Не все герои носят плащи

Оба питомца Юнги недовольны тем, что хозяин так редко появляется дома. Но если Зевс только машет хвостом и скрывается в водорослях, Дионис куда выразительнее в своем возмущении. Он требовательно мяучит на хозяина, трется об ноги, выгибает спину — хочет сразу и вкусного, и ласки. — Бедный мальчик, мы совсем про тебя забыли, да? — Чимин с порога подхватывает кота на руки и нежно воркует, поглаживая за ушами. — Да нас не было всего сутки, — Юнги присоединяется к поглаживанию с другой стороны кошачьей головы. — Мы тебя не бросим, не волнуйся. Кот начинает мурчать, а Юнги тянет Чимина вместе с ним в сторону кухни. Раскладывает еще горячую еду, добавляет питомцу корма и рассматривает содержимое холодильника. — Чимин-а, может вина? Они как раз взяли мясо в ресторане. — Давай, — Чимин довольно щурится, разглядывая стол. — Ты очень удачно его всякий раз подбираешь. Какие бокалы достать? — Вон те, большие. Юнги дожидается, пока Чимин достанет их, а потом выключает общий свет, оставляя только теплую подсветку над столом. Какая-то шальная мысль заставляет найти пару длинных свечей, с поиском подсвечников приходится повозиться. Ну, а как еще ужинать с красным вином, как не при свечах? Мурчание довольного сытого кота (он успевает наесться еще до того, как зажжены свечи) добавляет вечеру атмосферы. Дионис запрыгивает на свободный стул и методично моет мордочку лапками, любопытно посматривая на огоньки. Юнги поднимает свой бокал. — Я хотел выпить за здоровье, — он улыбается. — Не только твоего отца, но и всех, кто нам дорог. — За здоровье, — эхом откликается Чимин. Вино терпкое, с богатым букетом и Чимин прикрывает глаза от удовольствия, думая об отце, о брате, об отце Юнги (а ведь они хотели приехать еще раз!). — Как ты смотришь на то, чтобы порисовать после еды, а потом забраться вдвоем в ванную перед сном? — Юнги наслаждается и вином, и мясом, и Чимином в приятном свете. Он нарисовал бы Чимина прямо так, но боится испортить глаза. — Я согласен на все твои предложения, — Чимин редко противоречит ему в бытовых вопросах, легко соглашается с ним. — А ты никогда не рассказывал, что рисуешь. — У меня своеобразный стиль рисования, я не хотел портить о себе впечатление, — посмеивается Юнги, прибедняясь. — Нарисовать тебя обнаженным? Он же не просто так достал вино. — Меня выбрал самый талантливый парень в Сеуле, — в голосе и взгляде Чимина и нежность, и любование. — Он готовит, играет, читает стихи, еще и рисует! Когда я так угодил богам? Можно протянуть руку и коснуться ладони Юнги через стол. А можно встать с места и подойти, оказаться на коленях в кольце рук и поцеловать. Смотреть на Юнги через мерцание свечей очень красиво, а вот так — глаза в глаза — еще лучше. — Ты не ответил, — Юнги в этом мерцании улыбается хищно, губы от вина немного красные, а глаза поблескивают, в них отражается пламя. — Можем взять с собой блокнот и карандаши прямо в ванную. — Ты можешь рисовать меня, как угодно, — Чимин пробует эти губы на вкус, легко-легко, — но учитывай, что после ванны я усну. И если ты хочешь мне попозировать, придется тебе это делать первым. И ты хотел принять ванну вместе? Ты сможешь рисовать в это время? — Я попробую, но ничего не могу обещать, — Юнги доливает им немного вина. — А в каком виде ты бы хотел изобразить меня? Чимин нехотя возвращается на свое место, склоняет голову набок. У него в каждом рабочем блокноте профиль Юнги или его руки; стоит только отвлечься от работы или наоборот, задуматься слишком сильно — и карандаш сам набрасывает любимые черты. Что же он хочет нарисовать?.. — В расслабленном, — решает Чимин. — В шелковой пижаме, чтобы изящные струящиеся драпировки, в кресле, с Дионисом на коленях и книгой в руках. — Тогда переместимся в спальню? — там есть пара кресел и книги тоже там. Да и пижама найдется. Юнги целует Чимина, берет бокалы, а пока ищет, что надеть, мимоходом показывает, где у него карандаши и бумага, там есть из чего выбрать. Дионис следует за ними хвостиком и сразу запрыгивает в одно из кресел. — Главный натурщик готов, — смеется Юнги, переодеваясь в шелк. — Сколько ты готов позировать? — Чимин завороженно гладит листы бумаги, выбирая. Что еще он не знает о своем любимом? — Сколько скажешь, — взяв книгу, Юнги включает лампу у кофейного столика, перехватывает кота в руки и устраивается со всем комфортом. Недопитый бокал в одной руке, книга — в другой, а кот лежит на коленях и тарахтит. Чимин несколько раз проходит мимо, ищет наиболее удачный ракурс. И начинает рисовать — быстро, почти небрежными штрихами, которые складываются в очертания фигуры. Он никогда не занимался живописью как таковой, он не портретист, но чувство пропорций у него отличное, а рука — уверенная. Чимин редко рисует с натуры и сейчас откровенно любуется Юнги. Выбранная бумага позволяет с легкостью передавать фактуру и шелка, и тяжелых волос, и кожи, и кошачьей шерсти. Он обозначает светотеневой рисунок, чуть больше внимания уделяет лицу и рукам — любовно выписывает брови, передает блеск глаз, тщательно очерчивает губы… — Можешь теперь переместиться на кровать? — просит он. Еще одна идея зреет в его голове, руки жаждут перенести ее на бумагу, раз уж можно, раз уж Юнги согласен. Это не то, что Чимин может рисовать по памяти — здесь ему важны мельчайшие детали. — Дионис, прости, оставляю тебя здесь, — Юнги поднимается и опускает кота в кресло. Вино он допил, да и книгу оставил на столе, так что перемещается в кровать с пустыми руками, а там закидывает их под голову, лежа на спине. Поворачивает голову к Чимину и смотрит внимательно, ждет, что тот скажет, как ему лечь. — Вот так, — бормочет Чимин, — очень хорошо… Новый лист начинает покрываться быстрыми штрихами, Чимин боится, что Юнги — или какое-то неведомое событие — могут его прервать. Он передает позу, поворот головы, изгиб локтя, вырисовывает лицо — очень быстро. А потом подходит, опирается коленом на кровать рядом с Юнги и тягуче-медленно его целует. — Ты очень красивый, — шепчет и резво отстраняется, пока Юнги не успел его обнять. Скидывает свою рубашку на ходу и просит: — Смотри на меня. Я хочу передать твой взгляд. — Какой-то особенный взгляд, да? — Юнги стремительно облизывает губы и смотрит, смотрит на Чимина, держа руки в том же положении, невольно вспоминая, как когда-то под ним был связан шарфом. — О чем бы ты сейчас ни думал, умоляю, думай об этом дальше, — Чимин издает нервный смешок. — Очень особенный. Тот, которым ты на меня смотришь. В постели. Он часто, когда нервничает, говорит односложными предложениями, словно выдыхая каждое. — Сядь на меня, — у Юнги голос меняется. — Так ведь будет удобнее рисовать? О чем он думает, он потом Чимину обязательно расскажет. Это ни в коей мере не будет удобнее и будет непременно отвлекать, но Чимин сладко жмурится от этого голоса — и подчиняется ему. — Пожалуйста, мне недолго… — он пересаживается, устраиваясь на животе любимого. Юнги с такого расстояния и в этом ракурсе прекрасен, рука невольно тянется за новым листом, чтобы крупным планом — глаза, ресницы, раздувающиеся крылья носа. — Не торопись, — Юнги дотягивается до подушек и подкладывает под голову, чтобы Чимину было удобнее видеть его лицо. Да и ему самому так удобнее наблюдать за ним. — Все, — торжествующе улыбается Чимин, гладит пальцами рисунок. — Завтра доведу до ума штриховку, но это дело техники. — Покажешь сейчас? — Юнги приподнимается на локтях. — Хочу посмотреть. Рисунок довольно схематичен, его действительно нужно дорабатывать, но главное Чимин передал — Юнги как хищная кошка, расслабленный, гибкий, но готовый к прыжку. И взгляд — темный взгляд, полный желания. Полный любви. — Если однажды я усомнюсь в себе, буду смотреть на этот рисунок, — Чимин созерцает своё творение. — Ты знаешь, я тоже, — Юнги притягивает его к себе, укладывает рядом и разглядывает наброски, долго рассматривает каждую деталь. — Я все больше убеждаюсь в том, что никто и никогда не видел меня так, как ты. Никто не восхищался тем, что видит во мне, оказывается я сильно в этом нуждался! Может поэтому у нас все получается? Ты видишь меня таким, какой я есть, а мне не нужно закрываться от тебя. И никого прекраснее, чем ты, я никогда не встречал. — он поворачивает голову и кладет блокнот себе на грудь, бережно прикрыв обложку, чтобы не смазать рисунок. — Спасибо тебе за то, что ты есть у меня, Чимин. Ты — мое спасение. — Я тебя люблю, — шепчет Чимин, полыхая щеками. — Я счастлив любить тебя, быть рядом с тобой. Ты меня восхищаешь и вдохновляешь, и я хочу… — он запинается и старается подобрать нужные, верные слова. — Хочу быть лучшим для тебя, но не переламывая себя, не меняя насильно, а открыть то хорошее, что есть внутри. — Я чувствую совершенно идентичное, — Юнги улыбается, переворачиваясь на бок. Блокнот все так же прижат к его груди, но он прижимает его к себе уже не рукой, а Чимином. — Я не знал, как это бывает, как это — любить кого-то, что это значит? А теперь знаю, потому что знаю тебя. Чимин не может найти слов — все они кажутся пустыми, недостаточными — но благодарит Юнги взглядом, губами, руками, благодарит и обещает. Он весь в руках Юнги как мягкое масло, податливый и нежный. Раньше он думал, что знал, как это — любить кого-то. Но с Юнги все совсем по-другому, все иначе. Давнее чувство наполняло Чимина сомнениями, а не силой. Верно, Юнги видит его таким, какой он есть, ему не нужно отказываться от себя, чтобы быть лучшим в глазах своего парня — и Чимин расцветает в его любви, в его заботе, в жадном взгляде и ласковых руках. Раскрывается, как цветок по весне, чтобы в свою очередь одарить чувством — потому что не может не любить. — Ты тоже хотел нарисовать меня, — напоминает он, трогая губами шею Юнги. — Я хочу посмотреть, очень. — В ванной, — соглашается, раздевая его между делом. — И акварелью. У Юнги есть небольшой столик, который можно отнести туда, но сначала — Чимина, на руках, уже привычно. Юнги включает воду, приносит все необходимое: кисти, высокий стакан, кюветы акварели, палитру, специальный альбом и несколько тонких линеров. Думает, как ему будет удобнее и решает сам забраться в воду. Он работает без наброска, сразу подбирая нужные оттенки, никуда не торопясь изображает Чимина в воде, поглядывая на него поверх листа. — Можешь немного намочить волосы? И приоткрыть рот? — Руками намочить? Или просто окунуть в воду? — трудно, когда Юнги рядом в воде, не мешать ему, не пытаться трогать, но Чимин выполняет все просьбы своего художника. Он совершенно не знает, чего ожидать, никогда не видел рисунков Юнги и нетерпеливое предвкушение потихоньку нарастает в нем. Каждый раз, когда он узнает что-то новое о Юнги, у Чимина чувство, что перед ним приоткрывают дверь в волшебный мир. Вроде эта дверь перед ним не захлопывается, но открывается не спеша, туда не протиснешься боком, чтобы оказаться быстрее, только терпеливо ждать. — Руками, — подсказывает тот, промывая кисть от нежных голубых оттенков, потому что губы Чимина на его рисунке будут яркими и самыми заметными. Юнги их так любит… Чимин слегка плещет мокрыми руками на волосы, приоткрывает рот, словно замер на каком-то звуке, не договорил слово. — Да, вот так, — хвалит Юнги, именно это он и хотел увидеть, чтобы вдохновение окончательно затопило его и понесло. Он не рисует с фотографической точностью, не рисует ванную или плитку на стене. Не передает цвет кожи, только губ, Чимин на листе бумаги будто создан из воды. Юнги не ошибся с материалом для своей задумки: акварель создана для воды, для Чимина. Контуры его мокрых волос, его прекрасные ресницы и глубокий взгляд Юнги прорабатывает линерами, но не увлекается ими слишком сильно, чтобы не рушить воздушность композиции. — А теперь можешь вытереть руки и посмотреть, — он редко бывает так доволен результатом, но сейчас — особенный случай. Чимин потрясенно ахает, глядя на рисунок. Долго смотрит, впитывая общее впечатление и разглядывая отдельные детали. — Ты так меня видишь? Таким?.. — он не может выразить словами: изящным? воздушным? мягким? — Как красиво, Юнги! — И очень сексуальным, — Юнги промывает кисть, откладывает ее в сторону и откидывается на бортик. — Когда все расцветет, нужно будет поехать куда-нибудь на природу, хочу нарисовать тебя в зеленой листве. Сделаю серию, — и довольная улыбка слегка касается губ. — В листве тоже обнаженным? — мурлычет Чимин. — Мне очень нравится — и результат, и твое вдохновение. Он немного перемещается, чтобы опустить голову на плечо любимого, опираясь спиной на его грудь. — Да. Правда для зимнего портрета раздевать я тебя в снегу не буду, — Юнги смеется ему в волосы, обнимая под водой. — Для зимнего портрета подошли бы меха и лед, — мечтает Чимин и смеется. — Ладно-ладно, я же не знаю твоего замысла. Это будет акцент на времени года или фактурах? Но я хочу, чтобы ты и дальше меня рисовал. Он ловит ладонь Юнги, подносит к губам и легонько дует на пальцы. — Есть ли что-то, что твои прекрасные руки не умеют? — Наверняка есть, — Юнги не берется перебирать банальности, вроде каких-нибудь хирургических операций, но трогает губы Чимина пальцами. — Не умеют отстать от твоего рта? — Они друг другу нравятся, — короткий смешок обдает пальцы воздушной щекоткой, а Чимин гладит их языком. — Мы это давно выяснили… И никак оба насытиться не могут этой лаской. Юнги шумно вздыхает, пальцы приятно покалывает. Сколько они уже вместе? А ощущения не меркнут, на физическом уровне его так же пробирает от простых касаний. Он берет сухую кисть со столика свободной рукой и щекочет мягкими ворсинками скулу Чимина, бездумно, бесцельно, но ему и самому нравится этот процесс. Чимин замирает — едва пальцы Юнги не прикусывает от неожиданного удовольствия — неуловимо тянется за ласкающим ворсом, жмурится довольно. — Как приятно, — выдыхает он. — Можно еще? — Откинься на меня полностью, — просит Юнги, помогая ему сдвинуться так, чтобы лежать головой у себя на груди. — И закрой глаза. Так ему самому удобнее видеть, как кисть проходится по лицу, щекочет веки и ресницы, гладит спинку носа и совсем нежно — губы и ямочку под нижней. Чимин любое новое ощущение встречает с открытым любопытством. Вот и сейчас он прислушивается к ощущениям, впитывает их и анализирует. С последним сложнее, ему слишком нравится. — По бровям, — едва не урчит от удовольствия, когда кисть задевает волоски, плотнее вжимается в грудь Юнги, трется затылком, дыша чаще и тяжелее. — А здесь? — Юнги ведет кистью по виску, по линии роста волос и прямо к уху, проводит по раковине и совсем чуть-чуть забирается внутрь. Чимин едва слышно стонет от ощущений, изгибает шею, чтобы Юнги было удобнее. — Мы же не собираемся сейчас спать, да? — как-то жалобно, с надеждой спрашивает он. — Потому что я хочу тебя, Юнги, сердце мое… — Спать в ванной будет неудобно, Чимин-а, — Юнги хрипло посмеивается, спускаясь рукой с кистью ниже. Даже намокнув, она дарит очень интересные ощущения, особенно вокруг сосков. Чимин жмурит влажные ресницы и шумно вздыхает. Было ли его тело раньше настолько чувствительным? Чимин этого не помнит. Его таким сделал Юнги, своими руками, губами, взглядом и запахом. — Только в воде может быть не очень приятно с проникновением, — Юнги подтягивает его выше, прижимает плотнее. Кисть скользит уже по животу, кружит там и не спускается ниже. — Ты хочешь прямо в воде? — изумляется Чимин, но ему сейчас хорошо, идти до постели не очень хочется. Хочется, чтобы кисточка скользила дальше. — Масляная смазка? Очень много смазки… Он втирается в Юнги плотнее, как может, запрокидывает голову, целуя его шею. Такое восхитительное нежное место, обязательно надо языком потрогать, ну и пусть, что доподлинно знает вкус. — У меня такой сейчас не найдется, — Юнги подставляет шею под поцелуи, он не видит, что творит под водой его рука, но кисть гладит Чимина по бедренным косточкам. — Мы можем встать и я возьму тебя у стены… — Значит, обойдемся силиконовой, — Чимин легонько прикусывает кожу под губами. — Нет уж, если мы затеяли все это в воде, вода и должна быть… В нашем распоряжении все стены в доме, вовсе не обязательно… — он длинно вздыхает от движений кисти, — рисковать поскользнуться… Иногда он бывает таким деловитым, просто невозможно деловитым. — За ней даже идти не нужно, — Юнги садится повыше, подтягивая Чимина следом, а потом просит: — Приподнимись. Обопрись о стену и встань ко мне лицом. У него есть еще сухие кисточки, с этим определенно стоит продолжить, ему нравится реакция Чимина на такие щекочущие прикосновения. Чимин не очень понимает его план, но он доверяет, в том числе доверяет свое удовольствие, без сотни вопросов. Он покорно делает то, что просит Юнги. Тот берет новую кисть, она широкая и более мягкая, как он сразу не догадался, именно такой нужно проводить по прекрасным бедрам Чимина, собирая остатки влаги. — Если будет слишком хорошо, держись крепче, можно за мою голову, — Юнги улыбается, взглянув вверх. Тянется к левому бедру и целует, очень горячо, как будто там на коже нарисовал до этого новые губы. Чимин что-то согласно выстанывает и закрывает глаза для полноты ощущений. Переступает нетерпеливо, расставляя ноги чуть шире. Ощущения необычные, он хочет прочувствовать их максимально полно — как и все, что связано с Юнги. — Как приятнее, Чимин-а? — это очень каверзный вопрос, ведь Юнги следом ведет языком по бедру, а чуть влажной кисточкой — по его члену. — Не зна-аю, — капризно тянет Чимин, — сделай так еще раз, — просит на выдохе. — Юнги, везде хорошо, не могу выбрать. — А если так? — едва сдерживая улыбку от удовольствия на такую реакцию, Юнги не слушается, делает по-другому. Тоже приятно, щекотно, прямо между ягодиц, а члену на этот раз достается влажный мазок языка. Чимин закусывает губу, запрокидывает голову, едва не врезаясь затылком в стену, и стонет уже в голос. — Невозможно выбрать, правда? — Юнги порыкивает внизу его живота, дразнит щетинками самые чувствительные места, но внутрь проникает только пальцем. И когда только успел дотянуться до смазки и выдавить ее себе на пальцы? Запачкал столик и акварель, это пришлось делать одной рукой, не отрываясь от Чимина и не глядя, но черт с ней, с акварелью, когда у него тут такое. — Да, — хрипит Чимин, то ли соглашается, что невозможно выбрать, то ли одобряет действия. Ему слишком хорошо, он, не открывая глаз, кладет руку на голову Юнги, запуская пальцы в волосы, и чуть сжимает. Ему нужна какая-то опора, потому что ноги скоро перестанут держать. — Обещаю, сначала я возьму тебя языком, — Юнги не облегчает ему жизнь своими речами и поцелуями, которые достаются бедрам Чимина со всех сторон, до куда Юнги может дотянуться, осторожно двигая в нем пальцем. — Сначала? — переспрашивает Чимин бездумно, крепче сжимая пальцы в волосах Юнги. — Да-а, так что придется тебе перевернуться, — осторожно уводит голову, помогая Чимину переступить по дну ванной, чтобы не упасть. Он щекочет его между ягодиц кисточкой, окунув ее прямо в смазку, потом придерживает руками за ягодицы и действительно скользит внутрь кончиком языка. Настолько интимной ласки в жизни Чимина еще не было. Он вскрикивает от незнакомого удовольствия, слепо царапает плитку ванной, но последними остатками сознания опирается лбом на собственную подставленную кисть. Юнги помогает себе пальцами, открывая больший доступ, язык проникает глубже, кисточку приходится отложить. Нужно держать Чимина за бедро, крепко держать, чтобы он не ушибся. Чимин такой вкусный во всех местах, что его хочется сожрать целиком, но при этом Юнги заботится о его целостности, бережет и вот вряд ли сожрет когда-нибудь, если только понадкусывает… В самую ягодицу. Хочется, чтобы Чимин вскрикнул, это очень приятный звук. Чимин стонет и жалобно, и требовательно, и вскрикивает от укуса, бросая пламенный взгляд через плечо, но снова утыкается в свою руку и стонет. Ощущений так много, они совершенно новые, неожиданные. Чимин не сможет сказать, от чего его так ведет — от физического удовольствия или от того, что Юнги открывает с ним что-то новое… Вода остывает, Юнги не отвлекается на нее, но не хочет чтобы Чимин тут с ним замерз (в чем он сомневается, когда у них такое происходит, но все-таки стоит поберечься). Юнги поднимается на ноги, разворачивает его к себе лицом, срывает с губ удивленный стон, подхватывает его одной рукой под коленями, закидывает на плечо и выносит из ванной, направляясь в спальню, чудом не снеся столик в своей решительности, не забыв смазку и по пути умудряется похлопать Чимина по ягодицам. Вот еще одни новые ощущения и для Юнги тоже. Он редко бывает так стремителен в своих действиях и уверен в том, что у него все получится без увечий. В кровати он кладет Чимина на спину, устраиваясь между бедер с головой, приподнимает их ладонями — и продолжает с того места, где остановился, с языка в интимном местечке. Они оба до сих пор мокрые, что ж, смятую и влажную постель придется менять. Привычная поверхность под спиной, с одной стороны, успокаивает, а с другой — будоражит еще больше. И позволить себе можно больше — выгнуться навстречу, отвести бедро в сторону, погладить Юнги ступней. Но глаза Чимин открывает — не может не видеть происходящего, хочет видеть. Юнги не отрывается от процесса, ну, почти. Находит руку Чимина своей и устраивает ее на его же члене, этот намек понятен без слов, он хочет видеть прямо перед своим носом, как тот будет ласкать себя, пока он издевается над ним, ведь языка внутри так мало, но так будоражит каждый его выпад. Чимин смотрит на него жалобно — Юнги удалось найти что-то, что для Чимина оказалось слишком. Но пальцы на своем члене смыкает и хрипит сдавленно: — Я найду, чем ответить… Его редкие угрозы в постели всегда произносятся так очаровательно серьезно. Он медлит, почти лениво двигает рукой; ощущений от языка недостаточно, но Чимин хочет их продлить, распробовать, насладиться полностью. Так много нужно сделать: подложить под бедра Чимина подушку, чтобы не держать их на весу, закинуть одну его ногу себе на плечо, а то и на спину, оставив на внутренней части бедра след от горячих губ, а еще ответить: — Я буду ждать, — нежно, словно они говорят о романтическом подарке на какой-нибудь не менее романтический праздник. Вернувшись к прерванному, Юнги раскрывает его пальцами, Чимин достаточно хорошо впускает их, да и язык тоже, но Юнги хочет насладиться этим процессом сполна, так чтобы язык сводило от внезапной работы. Он действительно берет Чимина им, иначе это действо не назвать. Не толкаться навстречу каждому выпаду очень сложно, но Чимин старается. Внутренний запрет на движения добавляет ощущениям еще больше остроты и Чимин весь дрожит, сдерживаясь. Волшебные пальцы Юнги хочется чувствовать глубже, но Чимин только губу прикусывает, чтобы не просить вслух. В какой-то момент Юнги проникает пальцами до предела глубоко, старается вырвать из Чимина очередной вскрик. Не от боли, конечно, ведь смазки на них столько, что подушка под бедрами Чимина мокрая не от его кожи. Чимин глушит вскрик запястьем и крепче сжимает пальцы на своем члене, двигает ими быстро и почти жестко. — Пожалуйста, — он уже не стонет, а скулит, — еще так, Юнги… Тот приподнимает голову, на губах хищный оскал, именно этого он и добивался, чтобы Чимин вслух просил. Он ввинчивает в него пальцы, разводит внутри, захватывая ртом его член, вместе с частью пальцев, он на пределе своего терпения и готов просить сам себя приступить к чему-то большему. Чимин восхитительно прогибается в пояснице в момент оргазма, его запястье искусано, а зрачки полностью закрывают радужку. Обычно, ему нужно время, чтобы отдышаться, но сейчас у него этого времени нет — Юнги еще не получил своего удовольствия. Да и Чимину полученного все еще мало. Он тяжело дышит, не придя в себя, тянет Юнги вверх, к себе, нажимает на плечи, чтобы тот лег на спину и перекидывает ногу через его бедра. Это не самая безболезненная поза, но Чимин достаточно растянут пальцами и языком Юнги. Он опирается ладонями о плечи Юнги и смотрит ему в глаза. — Ты меня чуть с ума не свел, — шепчет он — то ли обвиняет, то ли хвалит. — Теперь твоя очередь, — Юнги хватается за его запястья, удерживая свои руки, чтобы не насадить его на себя до предела. Действительно бережет, чуть — не считается. — Хотя ты уже… Я сумасшедше сильно тебя люблю, Чимин! Тот наклоняется, чтобы коснуться лба губами, высвобождая одну руку, и заводит ее назад, помогая себе. — Это взаимно, — отчетливо говорит он, медленно опускаясь на член Юнги и не отрывая взгляда от его лица. Кусает губы, первые мгновения довольно болезненные, но насаживается до конца. Юнги обхватывает его руками за спину, прижимая к своей груди, он его отпустит, обязательно, чтобы Чимин выпрямился и мог поскакать на нем, как душа пожелает, но сейчас Юнги нужно сладко застонать ему в волосы. Каждый момент, когда они соединяются для Юнги особенный, а тем более, когда такой долгожданный. Чимин протяжно стонет — ему в шею, расслабляется, привыкая к ощущению, льнет ближе. Ванна ли на него так подействовала, рисунок Юнги — он весь плавный, неторопливый, текучий, покачивается как на волнах, ведет бедрами и шепчет что-то нежное туда же в шею. Не торопясь, Юнги наслаждается каждой секундой, пропускает через всего себя и негромко постанывает. Чимин как чародей, вводит Юнги в транс, в котором так хорошо и блаженно, если бы Юнги предложили остаться так навсегда — он бы согласился, не раздумывая. К черту эту жизнь вне Чимина: работу, воспоминания, даже (это не всерьез) любимого кота. Если бы у Юнги был выбор — он бы прожил вот в этой постели с Чимином столько, сколько им отмерено и не делал бы больше ничего вообще. Дышал бы им, наслаждался и никуда не спешил. — Скажи, когда… — Чимину удается что-то внятно произнести, — захочешь быстрее. Но тут же к шее возвращается, то шепчет в нее, то целует, то языком трогает. Его самого накрывает моментом, томной неторопливой негой. И что бы он не планировал изначально, сейчас он сам как теплая волна, что бережно и ласково накатывает на берег. — Обязательно, — выдыхает Юнги. — Посмотри на меня, смотри мне сейчас в глаза, — он обхватывает его голову, зарываясь в волосы. — Ты самое лучшее, что есть в моей жизни, самое драгоценное, желанное и единственно важное. Не то, чтобы Чимин в этом сомневался, но Юнги от этих волн накрывает безудержно сильно, он едва не плачет от любви. Чимин впитывает его слова, читает их во взгляде и отвечает своим, затуманенным и счастливым. — Я так тебя люблю, — он всегда говорит это очень просто и веско разом. — Ты мое сердце, моя радость, все счастье мое, Юнги. «Вся жизнь моя», — про себя, потому что без Юнги никакой жизни уже не будет. И подтвердить может только поцелуем, хоть и трудно смотреть в глаза и целовать. Юнги не знает, сколько длится поцелуй и этот транс, но в какую-то секунду ему мало плавности, организму мало, он чувствует, как скапливается напряжение во всем теле, которому нужно дать волю и, не разрывая поцелуй, скользит ладонями на бедра Чимина, шлепает легонько, мол, быстрее, сказал бы словами, но поцелуем передаёт очень доходчиво — он становится жарче и неистовей со стороны Юнги. Чимин несколько мгновений нежится, слегка прикусывает Юнги за губу и отстраняется, разрывая поцелуй. Выпрямляет спину и мягкая улыбка становится хитрющей. — Иногда мне кажется, что ты меня съешь, — мурлычет он и бедрами ведет как-то особенно, сжимаясь на члене Юнги. — Мне тоже, — успевает сказать Юнги до момента, как это движение из него буквально вытягивает всю душу. Пальцы впиваются в бедра, но не мешают им двигаться. — Еще! — требует Юнги, запрокидывая голову, но не закрывая глаз. Он готов любоваться нежным Чимином, но и этот, с хитрой улыбкой — тоже его любовь, нельзя сказать, каким Чимина он любит сильнее. Таким, какой он есть? Любым. — Еще, так еще, — соглашается Чимин и повторяет движение — так же сладко и остро. Под Юнги он мгновенно голову теряет, растворяется в водовороте ощущений, но, когда контролирует процесс — становится очень собранным, удовольствие Юнги приоритетно. И он обещал равноценный ответ. — Может быть, стихи сделают меня быстрее? — в задумчивости тянет он, двигаясь неторопливо и нежно, пусть и самому надо быстрее и сильнее. Юнги ему не каждую ночь стихи читает, но Чимину никогда не надоест: потому что стихи и потому что у Юнги в эти моменты такой голос, какой Чимин готов слушать целую вечность. — Если ты будешь издеваться, я тебе спою! — едва не рычит Юнги, пока не пытаясь подкидывать его, чтобы задавать ритм, но того и гляди начнет. — Я? Издеваюсь? — Чимин натурально удивляется, только лукавый взгляд ресницами притеняет, чтобы озорные искорки его совсем с головой не выдавали. — Разве тебе плохо? — Очень хорошо, но… Я не могу вспомнить ни одного стиха сейчас! — Юнги шлепает его по ягодицам. — Двигайся быстрее! Чимин прикусывает язык, чтобы удержать в себе ненужные слова. Если Юнги просит, он не может и не хочет возражать, тем более самому мучительно трудно сдерживаться. Он опирается одной рукой на плечо Юнги, второй гладит его щеку и задает тот ритм, что сейчас желанен обоим — быстрый и жесткий. Юнги затягивает его в поцелуй — и тоже жесткий, рукой обнимает его член на контрасте, нежно гладит, проверяя, готов ли Чимин сорваться с ним в эту бездну вместе. — Еще немного, — между выдохами в поцелуй шепчет Чимин, — пожалуйста, погладь еще… Он стонет, насаживаясь резче и быстрее, смаргивает слезы с ресниц, а пальцами в плечо Юнги впивается, следы останутся наутро. — Еще быстрее, — Юнги не планирует убирать руку, пока не настанет время читать стихи разнеженному от удовольствия Чимину своим довольным и глубоким голосом, под который он, вероятно, будет засыпать. И Чимин движется еще и еще быстрее, всхлипывая, мотает головой, потому что пот застилает глаза, стонет при каждом движении. Глубже и полнее принять Юнги он не может, но при каждом резком движении грань невозможного стирается. Его голос звучит хрипло, через несколько минут после того, как волны удовольствия отпускают, покидают до следующего раза. Так родственны у нас с тобой натуры, так наши судьбы переплетены, что нам одни и те же снятся сны, что вместе мы то веселы, то хмуры — и силы и позиции равны, как в шахматах, где пешки и фигуры одной и той же формы м фактуры, того же цвета и величины. И все-таки, стремясь достичь победы, играют наши радости и беды в игру, чей результат всегда ничья, и ждут, когда, в который раз, в финале окажется: мы оба проиграли... Юнги обнимает Чимина крепче, устраивая на себе и заканчивая: — И выиграли оба — ты и я. Его голос — это последнее, что помнит Чимин. Ни душ, на котором он, кажется, вяло настаивает, ни перестилание мокрой постели, где он больше мешает, чем помогает, в памяти не откладываются.