вода — горячая, от нее пар идет. Или это дым оседает на воде? — Давай считать, что я ласковая душка, — предлагает Чимин. — Что ты куришь? Он втягивает дым, морщится. — Эй, ласковым душкам такое нельзя, — смеется Юнги. Чимин падает прямо на него его стараниями, вода из ванной плещется за бортик. — Юнги! — вскрикивает Чимин. — Что ты делаешь? Он бьется в руках, вырывается, только глубже погружая себя в воду. — Прекрати, Юнги! — А-гр-х-х! — бессвязно рычит тот, запрокидывая голову, а потом вдруг содрогается, тоже бьется в конвульсиях, все лицо застилает слезами в пару секунд, ведь Чимин ругается как настоящий. Первый раз Чимин видит его в слезах. Юнги с силой жмурится и сползает вниз по бортику, захлебнуться слезами — не самая привлекательная смерть, лучше водой, эффективнее. Пощечина тоже реальная, совсем настоящая и несколько смазанная. Чимин смотрит перепугано, идея вызывать врача уже не кажется ему излишней. Он не знает, что делать с таким Юнги, который его не слышит и не воспринимает. Тот никак не может успокоиться, что ему эта пощечина, он ее не чувствует, но вжимает Чимина в себя и рыдает в него, так сильно сжимает, что может и поломать, а соседям снизу стоило бы начать волноваться. — Юнги, — зовет его Чимин, — Юнги, любовь моя, Юнги, послушай же… Он смирился, уже не рвется из рук, только гладит по волосам и плечам. — Юнги, давай выберемся отсюда. Он упрашивает, мягко тянет, но это бесполезно и тогда Чимин выдирается из его рук, и рывком тащит наверх. — Давай, Юнги, будь для меня хорошим мальчиком, — просит он. Он не надеется, что смысл его слов дойдет, но, может, на голос отреагирует? — Хорошим, — Юнги смеется сквозь всхлипы, повторяя такое приятное слово, не совсем улавливая смысл, но ощущая его на вкус. — Я никогда… им не был. Его трясет, как только теплая вода перестает обнимать тело и теплый Чимин не помогает. Из открытого балкона задувает ветер, а старушка все еще стоит там, по другую сторону ограды. И Чонгук сидит в машине и ждет. Чимину придется быть супергероем, чтобы решить эту головоломку. Он просит свое пальто через ограду, обещает позаботиться о Юнги и закрывает балконную дверь. Наощупь набирает брату сообщение: «Я его нашел» и возвращается. Накидывает пальто на Юнги и обнимает поверх, рывком прижимает к стене. — Посмотри на меня, — требует он. — Посмотри на меня, Мин Юнги! — Чим, — поднимает голову, еле удерживая ее в ровном положении с помощью стены. Глаза совсем мутные и едва ли не закатываются. — Блядь, — шипит Чимин и тащит этого идиота к выходу. Открывает дверь квартиры и стучит в дверь старушки. Потом он удивится, что смог дотащить очень тяжелого мужчину, но это будет после. — Извините, — губы у него дрожат, не в пример рукам, удерживающим Юнги твердо и бережно. — Можно я его положу куда-то? И воды нужно… И нашатыря, что ли… Поит Юнги солоноватым раствором, тащит в ванную промывать желудок. И снова поит, пока едет скорая. Чонгук испуганно вскидывается, как олененок на трассе, когда мигалка озаряет ночной переулок. Приоткрыв рот, наблюдает, как бригада санитаров спешно заходит в дом и скоро выходит, вынося на носилках Юнги, отрубившегося после пережитого. Чонгук с силой сжимает собственное колено, открывает окно… Как бы ему сейчас хотелось сесть за руль, чтобы везти за скорой старшего брата! — Хен! Хен! — он кричит ему, не потому что боится, что они о нем тут забудут и Чимин уедет с Юнги в одной машине. Издалека Чонгук видит, какой Юнги белый в свете фонарей, как луна. Чонгуку нужно выбежать брату навстречу, схватить его и обнять, а потом спрашивать, что случилось, но он не может, бессильно сжимает собственную ногу. Со злостью бьет по ней кулаком и… Чувствует, что это больно. Его трясёт от всего и сразу, и он рыдает, захлебываясь слезами, и очень-очень ждет, когда брат сможет подойти к нему. Каштан на заднем сидении громко гавкает и подвывает. Чимин быстро о чем-то договаривается у машины скорой и возвращается к брату. Он насквозь мокрый, у него перепуганные глаза и серые губы — и он пугается еще больше. — Чонгук-и, — Чимин тянет брата к себе, обнимает, прижимая к мокрой груди, и сдавленно ругается. — Чонгук-и, ну все, все, об Юнги позаботятся. Братишка, ну что ты? — он никогда не чувствовал себя таким беспомощным, как сегодня. Никогда. — Хен, я, — Чонгук жмется к нему, обнимая в ответ. — Хен… И далеко не сразу может нормально ответить, а когда получается, то сам не верит в то, что сказал это. Так невовремя. — Я ноги чувствую, хен! — а может, как раз наоборот — лучше момента и не придумаешь. И следующие несколько минут они рыдают вдвоем. Чимин что-то шепчет и смеется сквозь слезы, и прижимает к себе брата, не думая о том, что промочит и его своей мокрой одеждой. — Сожми, — Чонгук поднимает голову, устроив его руку на своей ноге. — Сильнее, хен, ну же! Чимин послушно сжимает и смотрит внимательно: чувствуется? Чонгук расплывается в улыбке, смотрит в ответ и кивает, не отвечая словами. Это значит, что он сможет восстановиться, сможет ходить, бегать, больше не будет привязан к креслу, вернется к спорту, научится отжиматься на одной левой и подтягиваться… А руку, руку купит, жаль, она сама не вырастет. — Хен, он выживет? — сейчас стоит спросить только это. — Должен, — выдыхает Чимин. — Его отвезут в больницу, подержат под капельницей, желудок промоют… Он накурился какой-то дряни. Его передергивает от воспоминания, он чувствует озноб и выкручивает подогрев в машине. — Мне сказали, завтра можно будет к нему приехать. Но он поедет сегодня, вот только брата домой отвезет и спать уложит, переоденется в сухое и поедет, чтобы… Чтобы Юнги снова никуда не сбежал. — Долбоеб, — несдержанно комментирует Чонгук, но вздыхает с облегчением и как-то свободнее. — Пусть только попробует еще раз воспитывать меня вне работы, пха-х! Поехали, хен, поехали домой. В организме Юнги не только каннабиноиды, но еще куча всего, что вымывается далеко не сразу. Чимину об этом не говорят, но, очнувшись и побеседовав с врачом лишь через сутки, Юнги понимает, что должен будет хорошо проплатить местным врачам их молчание. Не хватало ему второй раз в жизни общаться с полицейскими о наркотиках, тут он так легко не отделается. В памяти полный кавардак, как кусочки разбитого стекла, воспоминания разбросаны по сознанию и никак не хотят восприниматься воедино. Кто его вытащил? Соседка? Почему он помнит ее вместе с Чимином? О том, кто вызвал скорую, он не додумался сразу спросить, а теперь лежит, ему дали немного времени и он может быть свободен, и пытается что-то вспомнить. Последнее цельное воспоминание о том, как он приехал в квартиру, снял куртку, открыл бутылку воды и нашел старый магнитофон. Дальше — все битое или зажеванное, как пленка на одной из кассет. — Мы обычно не пускаем посетителей, — говорит бесстрастная медсестра, заглядывая к нему, — но он больше суток здесь сидит. — Кто? — хрипит Юнги и сразу дышит тяжело и загнанно. А когда видит Чимина, то перестает дышать. — Черт, значит не привиделось?.. Чимин дергает губами в подобии улыбки. Он выглядит отвратительно; на самом деле, он дважды ненадолго уезжал, нужно было отвезти брата, но сразу после возвращался и он влил в себя пару бутылочек воды, но глаза у него красные и опухшие. Медсестра, что его провожала, только головой качает — этот парень выглядит как кандидат на соседнюю койку. Чимин садится на стул, складывает руки на коленях, смотрит тревожно. — Что это было, Юнги? Зачем? — Я не смогу достойно ответить, — тот закусывает губу с силой, а то она дрожит. — Я не смогу, Чимин-а. Почему ты здесь? Как ты меня нашел? И… Зачем? — возвращает ему вопрос. — Я думал, между нами все кончено. У Чимина голова идет кругом. С другой стороны, он же не думал, что это будет легко? — Я здесь, потому что люблю тебя, ты помнишь? — В глазах немой укор. Наверное, стоит сесть рядом, взять Юнги за руку, но его собственные слишком дрожат и Чимин хочет сохранить какое-то подобие дистанции. — Я тебе об этом говорил. Затем, что волновался. Мы оба волновались. На вопрос «как» он будет отвечать в самую последнюю очередь. Юнги слишком резко вздыхает и вздрагивает. — Мы не договаривались, что должны спать только друг с другом, но найдя тебя в постели с Хосоком… Я не думал, что так и должно быть, — он еле выговаривает это, а потом со стоном запрокидывает голову. — Вот только не надо говорить, что ничего не было, Чимин-а! И не потому, что я тебе не верю… Его прочистили, но психика еще явно нестабильна. — А потому, что ты… уйдешь от меня в таком случае. Он слишком привык к тому, что при малейшем промахе его прогоняют, а здесь не просто промах, здесь нормальный такой, весомый проеб. По-другому и не скажешь. Чимин тяжело дышит, но голос его по-прежнему мягок. — Про то, что ты употребляешь наркотики, мы тоже не договаривались, — его губы немеют так, что он едва говорит. — Не то, чтобы меня это в тот момент остановило, но я бы как-то подготовился… Потому что не остановило бы. Да узнай он об этом в рождественскую ночь, это ничего бы не изменило. Вот такой он идиот. — В каком случае я от тебя уйду, я ничего не понял? — Я не употреблял ничего лет десять, — пытается оправдаться Юнги, глядя в стену, от взгляда на Чимина ему самому трудно дышать. — В таком случае, когда я психованный ревнивый идиот, к тому же трус и слабак, решил, что это классный способ сохранить нашу любовь — свалить в туман с полным пакетом дерьма, чтобы ты меня потом оттуда вытаскивал. Это самое отвратительное, что я когда-либо делал, Чимин, ты должен быть святым, чтобы простить это… — Ничего не было, Юнги. Мы много выпили с Хоби и уснули рядом, но, клянусь тебе, ничего не было. Я ни на кого не смотрел после нашего знакомства. С чего ты так решил? — Чимин звучит убито. Он совсем не понимает. — Ты видел нас спящими? Почему ты не разбудил меня, не потребовал объяснений, если решил?.. Почему ты решил отказаться от меня, Юнги, не сказав ни слова? Даже если ты решил, что я виноват, разве я не достоин объяснения? Или обвинений в лицо? Он говорит все быстрее и быстрее, и под конец отворачивается — не хочет, чтобы Юнги видел его слезы. Это еще хуже, чем в ночь дня рождения Юнги. Еще тяжелее. Потому что он верил, что это — настоящее. Юнги долго молчит, подбирая нужные буквы, они все складываются всего в четыре слова «прости, я такой идиот!», но он составляет их в другом порядке: — Я решил, что я больше тебе не нужен… Что во мне… Что-то не так. Может быть — все не так. Может быть, ты остыл, может быть… Я не тот, кто тебе нужен… Я увидел на твоем лице, на твоем спящем лице, что я не нужен тебе, Чимин. Я видел совсем другое все это время, до той самой ночи. Я не знаю, что это было… Не могу объяснить. Он дотягивается до руки Чимина — его пальцы по-прежнему ледяные, как накануне ночью. — Я люблю тебя так сильно, что сошел с ума… Но я не умею это показывать. — Любить — давать друг другу волю… — механически шепчет Чимин и встает резко, вырывая руку, и опрокидывает стул. Голос его стремительно взлетает. — Ты так любишь меня, что решил, что я, накануне проведя вечер в твоей постели, крича и рыдая под тобой от наслаждения и счастья, остыл? Что ты мне не нужен? Что ты обо мне думаешь, Мин Юнги? — Я… — Ты, — перебивает Чимин, — прекрасно показал мне, что мое мнение тебя не интересует! Что ты всегда все делаешь по-своему, ты же лучше знаешь, как надо! — Я… — повторяется Юнги, его мелко трясет, а опухшие глаза полны слез, но он пытается их держать. Все, что он может сказать Чимину, это согласиться с ним. Тот во всем прав, совершенно прав, но что Юнги может сделать с самим собой, когда его излюбленная тактика ухода от проблем — это побег? Когда он привык делать все по-своему, подтверждая тем самым для самого себя свою значимость и не чувствует себя тенью? Когда его ощущения и — что главнее — опасения, для него самого единственный якорь, на котором он держался столько лет и благодаря которому остался плыть в бурном океане жизни? И ведь в чем-то он прав, хоть об этом и не догадывается. Тем вечером, когда Чимин решил выпить с Хосоком, Юнги ему не был нужен. Был бы нужен он — Чимин пил бы с ним и сам Юнги не стал бы ничего спрашивать, как и Хоби, играл бы ему на чем угодно, рассказывал, что угодно, а потом обнимал. У Юнги хорошо развита интуиция в таких вещах, именно это он и почувствовал еще до того, как увидел Чимина с Хоби. Когда не смог до него дозвониться, как ни пытался, вот тогда и почувствовал, что теперь с этим сделаешь. Он сползает с кровати и единственное, что может сделать — это встать перед Чимином на колени, как когда-то стоял перед его родителями. Ему неважно, что это слишком картинно, он простоит так сколько Чимин скажет, а если тот уйдет… Тут не угадаешь. Чимин кидается к нему, не успев подумать. Подхватывает под руки, тянет наверх и на постель. — Куда ты встал? — бурчит он скорее потрясенно, чем сердито. — Тебе лежать велено — вот и лежи. Ну что ты за человек такой… Ложись! Ему с трудом удается усадить Юнги и Чимин садится рядом. Молчит какое-то время, а потом обреченно, как идущий на казнь, спрашивает: — Ты хочешь меня бросить? Юнги ложится, сворачиваясь калачиком, и больше не пытается его трогать. — Нет, никогда не хотел… Их прерывает телефонный звонок и Чимин вскакивает, отходит, понижая голос. Раздаются только отдельные слова: — Не получится? Но когда возможно? Но клапанные повреждения… Да, спасибо. Извините за беспокойство. Он стоит поодаль, сжимая в руках телефон, и возвращается. Садится на кровать. — Юнги, — зовет негромко, — я… Мне нужно кое-что тебе сказать, а дальше ты сам подумай, нужно ли тебе это? Нужен ли тебе я в таких обстоятельствах? Я буду много молчать. Вероятно, мне придется уехать на какое-то время. У меня сложности, и я не… я не знаю, как об этом говорить и не могу говорить. Если ты мне не доверяешь, лучше остановиться сейчас, я не смогу выбирать между… — Что я должен сделать? Я поеду с тобой. Я зашью себе рот, чтобы не спрашивать лишнего, но я хочу быть с тобой, Чимин… Я больше не хочу возвращаться на это дно, где думаю, что не нужен тебе и что это счастье для меня не создано. Что я его не заслуживаю. Я буду помогать тебе всем, что у меня есть, деньгами, руками, чем захочешь… Больше не буду сомневаться в тебе. Как я могу это доказать? В его ситуации это крайне затруднительно. Чимин не знает, соглашаться ли ему с Юнги. Он любит его всем собой, дышит им, но события последних дней показывают ему, что их счастье не всегда будет безоблачным. И что бы они сейчас друг другу не пообещали — это не гарантия того, что подобное не повторится никогда. — Юнги, — душа рвётся к нему, — Юнги… Его нервы на исходе, надо было позволить себе больше слез тогда, в машине с Чонгуком. Он помнит про все запреты, но не выдерживает; это уже не только про то, сможет ли он нести ответственность как старший, но и про доверие. — Отец болен, — Чимин прикрывает глаза. — Ему нужна операция, но это так сложно устроить. Он не разрешает рассказывать, никто не знает, да и я узнал случайно. Он набирает воздуха. — Мне страшно остаться без него. Я… я позвал тогда Хосока, потому что он знает, как это. Юнги собирается с силами, буквально — с последними, чтобы снова встать. Глотает что-то вроде «а я — не знаю?», он тоже боялся остаться без родителей, когда они были в его жизни, несмотря ни на что, он боялся, иначе бы никогда не пошел у них на поводу. А может, он просто трус? Действительно, слабак. Но в итоге, без них он остался по своей воле. Юнги трясет головой и обхватывает Чимина руками. — Я помогу. У меня много связей в медицинских кругах. Я помогу, Чимин. Если нужны деньги, только скажи. Если нужно встать рядом и закрыть тебя от всего мира, я встану. Если бы я мог, я бы сам прооперировал твоего отца, но у меня не хватит практики, — он тяжело выдыхает. — Но все, что я могу сделать, я сделаю, даже если ты будешь возмущаться. И Чимин приникает лбом к его плечу, говорит твердо. — Главное, не заставляй меня волноваться за тебя. Я не слишком сильный, Юнги, куда слабее, чем я думал, я не вытягиваю сразу все. Будь рядом. Верь мне, Юнги, пожалуйста, верь мне. — Я верю, только тебе я верю, Чимин. Самому себе не верю, никому больше, только тебе. Юнги выдыхает все, что в нем осталось. — Спасибо, что ты нашел меня. Не знаю, как тебе это удалось, но… Возможно, меня уже не было, если бы не ты. — Если тебя не будет, — не голос, шелест у уха, — я не знаю, зачем я… Чимин обхватывает лицо Юнги ладонями. — Я тебя люблю. Только тебя. Единственного тебя. Если, чтобы ты в этом не сомневался, я должен повторять это десятки раз за день, я буду. Я весь твой, Юнги, я тоже… я постараюсь не закрываться, не прятать мысли от тебя. — Скажи еще, скажи мне это, — Юнги старается не жмуриться и не расплакаться, не к лицу ему сейчас опять плакать. — Скажи, что любишь меня, Чимин-а, говори мне это каждый день, это… То, что лечит меня, лечит мою душу. Я слышал это только от тебя и хочу слышать только от тебя. Чимин повторяет, снова и снова, и целует его — всю нежность, весь страх потерять его, Юнги, вкладывает в поцелуй, кусает почти и тут же зализывает, кротко и ласково. — Я люблю тебя… Люблю. Только тебя. Слышишь? — повторяет он. — Я слышу, — Юнги дышит иначе. Целует сам, тепло и так, как будто ничего не случилось, ничего не стоит между ними, не существует, растворяется от каждого признания и касания губ. — Я тебя люблю и всегда буду рядом с тобой. В жизни Юнги было много значимых уроков, но этот — на первом месте, опередив все прочие.