Не все герои носят плащи

Чимин забирает Юнги из больницы на следующий день и везет к себе, не спрашивая. Сейчас у него нет сил метаться между двумя квартирами и родительским домом, пусть Чонгук и Юнги будут рядом под присмотром. Он вымотался и сразу засыпает, прижавшись к Юнги и закинув на него руку и ногу для надежности. Самую малость неловко приводить Юнги туда, где для них едва все не закончилось, но Чимин знает, что его совесть чиста — у него с Хосоком ничего не было. Для самого Чимина все еще не кончилось — он готов и сам виниться, и прощать, но воспоминания о том, как он ждал и искал Юнги останутся надолго. Мысль о том, что Юнги чуть не отказался от него, слишком жива, она червем подтачивает Чимина изнутри, хотя, казалось бы, они поговорили и все решили. Чимину нужны новые воспоминания: надежные и теплые. Поэтому он льнет к Юнги, впитывает его заново, отстраивает заново свое доверие. Ему нужно донести до Юнги простую мысль, впечатать эту мысль ему в голову: пока двое разговаривают, у них есть шанс прийти к пониманию. Но как научить Юнги разговаривать, а не сбегать, пытаясь причинить себе самому еще большую боль? Юнги не спешит возвращаться на работу, ему нужно восстановиться и для этого не мешало бы простить себя. Чонгук — такой умница! — ничего не спрашивает и не стебет его тем, что знает, единственный во всем доме ездит на работу (на такси), а приезжает поздно, потому что записывается к врачу, теперь у него тренировки через день, ему предстоит учиться заново ходить. Через какое-то время Юнги кладет перед Чимином записку с номером телефона. — Это врач. Он лучший в своем деле, он готов принять твоего отца, — говорит он, ему самому не помешал бы хороший врач, правда — не хирург. Чимин смотрит на него несколько секунд, до него не доходит смысл услышанных слов, а потом вспыхивает благодарной радостью — и кланяется. — Спасибо, Юнги, — повторяет он, — спасибо! — Еще вот, — тот кладет на стол конверт с наличными деньгами. — Я откладывал на наше будущее, но это пригодится в настоящем, потом еще накоплю. И не думай отказываться, твоего отца нужно поставить на ноги, без этого будет труднее. У Чимина очень сложное выражение лица: он и смущен, и сияет еще сильнее, казалось бы, больше некуда. — Отец не примет… в семье есть деньги, не беспокойся за это, мы можем себе позволить. У нас только времени нет, — он вздыхает, — с деньгами все нормально. Переводит дыхание и выпаливает: — Ты откладывал на наше будущее? Это трогает Чимина, согревает его, обдает заботой. Он сам тратит большую часть зарплаты: оплата квартиры, машины, ресторанов и всякие мелочи, что нужны молодому парню. На их с братом имена еще в детстве открыты счета, но Чимин не интересуется, сколько там денег. Ему хватает на приятную жизнь и он не сильно задумывается о грядущем будущем. Но то, что об этом задумывается Юнги, омывает его еще одной благодарной волной. — Тогда могу дальше откладывать, но если что… Ты знаешь, где их взять, — садится рядом и берет его за руку. — Я думаю, что должен пояснить, Чимин-а, я не хочу с тобой расставаться никогда. Возможно, когда-нибудь нам захочется купить большой дом и завести детей? Если ты хочешь. Мы об этом не говорили, я не спросил тебя, я каюсь. — Мне определенно нравится мысль жить с тобой в большом доме, — Чимин мечтательно прикрывает глаза, представляя. — Но я думал, ты не хочешь детей… Ты хочешь, Юнги? — С тобой, — тот тянет Чимина к себе, пересаживая со стула на свои колени. — С тобой я хочу. С тобой я этого не боюсь. Ничего не боюсь. Чимин обнимает его, кладет голову на плечо и молча трется носом о щеку. — Признаться, я об этом не думал. Но если ты хочешь детей, нам будет нужно это обсудить, — соглашается он. — Запланировать. Мысль о детях не умещается в его голове, но ведь технически это возможно. Да, этот ребенок не будет носить в себе гены обоих родителей, но разве это что-то изменит для любого из них? Но точно не в этом году. И не в следующем, возможно. Но Чимин просто паникует. Слишком эта мысль неожиданная для него. — Подумаем, запланируем, обсудим, — успокаивает его Юнги, поглаживая по спине. — Я никуда не тороплю, у нас впереди много времени. Мысли о детях у Чимина резко перескакивают. В последнее время у него обостренное чувство этого самого времени, которого может статься не так уж и много. Сколько можно откладывать этот разговор? Чимин крепче обнимает Юнги и говорит. — Помнишь, ты спрашивал, как я тебя нашел? Мы с Чонгуком были у твоего отца. Он подсказал нам адрес той квартиры. Юнги деревенеет в его руках. — Ты был у моих родителей? Что… Там было? — Твой отец нас впустил, мы попросили помочь и он нашел адрес. Знаешь, а вы с ним похожи, голосом особенно, — Чимин гладит его плечи, иногда надавливая на чувствительные точки, — Юнги, я обещал ему привезти тебя… Он просил тебя приехать, — совсем тихо добавляет самое важное, с его точки зрения. — Зачем? — Юнги не скрывает в голосе нежелание туда ехать. Даже после того, что он услышал что-то из области фантастики: отец помог им. Они с отцом похожи. Он просил приехать. Какой-то фантастический сценарий! Чимин выдыхает как перед прыжком в воду. — Твой отец в инвалидном кресле. И он хотел рассказать тебе… ох, Юнги, — Чимин крепче его сжимает, — рассказать, где похоронена твоя мама. Чимин не хочет рассказывать такие вещи, но, если Юнги придет в отчий дом, пусть он будет готов. «Понадобилась моя помощь?» — насмешливо и вредно успевает подумать, пока не слышит окончание реплики. Сознание едва не отключается, перед глазами темнеет, мыслей нет никаких, их сметает словно ураганом. Юнги долго молчит и смотрит куда-то в одну точку, ничего там не видя. — Я поеду. Хочешь… со мной? — Я должен поблагодарить его за помощь, — кивает Чимин, — Потом, если ты захочешь поговорить наедине, подожду в машине. Или останусь рядом, если тебе это будет нужно. Он говорит без тени сомнений, хотя большая часть его дня занята. Но речи быть не может, чтобы Юнги переживал это в одиночку. Они выезжают тем же вечером, еще не совсем поздно, на город лишь опускаются сумерки, но Юнги так нервничает, что пару раз путается на развилке, хотя знает эти дороги, как свои пальцы. Его подсознание оттягивает момент встречи с отцом, Юнги не испытывает к нему жалости заранее, а когда увидит — не знает, что возникнет в его душе, какие чувства: боль, раскаяние или страх за то, что ему придется снова учиться общаться с ним, взяв на себя заботу о больном отце. Юнги не знает, что он должен чувствовать и по отношению к умершей матери, что чувствуют нормальные люди? Утрату? Скорбь? Сожаление, что это случилось без него? Что его не было рядом, чтобы попрощаться? Юнги этого не чувствует, только дыру внутри, только холод, который пронизывает его, будто в сердце вошел ледяной клинок снежной королевы. — Нашелся, — констатирует отец, встречая на пороге. Его голос режет Юнги надвое, а лицо вводит в ступор, так что он не может ничего сказать. Когда-то очень красивое мужское лицо за последние годы изменилось — на нем отпечатались болезнь и старость, его бывшая угольно-черной шевелюра вся седая, а уголки губ опущены вниз. Когда-то мать Юнги влюбилась в ясную улыбку на этом лице… Но улыбка покинула мужчину вместе с ней самой. — Ну, чего встали, как статуи, заходите, — отец уезжает вглубь дома, а Юнги шагает следом на негнущихся ногах, каждый шаг дается с трудом. Каждый шаг — это погружение в прошлое, как в толщу воды, темную и таящую в себе монстров. Юнги паникует, он бесится, он кричит в самом себе, но идет — погружается все глубже. Его рука в руке Чимина ощутимо дрожит, будто на том дне его пытают током. Чимин крепче сжимает его ладонь своей, небольшой и теплой. Ему не нравится этот темный дом, он все время ловит взглядом прозрачный образ маленького мальчика, прячущегося в тенях. Еще меньше ему нравится, как напряжен Юнги. Не рано ли он сказал? Впрочем, даже если тянуть, станет ли Юнги лучше от этого? Он держит любимого крепко своей ладонью. Чимин рядом, он уйдет, только если Юнги его попросит, не даст теням прошлого наброситься на его, измученного сомнениями и переживаниями, любимого. Чимин отпускает его только на мгновение, когда они оказываются в той же комнате, где были с Чонгуком в прошлый раз, складывает руки в благодарном жесте, кланяясь отцу своего парня. — Спасибо вам, — очень вежливо и с искренним чувством говорит он. — Вы нам очень помогли! Иначе увидел бы он снова Юнги? Справился бы тот? И касается пальцев, готовый обхватить их крепче, а Юнги смотрит на него, сам сжимая пальцы Чимина — это его маска в темной пучине, его кислородный баллон, ласты и солнце над поверхностью, куда нужно всплыть, оттолкнувшись. — Что случилось, отец? — и он всплывает, тяжело дыша, отплевываясь от воды. — Расскажи мне, что случилось с мамой и с тобой? Отец кивает на стол, мол, садитесь, видимо, рассказ не будет коротким. Он не ворчит, не обвиняет сына, не клянет его на чем свет стоит, просто отсутствующим тоном озвучивает все, что случилось, пока Юнги не было дома. Как заболела мать, как долго они боролись с ее недугом, но проиграли, как он сам слег с инсультом после похорон, а потом у него отказали ноги. Как он живет сейчас, за ним ухаживает сиделка, накопленных денег хватает, а вот бизнес пришлось продать. Достает листочек и подрагивающей рукой пишет на нем адрес, где она похоронена, она всегда боялась огня, поэтому от кремации они отказались. Юнги принимает его и складывает в карман. — Ты стал такой взрослый, — вздыхает отец и резко снимает очки, будто рукой может остановить слезы. Он не находит в себе слов, чтобы попросить прощения, но Юнги не нуждается в этом, он прощает, не успевая удивиться, потому что здесь, на поверхности, где есть солнце, нет места затаенным обидам и пустым сожалениям, которые ничему не помогут. Они все на дне, но он уже не там. — А ты постарел, — говорит он мягко и наконец отпускает руку Чимина, нужно встать, обойти кресло и положить обе ладони на дрожащие плечи. — Я оставлю тебе свой номер, если что-то будет нужно… — Сын! — слезы отцу уже не сдержать. Юнги рад, что он их не видит, когда старик опускает голову, мертвой хваткой вцепившись в его руки. Юнги смотрит на Чимина на том конце стола и извиняется перед ним взглядом. За то, что им ничего не предложили в этом доме, за то, что ему приходится наблюдать эту странную семейную драму. И благодарно за то, что он все понимает без слов. Когда они выходят, Чимин крепко обнимает его, вжимает в себя, ограждая от всего мира, и шепчет: — Я люблю тебя. Он держит слово, повторяет это Юнги не единожды за день; никогда раньше не говорил этого так часто, не думал даже. Но разве были для кого-то его слова утешением и защитой? Дышал ли кто-то его, Чимина, любовью? Он молча забирает у Юнги ключи и открывает перед ним пассажирскую дверь. — Давай съездим в наш ресторанчик? — предлагает он. — Туда, где мы впервые ужинали вместе. — Давай, — легко соглашается Юнги. — Там вкусно и они работают допоздна. Он забирается в машину и сразу пристегивается, откидываясь на сидении. — Когда приедем сюда в следующий раз, я представлю тебя отцу по всем правилам. Хочу, чтобы он знал, что я тебя люблю. Чимин кивает, осторожно выруливая. — Я бы хотел в следующий раз привести ему угощения. И, Юнги, — он улыбается, глядя на дорогу, — он принял нас с Чонгуком за музыкантов. Ты ему обязательно скажи, что твой парень инженер. На хорошую невестку я не тяну, но хоть что-то. Приличная профессия и умею готовить. Может, он сможет меня принять? Чимин говорит шутливо, но для него это важно. Действительно важно, если Юнги будет общаться с семьей, быть этой семьей принятым. Он не ждет распростертых объятий, но ему важно, чтобы отец Юнги признал за ним право искать его сына, держать за руку, жить с ним. — Он примет, у него нет другого выбора, — хмыкает Юнги. — Кстати, я думал, что ты архитектор. Совсем не знаю, с кем встречаюсь! — и тоже шутит, может сейчас шутить. — Строго говоря, — Чимин быстрым движением оглаживает его колено и возвращает руку на руль, — я инженер-архитектор. Я не только с пространством и формами работаю, а рассчитываю конструкции. Еще можешь сказать — архитектор-проектировщик. Но вдруг «архитектор» — родня «музыканту», тоже творческая профессия. Я не хочу рисковать. Не тогда, когда это касается нашего будущего, — вроде и смеется, а глаза серьезные. Он смотрит на навигатор и закладывает поворот. — Здесь будет быстрее, — бормочет он и вдруг виляет в сторону и резко бьет по тормозам, их обоих бросает вперед. Хорошо, что скудно освещенная улочка почти свободна. Свет фар выхватывает кошачий силуэт на дороге. — Господи, я же его не задел?! Он отстегивает ремень трясущимися руками, вылетает из машины и в пару прыжков оказывается рядом с животным. Это и правда кот, на вид довольно молодой. Животное испуганно пушит хвост и припадает на одну лапу. И Чимин — тот самый Чимин, который спокойно тянет руку только к Каштану, потому что у того есть все необходимые сертификаты о прививках! Да он в кошачьем кафе думал дольше, прежде чем руки к кошке тянуть! — подхватывает совершенно незнакомого кота на руки и бережно его ощупывает, воркуя: — Прости, маленький… Я тебя не задел? Я тебя напугал, да? Ну все-все, малыш, все хорошо… — он трогает лапу и кот жалобно мяучит. Кот черный в белых «носочках», удивительно, что Чимин его заметил. Юнги выбегает следом, не прикрыв дверь. Оценивает ситуацию и тут же ищет в телефоне адрес ближайшей ветеринарной клиники. Там оказывается, что чипа у кота нет, он бездомный, его осматривают и делают необходимые анализы, накладывают повязку на лапу, повезло, что травма не сильно серьезная, быстро заживет. Юнги, держащий кота на руках весь путь до клиники, не может его здесь оставить. — Давай оставим его себе? — Давай, — Чимин нежно поглаживает животное между ушек. — Он такой славный. Ты меня простишь, малыш? — он таким тоном с Юнги не разговаривает. — Эй, еще немного и я передумаю, — наигранно ревниво ворчит тот. — Назовем его… Дионис? — Гефест? — предлагает Чимин, легонько дует в мордочку кота. — Ты кто? Как тебя назвать? И фыркает, глядя на Юнги, весело и беззаботно. Впервые по-настоящему беззаботно за последнее время. — Ты мне днем детей предлагал… — Ну вот и потренируемся, — улыбается Юнги. — Дионис ему больше подходит. — Он хромает, — возражает Чимин. — И вообще, забирай свои ключи и вези нас ужинать! Я голодный! А мы с малышом сейчас решим… — и руки тянет, кота к себе принять. — Не будет же он хромать вечно, — Юнги нехотя берет ключи, а не кота. Еду в ресторане им приходится взять с собой на вынос, а потом есть ее у Юнги дома и наблюдать за тем, как кот осматривается в новом жилище, довольно быстро осмелев. — Кстати, я поставил Зевсу автокормушку, чтобы он нормально ел, пока нас обоих не было, — рассказывает Чимин. — Но он все равно обиделся. Я первый день у тебя сидел, а потом только заезжал пару раз ненадолго. На Зевса он посматривает обеспокоенно и немножко виновато, но новый питомец занимает почти все его мысли. — Ладно, пусть будет Дионис, — в конце концов соглашается он. — Почему всех животных называют без меня? — Давай дадим ему двойное имя, — Юнги утягивает его на кровать. — Гефест-Дионис, это точно уникально. — Прекрати издеваться над животным, — требует Чимин. — Ладно, твой кот, тебе и называть… Смотреть на Юнги, смотрящего на кота, — особое удовольствие. Чимин греется в этом ощущении. Он хочет окружить Юнги привязанностями, дать ему тот якорь, который позволит чувствовать себя всегда нужным и важным. Ведь он сам не каждый вечер сможет бывать здесь, а кот — Дионис, нужно привыкать к имени, — будет мурлыкать рядом с Юнги, лежать у него на коленях или под боком. Чимину и самому хочется помурлыкать и пригреться на коленях. Или под боком, это на кровати делать куда удобнее. — Он похож на тебя, — Юнги смеется и жмурится, наблюдая за новым питомцем, тот залезает в каждый угол комнаты, а когда лапа заживет, безусловно будет прыгать в самые верхние ее точки, по шкафам, ведь там тоже надо все обнюхать и разогнать пыль. — Ты также вошел в мою жизнь, в мое сердце и сразу почуял, что здесь нужен хозяин. Может назвать его Чимин-младший? Сломать эту древнегреческую традицию. — Ну уж нет, — Чимин ластится к его плечу. — Мне нравится эта традиция. А я буду у тебя единственным Чимином. Иначе как мы с ним узнаем, кого из нас ты зовешь? Он с сожалением бросает взгляд на часы. — Юнги, мне домой пора. Завтра много дел, нужно отвезти Чонгука на работу, а потом съездить с отцом в больницу. — Ещё пять минут, Чимин-а, — тот трется о его волосы щекой, — или, может быть, ты останешься? А утром я отвезу тебя домой. Чимин качает головой. — Как мне разорваться? — шепчет он. — Я нужен тебе, нужен брату, нужен отцу… Он обнимает Юнги, целуя под линией челюсти — ему нравится чувствовать в этом нежном местечке отзвуки биения сердца! — и запускает сразу обе руки ему под рубашку. — Я так тебя люблю, — он языком по коже эти слова выписывает. Выдыхает хрипло, — Десять минут. Только руки. Иначе я никуда уйти не смогу. И оглаживает ладонями живот Юнги, обласкивает обтянутые тканью бедра. — А может и не надо никуда уходить? — Юнги не мешает его рукам, но и не предпринимает никаких действий своими, только про поцелуи Чимин ничего не говорил. Особенно — в шею, она у Чимина чувствительная. Чимин млеет, подставляется под прикосновения губ, вплавляется всем собой. — Это нечестно, — стонет он, — это обманный маневр… Почему ты такой, Юнги? Как человек может быть таким красивым, таким желанным, таким волнующим? — А ты почему такой? — улыбку в голосе слышно. — Такой, которого не хочется отпускать… С этими словами Юнги обнимает его ногами, перекатившись на спину. Руки по-прежнему не при делах. И так удобно скользить губами по шее, дразнить ее кончиком языка и зубами прикусывать хрупкую беззащитную ключицу. Чимин и не знает, что волнует его больше: ласки или голос Юнги, вливающийся в его уши сладким тягучим нектаром. Он бы век его слушал, слушал нежные слова, на которые Юнги с ним не скупится и каждый раз они заставляют Чимина расцветать, раскрываться навстречу, тянуться, чтобы впитать все, что Юнги готов ему дать. — Я такой — для тебя, — тянет он в ответ, невозможно ничего не сказать и оглаживает ноги Юнги, насколько может дотянуться. — Тогда я — для тебя, — Юнги действительно себя так и чувствует. Много лет он был сам для себя, а теперь он для Чимина. Это приятно и правильно, Юнги теперь не хочет как-то по-другому. — Оставайся до утра? — шепчет он словно демон, поднимаясь губами к уху. — Останься снова? Ведь я для тебя. Зачем тебе домой? Завтра поедем… Он раскачивает бедрами в такт своим словам, словно это должно сработать главным побуждающим действием. Чимин качает головой, не в силах представить границы этого демонического коварства. — Юнги, — он расстроен, — Чонгук же… Он сегодня у врача был, он похвастаться захочет. Чимин чувствует, как действительно разрывается между близкими людьми — каждому из них нужно его внимание, а он не может выбирать между ними. Этот выбор делается каждый раз — провести вечер и ночь с Юнги или побыть с братом. Как хорошо было, когда они несколько дней все были под одной крышей, ему не приходилось выбирать… Как бы ни храбрился Чонгук, ему ещё слишком трудно жить полностью самостоятельно. И, что самое главное, между братьями сильная связь. Если бы дело было только в его собственных чувствах, Чимин бы колебался меньше. Но Юнги он тоже нужен, сейчас особенно нужен, пока тот только восстанавливает эмоциональную стабильность после всех последних событий. И так хочется поцеловать Юнги по-настоящему, со всей страстью поцеловать, раздеть, всего обласкать губами, самому подставляться под поцелуи. Так хочется почувствовать, насколько они оба принадлежат друг другу. — Чонгук большой мальчик и он скорее всего уже спит. Похвастается завтра, ничего страшного, — Юнги дышит все чаще, еще чуть-чуть и он привяжет Чимина к себе или к кровати. А потом решает, что сползти под ним вниз — отличная идея, лучше, чем привязывать. Не надо никуда вставать, идти искать какой-нибудь шарф, вряд ли Чимин устоит перед тем, как Юнги целует его живот, задрав носом одежду. Забирается под нее головой и ласкает языком выше пупка. Руки ничего не делают, Юнги же послушный. Чимин стонет, сладко и горестно разом, признавая поражение. — Я слаб, — признает он, — слаб и подвержен греху сладострастия, — чушь, ничьи другие ласки бы его не заставили отказаться от первоначальных намерений, это все Юнги, который всю душу Чимина себе к рукам прибрал. И душу, и сердце, и тело, столь жадное до его прикосновений. — Отпусти, я позвоню. Конечно, Чонгук не спит, Чимин с Юнги впервые за несколько дней разом вдвоем выбрались из дома и беспокойство обоих братьев еще не до конца отпустило, хоть они и не говорят об этом. — Не могу, — выдыхает Юнги едва ли не между его ног, жмется губами к ткани. — Твой телефон где-то рядом, поищи, но я не отпущу. Как он себе представляет звонок кому-нибудь в данных условиях — это загадка. Но Юнги теряет контроль — и хватает Чимина за бедра, чтобы прижаться плотнее, кусая за ткань штанов. Чимин ахает, подается бедрами навстречу, но телефон рукой нашаривает в складках покрывала. Он сверкает глазами — может ли Юнги ради разнообразия не спорить с ним, когда Чимин собирается делать что-то, не соответствующее его, Юнги, представлениям о моменте?! И набирает номер. А пальцы второй руки жестко вплетает в волосы любимого. — Одно лишнее движение, — неожиданно низко предупреждает Чимин, — и на тебя падет моя кара. Привет, Чонгук, — переход к заботливому хену мгновенный. — У тебя все в порядке? — А то, — младший сидит в теплой ванной, забравшись туда самостоятельно. И чувствует воду, чувствует тепло. Это сложно описать кому-то, кто не переживал этого сам, слово «хорошо» и даже «прекрасно» — совсем не могут в полной мере передать ощущения. — А ты звонишь, чтобы предупредить, что вас сегодня не ждать? — он улыбается, прижимая плечом телефон к уху и открывает бутылку пива о край ванной — совсем совести нет, но ему нужно отпраздновать то, что врач сказал. В одиночестве — так даже правильнее, чем с кем-то.