Пусанские каникулы

Просыпаюсь поздней ночью от вибрации телефона по столу. С трудом разлепляю глаза, потягиваюсь в кровати и беру телефон в руки. На ярком экране телефона высвечивается «Юнги-хён». Принимаю вызов и подношу телефон к уху. — Привет, хён. — Привет, хён? — звучит раздраженно от Юнги. Не понимаю, что случилось? Почему он такой? Слышу выдох от него, тяжелый, глубокий. — Извини, я не должен был говорить в таком тоне, — тихо угукаю ему в ответ, все еще не понимая, что случилось-то. — Я просто ужасно волновался, а ты весь день и вечер не отвечал. Если телефон проверишь, то, наверное, сто пропущенных найдешь. И не менее двадцати сообщений. Я чуть с ума не сошел. — Почему? — это все, на что меня хватает. На тихое «почему». Его волнение за меня приятно разливается под кожей, хотя я отчетливо понимаю, что для него было нелегкое время, пока я не отвечал. Коротко зеваю, широко раскрывая рот. — Ты спал? — мое подтверждающее мычание раздается в трубке. — Я просто помню себя после выписки. Был постоянно апатичным, депрессивным, ловил панические атаки. Переживал, что ты тоже можешь подвергнуться такому. И он оказался прав. Я ведь и правда ловил паническую атаку. Все время, что был в сознании, чувствовал отягощающую грусть. А картинки и слова Ли преследуют меня везде. — Ты как, Чимин? — вырывает меня из раздумий. Прокашливаюсь пару раз, зеваю и сажусь в кровати, тихо шипя от боли. — У тебя все еще болит? — Чувствую себя хуево, если честно, хён. Голова еще болит. Я вчера, наверное, не знаю, сколько я спал, поймал паническую атаку, — хён вопросительно хмыкнул, как бы прося подробностей. И я продолжил свой рассказ. — Мы смотрели фильм, — протяжное «ааа» от Юнги дало знать, что он знаком с таким исходом событий, — и там была сцена… И я почувствовал такой страх и тревогу. Панику. Картинки сами начали всплывать в голове. А потом еще и Чонгук стал обнимать. Я думал, что меня снова… снова пытаются, — заикаюсь, не в силах сказать, а в глазах уже стоят слезы. — Тише, Чимини. Не надо пересиливать себя. — Спасибо, хён… — тихо выдыхаю я. — Это тебе спасибо, что поделился со мной. — Расскажешь, как это случилось с тобой? — неосознанно вырывается из меня. Ненавижу себя! Ему вспоминать все ужасные события, чтобы потешить мой интерес. Хотя, думаю, я просто хочу узнать его лучше? И понять, правильно ли то, что я сейчас чувствую после того, что сделал Ли. Хочется сказать ему, чтоб забыл о моем вопросе и не рассказывал. — Прости, забудь. — Все нормально. Я расскажу, если ты правда хочешь знать. В этом нет ничего плохого, Чимин. Мне было тогда восемнадцать лет. Мой старший двоюродный брат и его друзья изнасиловали меня у нас дома. Втроем, одновременно, — я пытаюсь не плакать, но одинокие слезы катятся из глаз. Как же мне больно за Юнги! — Они порвали меня, потому что пытались трахнуть сразу вдвоем. У них то это, в целом, получилось, больные суки. Не знаю, что еще сказать. Долго вспоминал, как они в процессе обсуждали меня, мою задницу и рот. Тэхён подал на них заявление, когда нашел меня дома всего в сперме, крови, раздетого и в истерике. Я даже сначала не понял, что это он. — А ты… — Что я? — Ты пробовал уже… кхм… заниматься сексом? — Нет, — так просто отвечает он. А я чувствую, как кровь приливает к моим щекам. — А почему тебя это волнует? — Я… — не знаю, насколько это бредово может прозвучать. Но я ведь молодой парень, у которого недотрах по расписанию всей жизни, а потому это кажется для меня слишком странным. Я ведь еще совсем недавно мог испытывать возбуждение под явно невозбуждающий голос своей исторички-истерички, как мы назвали ее с Чонгуком. Так почему сейчас ничего не происходит даже при прикосновениях? — Я не возбудился сегодня, когда… кхм… мазал себя, — Юнги тихо фырчит, почти посмеиваясь. — Прости-прости. Вообще это нормально. Ты испытал стресс, естественно, ты не будешь возбуждаться некоторое время. Если будешь стимулировать простату, то возможно будет прогресс, но, думаю, только из-за физиологии. Не переживай так об этом. Дай организму восстановиться. Когда будешь чувствовать возбуждение или желание, а у тебя не встанет, вот тогда бей тревогу, — слышу легкую улыбку в его голосе. — Спасибо, хён, — стесняюсь, потому что это все-таки это личное, а он так просто об этом говорит. — Тебе, кстати, не надо снова мазью пользоваться? — я утвердительно мычу, а хён продолжает. — Ну так сходи сделай все, а я пока подожду. Потом продолжим, если хочешь. — Повесишь на линии? — теперь очередь хёна мычать, с чего я тихо фырчу, пока бабочки в животе вновь умирают. Его хриплое «мгм» звучит так… так нежно? Так по-родному, ха. Кладу телефон на постель и пытаюсь аккуратно и медленно встать, все еще опасаясь боли в попе. Совсем уж безболезненно не выходит, и стон срывается с моих губ. Пытаюсь быстро дойти до стола, но чувствую, как напрягается анус, и трутся друг об друга ягодицы. Приходится сбавить шаг и идти медленнее. Дохожу до ванной, в которой в прошлый раз оставил все нужное, и, первым делом, справляю нужду. Расправившись с первой задачей, снимаю штаны и прогибаюсь в спине. Развожу ноги, параллельно выдавливая мазь на пальцы, растираю ее немного, чтобы не была такой холодной. Завожу руку за спину, прикрываю глаза и нежно наношу мазь на дырочку, массируя и проникая понемногу внутрь. Как заканчиваю с трещинами и кожей, наношу маленькую капельку на указательный палец, завожу за спину и проталкиваю палец в анус, смазывая и стенки. Прохлада охватывает влажную кожу, и боль отходит на задний план. Заканчивая с попой, приступаю к груди. Вымываю руки, вытирая их, наношу на середину ладони крупную каплю мази и начинаю разносить ее по торсу, массируя. Спустя минуту или две я готов. Еще раз мою тщательно руки с мылом, вытираю их насухо и возвращаюсь в комнату. Ковыляю к кровати, а потом медленно заваливаюсь на спину и беру в руки телефон. — Хён? — никто не отвечает. — Хён? — пытаюсь позвать еще раз. Внезапно раздаются крики и ругань. У Юнги. Я почти не разбираю слов, кроме «ты — неблагодарный сын» и «лучше б ты умер, пидорас!». Мне становится больно и плохо от такого. Кто смел так говорить про Юнги? Чем он заслужил такое? Как вообще можно заслужить подобное? Слышу, как дверь шумно захлопывается, а после — приближающиеся шаги. Шуршит микрофон. — Хён? — в ответ ни слова, только шмыганье носом и громкое дыхание. — Говори шепотом, пожалуйста, — сам проговаривает им же Юнги. Слушаюсь его, и мы продолжаем шептаться. — Хён, ты как? — Ты слышал? — угукаю ему. — Много? — уже отрицательно мычу в ответ. — Что именно? — Я не хочу повторять это вслух, Юнги-хён. — Хорошо, спасибо… — он вновь шмыгает носом. — Ты плачешь? — Почти. Стараюсь успокоиться. У меня паническая атака. Судорожно пытаюсь придумать, что мне сказать или сделать. Чувствую острую нужду позаботиться о Юнги. Так, как он заботился обо мне. Не из чувства долга или не чтобы вернуть заботу, а потому что хотелось подарить ему это теплое ощущение безопасности, какое дарил он мне. Хотелось подойти и просто обнять его, притянуть его торс к себе и уложить голову на плечо, тихо шепча на ухо, что все в порядке, что я буду рядом. — Я… я тебя обниму? Ты можешь дать волю слезам, если это поможет, я буду рядом, хён. — Спасибо, солнышко. Обнимаю тебя. — И я тебя. Крепко-крепко, хён. Мы еще недолго проговорили, я узнал, что у Юнги боязнь громких звуков, в том числе и своего голоса. Он панически боится взрывов, ударов, хлопков, даже громкого смеха. Даже своего. Через несколько часов разговоров шепотом домой вернулся Тэхён. Почему он только в четыре утра вернулся домой — было огромной загадкой. Может, был на вечеринке? Он стал шуметь, громко говорить Юнги о том, что он дома, на что тот осекся посреди разговора и замолчал. Я услышал его громкое, напряженное дыхание, а через некоторое время — шмыганье носом, снова. Он тихо попрощался со мной, попросив прощения и пожелав сладких снов. А я снова обнял его, пожелал хорошей ночи в ответ и не смог больше уснуть. Сразу после проверил телефон и, правда, нашел там сотню пропущенных и несметное количество сообщений. Еще несколько часов я читал различные статьи про боязнь громких звуков, но практически ничего не нашëл. Интересный факт, который меня позабавил: акустикофобия — один из симптомов бешенства. Не похоже, что Юнги — бешеный. Хотя, может, те ублюдки были бешеными уродами, раз втроем накинулись на него? Содрогаюсь при мысли, что произошло с Юнги, и обещаю себе никогда не повышать при нем голос, громко не смеяться и не делать резких звуков. Не потому, что мне жаль его, а потому, что его комфорт для меня так важен, что я готов сделать что угодно, лишь бы он был счастлив и спокоен рядом со мной. С этой мыслью я и засыпаю. А во сне слушаю тихий смех Юнги, его негромкий шепелявый голос и вижу такую яркую, живую улыбку, что невольно улыбаюсь сам весь сон. Мы лежим с ним вместе у меня на кровати, обнимаемся и смотрим моего любимого стримера. Вот бы все это было правдой. Не сейчас, но обязательно чуть позже. Когда мы оба будем готовы.