Пусанские каникулы

Вся последующая неделя, как началась с дерьма, так в целом и продолжается дерьмово. А сегодня, мало того, что Чонгук приболел и не пришел в школу, так еще и Ли в этом году решил окончательно добить меня, видимо, потому что с самого утра заебывает не по-детски. Постоянно говорит, что я шлюха, не соскучился ли я по хуям, и кидает однозначные жесты, вроде движения кулака вверх-вниз возле ширинки или его излюбленный — с языком. Уроки заканчиваются стремительно, пока я тону в своих мыслях, от которых в этот раз не спасает бессмысленный бубнеж Чонгука, с которого мы порой тихо смеялись на уроках. Последний урок заканчивается трелью звонка, тихо собираю свои вещи, направляясь в сторону раздевалок, даже не желая хорошего дня своему любимому учителю. Внезапно на меня наплывает дежавю, стоит только зайти за угол в раздевалку. Меня толкают, пару раз пинают, закрывают дверь. — Кан, ты на стреме будь, — на каком стреме я не задумываюсь даже, все еще отходя от боли в животе. Прошлые синяки еще не зажили, а новые начали проявляться поверх старых. Крепко схватился за живот, пытаясь заглушить боль и не заплакать. Внезапно меня переворачивают на живот, ставят на колени, разводя ноги. Паника налетает моментально. Что они делают?! Зачем?! — Отпустите! Не надо! Пожалуйста! — кричу я уже вслух, но мне быстро затыкают рот. — Не ори, Пак, иначе будет очень больно, — предупреждают меня. Слезы текут сами, а Ли, судя по голосу, стягивает с меня штаны. Истерика заходится еще больше, не могу контролировать всхлипы. Слышу сквозь толщу своих слез как расстегивается его ширинка, слышу шум одежды. Спустя недолгое время чувствую, как к моему анусу прикасается что-то теплое и влажное. Дергаюсь вперед, начинаю кричать и истерить. — Нет, пожалуйста! — Ли резко прикладывает руку к моему рту, нажимает на поясницу — мне ничего не остается, кроме как прогнуться, и резко входит в меня. Огненная боль тут же поражает все мое тело, а слезы выходят с новой силой. Приглушенно кричу в руку Сухо. — Я же сказал: «Не ори, Пак»! — он начинает вдалбливаться в меня, а я чувствую, как по бедрам течет нечто влажное и липкое. — А он растянутый, небось, играл с собой, шлюха. Спустя очень долгих несколько минут Сухо делает окончательные движения и кончает глубоко в меня. Вытирает свой член об меня и бросает мое тело на каменную кладку на полу, одевается и выходит из раздевалки, смеясь со своими друзьями. Бросая, что я не такая уж и плохая шлюха. Что обязательно повторят. Я лежу один, холодно. Я совсем один, никого рядом. Все еще с голой задницей и со стянутыми штанами, где-то в районе моих ляжек. Аккуратно завожу руку назад, пытаясь ощутить весь вред, нанесенный мне. Всхлипы безудержно вырываются из моей груди, а слезы — из глаз. Нащупываю что-то мокрое и липкое, небось, сперму Ли. Но когда смотрю на руку, вижу кровь. Он… он порвал меня? Еще сильнее начинаю плакать, почти в голос. Пытаюсь залитыми слезами глазами найти свой телефон. Нахожу. Одной, чистой, рукой пытаюсь набрать номер Чонгука и звоню ему. Думаю, это тот самый случай, когда я нуждаюсь в помощи. Спустя пару гудков слышу, что телефон взяли. Надломленным голосом, сквозь слезы и истерику, пытаюсь сказать ему. — Чон…гук… Ли, он изнасиловал меня… У меня кровь. Помоги, пожалуйста. Гуки… Пожалуйста… — громко всхлипываю, надрывая голос, и попросту вою, не в силах сдержать боль. Чонгук на том конце телефона нервно сглатывает, а после говорит: — Я не Чонгук, но помогу, хорошо? — паника охватывает меня с новой силой. Как не Чонгук? Понимаю, что голос и вправду не его. Смотрю на набираемый номер, вижу, что ошибся одной цифрой. Тут же сбрасываю. И набираю уже нужный номер. — Да, хён? — звучит уже родной голос в трубке, и я пытаюсь успокоиться, чтобы сказать хоть что-то, но не получается. — Хён, — тревожно зовет меня Чонгук, который никогда прежде не слышал меня такого, — хён, пожалуйста, ответь, где ты. — Школа… — Я сейчас приеду, хён. Я с дядей Чонином, все будет хорошо, обещаю. Где ты в школе? — Раздевалка, — выдавливаю я, пытаясь успокоиться. Спустя долгие минуты, за которые я даже не нашел в себе силы натянуть штаны, слышу, как в раздевалку врываются. Первая мысль, что это Ли пришел повторить, но слышу голос Чонгука и его дяди Чонина и понимаю, что могу не переживать. — А…ахуеть… — тихо выдыхает Чонгук, а после подходит ко мне. — Чонгук, врача зови и, блять, кого-нибудь из старших, я вызову скорую. Чувствую, как рядом со мной, прямо на пол садится, судя по всему, Чонин. Он аккуратно натягивает на меня штаны, а я лишь громче плачу. — Тише, Мини, тише, мой маленький, — Чонин-щи кладет мою голову себе на колени, аккуратно поглаживая, и я вырубаюсь, но напоследок слышу: «Скорая помощь…?». Просыпаюсь в больнице, в горле сухо как пустыне. Рядом на простынях одной лишь головой лежит Чонгук. Пытаюсь поднять свою руку, но все тело будто ватное. Спустя несколько попыток у меня получается дотянуться до руки младшего. Чонгук тут же поднимается, встряхивая головой. — Хён, — начинает плакать. — Прости меня, хён. Если бы я только пришел в школу… — резко его обрываю сухим голосом. — То изнасиловали бы нас обоих, Гуки. Ты ни в чем не виноват, — прокашливаюсь, — дай, пожалуйста, воды. — Да-да, секунду, — он начинает суетливо дергаться из стороны в сторону. А спустя несколько секунд приподнимает мою голову, поднося стакан к губам. Жадно глотаю воду, выпивая весь стакан. — Еще, — хриплю я, а Чонгук наливает еще один стакан, и я опустошаю и его. Он аккуратно подсаживается ко мне, сажая меня на кровать, подкладывает мне подушки под спину. Болезненный стон вырывается из моей груди, а за ним и слезы, когда чувствую жгучую боль в анусе. — Извини, господи, извини, Чими-хён, — просит Чонгук, но все же усаживает меня. — Как ты? — Плохо, Гуки, очень… — Знаю, прости, — вижу смятение в его глазах, он руками сжимает простынь. — Им пришлось раздеть тебя. Я видел порезы. Извини, что не смог помочь тебе, когда ты нуждался в этом, — понимаю, что младший сейчас разревется. Я ахуеть как виноват перед ним, что молчал. — Главное, что ты сейчас рядом, Чонгуки, — он аккуратно обнимает меня, а я, наконец, успокаиваюсь в его объятиях. — Надо позвать врача, — неуверенно говорит он. — И полицию. Мы накажем этих ублюдков, Чими-хён. Ты помнишь, кто там был? — Вся свора долбоебов, включая Ли. Они смотрели, а он делал, — Чонгук тихо всхлипнул, вновь прижимаясь ко мне. А после встал, открыл дверь и скрылся за нею. Я же в это время пытался понять, как я чувствую себя. Боль во всем теле, в голове, и особенно в анусе. Постоянно подташнивает, а комната идет кругом. Пытаюсь вспомнить хронологию недавнего происшествия: я шел с математики, завернул в раздевалку, а потом меня избили и из…из…изнасиловали… Блять… Снова захожусь в истерике, и когда дверь открывается, то меня застают плачущего и воющего от боли. И в этот раз она исходит не из моей попы, а из моей груди, души. Врач тут же подбегает ко мне и колет в капельницу нечто, предполагаю, что успокоительное. А Чонгук наливает еще один стакан воды и, поддерживая мою голову, дает мне напиться. Дыхание успокаивается, как и я, но слезы все еще продолжают беззвучно течь. В комнату заходит полицейский с планшетом под бумагу, а за ним я вижу своих родителей. Отец беспокойно ходит из стороны в сторону, а мама тихо плачет, пряча лицо в ладонях. Полицейский просит выйти, и Чонгук и врач выходят из палаты, но младший говорит, что вернется, как только разрешат войти. — Господин Пак? — я слабо киваю, все-таки несколько истерик, которые слились в одну сплошную, забрали все мои силы. — Врач, отдал нам уже биологические данные того, кто надругался над Вами, но я бы хотел попросить у Вас имена остальных присутствующих, ведь господин Чон сказал, что, возможно, их было несколько. Вы сможете поговорить со мной? — вновь слабо киваю. — Расскажите, что помните, — он садится на стул рядом со мной, берет ручку в руки, готовясь записывать мои слова. — Девятого марта я вышел из кабинета математики, с последнего урока, и направился в сторону раздевалок, чтоб… — прокашливаюсь, когда чувствую, что голос начинает хрипеть и дрожать. — Чтоб забрать куртку. Потом меня толкают на пол и бьют ногами по животу, — слышу размеренное чирканье ручки по бумаге. — А потом Ли Сухо стягивает с меня штаны и насилует. Я слышал смех его друзей: Кан Данхёна и Ли Ёнсока. А Кан Ёджин был на стреме. Ли приказал ему охранять, — я закончил, вновь всхлипывая. — Простите, господин Пак, что Вам пришлось все это вспоминать. Я благодарен Вам за информацию, они получат суровое наказание. Пусть и несовершеннолетние, но сядут по полной строгости, — я киваю ему, а сам понимаю, что вряд ли когда-нибудь забуду то, что произошло сегодня.